Солдатская история

На просторы Сибири надвигалась осенняя пора.

Пришла она и в город, где жил с самого рождения вместе с родителями, братом и сестрой, Николай Росляков, теперь дипломированный специалист, в восемнадцать лет получивший диплом техникума.

Сильный, басистый звук заводского гудка застал Николая при выходе из дома.

Еще теплый, но все же осенний ветер разносил призывный зов гудка по всему району, начинающему от центральных ворот завода и продолжающемуся до реки.
Ветки берез, высаженных вдоль аллеи, ведущей к проходной завода, плавно качались в такт порывам ветра.

На аллее поставлены плакаты с призывами встретить юбилейную, пятидесятую годовщину Великого Октября, новыми успехами в труде, досрочно выполнять производственные планы и твердо следовать ленинскому курсу к Коммунизму.

Николай - статный парень, с румянцем на все щёки, размашисто шел по аллее вместе с другими рабочими, идущими к началу утренней смены. 

С самого утра он испытывал радостное и волнующе всю его душу чувство: сегодня последний день работы перед отправкой в армию.

Зимой он был приписан в военкомате к военной службе и получил приписное свидетельство. Месяц назад он прошел призывную комиссию, был признан годным к военной службе.

В техникуме, учебу в котором он закончил летом, для всех студентов-парней был обязательным курс допризывной военной подготовки, на который Николай ходил с большим удовольствием.

Среди всех его знакомых не было ни одного, кто пытался бы не попасть служить. Скорее наоборот.

Служба в армии для любого парня того времени была именно почетной обязанностью и к не служившим отношение было либо совсем негативное, либо жалостливое, если того не брали в армию по какой-либо болезни.

Еще в школе Николай представлял себе свою взрослую жизнь, непременно связывая начало ее со срочной военной службой.

Старший брат Николая – Степан, служил уже третий год и готовился к возвращению домой. Отец Николая – Федор Петрович, говорил ему не один раз – ты сменишь брата в армии, гордись этим!

Степан в письмах рассказывал, что служба в армии учит его жизни, таких уроков на «гражданке» не получишь. Дисциплина помогает достигать любых целей в жизни.

Отец присланную Степаном фотографию у развернутого знамени части, как награду за отличную службу, вставил в рамочку и повесил ее на стену в гостиной рядом со своей фронтовой фотокарточкой.

***

Николай работал в цехе после окончания металлургического техникума подручным сталевара.
Мастер участка – Селиверстов Степан Егорович, участник войны, по-отечески отнесся к Николаю и стремился быстрее научить молодого специалиста тонкостям профессии.

В свое время Степан Егорович работал в этом цехе до войны, ушел добровольцем на фронт и прошел в составе танкового полка до Вены. После Победы вернулся на завод.
Время от времени он вспоминал войну, сражения, в которых он участвовал.

Иногда в курилке, в перерывах, среди рабочих цеха, а также и в заводском Доме культуры в торжественные дни, он рассказывал о сражениях, в которых он участвовал, о буднях советских танкистов, о трагических моментах и радости Победы.

В экипаже танка он был заряжающим, прошел путь от рядового до младшего лейтенанта, и накануне Победы, стал командиром танка Т-34.

Дважды танки, в которых он воевал, горели после попадания фашистских снарядов, но ему удавалось выбраться из них. Остался в живых, но во второй раз командир и механик танка погибли на его глазах – из окопов их обстреляли немецкие пехотинцы.
На праздники Степан Егорович надевал пиджак с орденом Красной Звезды и многими медалями.

Отец Николая прошел всю войну авиационным техником - вооруженцем в полку бомбардировщиков. И хотя его служба проходила не на передовой, но он участвовал в бою с немецкими самолетами, пережил несколько бомбежек аэродромов, на которые полк перелетал при продвижении вместе с наступающей армией на запад. 

Однажды ему было приказано вылететь на заре в составе экипажа бомбардировщика ИЛ-4 и заменить заболевшего накануне бортового стрелка.
Их группа самолетов была атакована немецкими истребителями, и он принял бой. В заходившем им в хвост «мессеру» он направил очереди трассирующими из пулемета и тот отвернул.

Но тут же из-за облака буквально вынырнул другой «мессер». Отец немедленно открыл по нему огонь и увидел, как от немецкого истребителя, словно мелкий рой, отделились какие-то черные точки. «Мессер» наклонился вправо, стал снижаться и задымил. Отцу удалось его подбить, экипаж успешно отбомбился за линией фронта и вернулся на свой аэродром.

Николай знал, что за этот бой у отца была медаль «За боевые заслуги». Но была и другая медаль: «За отвагу», на которой был изображен летящий вперед танк.

***

Николай, по должности подручного сталевара, ежедневно относил пробы из расплава металла для проведения исследований в заводскую лабораторию и сдавал их хмурому и неразговорчивому инженеру-приемщику.

Там он обратил внимание на молодую лаборантку в синим рабочем халате, но он долго не решался подойти к ней и заговорить. В лаборатории она проводила спектральный анализ проб металла.

Николай даже не знал ее имени, но ее удивительно большие голубые глаза, вьющиеся светлые волосы явно отличали ее от всех других девушек, с которыми он был знаком.

Он решился спросить о ней у Кости Цветкова, с ним он учился в техникуме и такого же подручного сталевара, но в другой бригаде.
Тот ответил, что она недавно на заводе, зовут ее Рита и возле нее крутится какой-то инженер из технического отдела.

Через месяц Николай набрался смелости, подошел к Рите и спросил, в какой школе она училась.

Рита ответила, что училась она в другом городе, ее отца перевели на этот завод. Сейчас он начальник производственного отдела завода. Тут же он предложил пойти с ним в кино на вечерний сеанс, после работы. Рита, немного смутилась, но согласилась.

Николай словно на неожиданно появившихся у не крыльях, быстро добрался с работы до дома, надел светлую рубашку и новый костюм, купленный ему родителями по случаю окончания техникума.

Он пришел к кинотеатру за полчаса до начала сеанса, купил два билета. Рита пришла за десять минут до начала. По румянцу на ее щеках Николай понял, что она торопилась. На ней был модный светлый плащ поверх строгого платья.

В это день показывали фильм «Живет такой парень» и Николай отметил про себя, что герой фильма уже отслужил в армии, и после нее стал рабочим человеком – шофером.

У него, этого киногероя, наверное, не было такой девушки, которая ждала бы его из армии.
А Рита – смогла бы она дождаться его возвращения после службы?
Он сначала робко коснулся ее руки, затем взял е руку в свою. Рита не убрала свою руку. Он посмотрел на нее, она взглядом указала ему на экран. Они досмотрели кино держась за руки.

