Глава IX ПеэМПешки и ПеэМШата

Вместе с коллективом мастерской Саше ещё и достались её «чудесные» объекты. Сказочность их обликов завораживала и заставляля восторгаться ими, но, только, к сожалению, определённые слои общества.
Среди «сюрпризов», обнаруженных им, были и так называемые серий ПеэМПе, и ПеэМШа - необычные своей вычурностью, панельные серии, очень неспокойные в плане, и ещё более нервные на фасадах.
Проработав почти пятнадцать лет в панельной мастерской, как её все называли в институте, Саша знал специфику данной работы. И, несмотря на то, что по инициативе Пристроева их всех за глаза называли «панелью двинутые», он нисколько не обижался на такую формулировку, понимая, что не в том проблема, что он проектировал типовые серии, а в том, как именно он их проектировал.
И, только освободившись из-под гнёта своих прямоугольных, профессионально сделанных панелей, он тут же подпал под такой же гнёт панелей нарочито-барочно-изогнуто-радиусных.
Да-да, такого он ещё никогда не видел. Чтобы типовой панельный проект имел изогнуто-радиусные в плане наружные стены. Во-первых, это было невозможно, как он хорошо знал, отлить в формах, на заводе. Во-вторых, даже если это взялись делать из монолита, то стоимость работ была бы на порядок больше, чем у любого другого «спокойного» в плане дома.
Пристроев, явно отдыхал на Мандаровской, её руками создавая будущее Москвы, из обломков прошлого.
Но это не так сильно расстроило Сашу тогда, как сами фасады. Они были далеко не типовыми, скорее напоминали восточный ковер, вытканный на заказ какому-то обладающему особым вкусом, как он сам считал – престарелому шейху.
- Да, совсем забыла, срочно надо показывать фасады Острецову завтра. У нас всё сделано. Надо только распечатать, как бы мимоходом, сказала Мандаровская Саше, проходя мимо него с очередной коробкой в сторону выделенной ей кельи, где она уже практически полностью расположилась.
- Какой ужас, летящий на крыльях ночи! – подумал Саша. Андрей Олегович, это никогда не согласует!
- Но, если хочешь, то можешь поработать над ними, как считаешь нужным. Мне Сергей Михайлович говорил, что надо посовременней переделать. Я старалась, как могла. Но подписывает-то всё равно автор Пристроев. Так ему ничего не нравилось из того, что мы тут делали, Сам знаешь, какой он требовательный, - добила Сашу информацией Мандаровская.

В тот день Саша закрылся в разрушенном, оставленным ему при отступлении противника - кабинете.
Взяв основные, представленные в буклетах ПеэМПе, и ПеэМШа, варианты из сблокированные трех секций, он принялся рисовать цветными карандашами на наложенной на них кальке.
Что можно было сделать за вечер, ну, и часть утра следующего дня? Ну, конечно ничего. Но он сделал концепцию по упрощению всего этого ужаса, доставшегося ему в наследство. Ведь на фасадах должен был расписаться сам Острецов. А он, хотя только и приступил к своей должности, но, всё равно вряд ли пошёл бы на такой компромисс со своей совестью. Ведь это могли с дуру, выполнить в натуре, возведя на одной из новостроек города.
Как ни смешно это было, но первый раз в своей жизни Саша утверждал фасады, нарисованные на кальке, да ещё у главного архитектора города.
Потом, спустя годы, он вспоминал эту историю только лишь потому, что данная, слава Богу, оплаченная работа канула в бездну, оставив после себя лишь легкий триммер его рук, и подергивания щеки у левого уха, всякий раз, когда при нём упоминали об этом объекте.
ПеЭмПешки и ПеэМШата были пережиты им нелегко и сколько ещё раз вспоминались эти проекты чиновниками, желающими претворить их в жизнь? Каждый раз Саша молился Богу, чтобы о них тут же забыли. И Господь помогал ему.
Он рисовал до позднего вечера, и ушёл домой ни с чем, так и не сумев упростить весь тот ужас на фасадах двух, схожих своей «нервозностью» – серий. Упрощая их, он тут же натыкался на «кричащие» о себе, радиусными изгибами – планы. А их-то, как раз он трогать и не мог, как бы ему ни хотелось этого. В голову приходило только замаскировать всё это безобразие фасадной рябью, чтобы заморочить голову всем, и создать видимость спокойной в плане формы дома, заняв глаз обывателя пёстрыми пятнами, разукрашенных, словно ёлка, фасадов, не в силах изменить планы. Но, как бы он ни старался вводить цвет, получалась одна какофония. Он ушёл домой тогда, так и не найдя решения, надеясь только на чудо, на то, что утром, всего за какие-нибудь пару часов, до того, как оживёт весь институт, он найдёт решение этого ребуса.
И, как ни странно, утром всё получилось! То ли он понял за ночь, что его спасение таится только в спокойствии, и изобразил его же на фасадах, то ли просто устал от всего этого ужасного, своей «красотой», прошлого? Но, он просто вычеркнул все цвета с фасадов, оставив только пару. Любимий Пристроевым, кислотно зелёный, и белый, с оттенками серого.

