Ты и есть жизнь...

                "Божество, которое так легко спугнуть... Но ты даешь нам
                бесконечно простое счастье". Антуан де Сент-Экзюпери.

БЕРЕЩИЦА

Если ехать по автотрассе Минск-Полоцк, то за Березинской низменностью вскоре начнутся лесистые увалы – первые признаки подъема местности. В районе Рудни, с левой стороны, сквозь янтарные стволы стройных сосен, сверкнет гладь лесных озер, а справа, почти впритык, ляжет ленточка реки. Два разделенных «островка» живительной влаги – другой мир, другой природный расклад. Если Березина стекает на юг – в Черное море, то эти водоемы – «достояние» Балтийского моря, северного стока. Тут сближались, прорываясь друг к другу, две воды, два потока: озерная Береща и самостоятельная Эсса (Яса). Словно исход содеянного – Свяда: поселение за рекой.

Впервые я узнал об этом уникальном уголке из средневекового исследования 1563 года. Василий Низовцов, снаряженный московским царем Иоанном Васильевичем Грозным, проплывал по рубежам Полоцкой земли, чтобы восстановить их. Соединительную протоку в районе Свяды он называл Берещицей, будто вкладывая в уменьшительно-ласкательный акцент важнейший содержательный аспект. К сожалению, Берещица не сохранилась – ее следы можно обнаружить только на старинных картах.

А на моей памяти другой «узел» соединения, и тоже, впрочем, исчезнувший – быстрее прежнего. Если ехать дальше по минской трассе, то вскоре начнется взгорье – перевал, а за ним спуск в долину. Там протекала настоящая Береща. Сейчас трассу выровняли, и машины незаметно проскакивают железобетонный проезд – мост, соединявший берега. Виднеется только русло – след былой реки…

ТОЧНЫЙ МОХ

Окрестности называли Курганистиками. В исследовании Василия Низовцова такого названия нет, он фиксировал Точный мох. Как жаль, что исследователь не расшифровал прозвание! Под «мхом» рисуется картина Шишкина с поваленными, замшелыми деревьями и медведями на стволах, первозданность! Но московского посланника, думается, в меньшей степени интересовала идиллия, он был озабочен практической стороной: какую извлечь выгоду. Восстанавливая границы своей «вотчины», Грозный, конечно же, рассчитывал на ресурсы, которыми овладеет. Теперь подзабыто, что мох широко использовался в строительстве: как утеплитель между бревнами и на чердачных помещениях домов.

А «точный»? Что могло обозначать слово "точный"? Что по Эссе шла пограничная линия, и в области Свяды, без сомнений, точно, лежал ключ к поиску дальнейших направлений? 

Тогда шла война за обладание землями, пронизанными водным сообщением, был широко развит способ доставки – сплав. На моем веку транспортные коридоры уже другие. Водные границы стерлись, ориентиры сместились, а вдоль водных трасс пролегли автомобильные скоростные шоссе. Помню известное выражение: лес рубят – щепки летят. Крылатые слова. Их придумали, когда топор был главным орудием производства. А сегодня? Что мы рубим? Как напоминание о девственном уголке, долгое время в районе Точного мха стоял гипсовый олень. Но и он исчез…

Можно, конечно, оставить поиск ответа – прогресс неизбежен, человек наделен стремлением совершенствоваться. Только земля у нас одна, и, чтобы она вскармливала, нужна забота. Можно, конечно, восторгаться металлическими и бетонными конструкциями, многоэтажными куполами небоскребов, заасфальтированными площадками супермаркетов, стремительными потоками машин. А былинку – живую травинку мы созерцаем? Или нам надо достичь такого состояния, когда глоток чистого воздуха станет дефицитом?

КУРГАНИСТИКИ

В мою бытность устье Берещи было еще живо, и называли его Курганистиками. Будто восхищаясь содеянным, бил неподалеку, из-под высокого берега, чистый криничный исток, и люди останавливались, чтоб прикоснуться пересохшими губами к живительной влаге…

Но почему Курганистики? Откуда это название?

