Цитаты 4

Лето 2016 года

С:  Макс Фрай
 «Энциклопедия мифов. Том 1. А – К»

«Сон – самый общедоступный опыт небытия, но мало кому достает мужества признать эти путешествия на изнанку мира не менее важной частью жизни, чем бодрствование. (В самом деле, не странно ли, что всем без исключения необходимо ежедневно отлучаться из обитаемой реальности в какое-то иное пространство, но при этом каждый спешит пренебрежительно заверить остальных, что отлучки эти не имеют никакого значения, а сновидения бессмысленны и брать их в расчет – глупость, если не безумие?)»

«И есть три вещи, о которых не следует говорить ни при каких обстоятельствах, даже тем, кто уверен, будто времени впереди хоть отбавляй: любовь, свобода и чужая глупость».

«О любви следует молчать, поскольку скудный набор слов, предназначенных для ее описания, изношен до дыр задолго до гибели динозавров, и теперь эти вербальные лохмотья способны лишь испортить впечатление, если не вовсе его загубить».

«О свободе говорить и вовсе бессмысленно: никто толком не знает, что это такое, но всякий рад представиться крупным специалистом по данному вопросу. Среди любителей порассуждать на эту тему я не встречал ни единой души, имеющей хотя бы смутное представление о предмете разговора. Кто знает – молчит, пряча жуткое свое сокровище на самом дне глазных колодцев».

«Есть вещи, которые почему-то не выговариваются на публике, даже наедине с единственным человеком – не выговариваются, и все тут!»

«Самые замечательные поступки всегда совершают не «зачем-то» и не «для чего-то», а просто так…».

«И не бывает «непосвященных». Рождение человека – само по себе обряд посвящения. Всякий, кто однажды родился, уже избран и посвящен, а потому способен на все».

«Каждый сам формирует для себя папки с грифами «Возможное» и «Невозможное» и сортирует действительность в соответствии с собственными представлениями о естественном ходе вещей…».

«…самым важным и трудным вещам на свете каждый учится сам…»

«Если хоть на миг предположить, что относиться ко всему, что я услышал от Франка, следует серьезно, то плохи мои дела».

«Впервые я вынужден признать, что ее присутствия в моих снах все же недостаточно для полного счастья. Мне бы наяву ее обнять, запах вдохнуть, пальчики тонкие, один за другим, губами согреть, хоть на полчаса остаться с нею вдвоем в этой комнате, потому что я уже начал забывать значение этого дивного слова: «вдвоем»».

«Себя трудно любить, но легко оправдывать».

Я:  Чтение – всего лишь хитроумный способ убивать время. Искусство сновидения для ленивых, наркотик для осторожных, приключение для трусливых; я сам запойный читатель, я знаю, о чем говорю.

Эти двое не могут прожить друг без друга и дня, но никогда не окажутся в одной постели; даже прикосновения рук строго дозированы: не более двух случайных в день и еще одно намеренное раз в месяц, непременно в полнолуние. Оба полагают, что любовная связь – бросовый товар, а сердечная дружба с привкусом тайной, безнадежной, полудетской влюбленности – единственное сокровище...

Теория моя, по счастью, оригинальнее прочих. Она гласит, что людям не следует сближаться в мелочах, если они хотят оставаться близкими по большому счету. Все еще понятно?
Снова киваю. Как ни странно, мне действительно понятно. Я сам не раз до чего-то в таком роде додумывался. И, ясное дело, никто из окружающих меня не понимал. Поначалу я по этому поводу стенал и жаловался, как это у нас, вступающих в жизнь отроков, принято, а потом благоразумно заключил, что отсутствие взаимопонимания с вышеупомянутыми окружающими – это, вероятно, такой специальный сертификат душевного качества: пока вас никто не понимает, можете быть уверены, что вы на более-менее правильном пути.

Я и правда хочу быть (или хотя бы слыть) пижоном, поскольку в глубине души уверен, что отчаянное, упрямое сопротивление миру – это и есть пижонство, самая редкая и благородная его разновидность. Возможно, самая опасная, но единственная сулящая надежду. Можно перевернуть мир, не имея даже пресловутой «точки опоры», – из чистого пижонства.

