1954kursant1958

На рейде морском…

Рассказ-быль о неприятном событии, случившемся в  июле 1962 года
на подводной лодке С-77, стоявшей на внешнем рейде залива Советская Гавань.

Море, днем нервно колыхавшееся свежим зюйд-остом, к вечеру успокоилось. Лишь небольшая зыбь слегка покачивала подводную лодку и плавно омывала, словно массажировала, ее корпус, уставший от давления воды при погружениях.
 
Молодая луна, правым боком наклонившаяся к вершине сопки Лысой, предательски высвечивала силуэты подводных лодок, стоявших на якорях в районе планового рейдового сбора 90-й отдельной бригады, дислоцировавшейся в бухте Постовая залива Советская Гавань.
 
Приближался День Военно-морского флота. Поэтому командование бригады спешило досрочно завершить план летней кампании повышения морской и боевой выучки экипажей, чтобы накануне праздника доложить в штаб Тихоокеанского флота о достижении силами бригады (то есть средними подводными лодками 613-го проекта) высоком уровне боеспособности и их готовности к выполнению любых задач на просторах океана.

Во всей операционной зоне флоте лучшего места подготовки к действиям на океанских просторах, чем Северная часть Татарского пролива, пожалуй, не было. Главное преимущество – далеко от штаба флота. Никаких внезапных проверок (сообщалось заранее, чтобы проверяющих встретили и обустроили «как следует»), ни ежедневных указаний по телефону. К тому же два-три часа – и лодки в районе боевой подготовки. Глубины вполне приемлемы. Они позволяли не только отрабатывать задачи боевой подготовки в диапазоне рабочих глубин, но и даже производить после докового или длительного заводского ремонта глубоководные погружения на рабочую глубину 170 м.

Условия кораблевождения почти комфортные. Суда гражданских ведомств во избежание нежелательных встреч с подводными лодками неукоснительно чтили требования Правил предотвращения столкновений судов (ППСС) в море и ходили по рекомендованным фарватерам. Течение – около узла без выкрутасов, устойчивое с норда, откуда Амур-батюшка мощным потоком гонит свои воды на юг Татарского пролива. Точность определения места обеспечивали три маяка – Красный Партизан, Милютин и Сюркум, при плохой видимости худо-бедно – и установленные на них радиомаяки.
 
Красный Партизан – один из самых старых маяков в Татарском проливе. Его первый проблесковый луч осветил прибрежную акваторию 14 июля 1897 года; огонь маяка был виден на удалении до 23 миль. Несколько позже установили пневматическую сирену, зычный колокол и даже фитильную пушку. Последние два выстрела это раритетное корабельное орудие сделало 2 сентября 1945 года по случаю окончания войны с империалистической Японией. Вообще-то маяк раньше назывался Святой Николай, по названию мыса, на котором был установлен. В Красный Партизан его переименовали в 1931 году в память о партизанах и маячниках, расстрелянных белогвардейцами в 1919 году.

А в туман, который при южном ветре весной и добрую половину лета катится мощным фронтом по проливу на север, выручала береговая радиолокационная станция (БРЛС), установленная на полуострове Милютин. Закажешь по УКВ оперативному дежурному базы работу БРЛС – и посыпались пеленга и дистанции, только успевай их наносить на карту, а цепочка обсерваций четко вырисовывала курс корабля. Локатор аккуратненько доводил лодку до поворотного буя в залив Советская Гавань, установленного на входном створе в порт Ванино. Свою радиолокационную станцию при плохой видимости использовали в основном для наблюдения за надводной обстановкой, чтобы не столкнуться с сухогрузами и суетливо снующими здесь рыболовными траулерами.

Место якорной стоянки комбриг капитан 1 ранга Николай Борисович Сперанский, служивший здесь еще в военное время, выбрал севернее створа, ближе к мысу Сюркум. На крутом утесе мыса, длинным языком врезавшегося в Татарский пролив, величественно возвышался маяк, сооруженный в 1934 году.

