Река

Утром, когда Николай, разбитый дорожной усталостью и ночной бессонницей, шагает в туалет, в вагоне стоит такая ощутимая, вязкая тишина, что кажется, будто он остался тут один, в качающейся тюрьме светло-коричневых стен, задвинутых купейных дверей, занавешенных окон и плакатов с рекламой новогодней лотереи РЖД. 
    Подремать удалось только час на рассвете, когда сон бывает крепок как в детстве и теперь глаза слипаются, голова не держится, ноги как ватные. Ничего, только бы умыться и дотерпеть до дома. Там хоть сутки спи, хоть все десять дней до одиннадцатого января. 
    Холод в туалете пробирает до костей. Подставив пальцы под струйку воды из крана, решает не умываться. 
    Через пару минут, все такой же сонный, выскакивает в тамбур и чуть не сталкивается с мужчиной, бегущим навстречу. 
    Трудно объяснить чувство беспричинной антипатии, возникающее мгновенно, но необоримо стойкое. В этом человеке ему отвратительно все, от неуклюжей, располневшей фигуры и круглого небритого лица с холодными свиными глазками до линялой майки цвета хаки и мятого пакета, зажатого в пухлом кулаке, из которого торчит зубная щётка 
    Не сразу, как разборная картинка-пазл... 
    Всё ещё не веря, в надежде, что этот разожравшийся урод в зеркале не он, Николай делает шаг назад, отклоняется. 
-Да нет, друг, какие тут сомнения -ты. 
        Дожил. 
    Обратный путь кажется чуть короче. В тёмном пустом купе он валится на свою полку, затылок находит на жалкой поездной подушке привычную вмятину от головы. Мысли вялые, глупые, скачут с одного на другое. Глаза снова слипаются и каждый раз открыть их, посмотреть на серый потолок с дырочками вентиляции, одиноко моргающую красную лапочку всё тяжелей. 
“Это ещё попутчиков не было, а если с ними, да ночью. Садиться стали бы с этими сумками... 
Да, а Шаболтову долг не отдавать. Потерпишь, голубчик, потерпишь. В прошлом году сколько меня за нос водил? Ну и вот. 
...и по вагону грохот, всем не спать...какая сволочь придумала эти колёсики. “
    Он почти спит, когда вдруг вспоминает того, отвратительного, лезущего навстречу в тамбуре. 
    И что мне теперь, мать вашу, срочно на диету и бегать вокруг стадиона? Ага, и на переходах старух переводить.
    Дотягивается до телефона. Яркая зелень экрана больно режет глаза. Ладно, вставать так вставать. Всё равно через десять минут будильник. Чаю бы напиться, может полегче станет. 
    Набирает из поездного бака-кипятильника граммов сто крутого, парящего кипятка в старую "дорожную" повидавшую пол страны чашку, остальное доливает заледеневшей за ночь у окна минералкой. 
 
    В оконном стекле он почти не отражается - в купе светло из-за открытой в коридор двери, за окном тоже. Конечно, можно снова пойти в тамбур, посмотреться в зеркало... 
    Сначала перестаешь взвешиваться, чтобы не видеть цифру, в которую уткнулась острым носом чёрная стрелка весов, потом стараешься не смотреть на своё отражение в витринах, окнах. Бреешься на ощупь. 
    Внешность, положим, не выбирают, но это выражение, откуда оно? Ведь сам себя испугался. 
    А почему бы тебе и не переводить их через улицу, не сдавать кровь?      
    Правда он знал способ получше. В заброшенном родном деревенском доме, стоит старый шифоньер, забитый до верху вещами быстро росших дочерей, а в городе, где Николай жил теперь, есть два городских приюта, и там всегда рады любой одежде. 
 
    В ожидании проводницы, которой всё нет и нет, он долго стоит в тамбуре, привалившись плечом к наклеенному на двери листу с огромными жирными буквами НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!!!. За окном неспешно уплывают назад знакомые тополя, утонувшие в снегу избенки, одинокая, водонапорная башенка из тёмно-красного кирпича... 
    Запыхавшись на длинном скользком перроне, он взбегает по вокзальной лестнице и снова замирает перед тёмным зеркалом вокзальной двери. В нём навстречу уверенно шагает не тот, двадцатилетний, которого хотелось бы увидеть, но и не хмурый ублюдок из поезда. В последнюю секунду перед тем, как открыть дверь и проститься друг с другом, они задерживаются, опершись на дверные ручки и вдруг по-приятельски, согласно улыбаются друг другу. 
 