***
В обеденный перерыв в цехе провели краткий митинг по случаю предстоящих проводов на военную службу трех работавших в нем призывников. С краткими напутствиями выступили начальник цеха и ветераны войны и труда.

Наследующий день все призывники завода пришли в заводской Дом культуры на торжественные проводы в армию.
Над входом, на фронтоне здания Дома культуры висел кумачовый транспарант. На нем большими белыми буквами было написано: «Слава защитникам Родины!».

Большой зал также был украшен плакатами и транспарантами. На сцене вдоль рампы стояли вазы с цветами.
В центре сцены был поставлен большой длинный стол для президиума, накрытый красной материей.

За столом сидели директор завода, парторг, профорг, комсорг, ветераны войны.

Радист включил записи ансамбля Советской Армии и бодро звучал марш - «Непобедимая и легендарная».

На задних рядах оживленно перешептывались, готовясь к приветствию, пионеры из подшефной школы.

Все остальные ряды заняли призывники, их родители и родственники, назначенные руководством представители цехов и отделов завода.

Перед сценой расположился приглашенный из города духовой оркестр.

В зале царило всеобще волнение.
Призывники думали и говорили о предстоящих годах в армии и о том, как ни вернутся домой.
Девчата находились в ожидании разлуки с теми, кто объяснился с ними в любви и просил дождаться.
Родители, пришедшие со своими сыновьями, хотели видеть их после службы повзрослевшими и возмужавшими.

С первыми тактами Гимна Советского Союза все встали.

После окончания гимна поднялся директор завода, поздравивший всех с таким знаменательным, он так и сказал: «ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫМ», подчеркивая его ЗНАЧИМОСТЬ, событием, не только для новобранцев, но и для всех присутствующих.

После такого вступления он передал слово секретарю партийной организации завода Краснову.

 - Товарищи, - с воодушевлением начал он. Мы гордимся тем, что в рядах славной Советской Армии будут служить работники нашего завода.

Дальше, в своей пространной речи он говорил о ветеранах – заводчанах, сражавшихся на фронтах Гражданской войны, участвовавших в боях на Халхин - Голе, отстоявших Родину в Великой Отечественной войне.

Сегодняшние призывники будут служить в мирное время. Но империалисты западных стран готовят новую войну. Поэтому служить надо достойно, как их отцы и деды.
Особенно почетно служить будет в этом году – году Пятидесятилетия Великого Октября.

После исполнения гимна выбежавшие пионеры звонкими голосами читали приветствия и напутствия старшим товарищам.

На сцену стали вызывать новобранцев по одному. Там комсорг вручал им грамоты, профорг, от имени завода дарил наручные часы с гравировкой – эмблемой завода. Для каждого призывника оркестр играл туш.

Все стали расходиться по домам. Лишь для руководства в заводской столовой был организован банкет, на который позвали нескольких новобранцев из числа активных комсомольцев.

Николай сказал родителям, что он сейчас побудет с друзьями и быстро спустился в фойе. Там среди призывников, их друзей и знакомых девушек была и Рита.

В то время между Советским Союзом и Китаем сложились напряженные отношения. Китайское руководство обвиняло нашу страну и КПСС в ревизионистском курсе и в народе стали поговаривать об укреплении границы и направлении туда множества войск, о зарытых там в землю танках.
Рита говорила Николаю: направят вас на Дальний Восток, на китайскую границу, будете там в танке сидеть.

Для проводов Николая в армию родители дома собрали большой стол, пригласили родных и друзей.
Рита согласилась прийти к нему при условии, что с ней будет ее подруга Таня, которая также работала в заводской лаборатории.

Николай не стал рассказывать Рите, что его брата Степана не стала дожидаться девушка, с которой они встречались два года до призыва в армию. Недавно он узнал о ее свадьбе. С Ритой они договорились писать друг другу письма. Перед расставанием они поцеловались.
Таким был вечер прощания с Ритой.
Он шел домой, неся в себе воспоминания об этих сладких поцелуях. Когда они снова будут целоваться, никто из них не знал…

Завтра утром Николаю надо будет прибыть в военкомат, из которого он, вместе с другими, отправится на сборный пункт.

***

Еще при получении повесток в военкомате призывникам объяснили, что путь в часть назначения будет долгим, не близким, надо с собой иметь продукты на пять дней. Дорога бесплатная, но питание за свой счет, таковы правила. По прибытии в часть ставят на все виды довольствия.
- До Камчатки, наверное, доедем, - полушутя, полусерьезно спросил один из призывников.
- Там увидите, ответил капитан - заместитель военкома, больше вам знать не положено.

Городской военкомат располагался в старинном двухэтажном доме на улице Советской.
Построен он был в прошлом веке, из красного кирпича. Окна и потолки были высокими, наверх вела широкая беломраморная лестница с черными чугунными перилами. Стены в коридорах и кабинетах были выкрашены в синий цвет, которому противоречили кумачовые плакаты и стенды.

Вместе с другими призывниками Николай пораньше приехал к военкомату. Там их провели в небольшой зал, где быстро провели перекличку новобранцев, убедились, что прибыли все. После чего скомандовали пройти в автобусы для следования на областной сборный пункт.

На сборном пункте происходило разделение призывником на отдельные команды, отправлявшихся разными маршрутами.

С удивлением и некоторым горьким чувством Николай обнаружил, что его знакомые по техникуму и заводу оказались в двух других командах, он же оказался в компании ребят из соседних с его городом поселков.

Но делать нечего. Команду Николая привезли на зеленую привокзальную площадь, построили в две шеренги, провели перекличку.

Затем повели к запасному пути, где стояли три обычных зеленых пассажирских вагона.

Возле них стояли офицеры и солдаты, в зеленой форменной одежде, в петлицах их формы Николай увидел эмблемы танкистов.

 - Значит, меня направят в танковые войска, - подумал он, помня, что лишнее спрашивать нельзя.

Но не только спрашивать, о чем-то, но и разговаривать при посадке вагоны было нельзя.

Через час к вагонам с рассевшимися на полках призывниками и сопровождающими их военными подали зеленый тепловоз и состав начал движение по необъятным просторам страны.

Офицеры и солдаты сопровождения расположились в купе проводников и первом отсеке плацкарта.
Куда идет состав, сколько дней они пробудут в пути – на эти вопросы следовал один ответ: «Узнаете по прибытии».

Молодые бойцы в вагоне сразу перезнакомились, рассказывали о том, кто чем занимался, теперь уже в прошлом, на гражданке.

