Жуково озеро

Над озером занималась заря. Таяли сизые предрассветные сумерки и всё: очертания темных берегов, камышовые острова и светлевшая отблеском мутно-серого неба вода – прояснялось, наливаясь сочными живыми красками.

Молодой охотник - Пашка зоревал в шалаше на берегу дальнего залива. Темной ночной тропой – ох, и трудна дорожка - через колючий ельник и лесную ломь, через болотистые низины и тростниковые дебри пробрался он к этому мелководному, богатому дичью озерному углу, а теперь с нетерпением и надеждой поджидал свою капризную охотничью удачу. Ожиданье тоже охота!

Поёживаясь от утреннего холодка, Пашка часто оглядывался по сторонам и прислушивался к тихому разноголосью озерной стороны: всплеснула под берегом крупная рыбина, спокойно короткими квачками перекликались ленивые утки, с посвистом крыльев понеслись стороной суетливые кулички и звенят, звенят над ухом злые надоевшие комары.
Внезапно откуда-то сверху издали послышался негромкий прерывистый свистящий звук. Чье охотничье сердце не дрогнет от свиста утиных крыльев?! Пашка поднял голову: прямо на скрадок летела небольшая стайка матёрых крякуш, и молодой охотник, не справившись с азартным нетерпением, поспешно вскинул ружьё навстречу налетевшей стае.

Два выстрела дружно разорвали тишину раннего утра и громкое эхо, перекатываясь, протяжно прогрохотало над заливом. Утиная стая вмиг рассыпалась. Попал?!... Живые осколки утиной стаи разлетелись по разным уголками озера и, покружив над прибрежными плесами, скрылись за дальним лесом. Горестно Пашка смотрел им вослед.

Выстрелы встревожили обитателей укромных озерных уголков: всё смолкло, затаилось, и только тростник, покачиваясь от слабого ветерка, чуть-чуть шелестел жесткими листьями. Тишина чуткая, пугливая… Но вот в камышах зачирикали малые пташки; тоненько просвистел куличок, а следом недовольно закрякала утка; заплескались на поверхности плеса стайки мальков – жизнь озерных обитателей снова пошла своим чередом.

Табунки уток не раз проносились вблизи засидки, скрывавшей охотника, и каждый раз Пашка посылал заряды в голубое небо мимо быстро летевших птиц. Дробь возвращалась, и, падая с высоты дробины, словно капли редкого летнего дождя, шлепали по широким лопухам – листьям кувшинки, по зеркалу тихой воды, по отраженным белым облакам, а утки шарахались в разные стороны, взмывали ввысь и, рассыпавшись по небу, растворялись в лучах восходящего солнца. Так продолжалось все утро, до тех пор, пока солнце, поднявшись высоко над лесом, рассеяло редкий утренний туман и заставило всё птичье население попрятаться в прибрежных зарослях.

Утренний лет кончился. Охотник осмотрелся: патронташ был пуст, и только один маленький чирок сделался его добычей. Что тут скажешь? Завидная удача?!
Охота без добычи – не охота! Без трофеев, без дичи охота перестает быть тем, что она есть для охотника. Без хорошей стрельбы охота - не радость! Пашка теперь - в полной мере!- осознал эту простую охотничью истину.

Уже несколько дней он и еще два охотника жили на берегу этого красивого лесного озера, и каждый день приносил ему – Пашке разочарование: стрелял много, но все без пользы! С горечью в душе возвращался в лагерь молодой охотник.

Озеро, на котором охотились друзья, радовало глаз широким водным раздольем. Большое, похожее на спящую на боку росомаху, оно укрылось в глубине древних новгородских земель: дремучие леса по берегам, топкие моховые болота и болотистые луговины вокруг. Полукружье – спина росомахи, высокий берег, поросший лесом с могучими, в два обхвата елями, с ветвей елей длинными космами свисают седые мхи, здесь светлым днем полумрак и тишина. Все это придает лесу таинственный, сказочный вид. Другой берег низкий, болотистый изрезан заливами: один длинный и широкий, другие два узкие и длинные далеко потянулись вглубь озерной урёмы. По берегам этих заливов широко раскинулась зыбкая кочковатая мшара, заросшая седой жесткой травой и белом мхом, на которой кое-где растут низкорослые березки и чахлые кривые сосенки. На высоких местах островки высокого соснового бора и елового леса.