- Ну, все. Надо переделывать к чертовой матери все фасады! – позволил он себе некоторую вольность в комнате, которую занимала бригада ГАПа Лукина. Ведь он не был ни сколечки виноват в том, что его корпуса имели такие фасады. Но, сама по себе Сашина фраза звучала жестко и обидно для авторов.
Но, что делать. Он был человек горячий, Испанской, и Баскской кровей одновременно, но с большей примесью Украинской. Да и, сюсюкаться не было желания и времени. Самое главное Лукин, будучи в противовес Саше спокойным, уравновешенным Сибиряком - понимал ситуацию, в которой находилась мастерская вместе со своей архитектурой, и те сроки, в которые нужно было её переделать, несмотря на то, что строительство никто не отменял. И здесь уже должно было победить то, что бы произошло в первую очередь. И этим должно было стать появление на свет самих фасадов.
Знакомство с этой бригадой у Саши прошло легко. Ни сам Лукин, ни его сотрудники не перечили ему в его помыслах. Да и он не имел права поступать так, чтобы вызвать противоречие у пока ещё таких мало знакомых ему людей. Но, именно сегодня он не мог сдержать своих эмоций. Будучи вынужден терпеть многие годы, теперь, когда от него требовалось именно то, что всю жизнь вынужден был скрывать в себе, Саша не мог вести себя спокойно и сдержанно, словно холодный менеджер. Эмоции переполняли его. Он весь горел.
- А может быть ещё, и планы подправим? – рискнул спросить Лукина Саша.
- Пум-пум-пум, - нервно пропел Иван Анатольевич, оторвав свой взгляд от прочтения утренней газеты, которая лежала перед ним у него на столе, развёрнутая на какой-то статье про архитектурный облик города.
- Вот, если бы их хоть чуть-чуть выпрямить! – простонал Саша, и сам, понимая то, что всё это уже катастрофически поздно длелать.
- Планы не трогай, - сняв очки, внимательно, как психиатр на умело имитирующего заболевание больного, посмотрел на него Лукин.
- Может хотябы слегка?
- Остановись! Планы править нельзя. Конструкторы не успеют ничего, да и нам, архитекторам все площади, окна, а кое, где и планировки придется переделывать, - с интонацией, подобной той, с которой ставится диагноз, произнёс Лукин.
Саша привык советоваться с людьми. Тем самым он вовлекал в эту игру всех присутствующих. Окончательное же решение всегда принимал сам. Но всем окружающим казалось, что они участвуют в процессе, и могут влиять на него. Но, иногда, при всем его желании, он всё равно не мог повлиять на решение, и тогда ему приходилось смиряться. Смирение, это тоже один из видов руководства. Многие в наши дни не умеют связывать эти два понятия, считая, что если они назначены быть крайними, то о каком смирении вообще может идти речь. Всё! С момента назначения они Боги! Вершители судеб! Только вот, к сожалению, это решимость присутствует только у лишённых опыта людей, прикрывающих его отсутствие своей беспощадностью.
- Хорошо. Пусть будет по-вашему, - смирился Саша.
Лукин, умиротворённо, склонился над газетой, лежащей перед ним на столе, которую обычно читал по утрам, подхватывая её в метро.
- Тогда будем маскировать! – добавил Саша.
Лукин оторвался от чтения, и подняв голову, пристально, поверх, слегка приспущенных для чтения очков, посмотрел на него, ничего не говоря. Ибо за него делал это сам взгляд.

Бригада Лукина была, как и все остальные бригады мастерской – немногочисленна. Она состояла из него самого и трёх подчинённых, которых можно было бы охарактеризовать следующим образом:
Биатриса Михайловна - прежде всего архитектор.
Алефтина Игнатьевна – художник, а потом архитектор.
И Тамара Макаровна - человек – курьер.

