12 Утраченное равновесие

Dolor animi multo gravior est, quam corporis*
 
В следующую ночь  я, переодетый в самые простые рубашку и штаны, трясся в повозке Алвару, сидя на соломе, под которой были спрятаны мои сундуки.
Рябой Алвару оказался немногословным деревенским малым. За восемь дней пути от Лиссабона до Порту мы лишь изредка обменивались короткими фразами и то, только если в этом была необходимость. Все остальное время я был предоставлен собственным мыслям.   

Когда мы выехали из шумного Порту, и вдали показались зеленые холмы, на одном из которых стояла наша усадьба, Алвару спросил:

– Так куда вам надобно, сеньор?

– В Серран.

Услышав это название, он вытаращил глаза и чуть было не выпустил из рук вожжи. Перекрестившись, он закричал:
– Нет, нет, нет! Куда угодно, сеньор, но только не туда!

– Это еще почему? – рассердился я.

– Там призрак.

– Что?

– Призрак, – убежденным тоном повторил он и, понизив голос, продолжил, – его, вернее, ее, много кто видел. Вся в белом и сама белая-белая, каждую ночь она спускается с холма, подходит к реке и плачет, плачет… Говорят, всякий, кто посмотрит ей в лицо, тотчас сходит с ума.

Я рассмеялся. Даже в детстве я не верил в привидения.
Алвару, как выяснилось, был на этот счет другого мнения. Ни в какую он не соглашался везти меня в Серран. Даже, когда я предложил ему еще несколько монет сверх того, что заплатил ему в Лиссабоне, он отказался:
– Ни за какое серебро, ни за какое золото! Простите, сеньор, но туда я не поеду.
Делать было нечего. Мы добрались одной деревушки, где был постоялый двор. Я велел Алвару остаться там и следить за моими сундуками, пока не приедут слуги, которых я пришлю.

– Как только передашь моим людям все вещи – получишь назад своего мула, – сказал я упрямому погонщику и верхом поехал в Серран, до которого оставалось несколько миль пути. При себе у меня были мешочек с золотом, кошель и нотные тетради Анны, которые я забрал из особняка де Менезеш, зная, как важна для кузины ее музыка.   

Когда вдалеке показались очертания ворот Серрана, я спешился и пошел к дому по прямой дороге. Прохладный вечерний ветер колыхал листья деревьев, словно приветствовавших меня своим шумом. «Как же выросли наши дубы за эти три года!» – думал я, глядя на высокие стволы и густые кроны. Затем мой взгляд переместился на видневшийся за деревьями склон холма, и тогда я заметил силуэт человека, который тоже поднимался к усадьбе, но не по дороге, а по тропинке, ведущей к дому от реки. По размеренному стуку его деревянных башмаков я догадался, что это отец, и тотчас ускорил шаг. Вскоре мы встретились.

– Паулу! – вскрикнул он, выронив из рук удочку и корзину с рыбой. Он поспешил ко мне и крепко прижал меня к груди. Я почувствовал, как быстро бьется его сердце. Выпустив меня из объятий, отец положил руки мне на плечи и, глядя на меня, сказал с улыбкой: «Дождались!» Ветер трепал его коротко подстриженные волосы, теперь совсем седые.

Через сад мы пошли к дому. Отец рассказывал мне о событиях, произошедших в Серране за последние месяцы. Одно из них было грустным – в конце ноября прошлого года скоропостижно умерла моя бабушка Мария…

Услышав шаги отца в прихожей, навстречу нам вышел Мигел.
– Отец! Как улов? – спросил он, а потом, увидев меня, закричал: Брат! Брат!
Смотря на него, я заметил, что он очень изменился: из юноши-подростка Мигел превратился в крепкого мужчину.

Вскоре вокруг меня собрались все, кто ждал отца к ужину. Матушка, теперь совсем маленькая и худенькая, увидев меня, расплакалась. Тереза, чье лицо показалось мне еще более серьезным, чем прежде, сначала подала мне руку, а потом по-дружески обняла. Ее родители, старики де Орта, были мне очень рады. Должно быть, они надеялись, что однажды, так же как я вернулся в отчий дом, к ним возвратится их сын Андре.


– А где же Анна? – спросил я, когда мы расселись за столом. 

– Анна уже спит. Она легла пораньше, потому что ей нездоровится, – ответила Тереза. – Сегодня ее лучше не беспокоить.

– Да уж, её вообще лучше не беспокоить, – сказал отец, в чьем голосе нельзя было не заметить недовольства.
На некоторое время наш разговор прервался. Затем матушка спросила меня о Педру.

– Он остался в Бразилии. Там теперь большое хозяйство, оно требует внимания.
Услышав эти слова, отец обратил на меня взгляд, в котором читалось удивление и вместе с тем интерес. Я понял, что к разговору о бразильском поместье нам еще предстояло вернуться.

Тереза и Мигел забросали меня вопросами о природе Бразилии.

– Это правда, что в Рио-де-Жанейро прямо на улицах можно увидеть больших попугаев? – спросила Тереза.

– Правда, – ответил я, вспоминая свой первый день в Бразилии…

На следующее утро кузина так и не вышла.

