Как я проморгал состояние дедушки Наумчика

   В 1932 году моим бабушке Риве и дедушке Науму удалось сбежать с Украины, где люди умирали от голода. Бабушка была белошвейкой, дедушка работал в кооперативе, поэтому уморить их, как крестьян, государство не спешило.
   Оказались Рива с Наумчикоми  на берегу Чёрного моря в Батуми, где  прожили долгие годы. Их сын, мой папа,  лейтенант, военный моряк, познакомился с мамой, студенткой, в поезде, который вёз её отдыхать в Сухуми, а его к родителям в Батуми.
   Я помню бабушку и дедушку лет с трёх, а привезли меня к ним первый раз в полгода. На лето появлялась у родителей и папина  сестра тётя Гедда с мужем дядей Адди и двумя сыновьями Илькой и Андрашем.
   Адди во время войны подростком сбежал из Чехословакии в Ужгород от немцев, которые непременно посадили бы его в гетто или в концлагерь. Довольно долго он работал заведующим поселковым клубом, а потом началась оттепель, и ему позволили закончить институт. Через несколько лет Адди трудился на кафедре философии и научного атеизма. Он родился в семье раввина, но написал брошюру «Именем бога Ягве», где доказывал, что религия, в том числе и еврейская, опиум для народа. Видимо понимал, что свою преданность новой родине надо подтверждать.
 
   Батуми! О, эти запахи цветущих магнолий и эвкалиптов! Не забуду их никогда. Каждое лето я со своими братьями нежился на берегу моря и был счастлив:  любил их и считал лучшими друзьями.
    Бабушка наша была худенькая, шустрая, целый день мыла пол и готовила вкусную еду, а дедушка неподвижно сидел на стуле и молчал. Чем он занимался до пенсии, не знаю, но памятник его гешефту лет двадцать возвышался посредине террасы. Это были штук десять кроватей из железной сетки, лежавшие друг на друге чуть ли не до потолка.
   Дедушка вложил все семейные деньги в двадцать кроватей, но мода на них прошла, и половина проржавевшего «дефицита» досталась после дедушкиной смерти уже в семидесятые годы новым хозяевам квартиры.
   
   Счастье кончилось внезапно. Когда я учился в восьмом классе, папа с мамой бежали во время отпуска из Крыма, где началась эпидемия холеры. Удостоверение офицера папа впопыхах оставил под подушкой, и его должны были клеймить судом офицерской чести. За день до этого он отравился в своём гараже угарным газом, и на этом мои летние поездки в Батуми прекратились.
   На зимние каникулы первого курса института я полетел навестить бабушку и дедушку. Встречали меня под холодным ливнем худенькая маленькая бабушка и грузная отёкшая сестра деда.
   Они были счастливы увидеть ближайшего родственника. Вспомнил и я радостные летние встречи, и на душе потеплело.
   За прошедшие годы бабушка стала плохо видеть, и на тарелках оставались куски еды, которые я молча с них смывал.
   Дед попросил меня напилить обычной ножовкой дрова на всю зиму.  Дров в таком количестве и неподходящим инструментом я заготовить бы не смог и просьбу его не выполнил.
   А теперь я расскажу о втором гешефте деда, гораздо более успешном, чем первый. Наше государство не раз пополняло свой бюджет займами. Но деньги гражданам не возвращало. Народ так к этому привык, что кое-кто выбрасывал облигации 1947 года на помойки. Там мой дед их собирал, и вдруг через много лет деньги стали возвращать. Их оказалось у Наумчика в пересчёте на зелёные шестьдесят тысяч долларов.
   Мама, которая на 100 рублей в месяц тащила нашу семью, надеялась, что из этой гигантской по советским временам суммы и мне что-то дадут.
Видимо, обида на меня была столь велика, что подарили ,в основном, рваные облигации, часть из них в банке брать отказались.
   Я закончил институт и решил навестить бабушку, которой было уже под девяносто. Жила она у Гедды в Ужгороде. Написал письмо, что приеду и послал телеграмму. Правда лет десять до этого на мои письма она не отвечала.
   Реакцию тёти и Ильки на моё появление можно было сравнить с радостью персонажей при появления ревизора в конце пьесы Гоголя. Кстати, брат, закончивший в прошлом году университет, разъезжал в то время на «жигулях», а я на мамином ржавом велосипеде, которому исполнилось двадцать лет.
   Я провёл у родственников несколько дней. Дядя( наверное, в память об отце-раввине) дважды кормил меня свиной колбасой со смальцем, сетуя на то, как трудно её достать. Дед к тому времени уже давно умер в Батуми. У меня был  в Ужгороде  День рождения,и тётя подарила мне джинсы из своей многочисленной коллекции, которую она, оказывается, собирала на родине мужа и продолжала много лет обменивать на дензнаки. Джинсы  падали с моей объёмистой талии, потому что были пятьдесят четвёртого размера, на два размера больше моего.
   Через тридцать лет я отдыхал с дочкой в Израиле, где Илька работал гинекологом. Родственники дали ему номер моего телефона ,и он приехал провожать нас в аэропорт. Там он  жаловался на родителей и брата.
   Закончилась наша тёплая братская беседа, но в гости в обычно пустующую квартиру, Илька нас не пригласил.