Музыкальная история

   
                Как это было! Как совпало -
                Война, беда, мечта и юность!
                И это всё в меня запало.
                И лишь потом во мне проснулось….
                Давид Самойлов



                Музыкальная история….

     И почему я вдруг вспомнила эту историю из своего детства? Давно это было. Если посчитать… Ну да, шесть с лишним десятков лет назад. А помнится всё, как будто произошло вчера…
 …Это случилось в нашей школе весной 1951 года незадолго до празднования Первого Мая. Я училась в пятом классе и среди моих любимых предметов на первом месте стояло, конечно же, Пение. А что по-вашему может быть интереснее и лучше? И не спорьте! Подумайте – это же целых сорок пять минут музыки и радости! Так вот. Однажды после такого урока наша учительница Нина Михайловна попросила меня остаться.
     - Я очень прошу тебя - сказала она - выступить на нашем первомайском концерте и спеть.
     Я вспыхнула, растерялась и  тут же испуганно замотала головой: «Нет-нет-нет. Что вы?»  Я редко принимала участие в концертах школьной самодеятельности, боялась всегда любой публичности. Один раз, правда,  исполнила на каком-то пионерском сборе вместе с закадычной подружкой Анькой незатейливый танец «Светит месяц», где нужно было под музыку всего-то ритмично двигаться по сцене и  махать над головой платочком.  Да и то было страшно, но петь?  Одной  при всех?  Это было невозможно! Голосить в своё удовольствие дома или на уроке – это одно, а хорошо спеть  со сцены в зале перед всеми учителями и  всеми девчонками… Я быстро помножила в уме четыре наших пятых от «А» до «Г» на 40 человек, а именно столько народу было в каждом классе, и моё сердце бешено загрохотало в груди. Ужас, сколько человек будет слушать! А еще, как нечистая сила, перед моими  глазами немедленно возникло несколько лиц известных в нашей школе препротивных личностей. Я просто отчётливо видела их издевательские ухмылки и усмешки, направленные в мою сторону, слышала мерзкие словечки, которые они умели произносить. Такими «препротивными» личностями были мои особые одноклассницы. Их могло и не быть, если бы не война….
     А война закончилась всего-то  шесть лет назад, но мы по-прежнему её чувствовали во всём. В нашей женской школе  в разных классах, в том числе и в нашем пятом «В»  еще в сентябре появились девочки – переростки, те, кто не смог по разным причинам учиться в военные годы и вынужден был только теперь навёрствовать упущенное время.
    Девушки эти  были прилично старше нас одиннадцатилетних: на три – четыре года. Многие из них выглядели  уже  вполне сформировавшимися барышнями, знали, что такое «месячные», надевали лифчики, а вот пионерские галстуки не носили. Впрочем, почти все из пионерского возраста к тому времени уже благополучно  выбыли. И  дружить с нами,  малявками,  этим красавицам было совсем неинтересно.
    Что мы знали о них, этих девочках , по воле случая оказавшихся в начале войны вдали от Москвы и прошедших  суровую школу жизни порой на оккупированных территориях? Да ничего. Они были для нас, одиннадцатилетних, в большинстве своём, явлением чужеродным. Мы словно были разделены на два лагеря. Даже с учителями, которые требовательно и сурово пытались восстановить их знания, эти  девочки  вели себя дерзко, вызывающе, нервно. Из-за низких отметок и замечаний случались на уроках девичьи истерики и  скандалы. Всё это сопровождалось нередко  громкими рыданими, от которых лично мне всегда становилось и тревожно, и неуютно.
     На переменах стайки таких  великовозрастных учениц сбивались в группки и шептались о чем-то своём, как «большие». Нас, малявок,  к себе не подпускали. Частенько скрывались в туалете, чтобы не подслушали учителя, и там вполголоса делились  друг с другом новостями о мальчиках, хихикали, рассказывая о своих первых «любовных» похождениях.  Однажды я случайно услышала о какой-то игре «в бутылочку», об участии в  которой с гордостью  полушёпотом рассказывала  одна  такая взрослая девица из соседнего класса.  Мало что разобрав, я поняла только, что игра эта запретная, но очень чем-то приятная. Промелькнуло слово «поцелуи», вызвав в моей пионерской душе глубочайшее презрение к сияющей рассказчице. Уже целуются с мальчишками? Надо же! Какая гадость!