Больше – о своих компаниях, о девушках, меньше – о родителях, об учебе, о работе. Кто рассказывал анекдоты, кто-то начал петь под гитары, которых в вагоне оказалось сразу две. Бегали в тамбур покурить.

К ним в отсеки заглядывали сержанты, на гимнастерках которых была россыпь воинских значков. Они рассказывали об особенностях службы солдат на первом, втором, третьем году. Солдаты – первогодки, то есть салаги, должны слушаться черпаков, тех, кто служит второй год. Подчиняться надо старикам – тем, кто служит третий год. Эти разговоры сразу же прекращались с появлением офицеров.

Самые наблюдательные ребята заметили, что их эшелон состоял уже не из трех, а из семи вагонов и движение было не на восток, а на запад. Вскоре это подтвердилось, когда сначала проехали Челябинск и Свердловск, а затем – Уфу и Куйбышев.

За окнами вагонов проплывали черные поля, ставшие такими после уборки урожая и посевов озимых. Поселки и города дымили трубами заводов и котельных. Многочисленные села и деревни пестрели белыми гусями и курами. Деревья обзавелись желтыми листьями.

К концу третьего дня пути, взятые с собой из дома припасы пришли к концу, и призывники стали ощущать легкий голод.

На стоянках выходить из вагонов было категорически запрещено, окна и двери были закрыты. Но гражданский персонал эшелона, под контролем военных, заправлял вагоны питьевой водой.

Удалось договориться с сержантами, с молчаливого согласия сопровождающих офицеров, на закупки продуктов, прежде всего хлеба и колбасы, на собранные призывниками деньги. На небольшой станции, после моста через Волгу, сержанты в вагон занесли завернутые в кули вареную картошку и рыбу.

После этого случая командир эшелона майор Плотников вызвал к себе в штабной вагон всех офицеров и запретил всякие закупки, во избежание возможных отравлений от непроверенных продуктов.

На пятый день призывники были действительно голодны. У сопровождающих военных их сухие пайки также были съедены, но они могли купить себе еду на станциях.

И вот поступила долгожданная команда провести перекличку, прибраться в вагонах и приготовится к выходу.

***

Вечером пятого дня пути, на тихом полустанке их ждали выкрашенные в зеленый цвет автобусы. Офицерам раздали списки, по ним стали вызывать прибывших призывников и рассаживать в стоявшие в ряд автобусы. Дорога до места назначения заняла около двух часов.

В часть, к месту службы, прибыли совсем затемно.
Николай увидел, как в свете фар автобуса открываются железные ворота, на которых слева была изображена красная звезда, а справа нарисован в два цвета танк. Проехав некоторое время по территории части, остановились у желтого трехэтажного здания, все окна которого были ярко освещены.

 - Выходи строиться, - громко приказал офицер, сидевший на переднем сиденье.
Призывники со своими пустыми котомками дружно высыпали на площадку перед зданием и неумело выстроились.
Вышедший из автобуса офицер объявил, что они находятся в учебном полку, затем показал сначала на здание – это теперь ваша казарма. Временно вы будете на карантине, как вновь прибывшие в полк.
 - Вашим командиром назначен я, капитан Смирнов, четким голосом объявил он. На все ваши вопросы я отвечу после ужина.
Потом указал на военного, вышедшего из казармы – это теперь ваш старшина карантина, – сверхсрочник Ефимов.

Старшина отвел призывников в казарму, рассадил в ленинской комнате. Называя фамилии, спрашивал рост, размер одежды, обуви и головного убора, записывая все это в ведомость. Николай, когда назвали его, спросил, когда же будут их кормить, вторые сутки они голодают.

Старшина Ефимов строго приказал Николаю отвечать на его вопросы, а новобранцы смогут задать свои вопросы тогда, когда им это разрешат.

Закончив заполнять ведомость вещевого довольствия, старшина объяснил, что сейчас они пойдут на ужин, после чего – в баню, затем проследуют на вещевой склад, где им выдадут форменное обмундирование.

В длинном, выкрашенным в серый цвет бараке - солдатской столовой, в тот день на ужин была приготовлена гречневая каша. Все новобранцы мгновенно съели свои порции и дружно просили добавки. Повара, с разрешения старшины и дежурного по столовой, вынесли в зал две большие кастрюли с кашей и раздали ее остатки всем ребятам, которые дружно застучали ложками.

 - Закончить прием пищи, выходи строиться, - приказал старшина.

***
Все пошли к выходу. Внезапно Николай почувствовал сильную жгучую боль, перехватило дыхание, он схватился за живот, побледнел и осел на пол прямо в дверях столовой.
 - Что с тобой такое, боец, - спросил подошедший к нему старшина.
 - Живот сильно болит, идти не могу, - тихо ответил ему Николай.
Старшина помог Николаю подняться и отвел его в зал столовой, усадил за стол.

Через дежурного по столовой срочно вызывали полкового врача.
Расспросив Николая и осмотрев его, врач - майор медицинской службы Шахов, распорядился немедленно выезжать в госпиталь и сам позвонил туда дежурному врачу.

Дежурный по полку выделил разъездной «газик», рядом с водителем сел Шахов. По дороге у Николая начался жар, его стало рвать, Шахов стал торопить водителя, состояние Николая внушало ему серьезные опасения.

У подъезда госпиталя их уже ждали врач и санитары, которые уложили Николая на носилки и отнесли в приемное отделение.

Боль не утихала, становилась сильнее. Николай услышал разговор врачей и понял лишь слова: «острый живот».
Дальнейшее он помнил плохо. Николаю делали уколы, взяли кровь для анализов, потребовали помочиться в баночку. Потом его стали раздевать и снова повезли, теперь в ярко освещенный зал. К его лицу приложили маску, потребовали спокойно, но глубоко дышать.

***
Кто-то весьма настойчиво стал его будить, требовал не спать, и Николай с трудом стал понимать, что он лежит привязанный к кровати, вокруг него люди и к его телу прикреплены трубочки.

Хотелось пить, но воду ему не давали, лишь смочили губы большой марлей. Он снова впал в забытье.

Когда он вновь проснулся, госпитальная палата была освещена ярким солнцем. Дежурная сестра вызвала врача. Высокого роста, светловолосый военный врач, со звонкой фамилией Султанов, несмотря на внушительный вид, говорил негромко и спокойно, на «ты».

 - Как себя чувствуешь, боец, - по-дружески спросил он Николая.
 - Доктор, что со мной, -вопросом на вопрос ответил тот.
 - Тебе сделали срочную полостную операцию по жизненным показаниям. Обнаружили у тебя перфоративную, то есть прободную язву желудка и как результат – начавшийся перитонит. В твоей брюшной полости было много гречневой каши. И твой желудок, и живот мы привели в порядок. Так что лечись, до заживления швов пробудешь в отделении для наблюдения за тобой, еще недели две или больше.
 - Всего-то две недели, - подумал Николай, а там снова в полк.