Эта болотистая низина - лесная кормилица - зовется – Сыть, куда ни глянь повсюду кочки с обильной крупной ягодой. Здесь полным полно грибов, а разных ягод изобилие. Всего вдоволь! Знают это все: и птицы, и звери, и люди. По утрам тут можно встретить и тяжелого с зеленым отливом перьев глухаря - мошника, и пестрокрылых куропаток, и тетеревиный выводок. Среди старой гари прячется волчий выводок, в прибрежных зарослях ивняка обитают лоси, а иногда на грязи попадаются когтистые следы подшубного старика – хозяина леса. Здесь на краю залива охотился Пашка в это утро.

В озеро впадают две речки. Верегжа – река лесная, чистая и довольно широкая впадает в узкий залив, в нескольких местах она перегорожена бобровыми плотинами; бобры живут здесь большой колонией много лет. Стволы упавших деревьев сделали реку непроходимой для лодок, а топкие берега надежно защищают бобровый род от жадного глаза. Другая речка – Синец быстрая, узкая и извилистая, вернее сказать, это большой ручей, впадает в широкий залив - хвост озера. По берегам залива, словно зеленые стены, стоят высокие заросли рогоза и тростника, а вся его ширь заросла камышом, кувшинкой и другой водной растительностью.
Этот залив утиный дом. Утка здесь, как говорят охотники, все время «на глазу» и «на слуху». Среди тростниковых зарослей прячутся многочисленные лужи и мелкие озерки, к которым ни подъезда, ни похода, ни подлазу нет, никакого. Тут то и живут утки всех званий и сословий. С утра до позднего вечера - до темноты, слышны в камышовых зарослях: призывные утиные крики, шумная возня и хлопанье крыльев, взлеты и посадки на воду тяжелых птиц. Всюду неуёмный радующий охотничье сердце многоголосый гвалт. С темнотой шум стихает, но оказывается, что иногда утки могут не спать по ночам и рассказывают друг дружке небылицы. Да! Да! Могу Вас в этом заверить.

На высоком берегу за лесом расположена деревня Жуково. Она, словно шапка лихого молодца, набекрень осела на высоком холме, который зовется Румяная горка. От деревни к воде сбегает тропинка и упирается в озеро, в том месте, где к деревянным мосткам привязаны длинноносые челночки и широкие лодки - плоскодонки.

Палаточный лагерь охотников расположился, как раз напротив деревни, на противоположном берегу озера. В этом месте низкий берег немного повышается, образуя небольшой холм, на котором полянка, на ней стоят несколько вековых елей; по берегу протянулись густые заросли ивняка, среди кустов белеют стволы раскидистых берез и только в одном месте, как по заказу, кусты расступаются, и к воде спускается песчаный откос. За полянкой, дальше от берега, дремучий лес, а еще дальше мшара. От лагеря через лес вглубь болотистой низины уходит едва различимая тропинка, по которой через чахлые березняки и топи можно пробраться в Сыть, а на лодке, что в Сыть, что в Синец одинаково: полчаса маши веслами, не ленись!

Когда Пашка после утренней охоты пришел в лагерь, Борис, сидя на замшелом стволе старой ели, чистил ружьё, рядом с ним в тени деревьев дремали собаки: два породистых спаниеля; другой охотник – Валентин Михайлович хлопотал у костра, готовил завтрак.
«Привет, привет»,- ответил Михалыч на пашкино «здрасте».
– Ну, охотник, похвались! Как охота? – поинтересовался старшой.
– Да, небогато?! Что утка не летала? Или с местом ошибся…
– Почему же, летала – ответил, смущенно опустив голову, Пашка.
– Не повезло значить, - уточнил Михалыч.
– Ну, ты, Паш, не горюй, с кем не бывает. Стрельба – дело тонкое, её понять надо! Да! Да! Понять! А хочешь, на вечерку вместе поедим, авось утей - то настреляем. Во, погляди, каких красавцев Борис утром взял. Михалыч поднял связку уток, среди которых сверкали разноцветом два старых кряковых селезня. «Конечно, поедем», — с радостной улыбкой ответил Пашка.
– Борь, ты как отстрелялся сегодня? – спросил Михалыч у товарища.
– Да, норму отстрелял! Вечером уж не поеду.
– А мы с Пашей хотим на вечерку в Синец махнуть. Ты, Борь, тут похозяйствуй за меня! – попросил Михалыч, который сегодня дежурил по лагерю.
– Ладно. Валяйте, утка там есть. А я жерлички проверю, рыбку поджарю, Валяйте – одобрил Борис.