– С тех пор, как мы переехали в Серран, Анна почти никогда не покидает своей комнаты, – объяснила мне Тереза. – Она очень слаба.

– Я должен ее навестить!

– Пойдемте, думаю, она уже проснулась. Хотя этой ночью бедняжка опять плохо спала.

Вход в комнату, где теперь жила кузина, был занавешен плотной портьерой. Как я узнал от Терезы, Анна после землетрясения боялась замкнутых пространств и поэтому попросила, чтобы дверь сняли.

Откинув голубую ткань портьеры, Тереза переступила порог комнаты, я последовал за ней. Прикрыв глаза, Анна полулежала в постели на высоких подушках. Она была очень бледна, казалось, ее лицо лишилось красок, а кожа сделалась прозрачной. Контуры ее тела едва проглядывались под одеялом. Рядом с кроватью сидела Зизи, словно оберегавшая полусон Анны. В ногах у кузины, свернувшись клубком, лежал маленький Марко. На тумбочке у изголовья стоял деревянный поднос с завтраком, к которому Анна не притрагивалась. Ставни на окнах были закрыты. Сквозь них едва пробивались лучи солнечного света. В комнате было очень тихо.

– Доброе утро, Анна! Посмотри, кто к тебе пришел, – негромко сказала Тереза.
Анна медленно подняла ресницы и посмотрела на меня пустым взглядом холодных, точно угасших глаз, напоминавших безжизненное пепельное небо.

– Паулу? Это ты? – шепотом спросила она.


– Да, моя птичка.

– Я думала, ты в Бразилии…

Она опустила ресницы и тяжело вздохнула.

– Анна, я привез твои ноты.

Кузина снова посмотрела на меня опустевшими глазами:

– Ах, Паулу… это все в прошлом…
Каждое произнесенное слово стоило ей огромных усилий. Чувствуя это и не желая утомлять ее своим присутствием, я вышел из комнаты.

Позднее в тот день Зизи обратилась ко мне со словами:

– Сеньор Паулу, прошу вас, не сердитесь на Анну ...

– Что вы, Зизи? Я нисколько не сержусь. Но ее состояние меня очень беспокоит.

– Да, сеньор Паулу. Я тоже волнуюсь за нашу Анинью… Бедняжка очень-очень больна. В Лиссабоне она думала, что умерла. Все звала отца и мать, хотела их найти. Потом, уже в Серране, ей стало немного лучше. Анинья больше не считает себя мертвой. Вот только теперь ее мучают другие мысли. Она уверена, что несчастье, которое случилось с Лиссабоном – это кара небесная, посланная на всех горожан, потому что они прогневили Господа своими грехами. Бедняжка считает, что она тоже виновата, притом больше других. Говорит, на ней такой тяжелый грех, что ее ждет наказание еще более страшное, чем смерть от землетрясения. Мы ей объясняли много раз, что никакого страшного греха на ней нет. Анинья всегда хотела всем только добра. За всю жизнь она никому ничего дурного не делала. Никого не обидела. Бедняжка нас будто не слышит… Все говорит, что она не соблюдает данных перед Богом клятв, и что ей не искупить греха. Откуда только у нее такие мысли? Бедная наша Анинья! Дай ей Бог здоровья!

В том, что Анна действительно серьезно больна, я окончательно убедился спустя несколько дней. Поздно ночью отец и я возвращались с дальних виноградников. Мы уже подъехали к дому, когда вдруг в свете Луны я увидел маленькую белую фигурку, которая медленно спускалась к реке. Она двигалась так легко, что казалось, будто она парит по воздуху. Среди густого тумана она была похожа на призрак. Невольно я вздрогнул. Отец только усмехнулся: «А вот и наша Анна! Всю округу уже перепугала!»

Теперь я понял, какого призрака боялся Алвару. Я хотел спешиться и пойти за Анной, но отец запретил мне: «Это не первая ее ночная прогулка! Она вернется сама…» Все равно я не мог заснуть, пока не услышал, что кузина пришла в дом.       

Как помочь Анне, как излечить ее болезнь – я не знал. Врачи настаивали на том, что ей нужно соблюдать полный покой, чтобы восстановить нарушенное равновесие гуморов. Иногда ей делали кровопускание. Такое лечение нисколько не помогало. Целые дни кузина проводила точно в забытьи, она почти ничего не ела и все больше слабела. Слезы и тревоги забирали ее последние силы. Ночами ее мучили кошмары или бессонница. Когда я спросил ее, почему она ходит к реке по ночам, Анна ответила: «Хочу уйти от себя. Жаль, что это невозможно». Я понимал, что, если так будет продолжаться, ее жизнь угаснет.

Решение подсказал отец. Однажды, в очередной раз услышав слова Терезы о том, что Анне предписан покой, он рассердился:

– А я считаю, что ей давно пора перестать лежать в постели! Надо заняться делом!

– Отец! – воскликнул я. – Анна больна...

