Элла Араиковна

bezginovo2016@gmail.com


Исполнилось мне на тот момент только тринадцать лет, когда всё это произошло. Болтался я после школы таская за собой полупустой портфель, домой не спешил никогда, я не переносил вечно пьяного отца и все эти ежедневные сцены между моими родителями. Жил я в сталинке на Ленинской, около «трёх баб» – так звали горожане наш фонтан, где три статуи изящных девушек символизировали земную любовь. Героиня моего рассказа Элла Араиковна Асманова. Она меня называла всегда как-то чересчур строго и официально, сильно картавя всегда на букве «р»: «Агкадий». Причем произносила так, словно в этом имени кроется какая-то наша общая с ней тайна. Слышал что раньше в дорогих домах обитали нередко важные лакеи с достоинством. Вот может она и придавала мне этакое достоинство, считая меня вполне рачительным способным юношей, намекала быть может на моё истинное предназначение и судьбу мою. Голос у ней был приятный, звонкий, несмотря на картавость каждое слова она произносила отчётливо и плавно. Ей было далеко за сорок, я помню её старуху мать, такую же точно местную городскую «агистокгатку». Старуха любила сидеть у окна и курить грациозно длиннющие заграничные сигареты. Дым от этих сигарет пах всегда ментолом и ещё чем-то, что напоминало запах марципана. Из асмановского окна часто доносилась музыка, это был моцартовский реквием, или симфонии щелкунчика, или щедринский кармен. Сидя на подоконнике, старушка слушала с наслаждением, было видно как она упивается блаженными звуками, прикрывая глаза и двигая в такт указательным пальцем похожим на сухую палочку. Когда старушку отнесли на кладбище (я хорошо помню её похороны, где впервые увидел Асманову-младшую), тогда-то и поселилась её дочь в квартире на втором этаже. Элла Араиковна была «адвокатша», так обычно звали её соседи. Некоторые с долей презрения утверждали что покойная старушка и её дочь, настоящие евреи. Но это не так, уже потом я узнал в деталях откуда тянется древний род Асмановых. У Эллы Араиковны имелся уже тогда шикарный импортный автомобиль, да и все у неё было дорогое, заявляющее о роскоши и богатстве. Правда отдавало это всё какой-то торгашеской безвкусицей и пошлостью, уж слишком всё это смотрелось как-то ярко и жирно, как розовое пирожное с кремом. Кажется она страдала отсутствием вкуса, зато имела другие достоинства: эта была дама с характером, волевая, своенравная, многие при ней трепетали и трусили как зайцы. Внешне она была прочна и тверда, впрочем фигура у неё по воспоминаниям приятная: роста невысокого, кожа бледная, прозрачная. На пальцах крепкие ногти, которые она красила всегда алым цветом. Мне эти кровавые ногти напоминали маленькие ножи или кинжалы. Смотрела она карими небольшими глазами похожими на две чёрные пуговицы, в центре маленький аккуратненький чистенький носик с плавной горбинкой. Во всей внешности, несмотря на солидность Асмановой, просматривалось в ней что-то девичье и что-то чрезвычайно легкое. Волосы чёрные, плетущиеся как у барашка, в ушах горели как звёзды крупные золотые старинные серьги с камнями. Пахло от Эллы Араиковны всегда чем-то тоже приторно сладким: мне всегда казалось что рядом с ней я оказываюсь где-нибудь в парикмахерской пропитанной удушливыми ароматами. Как говорила другая одна соседка (я однажды подслушал разговор моей матери с ней) что  эти асмановские серьги были ценой чуть ли не с нашу квартиру. Поговаривали, что помимо адвокатского дела, Асманова управляла скользкими всякими делишками попахивающие криминальным душком. Так ли это, не знаю, возможно и так. Несмотря на загадки касаемо её предполагаемых капиталов и прочего, практически все в доме высказывали и проявляли внешнее уважение к Асмановой, и молчали при ней как рыбы, при этом улыбались по-собачьи. Проживала Элла Араиковна одна, появлялись иногда какие-то мужчины, чаще всего у ней бывал один толстяк в костюме с мясистыми губами и мерседесом. Этот её знакомый напоминал мне итальянского гангстера из старых американских фильмов. Поговаривали что Элла Араиковна была страшная интриганка, при этом скупа невероятно. Интриги – не знаю, насчёт скупости, пожалуй  соглашусь, хотя я сам от нее в то время всегда получал разные приятные подарочки и щедрые вознаграждения. Она частенько давала мне всевозможные поручения: в магазин смотаться или на почту или в контору, отнести кое-что по указанному адресу, после чего угощала меня вкуснейшими дорогими конфетами или оставляла приличные сдачи, нечто наподобие чаевых. Идем дальше….