- Что будем делать? -  задумчиво, спросила Алефтина, вставив в рот карандаш, и посмотрев, куда-то на стену, перед собой.
- Маскировать он будет. Глухая тетеря, - перевела на язык глухонемых запыхавшаяся Тамара, которая только пришла на работу, снимая пальто, и пробираясь на своё рабочее место.
Фамилия у неё была Валунова. Это была чуть выше среднего роста, слегка полненькая, шестидесятипятилетняя женщина. Походка её, отличалась неспешностью. Она, раскачивалась из стороны в сторону, при каждом новом шаге, напоминая останавливающийся после долгого падения с горы – валун.
- А, как это? – не унималась Алефтина.
- Натягивать на фасады разные виды ряби не получается. Винегрет выходит. Поэтому просто выкинем всё лишнее, и тогда наши серии оторвутся от земли, словно воздушные шары, и улетят на небо. Штриховки, пятнышки, зёрнышки, всё, что угодно, но только то, что поможет нам замаскировать этот «прекрасный», во всех отношениях, план! – всё больше вдохновлялся от своей идеи Саша, что есть сил, пытаясь донести её в массы.
- Александр Александрович, давайте я подберу варианты «рубашек» для фасадов в интернете и потом позову вас? – предложила Биатриса Михайловна.
- Хорошо, давайте.
- А мне кажется - это так романтично, когда можно нарисовать на фасадах, всё, что угодно. Прямо, словно пишешь маслом по девственно чистому холсту. Мне так нравится это первое прикосновение кистью, - закатив глаза к потолку, и водя рукой в воздухе, словно бы что-то рисуя, произнесла Алефтина.
- Алефтина, оставь свою живопись дома. Ты на работе, - прервал её полёт Лукин.
- А, как бы всё замечательно могло получиться! Я прям, представляю себе, как идёт линия ультромарина сквозь весь фасад, переходящая в, тёмно – голубой, с белыми пятнами облаков. Словно море, граничащее с небом.
- Что это вы тут опять обсуждаете? Как ни приду на работу, так они о живописи! – сказала Валунова, наконец добравшись до своего места, и прицеливаясь для падения в него со всей отчаянностью уставшего в пути курьера, только, что выполнившего свою миссию.
- Фасады мы мои обсуждаем, - коротко объяснил Саша.
- Какие такие фасады? – спросила Валунова, плюхнувшись на свой стул, и громко вздохнув.
- Для ПеэМПе, и ПеэМШа, - сказал Саша.
- Господи! Ужас-то, какой! Опять они! Неужели директор подписал!? Хорошо, что я так далека от всей этой вашей архитектуры. Хоть мир могу посмотреть! Вот сейчас, например, из КП УГС пришла – продолжая получше пристраиваться в своём уютном гнёздышке, должила Валунова.
- Вот, посмотрите, какие у меня пасхальные яйца, - вдруг, не обращая внимание на вошедшую Валунову, предложила Биатриса Михайловна Саше.
- Яйца!? Пасхальные!? Но, ведь сейчас глубокая осень! – не понял Саша.
- Я их весной делала. Посмотрите. Я подумала, что можно взять даже какие-то темы с моих узоров, для наших ПеэМШат, - как ни в чём не бывало, никак не отреагировав на Сашино удивление, продолжила Биатриса Михайловна.
- А! Вы в этом смысле! – наконец понял её Саша и присел с ней рядом на свободный, гостевой стул.
- Вот, смотрите. Я тогда пятьдесят одно яйцо раскрасила! - с гордостью заявила Биатриса Михайловна, показывая Саше многочисленные фотографии пасхальных яиц, куличей в наивозможнейших ракурсах и композициях.
- Зачем же так много!? – удивился Саша, начиная понимать, что к такому человеку нужно обращяться только по имени отчеству, даже несмотря на совсем незначительную разницу в возрасте. Называть её просто Биатриса он боялся.
- Сама не знаю. Не могла остановиться. Мне так понравилось тогда это занятие.
- Э-э-э-х, - шумно вздохнул Лукин.


Саша знал, как надо делать новую архитектуру. Но, как делать её из старой, да ещё и не трогая планов, ему было неизвестно до сегодняшнего утра. И, теперь, взвесив вместе с сотрудниками все «за» и «против», он принял решение и был уверен, что ещё одна, из множества скрытых от него до поры до времени тайн – раскрыта. А, сколько будет их всего – этих тайн, и открытий? Ведь таким вещам не учат в архитектурном институте. Впрочем, там и не учат психологии, медицине, юриспруденции, и графологии. Но это всё тоже нужно обязательно знать любому уважающему себя современному архитектору.
Все эти дисциплины проходят уже только на практике, но без экзамена. То, как был усвоен урок, сказывается на дальнейших его повторах, но, каждый раз во всё более приближенных к боевым, условиям.