Воскресные утра ненавидел, не умея объяснить почему. Теперь могу, пожалуй. Воскресное утро, солнышко, сулит свободу, которой невозможно воспользоваться… Нет, даже не так. Оно обещает свободу, которой вовсе нет. Свободу, которая на самом деле является всего лишь короткой передышкой. Воскресное утро куда более лживо, чем утро любого другого дня недели. Планам, рожденным при свете воскресного утра, не суждено осуществиться. Скажу больше: в детстве я обнаружил, что воскресенье гораздо короче любого буднего дня. Это противоречит законам природы, однако это так. В воскресенье бег времени ощутим почти физически. Оно уходит, удержать его невозможно, как невозможно удержать в руках ветер…

Общеизвестно ведь, что заниматься чужими делами много проще, чем собственными, поэтому все, включенные в порочный круг неустанной озабоченности друг другом, вполне довольны и менять тут ничего не собираются.

Есть дни, приближающие нас к смерти, и есть просто дни жизни – те, что были прожиты исключительно ради собственного удовольствия, а значит – вне времени. Первых, как водится, много (почти все); вторые… ну, случаются порой.

Перемена мест казалась обязательным и необходимым условием полноты бытия. Машу ужасала мысль о том, что некоторые люди рождаются, живут, ходят в школу, а потом на работу, женятся, рожают детей, выгуливают внуков и наконец умирают – не то что в одном городе, а даже в одном и том же микрорайоне. Когда она пробовала примерить на себя такую судьбу, у нее в глазах темнело от ужаса.

Вселенная – живое существо, и, как всякое живое существо, она нуждается в постоянном обмене веществ, то есть – в некоем непрерывном внутреннем движении. Свет – это кровь вселенной, и потому он всегда течет, движется с огромной, по нашим меркам, скоростью; так что с кровообращением у этой девочки, надо думать, все в порядке… Но есть и другие жизненно важные вещества, не так ли? Планеты, где обитают живые существа, можно сравнить с железами внутренней секреции, а нас – с микрочастицами, из которых составлены сложные формулы гормонов: сам по себе никто не имеет решающего значения, но и обойтись без нас тоже нельзя. Выходит, всякий человек рожден именно для того, чтобы перемещаться с места на место. Мы должны путешествовать, иной миссии у нас попросту нет. Идеальный вариант – сновать между мирами, но на худой конец сойдет и беспорядочная беготня по одной-единственной планете.

Получается, оседлые граждане зря жрут свой хлеб? От них вселенной никакой пользы, сплошные убытки?
Правильно. Твои предки смутно чувствовали, как обстоят дела, и честно старались исполнить свой долг. Их путешествия были несовершенны: обычные бытовые метания по свету, с горы на гору, с хутора на хутор, от моря к морю, из одной неустроенной страны в другую – только-то! Как и их оседлые соплеменники, они не смогли ускользнуть от смерти. Медленно старели и угасали с тоскливым недоумением в глазах: почему, почему же ничего не получилось? Почему не сбылось некое невнятное, но соблазнительное обещание, не раз звучавшее в младенческих снах? И почему, черт побери, так тоскливо и одиноко, хотя вокруг столпились сытые, добротно одетые дети и румяные внуки, и даже строгие соседи давно уже вынесли вердикт: жизнь твоя удалась на славу, – почему? Никому из них так и не довелось узнать, что, кроме этого, есть еще множество удивительных миров.

Текст, который никто не читает, постепенно теряет силу, кем бы он ни был написан.

Отупел я от краткого курса прикладной мистики.

В последний свой пражский вечер я отправился на берег Влтавы и, укрывшись от сторонних глаз в светлом сумраке ивовых ветвей, подписал мирный договор с судьбой. Она взяла на себя обязательство ни при каких условиях не возвращать меня в тесную тюремную камеру повседневного существования. Я же, в свою очередь, пообещал не ныть, не жаловаться, не сожалеть о безмятежном и относительно безопасном, но скучном прошлом. И вообще начать новую жизнь.

