13 Причины и следствия

Sublata causa tollitur effectus*
 
Двадцать первого ноября, в Праздник Введения Девы Марии во Храм, мы всей семьей поехали на утреннюю службу. 

После лиссабонской катастрофы это был первый раз, когда Анна выбралась из нашего миньотского поместья. В теплой накидке, обшитой мехом, она сидела в экипаже рядом с Терезой и Зизи. Напротив них разместились супруги де Орта. Наш отец настоял на том, что поедет в повозке. Его примеру последовали остальные Гомеши: матушка, Мигел и я.
Во время пути Мигел не сводил глаз с опережавшего нас экипажа. Когда наша повозка поравнялась с ним, Тереза, выглянув в окно, улыбнулась моему брату. В ответ он помахал ей рукой. Его щеки покрылись румянцем – не то от утренней прохлады, не то от волнения.
Вскоре мы остановились около церкви, той, где когда-то служил Педру.

Так совпало, что, как только мы расселись по узким дубовым скамьям, началась служба. Только тогда я понял, как давно не был в храме. В последний раз я слушал воскресную службу еще в Рио, за несколько дней до того, как поднялся на борт корабля.
Все время, пока кузина болела, я не покидал Серрана. Падре Франсишку Шавьер   исповедовал и причащал меня на дому. С начала болезни Анны он навещал нас каждую неделю. Падре очень хорошо знал нашу семью – когда-то он венчал моих родителей. Теперь, в 1756, ему было уже за восемьдесят. Однако, сухощавый и крепкий, выглядел он намного моложе своих лет. Своей внешностью и внутренней силой он напоминал мне стройный высокий кедр, которому не страшны никакие ветра.

После службы падре Франсишку Шавьер подошел к нам. Поговорив с моими родителями, он обратился к Анне:

– Отрадно видеть вас в храме. Как ваше самочувствие?

– Благодарю вас, святой отец. Мне уже намного лучше…

– Я молился за вас, дитя мое.

Затем падре заговорил со мной, спрашивая, все ли у меня благополучно. Поблагодарив его за участие, я сказал, что теперь у нас все хорошо.

– А как ваш брат? Не получали новых писем? – поинтересовался он затем. Ему всегда была небезразлична судьба его учеников, тем более Педру, много лет служившего с ним в одной церкви.

– Пока нет, но с начала месяца, когда мы получили от него первое письмо из Бразилии, прошло еще очень мало времени.

– Когда он напишет вам снова, обязательно расскажите мне, как обстоят его дела.

– Конечно, святой отец. 

Поговорив еще немного с падре Франсишку Шавьером, мы все пошли на могилу бабушки Марии. Рядом с каменным крестом матушка положила несколько поздних роз, привезенных из Серрана.

Когда мы возвращались к экипажу и повозке, Анна задержалась у церковных ворот, рядом с которыми стояла нищая старушка. Кузина дала ей милостыню. Старушка в благодарность пожелала ей всех благ, перекрестила ее дрожащей рукой, а затем протянула ей несколько желтых, как осенние листья, бумажек, которые кузина тотчас спрятала под накидкой.

– Поедем, Анна! Нас ждут, – мягко сказал я, видя, что отец и мать уже сели в повозку.

– Да, да …– ответила Анна хрустальным голосом, услышав который, стоявшая рядом Зизи широко улыбнулась, отчего ее круглое доброе лицо стало еще круглее и еще добрее. 

Домой мы вернулись к обеду. На пороге звонким лаем нас встретил Марко, за несколько часов успевший соскучиться по своей хозяйке. Анна взяла его на руки и ласково погладила по голове, говоря:

– Сейчас я пообедаю, немножко отдохну, а вечером обязательно возьму тебя на долгую прогулку!

– Позволишь составить тебе компанию? – спросил я кузину.

– Конечно, – Анна едва заметно улыбнулась.

Терезу и Мигела долго уговаривать не пришлось. Мы договорились, что, как обычно, вчетвером пойдем в сад после чая.