Как-то в один весенний день Элла Араиковна в халатике увидела меня в окне, открыла форточку и попросила зайти. Я зашел, мне вручили деньги и я помчался в аптеку. Элла Араиковна болела гриппом, так она мне сказала. 

– Агкадий, дгужок, будь так добг, зайди – проговорила она, когда я было собрался уходить отдав ей пакет через дверь.

Я зашел, сел на белый стул около такого же белесого кругленького столика с золочёнными краями, наблюдал как Элла Араиковна готовит что-то в столовой. Весь этот богатый антураж: картины в толстенных бронзовых рамах, масса всякого хрусталя, китайского фарфора, серебра, золота, шелка, всё это было хорошо знакомо и я чувствовал себя вполне уверено в этой атмосфере подчёркнутой давившей меня когда-то роскоши. Потом она преподнесла мне на серебряном блюдечке мороженное с вишневым джемом.    

– Агкадий кушай, мне к несчастью нельзя, а ты ешь – предложила мне Асманова уставшим голосом.

Я стал есть, но нажав ложкой  в белоснежно-вишневую кашу вдруг проклятое блюдечко как живое заскакало и завертелось, я стал его ловить, но оно как назло подпрыгнуло и полетело прямо мне на брюки. Все мои штаны и рубашка были совершенно испачканы.      

– Какой ты оказывается неговкий, Агкадий!» – упрекнула хозяйка, приказала мне немедленно снять брюки.

Я было встал чтобы отправится в ванну, но мне приказали снять штаны немедленно, прямо тут на месте. Элла Араиковна как-то небрежно вырвала из рук одежду и поплыла в ванную. Я сидел на стуле в одних трусах и носках. Потом я всмотрелся в книжный шкаф, увидел на полке занятную незнакому азиатскую фигурку щекастого китайца. Я подошел к шкафу. Потом почувствовал что-то, обвернулся, и к удивлению обнаружил что Элла Араиковна наблюдает за мной облокотившись о дверную фрамугу. Её взгляд показался мне странным и каким-то уж слишком бесцеремонным в этом случае. Ещё я заметил в ней какую-то странную перемену: глаза её подозрительно блестели холодом, казались даже злыми, лицо её в тот момент было невероятно бледно. Я подумал в ту секунду что Элла Араиковна действительно наверное тяжело болеет. Я вернулся на стул и прикрыл руками свои голые ноги. Она вздохнула, обняла и погладила почему-то комнатную дверь, потом подошла ближе, опустилась рядом со мной на стул.

– Ты знаешь Агкадий, ведь у меня был сын… такой же мальчик как и ты ¬– он умег. Да – Агкадий, я несчастная мать, ужасно несчастная, бедная мать… – прошептала Элла Араиковна, опустив голову мне на плечо.

Произошла пауза, мне нечего было сказать, я отвернулся в сторону продолжая испытывать ужасную неловкость, ощущая при этом как её дыхание щекочет мою шею. Потом она отодвинулась и отдала одежду. И в тот момент когда я встал чтобы напялить штаны, Элла Араиковна резко подскочила и грохнулась со всей силы на колени передо мной. Я не могу передать как я испугался. Я хочу сказать что Элла Араиковна действительно тогда была больна, потому как только она ко мне прижалась, я почувствовал ее страшно горячее лицо. Я было хотел вырваться, но она прижала меня крепче своими этими острыми ногтям-ножами, и вскрикнула три раза громко: «Нет! нет! нет!!!».
Я замер. Элла Араиковна вцепилась в меня так крепко, что я было чуть не вскрикнул от боли, потом как поверженная, она сползала всем телом по мне, прижимая при этом к себе, да так сильно что мне решительно было уже нечем дышать. Сила в ней была страшная.