В 30-х годах навигационное оборудование морского театра в районе Татарского пролива стало настоятельной необходимостью в связи с увеличением интенсивности судоходства в Японском море судов промыслового и торгового флота. Но главное: решением правительства от 21 апреля 1932 года были образованы Морские силы Дальнего Востока. В 1934 году на территории поселка Заветы Ильича был сформирован Совгаванский укрепрайон, а в бухте Постовая началось строительство казарм и береговых объектов для базирования подводных лодок.
 
На маяке Сюркум были установлены прожектор с дальность видимости до 20 миль, радиомаяк и туманный колокол – бронзовый монстр. Штурман говорил, что на колоколе якобы выбито, что он вылит не где-нибудь, а в Москве (значит, еще при царе) и весит больше 58 пудов – без малого тонну. Вряд ли этот уникальный колокол отливали специально для маяка. Скорее всего, его сняли с какого-то богатого храма Хабаровска или Благовещенска и переправили сюда на лоцмейстерском гидрографическом судне…

Вахтенный офицер капитан-лейтенант Донат Ильич Герасимов, командир минно-торпедной боевой части, взял бинокль с козырька ограждения боевой рубки и начал медленно осматривать горизонт, который, как и при заступлении на вахту, был чист, о чем сообщил по переговорной трубе в центральный пост для записи в вахтенный журнал. Правда, в порт Ванино прошмыгнул какой-то шустрый катерок, выскочивший из залива Советская Гавань. Да стоит ли этой мелочью заполнять черновой вахтенный журнал? Самому же придется переписывать эту ерунду в чистовой журнал.
 
Затем вахтенный офицер стал внимательно рассматривать морской вокзал порта. Среди тускловатого уличного освещения ярким пятном выделялась переливавшаяся неоновым светом вывеска ресторана, к которому твердо держали курс несколько кучек моряков. Видимо, с судов, прибывших из загранки. Каботажникам это затратное мероприятие – застолье с шиком – не по карману; их кошельки опорожняли жены сразу после получки. В конце вахты надо будет, пожалуй, посмотреть, куда и как мореманы будут держать курс после ресторанного расслабления души от тягот скитания по чужбине…

Донат Ильич вдохнул. Сел поудобнее на ограждение рубки. Левой рукой облокотился на леер, правой достал из кармана альпаковки воблу. Затем постучал засохшей рыбкой по козырьку мостика, чтобы она размягчилась, и не спеша очистил  её. Отщипнул кусочек спинки тушки и положил его в рот. Солоноватая слюна напомнила о пивке. Эх, отдохнуть бы  немного, как вон те мореходы в Ванинском порту.

Всё так близко. Но, увы. С недельку доступа к благам цивилизации не будут. Вся она заполнится отработкой элементов курсовых задач со срочными погружениями и всплытием под перископ на сеансы связи с соблюдением всех мер предосторожности, а главное – с имитацией торпедных атак проходящих судов выпуском воздушных пузырей из торпедных аппаратов.
 
Квазиторпеды, то есть эти самые пузыри, виртуально устремившиеся навстречу мнимому противнику, в отчетах всегда «проходят» точно под целью! Прямо под мидель-шпангоутом – под серединой ее корпуса. Торпедисты, немного изменив высказывание Суворова, придумали свой профессиональный афоризм: «Торпеда – дура, пузырь – молодец».

Дурость торпед Донат Ильич, командир отличной минно-торпедной боевой части отличной подводной лодки С-77, познал на своем горьком опыте. Вспоминание этого «опыта» вызвало у него тяжелый вздох. Душа затмилась пеленой хандры.

Еще бы не захандрить. В августе должны появиться вакансии на бригаде в связи с отъездом некоторых старпомов и помощников на учебу в Высших специальных офицерских классах, где из них будут готовить подводных асов. Но надежда стать осенью помощником командира лодки нежданно-негаданно лопнула, как воздушный пузырь, вырвавшийся из торпедного аппарата.

Донат Ильич откинулся на ограждение выдвижных устройств. Подтянул повыше молнию на куртке и задумался о непредсказуемых превратностях судьбы. Вот уж не повезло, так не повезло. Это надо же… Почти два десятка торпед подготовил к стрельбам. И все они шли, как миленькие, туда, куда их посылала хлесткая, не терпящая возражений команда командира лодки «Пли!» Достигнув предельной дальности хода, торпеды  свечкой высовывали из воды свое ярко раскрашенное практическое зарядное отделение, в простонародье – ПЗО.
 