***

В палате, вместе с Николаем лежали еще трое уже выздоравливающих солдат. Они ходили на процедуры и в столовую, а Николаю на третий день после операции принесли бульон и компот, - надо соблюдать диету. 
У них он попросил бумагу и ручку, надо написать родителям и Рите о том, что он служит в полку, но подробности сообщит им позднее. Сказать правду им он не решился, да и не знал, что вообще надо сообщить о случившемся.

Вечером, после ужина, в палату зашли двое выздоравливающих солдат в госпитальных пижамах и штанах, из соседней палаты хирургического отделения.

Первый из них был высокого роста, с худым вытянутым лицом, кареглазый, с темными слегка вьющимися волосами, которого все звали «Хвощ» (по его фамилии Хвощинский), громко говорившим немного хрипловатым голосом.
Второй – плотный, невысокого роста, с яркими синими, но ничего не выражавшими глазами, припухшими губами и белесыми волосами. Он не был говорливым, в отличие от Хвоща и ходил за ним, как ведомый за ведущим. Его фамилия была Филин, потому его другие солдаты звали «Филя».

На столе Хвощ и Филя разложили газеты, поставили стаканы с чаем и в присутствии медсестры, проверяющей капельницу у Николая, завели разговор о трудностях армейской службы и придирках командиров.
Как только медсестра вышла, один из пришедших, достал колоду карт, позвал всех к себе за стол, начал сдавать. До вечернего обхода дежурного врача оставалось почти три часа. Играть в карты запрещалось, но если на этом не попасться, то можно.
После пяти партий игроки решили пойти на перекур.

Вернувшись в палату, играть не стали, снова перешли к рассказам о жизни на гражданке и в армии. Но общей темой обсуждения стало будущее после службы. На будущий год их ждало окончание службы – дембель.
Хвощ сказал, что он не вернется в свое село, а поедет в город на завод, или на стройку. Там можно хорошо устроится, да и жизнь в городе не сравнить с сельской.
 - Отработал свое и свободен, мечтательно говорил Хвощ, ходишь в чистой одежде и ботинках. Опять же выходные тебе, везде пиво и трамваи, не то что в селе – работаешь весь год без выходных.

***
 - Ну а ты, - обратился он к Николаю, как сюда попал?
 - Да вот я не знал, что у меня язва есть, - ответил он не столько ему, сколько всем в палате. Через две недели поеду в свой полк.
 - Ты на каком году, - снова спросил Хвощ, черпак или старик?
 - Да я только призвался, - отозвался Николай.
 - Салага значит, громко произнес Хвощ, с тобой нам, старикам, не о чем говорить.
 - Слышь ты, салага, - вступил в разговор Филя. Прободная язва у тебя, значит. Ну тебе, салага, повезло невероятно. У нас в полку такой же был с прободной. После госпиталя комиссовали его, с белым билетом домой уехал. Не стал он лямку тянуть три года. И тебя теперь комиссуют, свалишь домой, на фига тебе служить.

Николая словно от темени до пят обдали кипятком. В голове словно зазвонил колокол.
 - Нет, - неожиданно для себя выкрикнул он. Доктор сказал – две недели, и в полк.
 - Ну, конечно, - с вызовом сказал Филя. Там тебе билет до дома и выпишут.

Николай до глаз натянул одеяло на себя. Выздоравливающие солдаты стали вспоминать случаи освобождения от службы по болезни. Кто-то слышал о самострелах, о членовредителях, о подделках анализов. Таких обычно отдавали под трибунал.

***
Сосед Николая по палате, Кирилл, худой, носящий круглые очки, все свободное время читал книги, принесенные им из госпитальной библиотеки. До службы он закончил медицинское училище и был направлен в медицинскую роту дивизии.

Тут он вступил в разговор и поведал о случае, произошедшем в прошлом году в их дивизии. Второгодок-солдат, он же черпак, получил письмо из дома, где ему сообщалось о выходящей замуж его девушке за другого, хотя та обещала его дождаться со службы. Он был страшно расстроен, но старался никому ничего не показывать. 
Взвод, в котором он служил, по графику пошел в караул. Второгодок получил оружие, патроны, заступил на оборудованный пост, где было ограждение и навес. Письмо было у него в кармане, он снова стал его читать, что совсем нельзя было делать на посту.

Вот он, по прочтении письма, решил застрелиться. Приклад автомата он приложил к стойке навеса, а ствол – к своей груди. С помощью штык-ножа нажал на курок. Одиночный выстрел в сердце солдата услышали в караульном помещении, начальник караула и разводящий прибежали на пост. Солдат лежал без сознания и в крови. Согласно устава вызвали врача.
Пуля прошла навылет и обе раны были ужасными. Пульс и дыхание сохранились, солдата срочно отправили в госпиталь.
Хирурги у операционного стола были сильно удивлены. Сердечная сумка пробита с двух сторон, а само сердце не задето.

 - Сердце работает в двух режимах – систола и диастола: сократилось, вытолкнуло кровь, расширилось, набирая артериальную кровь, снова сократилось - пояснял Кирилл, используя медицинские термины. Пуля прошла через сердечную сумку в момент сокращения сердца, не задев его.
Самострелец остался жив, но его комиссовали, и отдали под суд военного трибунала. Отправили его в дисбат в итоге, как умышленно уклонившегося от службы.

Николай не слушал эти разговоры, у него началось лихорадочное состояние. Он был подавлен услышанным от Фили.

***

Неужели его, в общем здорового и подготовленного к службе, освободят, отстранят от нее?

Как он будет смотреть в глаза родителям, Рите, своим заводчанам?

Он не сможет вот так, не прослужив ни одного дня в части, уехать и снова оказаться дома. Через три года приедут его сверстники, отслужившие в армии и между ними, тогда возникнет целая жизненная пропасть.

Конечно, он не виноват в своей болезни, она себя никак не проявляла и ее не заметили врачи на призывной комиссии. Но быть выгнанным со службы он не желает.

Нет, нет, это невозможно!
Придет дежурный врач и он у него все сразу узнает – правду ли сказал Филя, или же это ужасная шутка бывалых солдат над новичком, салагой.

Время до обхода врача ему показалось нескончаемым.