Я на собственном опыте убедился, что большинство женщин действительно созданы для любви (поклон гадалке Олле), только теперь я воспринимаю эту формулу не как сентиментальную банальность, а как печальный, в сущности, приговор. «Быть созданной для любви» – для женщины это означает всего лишь постоянную готовность обречь себя на тягостную, болезненную зависимость от другого человека – чуть ли не первого, кто под руку подвернется. Именно поэтому их и превращают в прислугу: в любом обществе, в любой культуре,


т.2

тысячи мелких деталей, из которых, собственно, и складывается картина всякого мира; разглядеть же ее полностью не удается, пожалуй, никому: каждый снимает сливки по своему вкусу.

Я сошел с ума? Наверняка, но это не беда: безумец вполне может выжить среди нормальных людей, если научится держать себя в руках и притворяться "своим". Изменница память пошла на уступки и теперь льстиво подсказывала, что я всю жизнь только этим и занимался: притворялся "своим" среди чужаков.

С.:   
 
«…Она не чуралась лжи,
охотно прощала ее другим и снисходительно позволяла себе, справедливо полагая,
что ложь делает жизнь зыбкой, как самодельные мостки над текущей водой, и
увлекательной, как прогулка по этим мосткам, а правда иногда становится
булавкой, на которой трепещет неосторожная бабочка».

«близорукий разум, дальнозоркое
сердце – обычное дело)».

«– Но это все равно
не то. Для дружбы тоже требуется некая телесная близость. Слова на экране
монитора – как-то слишком уж пресно. Тут все же в глаза смотреть надо, дыхание
слышать».

«Некоторые
разновидности нош нельзя перекладывать на чужие плечи. Некоторые дела следует
улаживать в одиночку. Некоторые страницы собственной биографии не положено
мусолить в присутствии посторонних. Так уж все устроено»

Я нашел 4 книгу Сказок старого Вильнюса. Дочитаю "Энциклопедию" и примусь за них...

Я:

Протягиваю руку помощи себе, безумному, сую спасительную конечность в бездну, которую люди, лишенные воображения, буднично именуют "будущим".
В отличие от тебя, я сейчас знаю, что расстаемся мы ненадолго. Вернее, мы вовсе не расстаемся.
Потому что кроме этой судьбы есть еще и другие, предназначенные для таких встреч, что по сравнению с ними наш московский роман - скучная, сентиментальная пьеска. Когда ты сам исчезнешь, ты поймешь, что я имела в виду. А ты непременно исчезнешь, иначе быть не может. Для того мы с тобой и родились, чтобы однажды исчезнуть.
Возможно все. Вообще все. И нужно иметь в виду, что любая, самая нелепая возможность однажды окажется единственной правдой.

И, в то же время, я откуда-то знал, что без нее мне не обойтись, что сам по себе я - лишний, необязательный фрагмент в картине мира, и в любой момент могу оказаться в мусорной корзине - за ненадобностью. Это была дурацкая, иррациональная уверенность, скорее инстинкт, чем плод размышлений. Знает ведь откуда-то перелетная птица, что должна каждую осень фигачить с севера на юг, за несколько тысяч километров от родного гнезда; ей, возможно, совершенно не хочется совершать тяжкий этот марш-бросок, но птица снимается с места и летит, потому что иначе - погибель.

 Быть живым очень страшно, правда? Быть живым - это значит содрогаться от невыразимого ужаса, вслепую метаться по темному коридору, кричать и не докричаться, ослабеть от слез и обнаружить, что слабому - легче, потому что настоящий ужас требует много, очень много сил.

К списку Екклесиаста хорошо бы добавить еще несколько пунктов.
Есть время гореть и время догорать, время быть и время существовать, время поднимать веки и время отверзать уста, время забывать слова и время к ним возвращаться.

Они-то, возможно, и свинствуют, но не твоего ума дело выставлять им оценки.

Со старыми друзьями после долгой разлуки нужно обходиться бережно, как с больными детьми.

Но все равно я чувствую себя грузной старой бабой. Бывает ведь и душевное ожирение, Макс. В этом смысле у меня пять сальных подбородков, и... и больше ничего!

"Жизнь" и "смерть" - категории нашего здешнего, человеческого бытия.