А эта, проклятая, вчера только выскочила из торпедного аппарата и, словно испугавшись цели – плюгавенького морского буксира с флагом вспомогательного флота, имитировавшего авианосец вероятного противника, вдруг совершила невероятный финт –  развернулась на сто восемьдесят градусов и, как сумасшедшая, ринулась к берегу. Только её и видели.
 
Правда, видели потом. Но не на глади морской. А на отлогом берегу мыса, выпятившегося в море южнее Красного Партизана. На  песчано-гравийной смеси прибрежной полосы лежала груда искореженного металла, в которой, если напрячь воображение, можно было заметить что-то схожее с формой торпеды.

В море бывают, конечно, случайности всякие, в которых трудно определить конкретную причину неприятного происшествия. Но в безвременной гибели данной  торпеды – изделия 53-39 сам виноват: не проверил лично положение гироскопа, удерживающего торпеду на заданном курсе. Доверил это важное дело старшине команды торпедистов мичману Федосику. Но не учел, что он только что вышел из госпиталя, где определялась его пригодность к продолжению службы на лодке. Тот, естественно, по причине телесного и духовного недомогания проверку положения гироскопа перепоручил командиру отделения…
 
И вот получил то, что и должен был получить: «фитиль» от комбрига. Так что прощайте командирские классы, потому что у любого «фитиля» есть одно очень неприятное качество – долго тлеет. И чтобы его погасить, надо или сделать что-то необыкновенное и к тому же полезное, или ждать, когда на другой какой-нибудь лодке бригады тоже вспыхнет ярким пламенем еще один «фитиль» или хотя бы затлеет  «фитилек». Лучше, конечно, у штурмана, а не у минера, дабы не было косвенной ассоциации с предыдущим ЧП. Лишь в этом случае твой «фитиль» погасится так же, как таежный пожар встречным палом. Вот только когда это произойдет?

Вообще-то комбриг Сперанский не солдафон. Он – морской волк, продубленный океанской водой и штормовым ветром, справедливый, к тому же сам бывший минер-торпедист. О Дисциплинарном уставе вспоминает только при крупных служебных проколах. На неопытность по молодости делает скидки, но небрежности в службе не прощает.

И надо же было какому-то штабисту придумать эту проклятую стрельбу из засады –  из-за мыса. Так, мол, во время войны достигалась внезапность атаки. Получили внезапность, но иного рода.
 
Из задумчивости вахтенного офицера вывели хлопки шторок сигнального прожектора. Это сигнальщик начал общаться со своим другом с другой подводной лодки.
Капитан-лейтенант Герасимов стал неспешно осматривать горизонт. На норд-осте он заметил вдалеке отличительные огни какого-то транспорта, пеленг медленно менялся вправо, значит, судно идет в южном направлении. Не иначе, как лесовоз, загруженный лесом под завязку. Почти у всех лесовозов лесины дыбятся горой и на палубе.

Донату Ильичу лень было лезть на ограждение рубки к пеленгатору гирокомпаса, чтобы взять пеленг на судно. Зачем? Под ногами столбом торчит нактоуз, в котором ютится главный магнитный компас. Посмотрел на его картушку –  магнитная стрелка указывала на ноль, в сторону Амурского лимана. Путем не хитростного сложения нуля с величиной курсового угла, определенного на глазок, вахтенный офицер получил искомую величину компасного пеленга. Нажал на педальку микрофона МКТУ – морской корабельной трансляционной установки – и вызвал центральный пост.

– Центральный!
– Есть центральный!
– Запиши в вахтенный журнал: огни транспорта по пеленгу тридцать девять градусов, дистанция тридцать – сорок кабельтовых, пеленг меняется вправо.
– Есть.
– Что «есть»?
– Есть записать в вахтенный журнал, что по пеленгу тридцать девять градусов, дистанция тридцать – сорок кабельтовых транспорт. Пеленг меняется вправо.
– Молодец, правильно. Вахтенный электрик замерил процентное содержание водорода в аккумуляторных ямах?
– Так точно. Только что. Водород в норме.
– Добро.