И вот вошел в палату дежурный врач, плотный, немного лысоватый, со стетоскопом в кармане белоснежного халата.
 - Как твои дела, молодой человек, - начал он с порога палаты, как самочувствие?
 - Хорошо, доктор, - бодро сказал Николай. Скажите мне правду – могут меня комиссовать по болезни?
 - Это решит медкомиссия после окончания лечения. Есть сто тридцатый приказ, расписание болезней. Все смотрят по результатам лечения. Обращайтесь к своему лечащему врачу. А теперь я тебя осмотрю…

***

За окном было темно, пошел дождь, капли воды били по стеклам, были слышны порывы ветра.
Всю ночь мрачные думы одолевали Николая. Как же ему теперь быть, если вместо службы придется ехать домой? И вообще, как ему дальше жить?

Он мысленно пытался представить себе картину своего возвращения домой и от этих видений замирало его сердце и перехватывало дыхание. Нужно было что-то решать с этой бедой и действовать немедленно. Это успокоило Николая и под утро он крепко заснул.

После завтрака пришел Султанов, его лечащий врач. Все вопросы, даже фразы Николай заранее приготовил, но Султанов на первый же вопрос коротко сказал: «Это потом».

Он начал внимательно осматривать шов на животе, немного помял живот, посмотрел на язык, слушал биение сердца и дыхание Николая, измерил давление и посчитал его пульс.

Султанов что-то пометил в листке, вложенным в историю болезни и, повернувшись к Николаю, сказал:
 - После любой полостной операции больной направляется на госпитальную комиссию, где определяется степень его годности к службе. Поскольку была проведена радикальная операция – резекция и нами удалена часть желудка, где была язва, а также с учетом восстановительного периода, не исключается ситуация с признанием тебя негодным к военной службе в мирное время. Вот тогда от службы освободят по болезни. Сейчас твоя задача – вставать с кровати и ходить, завтра начнутся занятия лечебной гимнастикой, и переходить к полноценному питанию. От результатов лечения и восстановления после операции зависит решение комиссии врачей.
Удивляет, что призывная комиссия не обнаружила язву у тебя. Или может быть ты скрывал это от всех, - неожиданно спросил он, внимательно смотря на Николая, словно ожидая от него признания.

Султанов, осмотрев других больных в палате, ушел. У Николая появилось некоторое облегчение в душе. Если результаты лечения будут благоприятными, то его оставят на службе, он будет, как все его сверстники, выполнившим свой долг по защите Родины.
Надо выполнять все указания врача и на комиссии добиться признания годным к службе.

В перевязочную Николай пришел сам. Медсестра, годящаяся ему в матери, быстро поменяла повязки на животе Николая. Она сказала, что скоро ему снимут швы, а после этого можно будет готовиться поехать домой.
 - Как домой, с недоумением спроси он. Доктор сказал, что меня могут оставить на службе.
 - Не помню такого случая, когда после такой операции оставляли служить, - спокойно сказала медсестра. Всех комиссовали, это серьезная болезнь и лечиться надо долго, на службе это невозможно.
Николай сполз с перевязочного стола и молча направился к двери.

***

После ужина в палату снова пришли Хвощ и Филя. Зашел разговор о наколках, какие и где надо их делать и какие надписи должны быть на них. В те годы не говорили о наколках «тату».

Филя, распахнув пижаму, продемонстрировал всем свою наколку. На груди у него сверху по центру изображена пятиконечная звезда, обрамленная гвардейской лентой с надписью: «Советская Армия», а ниже их мчался вперед боевой танк.

 - Где ты сделал такую наколку, - спросил один из соседей Николая.
 - Места надо знать, загадочно проговорил Филя. Но вам скажу, можно и здесь, в госпитале. Но кто это делает тебе сказать не могу. Это можно делать только «старикам», а ты еще «салага».

С этого времени Николай находился под впечатлением увиденной им наколки. Парень с такой наколкой выглядел повзрослевшим, мужественным, прошедшим непростую армейскую школу и заслужившим такую картину на своей груди.

Уснуть он снова долго не мог.
Думы, одна мрачнее другой, не оставляли его, отгоняя сон. Как же ему быть, если вместо службы придется ехать домой?

И тут ему пришла шальная мысль. Если его комиссуют, то он не поедет домой. Он сделает себе такую же, как у Фили наколку, поедет в другой город, будет всем говорить, что он отслужил три года, а наколка будет тому подтверждением. Любая компания, а также девушки, не будут его считать неполноценным.

Через три года он вернется домой, расскажет родителям все как было, они должны его будут понять. Все остальные будут считать, что он вернулся по окончании срока службы.
Но как он будет писать письма с гражданки, они ведь не будут солдатскими. Такой обман у него не получится.

Николай для таких как Хвощ и Филя был салагой, не успевшим даже послужить ни одного дня. Они ему не скажут о том, кто и где делает наколки.

У него должна быть наколка, ведь фактически он, хотя и недолго, но был в армии.
Да, кончено госпиталь не воинская часть, полк, но оказался он здесь не по своей воле.

Но по чьей же? Это значит, у него судьба такая?
Нет покоряться судьбе он не станет, он сможет доказать комиссии, что будет служить не хуже других.

***
Прошло много дней. Николай посещал все процедуры и перевязки, ему сняли хирургические швы.
Однажды утром в палату зашла старшая медсестра отделения и, обращаясь к Николаю, приказным тоном сказала: - Росляков, сегодня комиссия в пятнадцать, тебе быть в актовом зале.

Надежда на благополучный исход его лечения и продолжение службы, смешанная со страхом быть комиссованным, заполнила все мысли Николая.
Сразу после перевязки он побрился, еще раз осмотрел свою пижаму и штаны и стал ожидать.

В назначенное время он был в широком коридоре, пол которого выложен светлой мраморной плиткой, с высоким потолком и такими же высокими дверями в актовый зал. Там же были еще несколько выздоравливающих офицеров и солдат.

Медсестра открывала дверь и вызывала одного из ожидающих по фамилии.
С волнением услышал Николай свою фамилию, сердце его гулко забилось. Стараясь держаться твердо, с высоко поднятой головой и легкой улыбкой, он прошел к столу комиссии.

Воинских званий врачей не было видно за белоснежными халатами, но среди них был и Султанов, его лечащий врач. Он и доложил комиссии историю болезни Николая и ход его лечения. Вновь сославшись на приказ сто тридцать, Султанов сказал, что рядовой Росляков подлежит освобождению от военной службы в мирное время с ограничениями по службе в военное время.

Как и прошлый раз от этих слов Николая обдал ледяной холод с головы до ног.

Неожиданно для себя Николай, обращаясь к врачу, сидевшему в центре стола, почти закричал: - Прошу вас меня оставить на службе. Я могу служить, я полностью выздоровел!