– Элла Араиковна что вы делаете… – удалось промычать мне, но она рукой прикрыла мне рот – и о ужас! – я почувствовал между ног её пальцы.

– Агкадий пожалуйста! дгуг мой… ну тише же, тише же майчик мой… – повторяла она как в бреду. – Мне очень и очень пгохо – мой бедный несчастный майчик, мой бедный Агкадий, ну послушай.. посгушай же меня… – словно умаляла жалким и одновременно каким-то изменившемся голосом. – Потегпи, я не сделаю тебе больно – кгянусь! я не сделаю тебе больно! больно…больно….больно!» – повторяла она, а я  тем временем как под гипнозом чувствовал подавляющее головокружение и невозможность сопротивляться.

Ноги мои подкашивались, хотелось скорее упасть хоть куда-нибудь как можно скорее. Уже потом достигнув совершеннолетия, я смотрел одну передачку по ВВС, где показывали как насекомые набрасываются друг на друга, и жертвы словно засыпают в тот момент, когда их начинают поедать живьем. Именно наверное это происходило и со мной. Элла Араиковна понесла меня аккуратно к дивану. 

–Тише, тише, тише….цсс… все будет хогошо, тише...тише….хогошо…» – гипнотизировала Асманова.

Она страстно и с благоговением гладила мои ноги, словно перед ней вот скоро раскроется долгожданное сокровище, при этом особенно томно вздыхая и постанывая. Спустила аккуратно трусы, и когда все обнажилось, Асманова жалобно запищала. Потом она с жадностью набросилась и стала обсасывать плотоядно, как  какую-нибудь свежую кость облизывает кровожадный хищник. Одною рукой она прикрывала мне глаза, тем самым прижав меня к подушке, а другой рукой действовала так, что я не мог лежать спокойно и постоянно поддёргивался и приподнимался всем своим корпусом. Я видел сквозь тени пальцев играющую переливающуюся люстру над собой, и мне казалось что я в объятиях последнего часа, а эта красивая игра хрусталя, предсмертное сказочное видение. Это продолжалось долго, не скажу что я испытывал удовольствие, но ничего подобного я прежде не переживал никогда. Потом Асманова приподнялась, сбросила верхнюю часть халата, и я увидел настоящие женские небольшие груди с пугающими двумя коричневыми сосками. Она ими, прижалась ко мне и стала тереться о мои холодные ноги. То что было дальше я не забуду никогда. Элла Араиковна легла рядом, я увидел вначале её голые колени, потом темное пятно, которое всё время двоилось в моих глазах; я ни как не мог рассмотреть что там такое. Стал видеть чётче что-то непонятное, уродливое, похожее на отвратительную раковину, моллюск, с какими-то потемневшими складками и извилинами. Всё это приблизилось ко мне, её пальцы в золотых перстнях взяли мой орган (я помню как передёрнулся от прикосновения холодного металла); мой орган казался белой маленькой свечкой в сравнении с этой мрачной всепожирающей бездной-моллюском. И это чудовище проглотило мою свечку, а Элла Араиковна зашипела, словно её погружали в ледяную воду. Далее я почувствовал мокрое тепло, мне стало как-то спокойно, голова ещё больше закружилась. Я видел как вся она дрожит, прикусывая зубами кулак и издавая звуки наподобие рычания или звериного воя. Я претворился спящим. Потом она оторвалась от меня, опять опустилась между моих ног, и стала вылизывать там с ужасным стоном до тех пор, пока наконец не произошло нечто совсем на то время непонятное. Потом это все закончилось, я оделся и выбежал на улицу.