Солнце румяное, как осеннее яблоко, покатилось по взгоркам пушистых облаков к зубчатому лесу. Тростниковые ресницы озера вздрогнули и зашевелились от налетевшего ветерка; казалось, что озеро просыпается от полуденной дремы и, улыбаясь, потягивается в сладкой неге, словно сказочная царевна. И улыбка легкими морщинками волн играла на лице озера.

– Ну, что по кружечке чайку, да на работу. А?! Охотник, – предложил Михалыч. –   Пора! Уж солнце скоро за Румяную горку зацепится.
– Я мигом, – с готовностью сказал Пашка и нырнул в палатку.
– Севана возьмем, - спросил он, вылезая из палатки в полном снаряжении.
– Да, возьмем, пусть поищет по камышам. Глядишь, поднимет одну, другую, – пояснил Михалыч.
Услышав свое имя, спаниель Севан поднял голову, увидел, что охотники собираются, быстро вскочил и внимательно посмотрел на хозяина.
– Пойдешь, пойдешь, сказал Михалыч, отвечая на немой вопрос ушастого.
Севан, словно понял хозяина и радостно поскакал на берег к лодке, он хорошо знал, что хозяин без лодки никуда не денется.

Друзья уселись на большие еловые чурбаки, стоявшие вокруг костра, над которым висел почтенный, закопченный чайник.
– Ну-ка, Паш, налей пополнее, – попросил Михалыч, подставляя свою большую кружку.
В это время с берега злобный отрывистый лай.
– Что это? Севан сердится? – заметил Пашка.
Там что-то случилось. Слышишь, как лает: нас зовет, – встревожился Михалыч.
 – Пойдем, поглядим, что там происходит.
Оставив не допитые кружки, охотники поспешили на берег.

Когда Пашка выскочил на берег, он увидел, как Севан, настороженно с громким лаем кидался на какой-то странный предмет, то наскочит, то отпрянет с опаской, остановится, припавши к земле, и выждав, снова с лаем кидается вперед, как приливная горбатая волна.
«Что это», – недоумевая, подумал Пашка, и тут где-то в глубине души всколыхнулась неосознанная тревога. И вдруг он увидел, как странный предмет развернулся, и навстречу собаке стрелой метнулось длинное темнополосатое тело.
«Змея! Гадюка!», — резанула сознание запоздалая догадка.
– Нельзя! Севан! Нельзя! — с тревогой крикнул Пашка
– Ко мне! Севан, ко мне! – звал он собаку.
Но собака не слушалась — он не хозяин – и снова, и снова кидалась на змею.

Большой длины, сильная гадюка, потревоженная собакой, развернулась в живую плеть легко и быстро скользила по теплому песку, направляясь в сторону коряжистого откоса, но собака, сделав два прыжка, преградила ей путь. И тут Пашка заметил, что позади собаки оказался огромный выбеленный водой и солнцем большой еловый пень, как хищный паук, раскинувший длинные крючковатые корни.
«Эх, пропадет собака», – подумал Пашка, и, взмахнув руками, кинулся с откоса. Торопись парень, беда рядом!

Случилось, то, чего опасался охотник: отпрыгнув от наступавшего гада, собака попала в сплетение корней, и крепко схватили её упругие прутья, зажали лапы. Змея приближалась…Рванулась собака, пытаясь вырваться из цепких объятий, но прочный крючковатый корень зацепился за ошейник. Капкан! Рванулась собака, но крепко держала её паутина корней. Ещё и ещё раз рвалась она, но все бесполезно! И тогда, видимо, почувствовав опасность, собака судорожно забилась, завизжала, испугалась.