На мостике опять установился блаженный покой. Вахтенный офицер впал в задумчивость. Жизнь в отсеках подводной лодки текла своим чередом.
 
Вахтенный центрального поста записал в черновой журнал данные визуального наблюдения «мостика» и последнего замера содержания водорода в аккумуляторных ямах, облокотился на конторку, подпер ладонью челюсть и начал слегка подремывать.
 
Личный состав, намаявшийся за день непрерывными тренировками и учениями в надводном и подводном положениях, отдыхал. Кто-то уже похрапывал на парусиновых койках с пробковыми матрасами. Кто-то пошел в первый отсек смотреть фильм. Сегодня почему-то зам. командира по политчасти даже не провел традиционную политинформацию, чтобы оперативно довести до сознания личного состава животрепещущие вопросы, которые предстояло плодотворно решить завтра. Занят, видимо, какими-то более важными делами.
 
Полудрему вахтенного центрального поста нарушил лязг кремальеры переборочного люка в четвертый отсек. В центральный пост ввалился моторист, красный, словно после бани, и полуоглохший от грохота дизеля во время зарядки батареи.
– Бдишь? – мимоходом бросил вахтенному.   
– Бдю, как положено.
– Ну, бди-бди. А я пошел фильму смотреть.
– Ха, разбежался… Если место найдешь.

Моторист встрепенулся. В два прыжка достиг носовую переборку, открыл люк и, сложившись пополам, лихо впрыгнул во второй отсек.
 
За столом кают-компании собрались почти все офицеры во главе с командиром. Но никаких разговоров не было. Иногда лишь раздавался еле слышный шепот. Все сидели или стояли в напряженных позах – шла шахматная баталия.

Моторист  изобразил стойку «смирно».
– Товарищ командир, прошу разрешения пройти в первый отсек.
– Добро, – рассеянно буркнул командир лодки капитан 3 ранга Борис Израилевич Чарный, не отрывая напряженного взгляда от шахматной доски. Моторист стремглав юркнул в первый отсек, где уже стрекотал киноаппарат.

Командир продолжил изучение ситуации на шахматной доске. Её анализ показал, что дебют завершен успешно и наступил миттельшпиль – ответственная фаза интеллектуального сражения, в которой будут развиваться основные события – атаки и защита, позиционное маневрирование, сложнейшие комбинации, засады и коварные жертвы.

Шахматы командир уважал. Умная игра. Не то что «козел» или «каша». Шахматы способствуют развитию оперативно-тактического мышления. Этому качеству продукта работы мозга командир уделял большое внимание, так как планировал подать в недалеком будущем рапорт о зачислении кандидатом в слушатели Военно-морской академии. Без нее никак нельзя. Иначе упрешься в служебный потолок и всё: звание – капдва и рядовая штабная или тыловая должность до «установленного срока выслуги лет» в каком-нибудь ЗАТО – закрытом административном территориальном образовании, расположенном на долготе колымской. А после академии, глядишь, фортуна улыбнется, и удастся поменять седьмой часовой пояс на более привлекательный московский.
 
Вот такие радужные мечты приходили в голову командира в редкие часы досуга, когда оставался наедине, без взбалмошной жены Люси – та покоя не даст. А сейчас он продолжал созерцать расстановку фигур на шахматной доске. Его высокий лоб задумчиво обрамляла шапка черных волос, вьющихся мелкими кольцами. Судя по фамилии, предки командира жили когда-то в польских местечках. Крылья его крупноватого носа иногда недовольно дергались – позиция на доске начинала складываться в пользу противника. А противник был силен – флагмех бригады инженер-капитан 2 ранга Родионов.

За спинами шахматных дуэлянтов маячили озабоченные лица болельщиков. Над правым плечом командира тактично возвышался ряд белых пуговиц кителя розовощекого лодочного врача Женечки Кусанова, над левым – замполита. Из-за спины флагмеха высовывалась шарообразная, выбритая до блеска голова командира БЧ-5 – инженер-капитана 3 ранга Владимира Ивановича Кульпина – умного, добрейшей души человека, но слегка наивного. Он где-то прочитал, что если голову регулярно брить, волосы станут, чуть ли ни первозданной густоты. Жена Валя против эксперимента не возражала. Но, увы, лысина по-прежнему блестела без признаков оживления луковиц волос.