     А предводительницей этой великовозрастной компании была моя одноклассница Тамара Бурыгина, девочка лет пятнадцати с задиристым, конфликтным  и абсолютно независимым характером. Именно о ней  я и хочу рассказать.
      Тамара изумляла меня тем, что никого и ничего не боялась. Заступаясь за своих подруг и отстаивая своё понятие о справедливости, легко вступала в долговременную словесную схватку с учителями и даже директором школы. Высокая, худая, с копной кудрявых,  как мне казалось, абсолютно нечесанных волос, Бурыгина   на меня и моих ровесниц всегда производила устрашающее впечатление. Тамара и кулаки, если что, в ход пускала.  Для неё сбить кого-нибудь с ног, сильно пихнув его в спину, чтоб дорогу не пересекал, было привычным делом! Могла под горячую руку и нецензурно выругаться. Да еще как!
     Училась Бурыгина плохо, отвыкла от учебников, многое просто забыла. И тяги к знаниям не обнаруживала. Часто прогуливала. Учителя её, как и всех остальных великовозрастных «новеньких», терпели по необходимости. Ставили с натяжкой тройки, а из-за двоек Тамара устраивала им во время урока такие проникновенные и громкие диспуты, что не все учителя выдерживали.  Её и  к директору водили, и частенько  выгоняли из класса, но ничто не действовало на эту своевольную девчонку. Учиться она категорически не желала. Особенно немецкому языку.
      В самом начале года Бурыгина во всеуслышание  и совершенно определенно высказала  своё отношение к этому предмету. Как-то, получая за чтение текста очередную двойку, она, гордо вскинув свою кудрявую голову, громко и гневно, по складам произнося слова, заявила: « Да  не бу-ду я у-чить этот ваш б…..фашистский язык! Не бу-ду! Понятно?» И, швырнув учебник,  резко села  на своё место, с яростью глядя в глаза учительнице. Наша интеллигентная «немка» Берта Наумовна  ахнула, растерялась, вскрикнула: « Вас шпрехен зи? О, дас ист унмёглищ!» И класс замер: кто от восторга, что разговор Тамара повела на хорошем русском, кто, как я, от испуга, что девочка так фривольно и бесстрашно может разговаривать со взрослыми….
     Мои любимые уроки пения своевольная Бурыгина редко посещала,  вернее сказать, не посещала вообще, как ни старалась классная руководительница заставить её это сделать. .
   - Ну, что я там не видела? – искренне возмущаласьТамара. – До-ре-ми-фа-соль? То березка, то рябина? Да пела я это всё когда-то! Сказала – не буду ходить, значит, не буду!
     Мы с подружками  не раз  удивленно спрашивали друг друга, почему же директор не выгоняет Тамарку из школы?  И не могли ничего придумать. Здесь была какая-то тайна. Кто-то говорил, что девочка – круглая сирота. Но ведь не одна же она такая? Кто-то рассказывал,  что на глазах Томки немцы расстреляли её маму. И произошло это в украинском селе, куда летом 41-го Тамара приехала к бабушке отдыхать. Вот это было страшно. Но было ли так? А кто-то предполагал, что ей всё равно светит только вечерняя школа и ремесленное училище, что стараться-то? Словом, мы многого о ней не знали и не понимали, хотя личность Тамары Бурыгиной интриговала всех. Но вот однажды мне удалось открыть одну из её тайн. А случилось это так.
      Как-то после уроков я задержалась с девчонками в пионерской комнате, пыхтя над стенной газетой, редактором которой была единоглассно избрана на пионерском сборе. И когда вся работа была закончена, помчалась в класс забрать свой портфель. В тихом коридоре второго этажа, где располагались наши пятые классы, было совершенно пусто, но откуда-то доносилась песня, которую исполнял очень красивый  оперный женский  голос.