 - Успокойтесь, рядовой Росляков, - механическим голосом сказал тот, к кому обратился Николай. Вам сейчас необходимо лечиться, и в дальнейшем в Вашей жизни будет много ограничений, о которых Вам расскажут. Приказ Министра обороны никто нарушать не может, и Вы должны это понимать. Сейчас Вы свободны.
 - Вызовите следующего, - обратился он к медсестре.

Как он дошел до своей палаты, Николай не помнил. Он повалился на кровать и тихо зарыдал, впервые за свою жизнь. На ужин он не пошел.

***

На следующий день, в коридоре возле перевязочной, ожидая вызова медсестры, на длинной деревянной белоснежной скамье, он разговорился с парнем, показавшимся ему не заносчивым, скорее добродушным, которого он раньше видел в столовой.

Тот назвался Лехой, то есть он был Алексеем. Леха поведал Николаю, что вот уже месяц как лечит сложный перелом руки, но как это произошло говорить не стал.

Николай начал свой разговор издалека, стал расспрашивать Леху о жизни в госпитале, какие здесь есть отделения, кроме хирургического, о фильмах, которые крутят в выходные в большом актовом зале. Затем, между делом, спросил, правда ли, что сюда привезли на лечение офицеров и солдат, побывавших во Вьетнаме, у которых были и награды, и наколки.

Николай не стал говорить Лехе о случайно услышанном им разговоре офицеров, с которыми был в предбаннике рентгеновского кабинета, ожидая своей очереди.
Леха удивился осведомленности Николая и поведал ему, что солдат-художник, который рисует плакаты и монтирует стенды в госпитале, умеет делать наколки.

 - Познакомь меня с ним, хочу узнать у него одну вещь, - стал просить он Леху.
 - Тоже хочешь наколку, - утвердительно сказал тот. Но ты должен знать – об этом никому говорить нельзя. Ели расскажешь кому-нибудь, ребята тебе этого не простят никогда.

 - Даю свое слово, - твердо сказал Николай. Я не хочу себе навредить.

Николай сходил на склад, попросил выдать ему на пять минут свои вещи.  Там он взял зубную щетку, зубной порошок, носовые платки, в которые были спрятаны деньги.

Леха позвал его пойти с ним вечером, вместо кинофильма, в комнату госпитального художника. Им нужно было незаметно пройти мимо ординаторской, административной части и спуститься на первый этаж, пройдя по узкому боковому коридору.

Комната художника была заставлена кумачовыми плакатами разных размеров, фанерными стендами на медицинские темы, банками с краской, железными уголками, деревянными рейками и просто листами фанеры. В углу, напротив двери, находился большой, темного дерева письменный стол с огромной тумбой, в которой было три больших ящика. Рядом со столом был грубо сколоченный ящик с инструментами: пилой, молотками, дрелью.
Вдоль стены стояла широкая и длинная деревянная скамья, на которой стояли открытые банки с малярными кистями.

 - Сеня, вот тебе новое тело, -весело сказал Леха. Есть желающий вновь прославить твое искусство. Колян еще салага, - показал он на Николая, но будет настоящим бойцом с наколкой.

Семен Глущенко, он же Сеня, с задумчивым взглядом творческого человека, в новой отутюженной гимнастерке без значков, с аккуратной прической полубокс, в начищенных до блеска сапогах, важно восседал на старом кожаном кресле вполоборота к вошедшим. Всем своим видом он показывал свою значимость в этом госпитальном мире.

Повернувшись к ним лицом, скептически осмотрев Николая, оттопырив нижнюю губу, спросил: - Чего ты хочешь?

 - Так, как у Фили, - выдавил Николай.
 - Никакого Филю я не знаю, - быстро сказал Сеня. Говори, что тебе надо.

 - Наколку на груди надо. Звезда, лента, танк, в тон ему ответил Николай.

Сеня выдвинул средний ящик тумбы, достал листы бумаги.
 - Смотри, - сказал он, протягивая их Николаю. На листах были нарисованы символы: самолеты, парашюты, пушки, танки, и даже ракеты.

 - Один элемент – пятерка, продолжил Сеня. Деньги у тебя есть? Звезда, лента и танк – пятнаха.
 - Деньги есть, отдам когда сделаешь наколку, - ответил Николай, времени у меня мало.
 - Завтра, лучше всего после отбоя, сможешь прийти, - вопросом на вопрос ответил Сеня.
 - Да, конечно, - с облегчением выдохнул Николай.

***

После вечернего обхода и выполнения всех процедур, Николай и Леха прокрались в комнату художника. Тот уже приготовил тушь, иглы, полотенца.
 - Ты мне не мешай, - обратился он к Николаю. Ложись на скамью и терпи, наркоза у нас нет.

Николай не знал, что накануне вечером, когда он ушел, между Сеней и Лехой был разговор.

Леха стал убеждать Сеню в том, что не надо бы салаге делать такую наколку. Ведь тот не прошел курс молодого бойца и не принял присягу, как солдат он не служил еще ни одного дня. Нельзя ему носить такую наколку, такие положены только старослужащим - старикам. Сделай наколку с тарелкой каши, он из-за нее попал в госпиталь, а не в полк.

 - Леха, возьми в толк, я обещал ему наколку с танком, - возражал Сеня. Если узнают, мне несдобровать, и губа для меня будет самой легкой карой.

 - Да ты что, - не успокоился Леха. Никому этот салага ничего не скажет. Ему же в полк очень охота попасть, а если поднимет шум, его спишут с волчьим билетом!
Он мне вообще-то слово дал никому не говорить про наколку. Не в его это интересах. Выпишут его скоро из госпиталя, уедет, все на этом и закончится.

Какие из Лехиных доводов смогли убедить Сеню осталось неизвестным. Сам Сеня об этом никогда никому не говорил.

Закончив работу, Сеня сразу мокрым полотенцем, пропитанным спиртом, обернул торс Николая, не дав ему посмотреть результат.
 - Пока не сошла краснота на коже, полотенце не снимай, - наставительно сказал он. Спирт не даст возможности появиться гнойникам. И нельзя сейчас никому показывать, то есть сразу после туши, нас не подводи! Деньги я с тебя сейчас не возьму, отдашь, когда выпишут тебя.

Леха довел Николая до палаты и убедился, что тот полотенце не снял, укладываясь спать.

***
Как только он проснулся, то тут же побежал в санитарную комнату, где висело большое зеркало, и снял полотенце. Его глаза словно заволокло туманом. На груди не было звезды, ленты, танка. Николай увидел неопределенную картину чего-то круглого, над которым были три ломаных линии. Надпись в зеркале читалась наоборот и до сознания Николая дошли, сквозь пелену, два слова: «Хочу каши».