Содрогнулся, осознав, что никчемные пьянчужки нередко получаются из наилучшего человеческого материала, из великого обещания, которому не удалось сбыться. После этого, вероятно, включается программа самоистребления. Собственно, всякий человек саморазрушающаяся конструкция, просто у этих ребят она работает в интенсивном режиме.

Всякая настоящая тайна способна хранить себя совершенно самостоятельно. Тут важно вовремя отступить в сторону и не мешать реальности латать свежие прорехи. Она хорошая хозяйка, она справится
Глаза человеческие - распахнутые форточки, сквозь которые можно следить за обитателем временного жилья. Уж какой есть, такой есть, все без обмана.

Запертые подъезды и настежь распахнутые двери кафе по-прежнему кажутся мне сверкающими брызгами тайны, четко сформулированными вопросами о чем-то Самом Главном. Ответы - так представляется мне сейчас, - вряд ли когда-нибудь будут произнесены вслух.
И черт с ними: возможность спросить и остаться в живых кружит мне голову сама по себе.

Словно бы заглянул в глаза ребенка, заживо погребенного в фамильном склепе, среди урн с прахом нескольких тысяч поколений предков, которые, все как один, жили нелепо, неумело, недолго и умерли, как распоследние идиоты, так и не попробовав сделать первый настоящий вдох.

Нет иного предназначения у человека, кроме как странствовать между видимым и невидимым, сбывшимся и несбывшимся, осуществленным и недоосуществившимся.

Человеческое существо не имеет права на простоту. Простота действительно много хуже воровства, простота - это вооруженное ограбление самого себя. Фальсификация, симуляция жизни. Осквернение могилы из плоти, в которой покоится бессмертное существо.

Всякий рай - тюрьма для того, кто не может его покинуть.

Где мне знать ответы на ее вопросы? Мое дело маленькое: позаботиться о том, чтобы у ближних не пропал вкус их задавать.

Меня долго отучали от слова "зачем?" Теперь я постепенно начинаю понимать, что это, и правда, скверная постановка вопроса.

У меня, знаешь ли, хобби: постоянно находиться среди нормальных живых людей. Тоже, скажу тебе, непростая наука...

Рождение и смерть - почти тождественные события, два шага в сторону абсолютного одиночества. Или даже один семимильный шаг, который нам, созданиям от природы неуклюжим и медлительным, приходится совершать в два этапа.


 И атмосферу царящей там радости – подлинной, не вымученной, не фальшивой, потому что в фундаменте ее – глубокая, осознанная и очень спокойная печаль смертного существа, ненадолго остановившегося на краю бездны…

 Мельчайшие продукты конденсации отчаяния заблудившихся странников, утративших все, кроме способности постоянно пытаться вспомнить себя и не мочь. Никогда не мочь.


С.:  Макс Фрай
«Сказки старого Вильнюса IV»

«Никогда не умел конвертировать сны в слова; впрочем, этого никто толком не умеет. Бормочут какую-то утомительную бессвязную чушь. Раньше думал, это от недостаточной дисциплины ума и скудости лексикона, но на практике выяснилось, просто из-за драматического несовпадения логических систем и образных словарей сна и бодрствования. Сон следует пересказывать в другом сне, тогда все отлично получится».

«По крайней мере, так начинает казаться, когда побываешь во множестве разных городов и пытаешься понять, почему в одних, ничем особо не примечательных, был совершенно счастлив, в других чувствовал себя лишним, где-то ощущал себя капризным ребенком, на которого валятся незаслуженные подарки, а где-то как по лезвию ходил, хоть и не смог бы объяснить даже себе, в чем именно заключается опасность».

«Так часто бывает, стоит пожаловаться вслух, и драма съеживается до размера обычной житейской неприятности. А житейская неприятность с перепугу может и вовсе превратиться в забавный анекдот. Такова мистическая сила нытья».

«…на то и дана человеку свобода воли, чтобы практически ежесекундно делать этот выбор, естественный, как дыхание: было, не было? И если все-таки было, то что именно? И с кем оно было? Со мной? А кто это – «я»? И как поступить с этим опытом: запомнить? Заплакать? Забыть? Или жить теперь так, словно иначе вообще не бывает? Непростая работа, но в рай силком не затащишь».