Я долго искал смысл слова, рассматривая и так, и этак, разбивал на отдельные части. В латышском правописании получалось «kur gan nes tik», что значило «куда бы они ни принесли». Логично. Эсса стекала в Даугаву – Западную Двину, и связь с северным соседом была как нельзя кстати. Но как представить латышское слово в белом, белорусском, крае? Ближе становился славянский термин: курганистики – от слова «курган» (холм). Естественно и безупречно. И Низовцов фиксировал нечто подобное в области Курганистик - Глинные горы. Оно и понятно. Глина тоже тогда имела огромное значение – до сих пор извлекаются из земли черепки глиняных изделий, которым безвестное число лет. Да и Лепель – городишко, образованный в конце Эссы – не из той ли «оперы»?

Смущал нюанс: слово «курган» можно рассматривать и как горку, естественный холм, и как высокую земляную насыпь – сторожевую. Но мои Курганистики ни по одному из этих признаков не подходили. Искусственных насыпей в прибрежье Эссы не было, а одинокий естественный холм не тянул на множественность.

Что же имели в виду предки?

РЕПИЩЕ

Помнится, в детстве мы шли на Курганистики вдоль Берещи с запада. В начале был каньон – узкое горлышко, проход в горной гряде, что цепочкой охватывала долину. Там река бурлила, радуясь исходу: то ли сама прорвалась, то ли люди помогли. А при строительстве искусственной водосистемы рядышком втиснули канал. Сразу за возвышенностью два потока – естественный и искусственный, расходились – разбегались, но оба неизбежно вливались в Эссу.

Местность за перевалом, куда устремлялась Береща, была необычайной. Ее называли Репищем. Может, оттого, что прямо по курсу красовалась Круглая гора. Покрытая сверху зеленью, она смотрелась как репка, вросшая в землю.

Тогда мы не придавали значения названиям, ими не интересовались, больше волновали военные события, прокатившиеся по нашей земле и оставив неизгладимый след. В Репище тоже было памятное место, помеченное военным лихолетьем. Невысокий густой лесок в центре называли «Где пленный лежал».

Из рассказов односельчан мы знали, что произошло. Деревенцы выхаживали здесь русского солдата, бежавшего из фашистского плена. Его спасла речка, куда он кинулся вплавь, когда колонну военнопленных гнали в концентрационный лагерь. Охранник выстрелил вдогонку и поразил беглеца, но местные жители выходили.

История с солдатом затмевала другую, которая привилась позже – когда мы повзрослели.

Слева от Репища стояла еще одна возвышенность, круто обрываясь над Берещей. Ее называли Плоской горой. Мы использовали гору, чтобы залихвастски скатываться по крутым склонам на лыжах, поощряя себя за смелость и удачу. Даже трамплины строили – чтобы выплеснуть порыв и ощутить подъем духа. А название не укладывалось в голове. Почему «Плоская»? Распластанная?

Распылял воображение металлический знак, установленный у основания. Надпись гласила: «охраняется государством». «Зачем гору охранять?» - думали мы.

Оказывается, археологи так постановили. Они пришли к выводу, что горе ни много ни мало – две тысячи лет, и она была пристанищем древних людей. Плоской стала потому, что ее разровняли, чтобы создать жилища и огородить защитным валом. От неприятеля. Место, действительно, было безопасное. Если с одной стороны, северной, протекала река, то западную и южную ограждал горный перевал и ручей, скрывавшийся в густых болотных зарослях.

СТАРОРЕЧЬЕ

Во время паводка ручей разливался, причем настолько, что устраивали древесный настил, чтобы перебраться. Бродя по колено, мы ловили в нем рыбок, которые заплывали из переполненного соединения. Где было начало ручья, можно было только догадываться. Занимая часть долины, он скрывался в урочище - Делянке, а та упиралась в Эссу.

Мы пасли коров в ручье, так как свободных пастбищ не хватало. Продравшись сквозь болотный мир, перегоняли стадо через большак – благо, машин было еще мало, и отдыхали на Курганистиках, где животных ожидал относительно свободный выпас.