Я не буду описывать все свои переживания в тот вечер и в ту ночь после случившегося. А скажу что через день я позвонил в дверь Элле Араиковне. Дверь открылась, вид у Асмановой был ужасный: прическа, лицо, халат, глаза, все было в полнейшем помятом хаосе, заплаканные глаза налитые кровью смотрели на меня словно в тумане. Помимо сладких духов и табака, несло от неё знакомым отцовским перегаром. Асманова посмотрела на меня без всяких чувств и удивлений, взгляд мне показался каким-то уж слишком серьёзным; мы так простояли друг-против друга минуты две. «Что тебе Агкадий?» – наконец спросила она хриплым глухим голосом, но не дождавшись ответа впустила меня к себе. Я вошел и сел на тот же стул где недавно прыгало мороженное, Элла Араиковна стала рядом, приподняла меня и я встал. Она стащила через голову мою рубашку, а я покорно задрал руки, помогая ей…

Я бегал к ней каждую неделю, потом стали возникать перерывы: Элла Араиковна куда-то уезжала надолго, на месяц, а то и на два, потом опять мы встречались. В свиданиях после разлуки она крепко обнимала меня и часто тихо плакала, стараясь прятать от меня свои слёзы. Она никогда не говорила что именно являлось причиною её страданий. Уже тогда я понял что очень привязался к ней. Как бы это передать словами? Я не могу сказать что любил её как женщину, но во мне было то похожее чувство, которое я испытывал может быть к матери, только это чувство было дополнено ещё чем-то сильным, может быть глубокой какой-то уже взрослой жалостью к этой странной женщине. Да, именно сильнейшей жалостью я был привязан к ней. Я уже тогда понимал что я являюсь чем-то роковым и страшным в её жизни, что я и она теперь мы связаны навеки. Потом наши свидания стали принимали практический невинный характер: «вне кровати» в наших отношениях никогда не было ничего неприличного или фривольного, словно и не было всех этих эротических конвульсий. Элла Араиковна по-прежнему относилась ко мне с той же привычной дружеской повелительной нотой, вот только чаще покупала мне постоянно какие-нибудь дорогие вещи, подарки, давала деньги на всякие нужды, от чего моя мать стала подозрительно косится на мои эти приобретения. Угощала меня самыми вкусными сладостями, до которых я и теперь охотник, я ел, а она любовалась, опять же я видел как она боролась одна в самой себе с чем-то невыносимым.

Один раз я зашел к ней  после долгой разлуки (Элла Араиковна пробыла с пару месяцев в больнице), причины её болезни никто не знал. После больницы у Асмановой были  перевязаны бинтами руки. Она скрывала и носила рубашку в цветах с длинными рукавами. Элла Эраиковна кинулась  целовать меня, но это было другое: в этих поцелуях в тот день не было уже совсем того, что было раньше, я впервые почувствовал что она меня любит как-то по-другому. Поглаживала подолгу мои кудри, я не спрашивал ни о чём, мы вообще с ней практически не говорили. Обычно она обращалась ко мне урывочными просьбами и предложениями: «Агкадий пгисядь вот тут…» или: «Агкадий что ты там возишься, помоги же мне, дгуг мой». Или: «Агкадий иди я обниму тебя…». Потом после перерыва в одно осеннее утро под пыткой больной страсти, рассудок Асмановой окончательно помрачился и помутился, и она вновь набрасывалась на меня с ещё большей безумной силой. Я уже знал все о женщине, мне это нравилось и совершалось мною с невероятной уверенностью и бесстыдством. Правда в отличии от Эллы Араиковны я часто продолжал претворяться спящим, когда надо мной совершалось что-то новое, или когда  мне хотелось опять повторить заново старое. В эти дни я обычно заходил к ней, бесцеремонно с бесстыдством раздевался, как уже всезнающий уверенно следовал в знакомую спальню, ложился, наверное в тот момент развратное выражение моего лица было довольным, жеманным, и гадким. Элла Араиковна подходила, подолгу осматривала молча моё голое тело, начинала гладить и целовать мне голову, шею, трогать с благоговением мои конечности. 