Змея была рядом. Свернувшись в большие кольца, она задержалась на мгновение, словно желая вернее прицелиться, и, развернувшись тугой пружиной, стрельнула ядовитой головой в собаку. Но в этот миг Пашка, летевший с откоса через ломкое коряжье, с маху рубанул ногой по метнувшемуся гаду. Грязно - белое брюхо змеи мелькнуло в воздухе и витое кольцами тело плюхнулось воду далеко от берега. Всплеск и водная гладь снова тиха и не подвижна.
Молодец, Павел! – с благодарностью сказал Михалыч, – от большой беды спас Севана. Молодец!

Охотники быстро погрузили в лодку все необходимое, Пашка сел за весла, Михалыч – на корме. Борис провожал их.
– До темна, то не засиживайтесь, А то, как бы в камышах на застряли. Я в том году попал: в темноте сбился с пути, часа три толкался по камышам, Уж, думал, что в лодке ночевать придется. Насилу выбрался,- посоветовал Борис.
– Есть, не задерживаться! – ответил Михалыч, оттолкнувшись веслом от берега. Пришла пора охоты!

Стояли последние дни нежаркого северного лета, но осень уже плеснула разноцветными красками на лес, и по утрам холодные туманы, гонцы нетерпеливой осени, неслышно летали над озером, извещая все живое о скором её приближении.
– Эх, благодать – то, какая! – восторженно произнес Михалыч, – тишина, солнце, а лес то, лес то какой! Красота!

Перегнувшись через борт, он зачерпнул ладонью чистую озерную воду и сделал несколько глотков. «Хороша водица!» – похвалил охотник, вытирая мокрое лицо.
— Паша, надо пару колов взять подлиннее, по камышам на веслах не ходят, давай круче к берегу. С тихим шуршанием остроносая лодка врезалась в песок. Севан, а следом за ним и Пашка выскочили на прогретый солнцем берег.
– Вот там левее, под берегом посмотри, – посоветовал Михалыч, – вон, где плавнику нагнало.
– Хороших не видать, – ответил Пашка, – да, я сейчас пару колов срежу.
Пашка скрылся в лесу и через несколько минут вынес два длинных тонких березовых стволика.
– Такие пойдут? — спросил он.
— Да, садись, поехали.

Лодка тихо пошла вдоль низкого берега, и вскоре заросли осоки, камыша и рогоза окружили охотников. Первая крякуша сорвалась неожиданно недалеко впереди лодки и с громким тревожным криком тяжело набирая высоту, стала уходить прочь. Михалыч схватил, было ружье, но впереди сидел Пашка, и охотник только досадно выдохнул: «Эх, хороша пошла!».

Ружьё Пашки лежало на носу лодки. Бросив весла, Пашка вскочил, резко развернулся и потянулся за ружьём. При этом лодка сильно накренилась. Пытаясь сохранить равновесие, Пашка шагнул назад, но зацепился ногой за вставшую бычьем рогом рукоять весла, неуклюже замахал руками, сделал в воздухе замысловатый пируэт и, не устояв на ногах, полетел за борт. В последнее мгновение он все же успел ухватиться за край лодки, но грохнулся на банку и, перевалившись через борт, оказался наполовину в воде.

Прыснула неудержимым смехом голубая озерная вода, радужные брызги взметнулись раскидистым снопом. Поспешишь, не только людей насмешишь! Лодка накренилась и зачерпнула бортом, Севан, не удержавшись, кувырнулся с носа лодки в воду. И не миновать бы всем холодной купели, но Михалыч, быстро схватив шест, уперся им в дно, поднатужился и выровнял лодку. Бывает и такое!

«Тьфу, ты, невезуха!» – сконфуженно пробормотал Пашка. Вид у него, после вынужденного купанья, был не бравый, вода струйками бойко стекала с его намокшей одежды. Севан плавал вокруг лодки и царапал обшивку, пытаясь в нее забраться. Михалыч наклонился, схватил его за шиворот и втащил в лодку. «На воде никогда не суетись, – назидательно сказал он, обращаясь к Пашке, – вода строгость любит! Забудешься – себя накажешь! Вот оно как, смекай!»