Гуляя по окрестностям и любуясь течением сплавной реки, прямыми очертаниями берегов, я пытался «привязать» местность к границам родной деревни. Что-то внутренне-необъяснимое толкало искать ответ, а старый дуб, вросший корнями в землю над старицей, шевелил кроной, словно отвечая на запросы. «Откуда здесь ерик – староречье? - спрашивал я себя. - Может, увядший ручей есть бывшее русло реки?» 

Могло ли так быть, чтобы Эсса делала крутой вираж, внезапно отворачивала на запад? Зачем было вихлять, кружить из стороны в сторону, вытворяя невообразимую петлю, если вскоре она возвращалась и текла гладко, как ни в чем не бывало! 

Впереди залегал мощный пласт глинного грунта, и река приостанавливалась, набираясь сил. Она копила мощь, сливаясь с Берещей и обтекая курганы – «вестников» перелома. Она их заключала в "объятия", словно торжествовала, привлекая на свою сторону. Так отдельно стоящие холмы в преддверии Глинных гор получили название "Курганистики".

ВЕЛИКИЕ ПОЖНИ

Она же унесла их с собой – «забрала», когда устранила заминку, пробила барьер и потекла прямо. Название перекочевало на восток, а русло у подножия гор она «делегировала» Береще. Ее побережье, где стояли курганы, теперь называлось Великими пожнями.

На самом деле они не были великими – огромными по размерам, каких-то полторы версты всего лишь, но предваряли большой заречный массив. Тот был действительно исполин – сосновый бор! Василий Низовцов в своем описании называл его Великим бором.

Доподлинно известно, что Эсса подверглась испытаниям, ее дно углубляли, чтобы сплавлять лес.

Преобразованиями активно занимался один из прибрежных властителей – крупный землевладелец, помещик, собственник богатого Свядского имения. Его звали Жаба. Будучи подкоморием виленским (судьей по спорам о границах имений – авт.), он за свой счет углубил русло Эссы и добился на сейме 1775 года права брать плату за сплав леса. «Тайный Его Императорского Величества советник, кавалер орденов польских, воевода полоцкий Фадей Иванович – сын Жабы» - так характеризовался отпрыск рода в 1795 году (по документам Национального архива Республики Беларусь). Речь о последнем полоцком воеводе, история которого еще не написана. Пока можно сказать, что род древний. Жабы отмечались еще в 1563 году. Сельцо Улское, писали грозновские обследователи, было «за паном за Юрьем Жабою». «Сельцо Улское»… Неужели это та самая Улла, пропавшая в средние века из реестра поселений?

Не исключено, что с подачи «тайного советника» связующий отрезок Березинской системы коснулся и его земель. Наверняка, Жаба знал, что влиятельная особа мира – восточная императрица Екатерина уже давно положила глаз на богатую природными ресурсами Беларусь и вынашивала планы использования. Когда виленский сейм рассматривал вопрос углубления Эссы, русский императорский двор подписывал договор с прусскими владыками о переделе Великого княжества Литовского и Речи Посполитой. И сразу же началось осуществление грандиозного проекта: соединить северное и южное моря. Так основной вспомогательный участок искусственного водотока лег вблизи Репища и древней горы, однако не затрагивая Великих пожен.

После строительства канала обладатели Свядского поместья начали «снимать сливки». Барское имение создало застенок - «за стеной», за границами центрального двора. Прилегающая к каналу правосторонняя территория была малопригодна для возделывания пищевых культур, но приносила арендную выгоду.