К его голове прилила кровь, он весь словно стал наполняться гневом.

Николай быстро прошел в палату, где был Леха. Тот стоял у тумбочки, держа в руках зубную щетку и полотенце.
В техникуме Николай был результативным нападающим, играя в ручной мяч в городской команде.

Его знакомые научили его нескольким приемам борьбы – классической и не очень классической.
Подойдя к Лехе с неестественно растянутыми губами на лице, что можно было принять за странную улыбку, он сделал мгновенную подсечку и перевел Леху в партер. Наклоняясь к лежащему Лехе, он врезал ему несколько тумаков в голову. После этого Николай сразу пошел искать Сеню, но того в комнате, в коридорах он не нашел.

Об избиении одного из солдат другим сразу доложили по команде, и дежурные санитары взвода обеспечения доставили Николая к заместителю начальника госпиталя по МТО, назначенного военным дознавателем, майору Федорчуку.

 - Ну, солдат, что у вас там произошло, - грозно спросил Федорчук. Говори мне всю правду. Ты только начал службу, тебя кто-то обидел? Почему ты избил Корюхина? Ведь он тебя и пальцем не тронул. И еще, ты избил старшего по званию, Корнюхин-то, все-таки младший сержант.

 - Не знаю я никакого Корнюхина, глядя в глаза Федорчуку ответил Николай.

 - Но младший сержант Корнюхин Алексей Петрович заявил, что ты его беспричинно избил. За такое под трибунал пойдешь. Сейчас пойдешь на осмотр к дежурному врачу и будешь писать объяснения.
 - Отведите его в смотровую комнату и вызовите капитана Попова, он сейчас дежурит, - обратился он к санитарам.

 - Под трибунал, - звучали слова Федорчука в голове Николая. Неужели меня будут судить и отправят в тюрьму.
За что? Ведь Сеня обманул его и унизил перед всеми, его надо наказать, а не его.
Нет, под трибунал он не пойдет.

***
Прочитав акт осмотра Росляклова, майор Федорчук взялся за голову. Его подчиненные творят сплошные беззакония, не просто нарушают дисциплину, но и совершают серьезные проступки. Почти преступления.
Что будет, если приедут с проверкой прокуроры, начальство из округа? Надо сделать все, чтобы это происшествие осталось внутри госпиталя и за его пределы не вышло.

Уже на следующий день Федорчук докладывал о происшествии начальнику госпиталя Богачеву.

 - Товарищ полковник, - начал Федорчук. По данному ЧП мы установили следующее.

Рядовой Росляков, нынешнего осеннего призыва, поступил на хирургическое отделение с перфоративной язвой желудка и начальным перитонитом.
Проходил лечение после оперативного вмешательства, проведенном по жизненным показаниям.

По его просьбе рядовой взвода обслуживания Глущенко, наш художник, сделал ему на груди наколку с унизительным рисунком и надписью, вопреки воле Рослякова.

Из-за этой наколки Росляков стал избивать младшего сержанта Корнюхина, проходившего лечение по поводу сложного перелома руки на хирургическом отделении, объяснив это тем, что Корнюхин познакомил его с Глущенко и они оба глубоко оскорбили его неприличным изображением на наколке.

 - Сам Глущенко признался в том, что именно он сделал наколку, - задал вопрос Богачев.
 - Да, товарищ полковник, признался, - пояснил Федорчук.
 - С одной стороны, конечно, все произошедшее можно рассматривать как не имеющее отношение к службе, к неуставным отношениям военнослужащих, - начал подытоживать Богачев.
Но мы все виноваты, что это произошло в нашем госпитале. Не было контроля за художником Глущенко. Почему не обнаружили отсутствие Рослякова в палате, на отделении? Так-то. Надо все-же сделать так, чтобы этот случай остался внутри госпиталя.

 - Согласен с Вами, товарищ полковник, - подхватил его решение Федорчук. Со всеми солдатами проведем разъяснительные беседы, оформим все как конфликт на неслужебной, на личной почве, завершившийся без последствий и взаимными извинениями.

 - Гематомы у Корнюхина пройдут, а наколку Рослякова надо будет нашим госпитальным дерматологам убрать, на этом все и закончится, - резюмировал полковник Богачев.
Глущенко, этого художника, отправить в строевую часть, пусть теперь ему служба медом не кажется, слишком разбаловали его. Но за Росляковым нужен надзор, приглядывайте за ним, не натворил бы еще чего, пока его не выписали в полк.

***

В перевязочной, воспользовавшись разговором медсестер, не смотревших на него, Николай ловко положил в карман пижамы небольшие хирургические ножницы.

Осталось лишь дождаться отбоя и тогда он сделает так, что под трибунал его уже не отправят.

Во время вечернего обхода дежурный врач особенно внимательно осматривал Николая и задавал ему много разных вопросов, и не только о самочувствии, об ощущениях в животе, об аппетите, но и о настроении, о продолжительности сна.
Потом зашел еще один, незнакомый Николаю врач и просил осмотреть его наколку. Николаю это вначале показалось странным, он стал спрашивать его, зачем нужно ее осматривать?

 - Росляков, - серьезно ответил врач, ты же понимаешь, нельзя тебе с такой наколкой оставаться, из моральных соображений. Мы должны тебе ее удалить, это наш долг.
 - Долг передо мной, - неожиданно вылетело у Николая.
 - Нет, - ответил врач, это профессиональный, и, если хотите, служебный долг. Тебе следует сейчас подчиниться и не хорохорится, в твоем-то положении.

О каком положении сказал ему ушедший из палаты врач, Николай мог только догадываться. Но жуткое ощущение возможного суда военного трибунала, о котором ему говорил Федорчук, действительно не давало ему покоя ни днем, ни ночью.

Он незаметно, как ему показалось, вышел из палаты после отбоя и пошел в туалет. Там достал ножницы и стал осматривать свои руки и ноги. Он слышал о том, что если перерезать вены, то наступает сладкий сон. Навсегда.

Но тут словно его ударил гром Обе его руки оказались скрученными назад сильными движениями оказавшегося сзади него дежурного врача.
 - Росляков, - громко, приказным тоном сказал врач. Немедленно иди в палату, или отправишься в изолятор! И потом, несколько тише добавил: - Не губи себя совсем, умей держать себя в руках. Иди.

***

Утром его вызвал к себе заведующий хирургическим отделением подполковник Зорин. В его кабинете сидели Федорчук, Султанов и врач, которого Николай раньше еще видел.

 - Как ты - комсомолец, мог на такое решиться? Понимаешь ли ты, что твое поведение может привести тебя в психиатрическое отделение, если не под трибунал, - вопрошал его врач, которого он не знал.