Он бросил на меня сердитый взгляд, порывисто встал из-за стола и, хлопнув дверью, вышел на улицу. 
Тогда его слова показались мне резкими и даже жестокими. «Прежде чем приниматься за дела, кузине надо поправить здоровье», – мысленно возражал я отцу. И все же позднее я понял, что его советы были справедливы. Бездействие не только не приносило Анне пользы, но было ей крайне вредно. Почти не покидая своей комнаты и проводя все время наедине с собственными мыслями, она все больше уходила в себя, погружаясь в свои тревоги, которые затягивали ее, как зыбучие пески.

«Перестать думать о том, что ее пугает, она сможет, если ее дни будут наполнены  разнообразными занятиями», – подумал я и вскоре поделился этой мыслью с Терезой и Мигелом. И она, и он меня поддержали. Мы решили, что вместе поможем Анне преодолеть тревоги и восстановить силы.

Сама Анна не сразу согласилась выйти из комнаты, в которой пряталась ото всего мира и от собственной жизни. Но все же одним ясным летним утром Тереза и я уговорили ее пойти на прогулку. Теплые солнечные лучи впервые за долгие месяцы коснулись ее кожи. Впрочем, выполняя просьбу Анны, Зизи раскрыла над ней небольшой зонт, и тогда личико кузины спряталось в тени. Рядом с нами, весело виляя хвостом, по высокой зеленой траве бегал Марко.

Маленькими ножницами срезая бутоны роз, Тереза аккуратно клала их в корзинку, которую держал Мигел. Собрать цветы нас попросила матушка. Каждое лето она засушивала розы, чтобы зимой украсить ими рождественский вертеп.

Неудачно взявшись за тонкий стебель, Тереза укололась острым шипом.

– Ай! – воскликнула она, одергивая руку. Маленькая капелька крови появилась у нее на коже.

– Что случилось? Все в порядке? – взволнованно спросил Мигел. 

– Ничего страшного, – улыбнулась ему Тереза, – слегка уколола палец.

– Позвольте, – сказал он, и Тереза показала ему пораненную руку.
Достав кружевной платок, Мигел перевязал ранку.

– Благодарю. Только как теперь собирать розы? – растерянно спросила Тереза.

– Анна, вы не хотите нам немного помочь? – предложил Мигел.
Кузина согласилась. Домой мы вернулись с целой корзинкой душистых цветов. Нашу недолгую прогулку мы все считали первым шагом к выздоровлению Анны. Особенно радовалась Зизи.

Днем, встретив меня по пути на кухню, куда она шла, чтобы приготовить куриный суп, который Анна попросила на обед, Зизи сказала: «Как хорошо, что наша Анинья, наконец, хоть немножко погуляла! И зачем только врачи велели прятать ее от свежего воздуха и от солнца?»

С тех пор жизнь Анны стала меняться, точнее, Анна начала возвращаться к жизни. Если прежде все ее время было заполнено страхами и печалями, теперь у нее появлялось все больше дел, не позволявших ей придаваться тоске.

По утрам после завтрака Анна в сопровождении Зизи гуляла с Марко.

В самую жару – оставалась дома. Читала и обсуждала со мной книги, которые по моему распоряжению Грегорио прислал из особняка де Менезеш. Отвечала на письма, которые писала ей из загородного имения ее давняя знакомая Мариана де Фигейра. Иногда делала гербарии, чему ее научила сеньора Жуакина де Орта.

Около трех вместе с нами кузина обедала. У Зизи больше не было необходимости приносить ей обед в комнату. Теперь Анна не избегала нашего общества. Только просила, чтобы дверь в столовую оставляли открытой, когда она появляется там.
Затем вместе с Терезой Анна вышивала, сидя напротив окна, через которое в комнату лился солнечный свет, или в беседке, увитой пышным плющом. За рукоделием девушки всегда умиротворенно беседовали.

В шесть, снова следуя своей прежней привычке, Анна пила чай.
После чаепития Тереза, Мигел и я водили ее в сад или на огород. Каждый день кузина выполняла несложные поручения, которые давал ей Мигел: поливала из маленькой леечки грядку с душистыми травами, собирала корзиночку абрикосов или слив.   

Бывало, вчетвером мы катались на лодке и кормили уток. А однажды, уже осенью, поехали на виноградник. Анна не только посмотрела, как растет виноград, но и срезала несколько спелых гроздей.      

После вечерней прогулки и ужина кузина играла со мной в шахматы, совсем как в те времена, когда мы жили в Коимбре.

Мы все замечали, что к Анне постепенно возвращаются силы. У нее снова появился аппетит, хотя в еде, как и до болезни, она была очень умеренна и избирательна. По ночам Анна больше не блуждала, пусть даже спала беспокойно.

Иногда тоска вновь охватывала ее, но все же не вызывала в ней безучастного равнодушия, как раньше. Учитывая природную склонность Анны к меланхолии, мы полагали, что она идет на поправку. Ее телесные соки приходили в равновесие – в этом у нас не возникало сомнений. Вот только равновесие душевное, даже такое шаткое, каким кузина обладала, когда была здорова, не наступало. Об этом я догадывался, потому что Анна не вспоминала о музыке. Я надеялся, что утраченное равновесие восстановится, и думал, что для этого просто нужно больше времени.

* Душевная боль намного сильнее телесной (лат.)