ЗАСТЕНОК

После наполеоновского нашествия, в 1816 году, Свядским имением управлял «командор мольтанский» Иван Жаба, со своей женой Цецилией. В том же году началась история семьи Шушкевичей – выходцев из Свяды. Арендуя «жабовскую» землю, они переселились в зону канала. Шушкевичи владели арендованным участком по чиншу. А это значит распоряжались им на условиях, которые установил двор. Могли продать, а могли бессрочно использовать, рассчитываясь с хозяевами, что и делали. Полагалось отдать 2 гарицы меда, по две штуки гусей и кур, 40 яиц, собрать три копы грибов, 12 фунтов хмеля, две бочки пепла, связать 4 сажени рыболовных сетей. В пересчете на деньги это составляло 4 рубля 64 копейки серебром. Вроде незначительно. Но пахатной земли было мало – только 15 моргов (полволоки), и с чего взять?

Когда одна из дочерей Жаб – Алоиза вышла замуж за представителя богатой графской линии Плятеров, то землевладельцы обзавелись питейными заведениями, корчмами. Плятеры имели широкую сеть подобных владений: как в Беларуси, так и на территории современной Латгалии, славились широким использованием винно-водочных заведений. Интенсивный водный маршрут прямо «лез» в их планы, и Алоиза Жаба-Плятер открыла сразу две корчмы в зоне канала. Одну из них обязаны были содержать Шушкевичи.

Конечно, никто не запрещал оставить неблаговидное предприятие и заняться чем-то другим, более богоугодным. Однако «на шее» висели обязательства перед панами. Надо было не только выплатить чинш, но и погасить стоимость «пособия», выделенного двором. А оно было тоже немаленьким: в деньгах это 10 рублей, и самой дорогостоящей была лошадь. А еще требовалось «отпахать» на барщине: а это три дня в неделю – как лицами мужского пола, так и женского.

Повинности были основным «средством» выколачивания прибылей. Как ручейки, стекались доходы в панскую «копилку» с пригонных деревень и застенков. Росли и города. Царская реформа 1861 года рассматривается сегодня как освобождение бедняков от барского засилья, но почему-то никто не обращает внимание на другой преобразовательный аспект. Она же положила начало исходу крестьян в города. Реформа в еще большей степени необходима была фабрикантам - чтобы развивать производства. Тот же лес, сплавленный с приречных сельских территорий, поступал в цеха, где его ошкуривали, пилили и обтесывали – чтобы использовать в городском строительстве и наращивании капитала. Руки «освобожденных» землепашцев были незаменимы. Те, кто оставался «дома», по-прежнему искали способы прокормиться – условия жизни в деревне не шли ни в какое сравнение с городскими, а земли, чтобы подняться, не хватало.

ДЕЛЯНКА

Помимо двух гор – Плоской и Круглой – в Репище была третья гора, скрытая от глаз. Она стояла в низменности, в окрестностях того самого ручья, о котором сказано выше.

Я держу в руках еще один архивный документ, зарегистрированный в Национальном архиве Республики Беларусь. Это выписка из постановления Минского губернского присутствия за 1912 год. Суть в чем?

Земский начальник Борисовского уезда представил по инстанции для утверждения проект сделки с владельцами имения Свяда. Крестьяне искали способ улучшить свое положение – просили дать им право пасти скот. Обратившись к Эмилию Коцингу – поверенному в делах имения, держателем которого был на тот час Константин Иванов, нашли выход. Селяне получали для своих нужд 44 десятины (десятина – это примерно гектар) дополнительной земли и отказывались «посягать» на барскую.

Сделка устраивала обе стороны, и соглашение было достигнуто. Отведенный под выпас участок представлял из себя околоток в окрестностях третьей горы, покрытый вековыми елками и лиственными породами деревьев.

А спустя год в Минск поступило новое прошение – на этот раз на имя губернатора. Миряне жаловались на самоуправство нового владельца имения – Карла Гетлингера. Его уполномоченный Генрих де Потс грубо посягал на права крестьян, заявляя, что срубит с выделенного им участка взращенный лес, оставив только «неудобную землю с водорослями».

Трудно сказать, чем закончилось дело. Вскоре началась мировая война, и многие деревенцы ушли на фронт. Лес был, видимо, вырезан, так как образовалась Делянка.  «Отвести делянку под вырубку», - говорят лесоразработчики.