Зизи уже все приготовила для чаепития. Стрелки часов вытянулись в одну линию, разделяя циферблат на две половины – было шесть, но Анна к нам не выходила. Меня это очень насторожило – я знал, насколько кузина пунктуальна. К тому же обыкновенно своим привычкам она не изменяла.

– Должно быть, наша Анна сегодня немного устала и задремала после обеда, – убеждал меня Мигел, но я отчего-то не переставал волноваться.

– Паулу, почему бы нам ее не проведать? – наконец, предложила Тереза.

Когда мы вдвоем зашли к Анне, она сидела за столиком напротив окна. Пристальным взглядом она смотрела на лежавшие перед ней листки – те, которые немногим ранее дала ей нищая.

– Все верно…все верно…– шептала Анна, повторяя эти слова, как завороженная, и словно не замечая нас.

– Что верно? – осторожно спросила Тереза.

Услышав звук ее голоса, Анна вздрогнула и испуганными глазами посмотрела на нас.

– Мы тоже виноваты, – сказала она негромко, а затем закричала. – Мы все виноваты! А я и ты – резким жестом тонкой руки она указала сначала на себя, а потом на меня – особенно!         

Пораженная, Тереза не могла произнести ни слова. Услышав крики Анны, в комнату вбежала Зизи.

– Анна, успокойся, ты ни в чем не виновата, – сказал я, не понимая, что происходит.

– Успокоиться?! – в ее больших пепельно-серых глазах зажглась искра страха. – Как я могу успокоиться, если нас всех ждет неизбежная кара?!

– Анна, что ты говоришь?

– Правду, Паулу! Правду! – закричала она, ударяя сжатыми кулачками по столу. Большие слезы покатились по ее щекам. – Мы избежали смерти в Лиссабоне, потому что нас ждет еще более страшная кара!
Рыдания душили ее.

– Анна... – я сделал шаг навстречу к ней, желая ее успокоить.

– Не подходи ко мне! Нет! – крикнула она, прижимаясь спиной к спинке стула.

– Сеньор Паулу, простите, но будет лучше, если сейчас вы на время нас оставите… – сказала Зизи.

Я вышел из комнаты. Из-за плотной портьеры слышались рыдания Анны, а также голоса Терезы и Зизи, успокаивавших ее.

Позднее Тереза объяснила мне, что злополучные листки были страницами из брошюры некого Габриэла Малагриды, принадлежавшего к ордену иезуитов. В брошюре объяснялось, чем было вызвано лиссабонское землетрясение.

– Одна фраза запомнилась мне особенно хорошо: «нет иной причины землетрясений, кроме как гнев Божий», – сказала Тереза, цитируя автора брошюры, а потом добавила. – Должно быть, развивая эту мысль, Анна додумала все остальное...

Начиная со следующего дня, кузина не вставал с постели. Казалось, нервный припадок за один вечер отнял у нее все силы, накопленные за последние месяцы. 

Врач вновь появился в нашем доме. Он осмотрел Анну, расспросил меня о течении ее болезни, а затем, тяжело вздохнув, высказал свое мнение:

– Неудивительно, что больной стало хуже! Все лето вы подрывали её здоровье, водя её на прогулки и тем самым нарушая ее покой, от которого зависит равновесие гуморов!

– Позвольте, – возразил я. – Прогулки, напротив, пошли Анне на пользу. 

Тереза и Мигел подтвердили мои слова.

Врач, будто не слыша нас, стоял на своем:
– Если признаки улучшения и наблюдались, оно было мнимым. Истинное выздоровление возможно, только если сеньора Анна будет соблюдать постельный режим. Особенно теперь, после такого тяжелого кризиса. – Неодобрительно смотря на меня, он продолжил, – Разве можно было, не посоветовавшись с врачом, вывозить больную из усадьбы? Тем более, осенью, когда равновесие гуморов крайне неустойчиво!

В этом духе он говорил еще долго, настаивая на том, что Анну спасет только полный покой. Я же был уверен, что это ее погубит.

Анна снова погрузилась в полусон. Снова пряталась в тишине своей комнаты. Снова отказывалась от жизни. Ее мир теперь ограничивался стенами спальни и синей портьерой, занавешивавшей вход. К себе она никого не впускала, кроме Терезы и Зизи.