Пока Пашка отжимал вымокшую одежду, Михалыч вычерпал из лодки воду, вынул и уложил на дно весла. «Ладно, парень, грех на двоих. Бери ружьё и вставай на нос, а я потолкаюсь, – предложил он, поднимая шест, – потом поменяемся».

Лодка, словно зеленая щука, тихо скользила вдоль зарослей озерных растений и вскоре выплыла на большой плес, по берегу которого находилось зыбкое мшистое болото. По краю болота росли высокие травы, а дальше между низкорослыми кустами тальника виднелись зеркальца открытой воды – самое утиное место.
«Севан! Вперед! Ищи!» – скомандовал Михалыч, указав рукой направление поиска. В мгновение Севан выпрыгнул из лодки, и зыбкая болотная дернина заколыхалась под тяжестью рыщущей в не укротимом поиске собаки.

Внезапно раздался истошный утиный крик и из осоки выскочили две кряквы. Неистово махая крыльями, они побежали по воде, вздыбливая каскады водяных брызг. Одна поднялась и низом полетела над плесом, другая – сперепугу – кинулась к лодке. Она отчаянно хлопала крыльями и громко испуганно крякала, за ней плыл Севан.

Пашка вскинул ружьё. Бу-бух-х! – ударил выстрел, и в стороне от утки вздыбился водяной столб… Бу-бух-х! – опять мимо. Третьего выстрела утка дожидаться не стала, нырнула и, с глаз долой!
– Здорово ты её, напужал, – усмехнулся Михалыч. – А все почему? На утку глядел, а про мушку забыл! Ну, да не беда! Давай еще разок попытайся. Только мушку, мушку держи. Охотник снова послал в поиск Севана, который следом за уткой вывалился из осоки в озеро.

Пашка промахнулся ещё два раза и очень огорчился – хоть ружьё в воду, – но Михалыч успокоил молодого друга.
– Что есть, по-твоему, стрельба? А? – спросил охотник. – Думаешь: прицелился, бух, и в сумку? Ан, нет! Стрельба – есть движение! Вот в чем секрет! Опять же прикладка не последнее дело, и про мушки нельзя забывать, но главное движение! Делай так: пошла утка, ты вслед за ней стволами веди, не зевай, за мушкой следи, а как обогнал, то и стреляй. Верняк! Но ружьё то веди, не останавливай! А, как остановил, все пропало! Пустой выстрел! – пояснил Михалыч.
– Очень уж у тебя просто, Михалыч, получается, – возразил недоверчиво Пашка. – Обогнал, нажал и все дело?!
– Делай так, как сказал, и стрельба пойдет, – только про мушку не забывай, – и спокойнее не дергай ружьё.

И вот, наконец, когда рядом с лодкой из-за большой куртины свечой взлетел кряковый селезень, Пашка вскинув ружьё, чуть отпустил его, выровнял планку с мушкой, плавно повел стволами и, обогнав птицу, нажал спуск: селезень комом плюхнулся в осоку.
Довольный, с улыбкой, Пашка взял селезня, которого Севан вынес к лодке.
– Молодец! Похвалил стрелка Михалыч. Чисто бита! И ружьё не живит, когда стрелок горазд! Ну, теперь дайка мне пальнуть разок.

Через час, укрыв лодку стеблями рогоза и осоки, охотники сидели посреди камышового острова в устье ручья, Синец далеко раздвинул берега. Солнце садилось за гору. Румяная горка купалась в пурпурном зареве, не зря зовется гора – «Румяная»! Солнце одарило гору богатой малиновой накидкой и золотоперой короной; огненные, раскаленные перья – лучи уходили в небо и упирались в редкие клубистые облака, и от этого жаркого прикосновения облака светились ослепительным сиянием, словно взлетевшие ввысь золотые соборные купола.