     Съездить собирался за новогодние праздники, но к десятому января так и не удалось протрезветь, а там завертела работа, жизнь. Намеченное откладывалось на выходные, отгулы, а потом вовсе начало забываться. Да в самом деле, куда спешить, зачем, разве не подождёт до весны? 
    В конце марта Николаю приснилась покойная мать. Хотя странный сон, в котором он возвращался к ней летом из города по просёлочной дороге мимо засохших от зноя полей не имел к намеченному отношения, он почему-то решил - пора ехать. 
 
    Собирался долго, обстоятельно. В старом доме, который с лёгкой руки бывшей жены именовался дачей, он последние годы бывал всё больше летом и налегке. В весеннюю деревню с её дорожной распутицей так ездить не годилось. Два выходных дня ушли на сборы - одежда только тёплая и непромокаемая: дерматиновая куртка, плотные джинсы, две шапки, старые, ссохшиеся перчатки - новые в деревню жалко было брать. Порадовался, что нашёл забытые, поношенные, но крепкие кожаные сапоги 
 
    За долгую оттепель дорогу развезло. Машина то ныряла в лужи и тогда ее до крыши окатывало брызгами талой воды, то буксовала на барханах грязного снега. Лишь изредка попадались участки ровного вытаявшего асфальта. 
    В городе рыжели прошлогодними листьями газоны, обсыхали тротуары, только кое-где во дворах, на обочинах дорог, оставались лохмотья грязного снега. Тут же зима и не собиралась уходить. По бокам от дороги метровые отвалы сугробов, на тёмных еловых лапах тяжёлые подушки снега. 
    Но и здесь чувствовалось, что скоро зиме конец. Звонко, по-весеннему грохотал под колесами старый деревянный мостик, по-весеннему же шумел ветер в кронах темного леса. Даже воздух, тугой струёй бивший в окно, пахнул весной. 
    Ещё один мостик, второй, третий над петлями извилистой реки. К переправе перед своей деревней, коричневым ремнём, наискось перепоясовшей речную белизну, Николай подъехал в полной темноте, и потому не заметил справа столбика с красной табличкой - ПЕРЕЕЗД ПО ЛЬДУ ЗАПРЕЩЁН.
    Тяжёлая машина провалилась ближе к дальнему берегу. Услышав, как хрустит и расходится лёд, он успел толкнуть дверцу, рванулся в открывшийся проём... ремень безопасности, как собачонку на поводке, отбросил назад. 
     Минутой позже он всплыл посреди огромной чёрной полыньи с иззубренными краями, но ледяная вода и тяжёлая намокшая одежда быстро сделали свое дело. 
    Его труп нашли два дня спустя семьюдесятью километрами ниже по течению тихой даже в половодье реки. 
    Нашли по сапогам, в которых каким-то чудом держался воздух. Они-то как поплавки и не дали телу опуститься на дно. 
 
    В августе, отправив дочерей поступать в московский институт, бывшая жена Николая приехала в его родную деревню. Оценивать дом и имущество, посмотреть заброшенный участок и пристройки, а тогда уже решать - продавать на слом или под жильё. 
    С её последнего приезда сюда три года назад, дом постарел, накренился к оврагу, в комнатах неприятно пахло старым гниющим деревом. Она не сразу поняла - запах шёл не от бревенчатых стен, от мебели, которую два поколения свозили в старый дом - доживать. В обед она за бутылку подрядила двух деревенских алкоголиков выбросить из дома весь хлам кроме стола, табуретки и кровати - за один день ей тут не управиться, придётся оставаться ночевать. 
    До самых сумерек они таскали старые тумбочки, стулья без спинок, комодные ящики с фигурными ручками, под конец опорожнили забитый старыми вещами жёлтый шифоньер и вынесли его. 
-Вон то трюмо тоже несите - распорядилась она. 
-Красивое! - восхитились алкоголики, увидев на свету тёмный овал пыльного зеркала в обрамлении бронзовых завитушек. 
-Ну и берите себе. 
    Только вещи дочерей, из которых те давно выросли, она не знала куда деть. На отвратительную деревенскую свалку было жалко, подарить некому.
-Вот вам пакеты - всю эту одежду них заверните. - сказала она мужикам. Если своим хотите из этого что-нибудь взять, берите. 
-Да у нас парни у обоих. А давайте, это, просто деревенским раздайте и всё. Вон у соседей ваших сразу три девчонки. 
Ну да ещё - ответила она. - не заслужили. Я их лучше в приют отвезу.
Так она и сделала.
Говорят, пути Его неисповедимы, и что не делается -  всё к лучшему, но я никак не могу понять, почему для того, что два десятка детских свитеров, кофточек, джинсов нашли новых хозяек должен был погибнуть человек и прошло восемь месяцев?