Однажды вечером, как всегда рассказывая мне о том, как себя чувствует Анна, и как прошел ее день, Тереза вновь упомянула брошюру Малагриды, с которой моя кузина не расставалась.

– Бедная наша Анна! – добавила Тереза. – Ах, если бы эта брошюра не оказалась у нее в руках, она не вспоминала бы о прошлых страхах!

Думая над этой фразой, я понял, в чем была наша ошибка. Наполняя дни Анны разными занятиями, мы только отвлекали ее от тревог, но не предпринимали ничего, чтобы устранить их глубинных причин. Анна действительно меньше задумывалась над тем, что ее пугает, но ее страхи не рассеялись, они затаились у нее в душе. Подобно углям они незаметно тлели, чтобы потом вновь вспыхнуть, точно разрушительное пламя.

Я продолжал размышления, словно разматывал клубок ниток. Больше всего кузина боится наказания, которое, как ей кажется, неминуемо ждет нас всех, потому что мы грешны. Об этом ее страхе мне еще весной говорила Зизи. Он появился у Анны после лиссабонского землетрясения, которое она считает карой небесной. Именно поэтому, когда она прочла брошюру Малагриды, где высказана та же мысль, ее страхи вновь дали о себе знать, вызвав ухудшение здоровья.
Анна выздоровеет, только когда освободится от них, когда они перестанут точить ее изнутри. А для этого мы должны объяснить ей, что на самом деле землетрясение было вызвано природными причинами, не зависящими от греховности или безгрешности пострадавших от него людей.

Когда на следующее утро я поделился своими соображениями с Терезой, она нашла их разумными.

– Если вы не против, я сегодня же поговорю с Анной  о явлениях природы…

– Тереза, спасибо за желание помочь, но пока такой разговор вряд ли возможен, – мягко возразил я.

Тереза обратила на меня удивленный взгляд:

– Почему?

– Сейчас и я, и вы мало что знаем о природе землетрясений, не так ли?

– Как учил меня отец, землетрясения происходят в силу естественных причин.

– Бесспорно. Но каковы именно эти причины?

– Не знаю, – ответила Тереза, опуская глаза.

– Пока мы не разберемся, мы ничего не сможем объяснить Анне.

Тереза утвердительно кивнула головой и тотчас спросила:

– Как же нам разобраться?

Я задумался, и спустя несколько мгновений мне вспомнилось, что в студенческие годы я читал о землетрясениях в «Метеорологике» Аристотеля, которую случайно нашел в одном из «философских» шкафов в библиотеке дяди Николау.

– В особняке де Менезеш есть нужная книга, – сказал я. – Завтра я поеду за ней. 

Узнав о том, что я собираюсь в Лиссабон, старики де Орта обратились ко мне с одной просьбой.
– Паулу, если вы вдруг встретите нашего сына, пожалуйста, передайте ему это письмо.
Графиня Жуакина положила мне в руку маленький конвертик.

– Обязательно передам, если сумею найти Андре, – ответил я, убирая конверт во внутренний карман, где решил хранить его, пока не отыщу своего друга.

Все это время вестей от Андре мы не получали. Уже давно я велел Грегорио, с которым вел регулярную переписку, разузнать о де Орта Младшем. Пока управляющий на этот счет мне не отвечал. И все же я очень надеялся, что Андре найдется.

Спустя девять дней я был в Лиссабоне. Встретив меня, Грегорио сказал:
– Сеньор Паулу, за океаном о вас не забывают!
Я улыбнулся в ответ, принимая из его рук толстый конверт, подписанный именем моего брата. Об Андре Грегорио по-прежнему ничего не знал.

Разместиться мне пришлось в той же комнате, что и весной. Потолок в моей спальне стал протекать еще сильнее. Сказав мне об этом, Грегорио упомянул также о трещине в кабинете – за полгода она стала значительно больше. Точно ядовитая лиана, она упорно ползла вверх, к потолку. Глядя на нее, я убедился, что ремонтные работы откладывать больше нельзя.