Я застыла, прислушиваясь, откуда, мол, здесь радио и почему кто-то поет  без музыки? Подошла к двери своего класса и поняла, что источник пения  находится именно там, в нашем  пятом «В». Голос игриво выводил бесконечное «а-а-а-а», то поднимаясь ввысь, сильно и нежно вибрируя, то почти на октаву опускаясь вниз. Эту песню я знала, много раз слышала по радио: знаменитое «Болеро» Делиба про красавиц Кадисы, которые замуж не хотят. Но кто так хорошо поёт там, за дверью?  «Как солистка Большого театра, - подумала я с восторгом , - прямо, как Нежданова.»  Охваченная любопытством, тихонько чуть-чуть приоткрыла дверь, прокралась в образовавшуюся щёлку в класс и замерла, увидев… О! нашу Тамарку Бурыгину. Подбоченясь, она изящно поводила плечами и пела, обращаясь к единственному человеку в классе, своей подружке, мирно жующей за первой партой бутерброд, судя по запаху селёдки, с форшмаком:
                Милый мой сосед, что же Вы молчите?
                Прямо мне скажите, нравлюсь Вам иль нет?
                Наряд изящный осмотрите,
                Наряд изящный осмотрите!
                А-а-а-а-а!
                Красавицы Кадиса похвалы хотят!
   Я стояла, потрясенная этим совершенным голосом и таким артистичным исполнением. Просто не верилось, что вижу именно Тамарку, хулиганку и двоечницу, матерщинницу и драчунью, что это именно она обладает таким завораживающим, таким удивительным голосом. И может так свободно и так прекрасно петь одну из самых непростых в вокальном отношении песен. Она пела её как-то по-своему, ниже, чем все певицы, которых я слышала.  И это мне бесконечно нравилось.
   Я тихонько продвигалась к своей парте, но тут меня увидела жующая Томкина подруга, девчонка из соседнего класса. Мотнула в мою сторону головой, что мол, смотри, а там кто-то стоит! Тамара же, не переставая петь, повернулась ко мне и кокетливо вздёрнув бровь, пропела уже мне:
                Девица-краса, не гляди так строго,
                Дам я злата много, полюби меня!...
   Я готова была её полюбить. Мне казалось, что я уже её люблю. Моя душа была переполнена всё возрастающей необъяснимой радостью. Я села за свою парту, не отрывая восхищенных глаз от Томки, и стала молча ждать продолжения этого удивительного концерта.  Мне хотелось сказать ей, что она поёт замечательно, что она сама прекрасна, что я хочу с ней дружить и слушать, слушать, слушать её голос… Но Тамара неожиданно прервала пение и прикрикнула на меня:
     - Ну ты, чего уселась? Давай, забирай свой пОрфель и  вали отсюда!
 Подруга с набитым ртом засмеялась, а в моей душе  сразу же, просто мгновенно  оборвалась, замолкла, исчезла, умерла  только что родившаяся музыка Любви. Обида захлестнула. Я проглотила комок в горле и крикнула, стараясь не заплакать:
     - Не пОрфель, а портфЕль ! Эх, ты! А еще поёшь!
     Я  выскочила из класса, а дома долго мучилась от пережитого унижения. При этом волшебный голос Тамары звучал внутри меня, не давая покоя. Но больше  в течение года я ни разу не слышала  её пения... О своём открытии я никогда и никому не рассказывала. Даже закадычной подружке  Аньке. Это была только моя  тайна. Такая красивая и такая удивительная, почти невероятная...
   …И вот, когда Нина Михайловна предложила мне выступить на школьном концерте, я перепугалась не только из-за природной застенчивости, а еще и потому, что  моё
воображение  тут же нарисовало ухмыляющееся лицо Бурыгиной и всей её компании. Нет-нет-нет! Но учительница настаивала.
     -  Да ты не волнуйся! Я же знаю, кого выбираю. Ты очень хорошо поёшь и у тебя всё получится! Я предлагаю «Песню французских докеров».  Представляешь, как здорово она прозвучит  именно в этот день - Международный день солидарности трудящихся всех стран? 
     - У меня не получится, - упрямо пробурчала  я. – И почему я? У нас многие девочки хорошо поют.
     - Потому что я знаю, что у тебя получится лучше, чем у других, - мягко сказала учительница. Ах, как было приятно это слышать! А  кто может  устоять против  такого комплимента? Но я, уже почти дрогнув, всё же мотала головой.
     - Хорошо, -  вздохнула Нина Михайловна, -  ну а если ты будешь петь не одна? Если со своей подругой Аней?