«Мы чертим невидимые колдовские круги, случайно оказавшись внутри которых, всякий человек вдруг оказывается наедине с собой – таким, каков есть; многие, я знаю, считают такие места опасными и убегают оттуда, сломя голову, а потом годами обходят их стороной, но тут уж ничего не поделаешь».

««Господи, – думает Яна, – спасибо тебе, что мы есть. Вот такие невероятные придурки, на любые глупости готовые, чтобы утешить друг друга. Впрочем, на глупости мы готовы и просто так, без всякого дополнительного повода, и за это отдельное спасибо Тебе, очень здорово придумал».

«При этом наши ученые еще в незапамятные времена доказали, что чтение вымышленных историй могло бы принести огромную пользу, обогащая нас опытом, пережить который иначе нет никакой возможности».

«Однако жизнь, как известно, всегда опережает воображение. Что ж, ладно, по крайней мере, теперь понятно, как это бывает. Ну, то есть, условно понятно. Так почему-то часто говорят, окончательно перестав понимать что бы то ни было».

«Люди не то чтобы виноваты в таком положении дел. Это, скорей, их беда: слишком мало видят и слышат, почти ничего не чувствуют, слишком много думают о себе, слишком сильно тревожатся о своей безопасности, для них и правда невыносимо даже на миг допустить, что в мире есть явления и процессы, недоступные их восприятию. Все равно что добровольно признать существование вечного остро заточенного ножа всего в миллиметре от твоей сонной артерии – слишком похоже на правду, поэтому невыносимо, уберите, заткнитесь, исчезните, не возвращайтесь, я подумаю об этом потом, например, за секунду до смерти, когда терять будет нечего, а пока проваливайте со своим немыслимым неизреченным, не поддающимся объяснениям, ко всем чертям, в никуда».

Я:

в некоторых случаях «сейчас» – это и есть «никогда».

 Надо, чтобы ты захотел море, как…
– Как жить, – подсказываю я. – Любой ценой. Во что бы то ни стало. Что бы ни пришлось ради этого сделать, что бы ни понадобилось отдать.
– Точно, – кивает Нёхиси. – Как утопающий хочет вздохнуть – вот такой силы должно быть желание. Примерно.
– Ууууууууу, – огорченно подвывает ветер. – А вдруг у меня не получится?
– Получится, – говорю я. – Просто не забывай, что рожден, чтобы дуть в сторону моря. А когда ты не дуешь, тебя нет.

Если достаточно долго исполнять ритуал, который искренне считаешь бессмысленным, со временем начинаешь думать, что ритуал этот совершенно необходим. Потому что если уж я столько лет это делаю, значит, иначе никак нельзя. Знакома тебе такая логика?

«А у вас так бывает – будто вот-вот, сейчас, буквально секунду спустя, наконец-то проснетесь, или хотя бы просто вспомните, как засыпали, и кто вы на самом деле, и как все устроено, и по какой причине вы согласились смотреть этот длинный тягостный сон про всю вашу прежнюю жизнь, а может, не соглашались, а просто так влипли – бывает?

Мне снилось… не знаю точно, наверное все-таки война, я с другом, нас всего двое, врагов – не сотни даже, а тысячи, и ясно, что сейчас нас убьют, а мне совершенно не страшно, даже весело, потому что мы с другом вместе, а рядом с ним умирать – так же здорово, как все остальное, и я ни о чем не жалею, и ничего иного не хочу…

Впрочем, жаловаться вообще – грех. Даже когда у тебя нет ответа на вопрос: «Зачем я здесь?» И на другие, не менее важные: где я был вчера? Чем вообще занимался в последнее время? Что делал, чего хотел, о чем думал, с кем встречался и говорил? Кого любил, что считал смыслом? Был счастлив, или напротив, проклинал день знакомства своих родителей?

 Однако жизнь, как известно, всегда опережает воображение.

 И когда читал про ангелов-хранителей, примерно так и представлял себе их взаимодействие с людьми. Просто оказываются рядом, когда ты одинок и растерян. Просто приносят вкусный кофе, не забыв о сахаре. Просто разговаривают о том, что для тебя очень важно. И как-то внезапно выясняется, что уже вполне можно жить.
– Вообще-то для всего этого не требуется быть ангелом, – улыбнулась Таня. – Обычно с подобной работой отлично справляются друзья.
Ну, тоже правда.