Весь следующий день я провел в библиотеке. Как пояснил Грегорио, во время землетрясения большинство книжных шкафов упало. Конечно, вместе с Луишем управляющий вернул их на прежние места. Однако в каком порядке размещались на полках книги – никто не знал. Заново их расставляли по мере того, как Мария очищала их от пыли.

Некоторые книги сильно повредились: от них оторвались обложки, а часть страниц выпала. Теперь все их сложили на стол, где они дожидались починки. Не найдя в этой груде «Метеорологики», я подумал: «Должно быть, она цела. Это уже хорошо…»

Как я догадался по расположению книг на полках, не падали только три шкафа – два со словарями и справочниками и один – с романами. Во всех остальных царил хаос. Ньютон стоял рядом с Галеном, Джон Локк – с Цезарем, а Камоэнс – с географическим атласом. Я понял, почему подборка книг, которые Грегорио летом прислал для Анны в Серран, была такой странной.   

Несмотря на все свое стремление помочь, ни Грегорио, ни тем более Луиш и Мария не могли ускорить моего поиска.

– Сеньор, а какая она на вид, эта ваша книжка? Я одну хорошо запомнила… Такую большую с картинками, с цветами… Могу показать, где стоит. Может, я и вашу вспомню?

К сожалению, в «Метеорологике» ярких картинок не было. К тому же я совсем не помнил, какая у нее обложка. Искать мне пришлось одному. Осторожно я разбирал полку за полкой.

Солнце уже клонилось к закату, стремясь опуститься в реку Тежу, чтобы подняться где-то над другой точкой земного шара, когда Мария снова зашла в комнату, чтобы зажечь свечи.

– Нашли, сеньор? – спросила она.

– Нет…

– Жаль. Но мы ничего не выбрасывали. Все-все сохранилось.

Наконец, отодвинув один из томов словаря Рафаэля Блюто, я достал очередную невзрачную книгу – это и была «Метеорологика». Раскрыв ее, я быстро просмотрел оглавление. Указаны были только номера разделов и глав – без названий. «Что ж, – подумал я, – придется читать начало каждой главы. Так я найду то, что нужно».
Листая страницы, я читал: «Мы уже говорили прежде о первопричинах природы»…, «Мы намерены говорить теперь о кометах и о так называемом Млечном Пути»…, «Теперь мы будем говорить о море»…, «Солнце и сдерживает, и поднимает ветры»… и наконец: «После изложенного нам следует сказать теперь о землетрясении и о колебаниях земли.»
Вот оно!

Когда я вернулся в спальню, на часах было два. Придвинув кресло, я сел за стол, положил перед собой книгу и достал перо и чернильницу – чтобы писать конспект. Правда, от усталости я едва понимал латинские предложения, словно это была не латынь, а мало знакомый мне древнегреческий, словно передо мной лежал не перевод, а оригинал аристотелева трактата. С трудом добравшись до половины страницы, я попытался пересказать то, что там было изложено, и не смог. Я начал перечитывать и тогда почувствовал, как тяжелеют мои веки. Поддавшись дремоте, я закрыл глаза и тотчас уснул.
Разбудило меня холодное зимнее солнце, прозрачные лучи которого осветили комнату.
Позвав Марию, я велел ей сделать мне крепкий кофе. Взбодрившись ароматным напитком, я вернулся к «Метеорологике». Теперь я уже не «видел себя греком»**  перед ней. Латынь больше не казалась мне темным лесом. 
К обеду конспект был готов. Еще раз пробежав по нему глазами и убедившись в том, что мне все ясно, я убрал его в портфель, куда положил и саму «Метеорологику».

День был пасмурным и серым. Влажный воздух проникал всюду, отчего становилось еще холодней. Все небо было затянуто тяжелыми тучами. Предполагая, что скоро они прольются дождем, перед тем как выйти из дома, я надел плащ. Мне нужно было попасть в порт – я хотел отправить ответное письмо с первым уходящим в Бразилию кораблем. Так письма доходят быстрее, чем почтой.
К счастью, мне достаточно быстро удалось найти одного купца, который отправлялся в Рио через две недели. Он как раз договаривался насчет каюты. Вместе с конвертом я передал ему несколько серебряных монет, и он обещал послать мое письмо в Вила-Рику, как только высадится в бухте Гуанабара.