Сын одного из подписантов соглашения – Терентий, возвратившись с фронта и обзаведясь семьей, с целью расширения пахотного достатка, пытался раскорчевать гору, чтобы прокормиться. Его судьба – это судьба целого поколения людей, повязанных одной целью: стремиться к достатку через труд и любовь к земле. Они – как корни вросшего в землю дуба или как те же курганы, что возвышаются над окрестностями. Он поверил призыву Ленина – даешь землю аграриям! – и развернулся, воплощая ленинскую политику нэпа, со ставкой на личное хозяйство. К сожалению, ленинское имущественное видение не осуществилось: крестьяне попали в зависимость от воли одного человека-деспота, который объявил приоритетом индустриальную и военную мощь. Те, кто выращивали хлеб, были винтиками в механизме выколачивания ресурсов.

УСОХИ

Тарента был уничтожен – той машиной подавления воли под названием «террор». Всего их было девять человек – жителей моей деревни, обвиненных в 1937-м году в измене советскому строю. Дело против них классифицировали как «антисоветская группа».

Вдумайтесь, люди, в абсурдность этого обвинения: своих кормильцев, пахарей, называть лишними. Конечно, проще было их убрать - чтобы «не мешали» обобществлять. Так безымянная гора стала живым памятником бесправному крестьянину. Ее прозвали Тарентовой. А колхоз впитал слово «красный» - «Красный бор». Жуткое название, если представить замученных первых колхозников. Естественно, название не прижилось. Но и словосочетание «Великий бор» пропало, исчезло. Говорили просто: «бор». Спутник Эссы, олицетворяющий неразрывность стихий – воды и суши, заполонил ее левый берег, навис над рекой, будто оберегая подходы.

Тридцатые годы вторглись в жизнь, как гусеницы танка. Началось широкое строительство автомобильных трасс. Они повторяли водные маршруты - ложились вдоль рек и каналов. Единое пространство распалось. Теперь Курганистики оставались за «шашой» - так мы называли протянутую к Минску булыжную трассу, а область между Плоской горой и автострадой еще привлекала: былинным содержанием и природной исконностью. В брежневское время машин ходило мало, и там устраивались народные гуляния. Они проводились в день солнечного солнцестояния и знаменовали окончание посевных работ. Съезжался весь район. Артистические площадки строились на Великих пожнях, у подножия «репчатой» горы – Круглой.

Когда я вспоминаю все, что связано с околотком, то память выхватывает незабвенные картины: первые весенние вылазки за «заячьей» капустой, пахучие ландыши на склонах гор, черемуховое ожерелье вдоль реки… Утки на фарватере… Васильковая рожь в Репище… Где все это? За деньги не купишь…  Пытаюсь остановить мгновение, чтоб наполнить душу восторгом. А не получается. 

Василий Низовцов, описывая в средние века увиденное, не подозревал, какие перемены ожидают связующий участок двух водоемов. Ни Точного мха, ни Великих пожен больше нет, да и Береща-река исчезла. Мистика какая-то, но там был уголок, предзнаменовавший все это. Усохи. Они занимали часть Глинных гор.

Сейчас на месте Усох «Гостиный двор» - частный придорожный комплекс, с обеденным залом и питейным заведением, гостиницей и заасфальтированной стоянкой для торговых фур, изрыгающих клубы дизельных паров… В преддверии окончательного разрушения колхозного строительства при Круглой смонтировали заводской корпус - шинноперерабатывающий цех. Слава Богу, план не осуществился: власть поменялась, и строительство закрыли. Но идея привязать околоток к дорожно-транспортной колее прочно засела в умах чиновников, и Репище отвели под хозяйственные службы гостиничного двора. Не мы для природы, а природа для нас!   

Околоток усох. Новый хозяин оцепил свои владения колючей проволокой…

«Чувства в кулак, волю в узду!»  Спокойно, Маяковский! Распалось единство: воды, земли и неба. А три горы стоят, их не сдвинешь. Три горы - как три звезды, а звезды светят вечно.

05.01/20