Утки поодиночке, парами и небольшими табунками, то и дело взлетали из глубины приозерной низины, кружили над озером и, собравшись большим числом, улетали куда-то за лес: училась летать молодежь; скоро покинут родные края шумные утиные стаи.
– Смотри, справа пара летит, – прошептал Михалыч, сидевший лицом к озеру. – Кряковые!
– Где? Не вижу?! – спросил Пашка.
– На зорю гляди, с твоей стороны идут! Не зевай!

Вытянув длинные шеи и напрягши дугой широкие крылья, утки, быстро снижаясь, скользили над водой. Вот–вот сядут. Они уже были на дальний выстрел, но развернулись и полетели по кругу над заливом, как часто делают матерые, напуганные выстрелами утки.
Тра-а-ах! Тра-а–ах! – один за другим ударили два выстрела. Утки зачастили крыльями, взмыли вверх и, набрав высоту, полетели к лесу. Прочь с озера!
– Ну, куда, куда палишь?! Далеко! – строго сказал Михалыч. – Не терпится тебе! Так стрелять, только дичь калечить!
– Смотри, смотри, падает!! – воскликнул Пашка.
Одна утка снижалась и, не долетев до леса, кувырнулась в осоку на краю озера, но так далеко, что всплеска падения не было видно.
– Ну, и что? Возьми её теперь! Стрелять надо так, чтобы на чистое, у лодки падала! – убежденно отрезал Михалыч.
– Поедим, поищем! – попросил Пашка.
– Охота только началась. Всю зорю потеряем, Вот отстреляем, тогда уж, – пояснил старшой. – И смотри, далеко не стреляй! Тридцать шагов, вон до той гривки, для тебя самая стрельба. Не дальше! Чего спешишь? Сегодня сберег, завтра утка сама к тебе прилетит, а дальнюю стрельнешь, то либо смажешь, либо, того хуже, покалечишь. Все одно, больше не вернется.
– А как же другие стреляют далеко и попадают, – возразил Пашка.
– Другие?! Они или классные стрелки, иль просто жадные дураки, а ты пока еще в стрельбе не дока.

Охота удалась. Утки часто налетали на скрадок, выстрелы гремели не напрасно. Когда посерело вечернее небо, в лодке лежало больше полдюжины уток. Пашка взял двух, Михалыч – пять. Севан без устали подавал птиц, работал на двоих.
– Все на сегодня хватит, – сказал Михалыч. – Поедим теперь твоего подранка добирать. Надеюсь Севан поможет!

Охотники выбросили из лодки осоку, вычерпали воду и, вооружившись шестами, погнали лодку через камыши к дальнему берегу. Трудно шла лодка сквозь густые озерные заросли: прочные, высокие стебли тростника и рогоза стояли упругой стеной и, охватив цепкими объятьями, держали лодки крепче любого якоря, а вязкое дно затягивало шесты по самую вершину, они то и дело вырывались из рук. На охоте сила нужна! Дружно толкаясь шестами, охотники все же выбрались к тому месту, куда опустилась утка. Сумерки уже засинили дальние берега озера.
Севан, стоящий на борту в напряженном ожидании, повел носом, прыжком вылетел из лодки и исчез в зарослях. Из прибрежных зарослей послышалось громкое кряканье и визгливый азартный лай, захлопали крылья: Севан отыскал подранка.
– Слышишь, гоняет! Приготовься! Утка от собаки на воду идет, – предупредил Михалыч молодого охотника. Он сидел на корме и удерживал лодку шестом, а Пашка с ружьём замер, стоя в середине лодки.

Утка выскочила, как всегда неожиданно и не там, где ожидал её Пашка. Она полетела низко над водой, направляясь к густым кустам, оттуда её было бы не взять, но после второго выстрела свалилась в воду и затихла.
– Теперь все! Охоте конец! – удовлетворенно сказал Михалыч. – Надо выбираться на чистую воду. Темнее уже.

Охотники долго пробирались сквозь не видимые уже заросли, и когда, наконец выбрались на открытую воду, на черном небе по-осеннему ярко мерцали высокие звезды. И Млечный путь – журавлиная дорога, вела их к лагерю.

Боровичи-Москва
2017