 - Украшения захотел, видите ли его, еще не послужив, продолжал он. Молодой человек запомните на всю жизнь – «Самое главное украшение – чистая совесть», так сказал Цицерон и его слова должны стать для тебя главным правилом.

Николай ощущал не страх, но ужас от того, что он слышал о себе. Он должен был служить честно, быть достойным своего отца-фронтовика и брата.

Но вот так вышло, что он, перенеся операцию в госпитале, после которой ему грозило возвращение домой, вместо службы, оказался на грани то ли психушки, то ли суда военного трибунала.

Что же теперь ему делать, как быть дальше? Эти мысли неотступно преследовали его и днем, и ночью.
Вскоре все стало разрешаться практически без его участия.

***

На следующей неделе после разговора у начальника хирургического отделения, его перевели в дерматовенерологическое отделение госпиталя. Принимавший его врач настойчиво рекомендовал ему не распространяться о причине его нахождения здесь и пока не снимать повязку к с груди.

Еще через два дня, после дополнительных анализов и осмотров хирурга и дерматолога, посредством новейшего метода криодеструкции, всю татуировку ему удалили. Неделю его продержали в палате дерматовенерологического отделения, а затем снова вернули на хирургическое.

За это время произошли такие события.

Соседи Николая по палате возвратились в свои части. На их месте были другие солдаты.

Командир взвода обслуживания госпиталя получил служебное взыскание.

Госпитального художника Глущенко отправили служить в строевую часть.


***

На госпитальной машине Николая отвезли в полк, где он должен был получить все документы об увольнении со службы по болезни.

Прямо с КПП его отвели в кабинет замполита полка. Подполковник Макеев сразу с порога стал его стыдить.
 - Как же так, солдат, нам из военкомата шлют запрос по просьбе родителей, - запальчиво начал он. Ты им не написал ни одного письма. Пойми, они не знали даже, где ты и почему им не сообщил о прибытии в часть. Где же твоя совесть?

Мне известна твоя история, как ты от нас попал в госпиталь и там лечился. Но прочему у тебя нет простого уважения к своим родителям, сочувствия к ним?
Мы ответили на запрос военкомата и сообщили о нахождении тебя в госпитале, но ты сам должен им все рассказать, тебе понятно. Немедленно, прямо сейчас иди и напиши им.

Николай с понурой головой вышел от замполита и понял, что его долгие раздумья о том, как и что сообщить родным теперь позади. Они все знают и надо лишь объяснить, почему он все эти дни молчал.

По распоряжению заместителя командира полка по снабжению и тылу Николаю выдали комплект военной формы, поскольку он ранее был зачислен на продовольственное и вещевое довольствие, а находиться солдату, хотя и не принявшему присягу, в гражданской одежде на территории полка было не положено.

По прибытии в полк, Николай узнал, что в честь славной годовщины Октября принят закон о сокращении службы в сухопутных частях Советской Армии с трех до двух лет.

Как будет происходить увольнение в запас, по-простому называемое «демобилизация», никто толком не знал и все ждали разъяснений сверху. Одно было понятно – переход будет постепенным.

Больше всего волновались те солдаты и сержанты, срок службы которых уже составлял около двух лет, поскольку отслужившие три года «старики» уже начали «играть дембель», а на освободившиеся должности по штату полка не могли назначать вновь призванных, они еще не прошли «курс молодого бойца» и не освоили азов военного дела и своих будущих специальностей.

Поэтому их увольнять прямо сейчас нельзя. Но тогда, когда – же?

В полку, пока ему оформляли документы, он увидел «покупателей», так называли представителей гражданских организаций, набиравших увольняемых «дембелей», желающих поступить на службу в милицию, или работать на стройках, а также на вновь построенных заводах.

От старшины Ефимова он узнал, что документы на его комиссование пришли в штаб полка.

Тогда он упросил разрешения прибыть лично к начальнику штаба полка и у него слезно просил направить его документы не в военкомат города, откуда он был призван, а в военкомат района, где развернута комсомольская стройка и куда он уже дал согласие «покупателю» поехать.

Начштаба майор Кирсанов был настоящим службистом и популярно объяснил Николаю, что сделать это невозможно.

 - Рядовой Росляков, - сурово начал он. Вы должны поступать строго по закону, согласно воинским уставам и инструкциям самого Генерального штаба Вооруженных сил СССР. Никакого самовольства допускать нельзя!

Могу лишь посоветовать следующее. По прибытии на новое место, где Вы собираетесь остаться, Вам необходимо встать на воинский учет в местном военкомате, который и запросит Ваше личное дело из того военкомата, откуда Вы призывались. Но сделать это необходимо в течение трех дней со дня прибытия в место проживания.

Придя в казарму, Николай сел в ленинской комнате писать письма.
Сначала он написал родителям. Прежде всего просил у них прощения за долгое молчание, объясняя это болезнью. После этого перешел к главному: он не приедет домой, они должны это понять.
У него будет работа в другом городе, на металлургическом заводе. К ним он будет приезжать в отпуск. И обязательно будет им писать письма.

Рите он сообщил о серьезной перемене в его жизни. Ему очень жаль, что так все произошло, но теперь свою судьбу он полностью берет в свои руки. Это письмо прощальное, они возможно, больше не увидятся. Он пойдет своим путем, возможно не тем, как ему хотелось бы, но это будет его жизненный путь.

***
По условиям контракта с заводом, Николай обязался отработать там не менее трех лет. Прямо в полку ему под расписку выдали деньги на дорогу и часть «подъемных».

Николай вышел через КПП полка, на воротах которого были нарисованы красная звезда и двухцветный танк. Ворота закрылись для него навсегда. Впереди была дорога до ближайшей станции, где он сядет на поезд и поедет навстречу новой жизни...

Прибыв на завод, он прошел обязательную медицинскую комиссию, где он скромно промолчал о перенесенной операции. Его признали полностью годным для работы на заводе.
Через десять дней он стал старшим по смене в доменном цехе завода, от которого до его дома были тысячи километров.
Через две недели к нему приехала Рита, через три месяца они поженились.

Прошел год. Николай поступил в Политехнический институт на заочное отделение и еще до окончания него стал начальником технологического отдела завода.

***

По прошествии тридцати с небольшим лет Николай Васильевич Росляков, депутат областного Совета народных депутатов, пришел на плац военного училища, где его выпускникам вручали лейтенантские погоны.
Среди них был его старший сын Василий Николаевич Росляков.

Сам Николай, как мы знаем, не служил в армии, но несомненным было то, что армия есть школа жизни. Даже если ты там был недолго. Она помогла встать на правильный путь не только ему, но и многим другим.