    Вот такой вариант мне подходил. С Анютой  стоять на сцене было не так страшно.  Мы с ней дружили еще с дошкольных времен, жили в одном доме, вместе ходили в музыкальную школу и все сложности жизни всегда делили пополам.  И конечно же  ответственность за исполнение песни всё-таки легче было делить тоже пополам.
     Анька отказываться от выступления в отличие от меня не стала. Согласилась сразу же. Подумаешь спеть!  Делов-то! Да запросто! Она мне так и сказала, и я поняла, что петь придётся. Кошки  в душе отчаянно скребли, но там же немножко тлело моё тщеславие, и оно явно управляло процессом.
     «Песня французских докеров» нам с Анютой очень нравилась. Это была новая песня. Мы её учили на уроке пения, слышали по радио в исполнении  Владимира Бунчикова. И слова в песне были замечательные:
            Мы песню мира поём,
            Её любой французский докер знает.
            Она гремит, словно гром:
            Эй, берегись, кто бойню затевает!
            Мы легионы труда.
            На пакт войны народ наложит вето.
            Мы никогда, никогда
            Не выйдем в бой против родины Советов.

     Петь эту  песню  с такими ответственными словами по моим представлениям нужно было  громко и  торжественно. Я не очень понимала, какое – такое  «вето»  наложит  французский народ и как он это сделает, но то, что французы против войны, а докеры не хотят  направлять  куда-то военные грузы, которые пойдут в бой против «родины Советов»,  это мне очень нравилось.  «Конечно, - размышляла я, - эта песня про ту самую - настоящую международную солидарность! И мы с Анькой, как настоящие пионерки,  выступим, споём, и это тоже будет наш вклад в борьбу за мир во всем мире!.»  Меня переполняли гордость и патриотизм. А какой  удивительно красивый мотив был у этой песни! Заслушаешься! И если честно, это мне нравилось больше всего.. Правда, перед глазами  почему-то возникало презрительное лицо Тамары и… Эх, была – не была!
   …И вот этот день настал.  Зал под громкие призывы учителей «Тише-тише, спокойнее!» быстро заполнился веселящимися  девчонками. Мы с Анькой сели с края ряда, чтобы не продираться сквозь чужие колени, когда нас объявят. Я жутко нервничала. Нина Михайловна   предупредила, после какого номера вызовут нас, и я ни о чем не могла думать в ожидании этого момента. И чем дальше, тем становилось страшнее.
     Вот уже кто-то прочитал стихи, вот уже кто-то сыграл на рояле «Турецкий марш», отличница Танечка Климова, исполнявшая роль конферансье, объявила какое-то «порпурри из песен советских авторов» ( «Ой! Что она говорит? Порпурри! – тихонько засмеялась сидевшая рядом с нами юная учительница литературы)  и три девчонки из соседнего класса спели по куплету из нескольких веселых песен. Потом кто-то танцевал. Мои ладони были холодными и мокрыми. Я уже света белого не видела. Наконец, объявили нас.
    - « Песня французских докеров!» Исполняют….
    Мы с Анькой  на ватных ногах вышли на сцену, а когда развернулись лицом к залу, я поняла, что у меня перед глазами всё плывёт. Зал весело шумел, концерт уже явно поднадоел, девчонки перешёптывались, и сотни глаз, как мне казалось, с иронией  смотрели на нас. Нина Михайловна села за рояль, зазвучали первые аккорды.
     - Мы песню мира поём. Её любой французский докер знает… – нараспев, но почему-то очень тихо сообщили мы с Анькой залу. Зал насторожился, а потом начал хихикать. Кто-то захлопал. Кто-то что-то выкрикнул. И я поняла: наступила катастрофа. Поняла, что не только я сама не могу петь, ибо что-то произошло с моим голосом, но и у Анюты он тоже  куда-то исчез. А музыка звучит.  Краем глаза вижу, как Нина Михайловна  взглядом и всем лицом пытается нас подбодрить.  Значит,  петь, хоть умри,  нужно. Смешки  же из зала становились всё громче.
  -  На пакт войны народ наложит вето - умирая от ужаса, шептали мы с Анькой. Зал уже откровенно ржал. Мне было страшно, очень одиноко и  хотелось плакать.  Наверное, наши с Анютой  растерянные лица выражали именно эти чувства, потому что дальше  произошло то, что произошло: из кучки девчонок – переростков,  из этого веселящегося скопища пятиклассниц вдруг стремительно поднялась, выросла динноногая фигура Тамары Бурыгиной.