Мой напарник считает, что с подобными новостями всегда лучше тянуть до последнего, потому что вполне может настать день, когда они перестанут быть правдой. Реальность все-таки пластична, далеко не всегда к нашей выгоде, но случаются и удачные совпадения…

После этого в голову всякого, кто вдохнет полной грудью, лезут шальные, вдохновенные мысли, ненадолго отменяющие привычный навязчивый страх перед всем, что хоть немного похоже на настоящую жизнь.

Чтобы шальные, как ты выражаешься, мысли застревали в головах надолго. Краткий миг вдохновенной отваги – очень уж мало. Слишком легко отмахнуться, сделать вид, будто ничего не случилось. Да вообще не заметить – это проще простого, сам когда-то вот так же упорно не замечал. До сих пор содрогаюсь, представляя, что так могло быть всю жизнь.

Мы чертим невидимые колдовские круги, случайно оказавшись внутри которых, всякий человек вдруг оказывается наедине с собой – таким, каков есть; многие, я знаю, считают такие места опасными и убегают оттуда, сломя голову, а потом годами обходят их стороной, но тут уж ничего не поделаешь. Не всякий дар может быть принят, но это не означает, что не следует ничего дарить.

Когда уверен, что возможность действовать, как считаешь нужным, сама по себе успех, вопрос о тщетности вообще не встает.

Невозможное – это просто то, чего с нами до сих пор не случалось.

Провести на маяк человека, который не видит его свет, невозможно. Что с ним ни делай, какими наркотиками ни накачивай, как ни усыпляй, а все равно не пройдет. Другая Сторона своих так легко не отдает.

Новая любовь не отменяет былую, а новая жизнь – утрату. Человеческое сердце гораздо больше, чем может показаться, в него помещается очень много народу 

потому что если книга, описывающая твои смутные потаенные ощущения – не чудо,
 то что же тогда оно.

«Если не знаешь, что делать дальше, просто выйди из дома, – говорила когда-то Наставница Хайя Омин. – Предоставь миру возможность дать тебе подсказку, помоги ему обрести язык, пока ты сидишь в четырех стенах, он нем поневоле».

Чувство комического – самая надежная защита от невыносимого ужаса небытия, ничего лучше пока не придумали,

 Ненавижу, когда говорят, будто я выдумал все, что люблю. Ненавижу, когда тычут в рожу здравым смыслом, как грязной тряпкой, в надежде, что затхлая вонь произведет на меня столь неизгладимое впечатление, что я сразу же, не сходя с места, признаю свое поражение и откажусь от борьбы.
И как же кстати порой оказывается такой скверный тяжелый характер – вот, например, сейчас.
Небытие питается жизнью, оно всегда голодно, эту ненасытную утробу ничем не заполнить; впрочем, у меня и нет цели успокоить его, накормив. Мне надо, чтобы оно убралось отсюда. Вон. Навсегда.

А быть настоящим мной – это и означает ни черта не бояться, как бы ни было страшно.


 С.:  Макс Фрай
«Большая телега»

«Марвежоль, мягко говоря,
не туристическая мекка, и слава богу, такая красота должна оставаться в
забвении, на радость редким знатокам и транзитным пассажирам, вроде меня».

«…всем телом ощущаю, как
понемногу овеществляется иллюзорная реальность, частью которой я был когда-то,
пока читал книжку».

«Перечитывал романы о нем,
как некоторые верующие Библию, – каждый день хотя бы несколько строчек, не
развлечения ради, а чтобы наполнить жизнь дополнительным смыслом, то есть
напомнить себе, что он, этот смысл, есть, даже когда не очевиден».

«Но я думаю, смысл – он
всегда внутри нас, а книги, которые мы читаем, это просто хитроумный крючок,
чтобы вытащить его на поверхность, и уж тут кому чем удобнее, с этой точки
зрения абсолютно все равно, что читать, лишь бы работало».



http://www.proza.ru/2020/01/14/758