Асманова неожиданно исчезла. Квартира её продалась. Я долго ходил около толстяка-ганстера, того самого знакомого Асмановой, когда тот распоряжался выносом последней мебели из квартиры. Толстяк косился на меня, потом спросил: «Мальчик тебе чего?». Я сказал что ничего.



 Двадцать лет спустя возвращаясь с работы, я встретил Эллу Араиковну около памятника Пушкина. С трудом узнал её. Она ужасно состарилась, согнулась, исхудала, пожелтела, на ней была какая-то странная одежонка, нечто на подобие спортивного костюма, словом её вполне можно было принять за обыкновенную бедную старушку-пенсионерку. Узнал её по тем же глазам-пуговицам, которые смотрелись так же, но только были теперь глубоко вдавлены. И в походке осталось что-то очень знакомое.

– Элла Араиковна! – позвал я, не секунды не задумываясь.

Она остановилась, с испугом уставилась на меня.

– Агкадий… – ели произнесла она.

Она стояла на месте как вкопанная, я подошел к ней весь сияя. Асманова рассматривала меня снизу вверх своими вдавленными жалкими глазами, потом прикоснулась к моему пальто, словно желая убедится что это я. И только я хотел было сделать движение и сказать ей что-то, как она обняла меня  руками, и так трогательно, как ребёнок обнимает любимую игрушку.

– Агкадий… Агкадий… бедный мой Агкадий…. – рыдала она в моей груди.

– Элла Араиковна…– повторял я, сам чуть не плача.

Мы долго так простояли в обнимку, потом пошли вдоль аллеи. Элла Араиковна взявши меня под локоть в конце-концов успокоилась, и даже несколько раз улыбнулась ласково.   

Теперь с Асмановой мы живём вместе. Отец мой давно сгорел от водки, мама тоже умерла несколько лет назад, от жены я  ушел, оставив ей с сыном квартиру, а сам я в последние три года болтался где не попадя. Оказалось что теперь Элла Араиковна проживала в самом центре, и хотя она внешне «опустилась», и была как утверждали врачи, ещё больна, дела её были не так уж плохи. Адвокатуру она оставила давно, потому как её признали психически невменяемой, поставив диагноз «шизофрения». Именно перед нашим расставанием Элла Араиковна совершала неоднократные попытки покончить с собой. Потом она долго лечилась в психиатрической клинике. Всё свои сбережения, несмотря на болезни и несчастья, ей удалось вложить самым лучшим образом, своим хорошим знакомым, которые относились к ней все эти годы очень честно и аккуратно. Оказавшись на «свободе», Элла Араиковна превратилась в страшную скрягу: копила, отлаживая каждую копеечку. И скажу копеечек скопилось не мало, потому как предприятие в которое она когда-то вложила, процветало и проценты ей сыпались немалые.

После нашей встречи у памятника мы часто виделись, я как обычно бегал по привычке по разнообразным поручениям Эллы Ариаковны, потом стал приходить чаще, чуть ли не ежедневно, а в один день она мне сказала просто: «Агкадий, переезжай ко мне завтга, с утга». А я подумал, а почему бы и нет. В последний раз мы были у врача два дня назад, доктор сказал что Элла Араиковна теперь совсем практически здорова, и что как хорошо что теперь мы живём вот так вместе, как мать и сын. В нашей квартире часто звучит моцартовский реквием и другая музыка, Элла Араиковна как и её старушка когда-то, прислушивается с удовольствием к каждому звуку проигрывателя, правда она не курит как курила её мать. Я бездельничаю, иногда путешествую, или пишу какие-нибудь сочинения, наподобие этой истории. Элла Араиковна сидит сейчас прямо напротив меня, спрашивает тем же голосом, как  когда-то:
«Агкадий, что ты там пишешь дгужок? Иди лучше ко мне и посиди окого меня…».