     - Эй, ну кто же так поёт? – возмущенно и весело крикнула она, перекрывая своим голосом наше пение, и, наступая на ноги девчонок,  рванулась на сцену. Мы с Анькой  обреченно замолчали. Я взглянула на Нину Михайловну, которая тоже перестала играть. Она бровями и кивком головы  дала нам команду «идите», и мы с Анютой торопливо под общее, очень обидное хихиканье вернулись на свои места.  Умирая от стыда, я ревниво, не отрывая глаз, следила за  бегущей к сцене Тамаркой Бурыгиной и неожиданно всё же поймала  себя на возникшем в моей поверженной душе остром любопытстве, а что сейчас произойдет? Я-то знала, как Томка может петь…
  Тамара  же, проигнорировав ступеньки,  легко вспрыгнула на сцену, повернулась  к  Нине Михайловне и громко скомандовала:
      - Давайте с начала!
     Я  подумала, что директор её  сейчас прогонит, что учительница музыки не станет ей подчиняться. Но ничего такого не произошло, только в зале  вдруг наступила абсолютная тишина. Сотня девчачьих лиц была устремлена на сцену, где стояла, вдохновенно и вызывающе улыбаясь, известная на всю школу хулиганка Тамара Бурыгина.
      И вновь зазвучали вступительные аккорды. А со сцены  неистовой волной  рванулся  нам навстречу  невероятной силы томкин голос:
     - Мы песню ми-и-ира поём! Её любо-ой французский докер зна-а-ает!...
     Музыка и мощный голос заполнили, казалось,  всё школьное пространство. Даже Нина Михайловна заиграла громче.  И песне было явно тесно в стенах зала. Так и хотелось их раздвинуть!  Казалось, что  Тамару слышат даже на улице: с такой невероятной экспрессией, с таким победным торжеством, с таким азартом пела эта девочка, вздёрнув свой худой кулак куда-то  вверх и в такт размахивая им.  Копна кудряшек на её  голове
ходила ходуном, двигалась, жила. Глаза Тамары сияли.  Весь зал, все пятиклассники, все учителя – её недруги были сейчас в её руках, в её власти.  Тишина стояла почти абсолютная. Замерла директор, стоя у стены, заложив руки за спину, с  каким-то удивлением и улыбкой глядя на Тамару. А та «шла в бой», яростно призывая нас всех вместе с докерами бороться против войны.  Её голос гремел «словно гром». Электризовал. Колдовал. Гипнотизировал.
     - Мы не пропустим военные грузы!
       Долой войну! Везите смерть назад! – звенел голос Тамары. «Долой войну» - она не спела, а прокричала, как на митинге: громко, гневно, разрубая кулаком воздух.
     - Глядите зорче, сторонники мира!
       Свою судьбу решает сам народ !..
   И кто-то в зале уже подпевал ей. В такт песне хлопали в ладоши учителя, и зал присоединился к ним. Лицо Тамары горело,  её голос  неоспоримо  властвовал над залом, над публикой. И это был настоящий триумф, звёздный час юной певицы Тамары Бурыгиной! А когда наконец был пропет последний куплет и повторен со всем залом припев «Мы песню мира поём»…, Тамара сама себе утвердительно мотнула головой и легко спрыгнула со сцены, довольная и счастливая. Проходя мимо меня,  громко и весело сказала:
     - Вот как нужно петь ТАКИЕ песни!
      Её победа была неоспорима. Зал кричал, грохотал аплодисментами. Улыбались учителя. Празднование Международной солидарности явно удалось. А я  испытывала и в эти минуты и много позже  два очень сильных чувства: восхищение Тамарой и собственный  немыслимый позор, которому не было предела! Он был, по моему представлению,  просто  планетарного масштаба…
… Через пару недель учебный год  закончился, и Бурыгина, кое-как сдав экзамены, навсегда покинула нашу школу. Я не знаю, как сложилась её жизнь, кем она стала. Но много лет спустя, впервые услышав неподражаемую, экспрессивную  Мирей Матье, я почему-то невольно вспомнила Тамару. Её необычной силы и красоты голос.
По-моему, она пела также. А может быть, лучше….