– В Бразилии сейчас лето, – заметил он.

– Да, а здесь зима... – ответил я, глядя на небо, которое стало еще более темным, словно в нем разлили чернила.

Вскоре после того, как мы распрощались, начался дождь. За несколько минут он
перешел в сильный ливень. 

– Вот так скверная погода! – подумал я, кутаясь в плащ, который нисколько не
спасал меня ни от дождя, ни от пронизывающего ветра. Увидев в конце улицы небольшую таверну, я решил зайти туда, чтобы переждать ливень. Я надеялся, что кончится он скоро.

Чтобы согреться, я заказал горячую мясную похлебку, хлеба и вина.
Наконец, я нашел свободное место за одним из столов, и, не желая привлекать к себе внимание, присел с краю, спиной к большой шумной компании, разместившейся за соседним столом.
Громким басом один из сидевших за мной мужчин сказал:

– Эх, жалко! Совсем немного не успели! Если б не этот ... дождь, разобрали бы еще одну улицу!

– Ты что, здоровяк?! Не наработался что ли? – ответил ему кто-то из его товарищей. Другие раскатисто захохотали.

Под этот громогласный хохот мне принесли похлебку, хлеб и вино. Как только я поднес кружку к губам, я почувствовал, как чья-то тяжелая рука опустилась мне на плечо.
Поставив кружку на стол, я резко обернулся и увидел перед собой высокого мужчину, одетого во все черное. Длинные пряди пегих спутанных, точно пакля, волос спадали на его узкое изможденное лицо.

– Здорово, братец Паулу! – сказал он, и только тогда – по голосу – я узнал Андре.
Я крепко обнял его: Друг! Как ты? Где ты...

– Я там, где много работы, или там, где можно забыться…

– Андре! Мы все так беспокоились о тебе. Особенно твои родители и сестра. Они просили меня передать тебе это письмо.
Взяв конверт, Андре сразу спрятал его под робой. 

– Передавай моим родным поклон.

– Андре, ты можешь повидаться с ними в Серране! Завтра я возвращаюсь туда. Поедем вместе?

– Нет, друг. Не могу.

– Если хочешь, переезжай в особняк де Менезеш. Сейчас он свободен. 

– Паулу, мне есть, где жить, – резко ответил он.

– Я просто хочу помочь...

– Мне уже не поможешь, – оборвал меня он и, не давая мне произнести ни слова, добавил: А вот мои товарищи от помощи не откажутся. Одежды им очень недостает, а на дворе как-никак зима. Поэтому, если б ты привез им теплых плащей и крепких башмаков, это было бы очень кстати!


– Куда?

– Что куда?

– Куда везти вещи?

– В Новые казармы. – Андре назвал адрес.

На следующее утро Грегорио вместе с Луишем повезли туда два тюка одежды и пар двадцать башмаков, купленных по моему распоряжению.
Вернувшись, Грегорио описал мне место, где теперь жил Андре. Это был одноэтажный деревянный барак. Напротив входа – тамбур и кладовая, дальше – два ряда сколоченных из досок нар, стоящих по обе стороны узкого прохода; и больше ничего. Кухня – на улице, отопления – нет.

– И вы видели там Андре? – спросил я.

– Да, он как раз уходил на работы вместе со всеми. Он благодарит вас за помощь.

– А не передавал ли он письма или записки? – я задал этот вопрос, надеясь, что Андре написал своим родителям и Терезе.

– Нет, – покачал головой управляющий.   

Прежде, чем отправиться в Серран, я распорядился, чтобы каждую неделю Грегорио ездил в барак, где живет Андре, и отвозил туда продукты для всей его бригады, а также сообщал мне известия о моем друге.

* С устранением причины устраняется следствие (лат.)

** Видеть себя греком (порт. «ver-se grego») – устойчивое выражение, который означает: «не понимать», «оказаться в затруднительном положении».