* * *

Но избавившись от этого кошмара, Саша знал, что мастерская участвует ещё и в знаковом для всего института проекте застройке микрорайона, в районе проспекта Вернадского, или, как они называли этот объект по-простому «Вернадка».
Вся эта «Вернадка» была поделена, как раз между двумя мастерскими. Четвертой и второй. Четвертая строила там двухсекционные, семнадцатиэтажные пластины, запроектированные, как раз на основе пресловутых ПеэМПэ. Вторая мастерская применяла свои двадцатипятиэтажные фирменные башни, которые пыталась всунуть при прежнем директоре, где только было можно, лишь слегка меняя им фасады и перевернутые ведра на крышах. Но теперь времена сильно изменились, и количество таких мест, нуждающихся в нервно изрезанных в плане, и не менее того, на фасаде – башен, сошло на нет. По причине их нелепости и сложности восприятия простыми Московскими обывателями, которым теперь стремительно менялось мировоззрение главным архитектором Москвы.
Срочно нужно было переделывать хотя бы фасады всех творений обеих мастерских на другие. Но, как это сделать, если дома уже строились, и сами планы трогать уже просто нельзя?
Оставалось только одно средство - декорации. Именно декорирование фасадов могло спасти все эти барочные памятники глупости прежних, любящих всяческие древности, руководителей.
И, если Саше удалось обойтись без ряби на устаревших своей архитектурой, ещё до появления на свет секциях ПеэМПэ, и ПеэМШа, то здесь, применяя их вариант, строящийся из монолитного железобетона, ему уже было никак не отмазаться от пестроты.
Микрорайон состоял из семи корпусов, и все они, находясь вместе, концентрировали ещё большее внимание на своих барочных планах. Стройка уже вовсю шла. И в его руках было только одно оружие. Пёстрая палитра художника, с множеством выдавленных на неё разноцветных красок.
Именно эта «Вернадка» и дала возможность ему поработать с Биатрисой Михайловной, так, как архитектуру Лукина он уже хорошо знал, видя планшеты с ней, на стенах в коридоре, возле дверей комнат четвёртой мастерской, и вовсе не хотел переделывать человека перед пенсией.

- Всё, нам не отвертеться! – сказал он прямо с порога комнаты Лукину, утром следующего дня.
- Ну, что у вас опять такое случилось Александр Александрович? – тихо спросила его Биатриса Михайловна.
- А теперь не только у меня, но и у всех вас Биатриса Михайловна! – ПеэМШата! – сказал Саша, и загадочно посмотрел на Лукина, который делал коллаж из разных писем, чтобы потом отксерить его и, подписав у кого-нибудь на третьем этаже, отнести в канцелярию, чем-то напоминая Саше неандертальца, случайно затесавшегося в двадцать первый век.
- Опять фасады менять будем? – задумчиво произнёс Лукин.
- Да! И я хотел бы у вас попросить на это дело в помощь Биатрису Михайловну.
Саша, бери её, если нужно. Она сейчас только на переделке ПеэМПешных фасадов, вместе с Алефтиной. Сам же знаешь всё.
- Как это прекрасно! Мне даже сегодня был сон, что я начала новую работу мастехином! И, это был натюрморт с яблоками! - словно бы разговаривая сама с собой, произнесла Алефтина, художник в душе, и архитектор по должности.
- Александр Александрович, давайте тогда разделимся как-то. Например, я буду секции для Вернадки делать, а Алевтина ПеэМШата, с ПеэМПешками. Как вам это предлоджение? – сказала Биатриса Михайловна.
- Ой, как замечательно! И я согласна. Правда, у меня уже столько идей, с яркими цветами появилось в голове! Но, я готова отдать их Биатрисе Михайловне, а сама поработаю в спокойных тонах, - вздохнув, словно бы её снова лишили возможности заняться живописью, задумчиво произнесла Алевтина.
- Давайте, так и сделаем! – искренне обрадовался тому, что сотрудники проявляют инициативу, Саша.
Теперь оставалось только идти во вторую мастерскую, для того, чтобы убедить коллектив принять его решения по новому образу концепции застройки Вернадки.

Так, постепенно он входил в суть своей новой должности, стараясь охватить все, в чём мог сам чем-либо помочь.