Интереса к шахматному сражению не проявляли только старпом, помощник командира, штурман да командир моторной группы.

Старпом, капитан 3 ранга Дмитрий Филиппович Котельников (между прочим, однокашник командира), сидел в своей каюте-каморке за приставным столиком и переделывал план БП и ПП, то есть план боевой и политической подготовки, на следующий день, проект которого командир изрядно искромсал.
 
Помощник командира капитан-лейтенант Владимир Ильич Голубев перед заступлением на вахту похрапывал за фанерной перегородкой четырехместной каюты, похожей на шкаф-купе с полками.

Командир моторной группы инженер-старший-лейтенант Игорь Моисеевич Курицкий (в кругу друзей - Гарик), откинувшись в угол дивана, читал с увлечением очередной номер журнала «Новый мир» – литературного прибежища диссидентствующих литераторов, опьяненных сладким глотком свободы слова. Вот, непутевые, забыли, что партия два года назад приняла величественное решение – к восьмидесятому году построить коммунизм в отдельно взятой стране, то бишь в СССР. А тут – свобода слова... Да какой же коммунизм можно построить без всеобъемлющей центростремительной идеи научного коммунизма, исключающей поливариантность мышления.

Гарик, пожалуй, тоже относился к инакомыслящим. Он, хотя и числился членом партии, довольно иронично высказывался о грандиозных планах социально-экономических преобразований на пути к достижению вожделенной цели пролетариев – коммунизма. Замполит уже давно присматривался к нему. Причина была веская: в пункте 5 личного дела записано – еврей. К тому же, как гласит старинная поговорка, яблоко от яблони недалеко падает, суть которой – недостатки, пороки родителей повторяются в детях. А у его отца с наступлением хрущевской «оттепели» проявился очень и очень существенный порок: попросился на Землю обетованную – в Израиль. И не на поездку по туристической путевке, а навсегда. Не захотел он идти вместе со всем советским народом к светлому будущему. Ему, конечно, отказали, так как сын служил на подводной лодке, напичканной всякими военными тайнами. Ну а кадровики, с подачи, конечно, компетентных во всём органов, поставили в личном деле инженер-старшего лейтенанта Курицкого соответствующую метку. Да карьеризмом он, собственно, и не страдал, хотя и был эрудитом и хорошим специалистом.

Штурман тоже не обращал внимания на ход шахматной баталии. Пристроившись на дальнем конце стола, около буфета, колдовал над картой погоды, трансформируя цифры метеосводки в координаты циклонов и антициклонов, в направления и скорости их движения, в изобары – кривые, соединяющие места с одинаковым атмосферным давлением. Затем по градиенту барического давления с помощью номограммы, помещенной на метеокарте, определял скорость ветра, а по скорости ветра – и волнение моря. Венец этого кропотливого дела – прогноз погоды на следующие сутки. В этом он преуспел. Его доморощенные прогнозы были порой точнее прогнозов специалистов гидрометеоцентра военно-морской базы. В автономках прогноз штурмана был единственным источником сведений о возможных метеорологических неприятностях в районе плавания.
 
Этим премудростям научил штурманов флагманский штурман бригады капитан 3 ранга Владимир Алексеевич Иванов, недавно окончивший Военно-морскую академию. А до этого они и духом не ведали, что соседи, японцы, каждые четыре часа передают сводку о фактическом состоянии погоды почти на всей акватории Тихого океана и  морей Азиатско-тихоокеанского региона.

Только штурман собрался доложить командиру прогноз погоды назавтра, как с мостика по МКТУ поступило более важное сообщение вахтенного офицера:
  – Товарищ командир, с флагманской ПЛ получен семафор: провести рцы, твердо, ухо, доложить э оборотное, добро, цепочка. Подпись – комбриг.
– Есть, – негромко буркнул себе под нос командир и, не отрывая глаз от шахматной доски, где ситуация всё более стремительно складывалась не в его пользу, кивнул штурману. – Посмотрите по трехфлажке, что там затеял комбриг, на ночь глядя.
– Есть посмотреть трехфлажку, – штурман стал осторожно выкарабкиваться из-за стола, чтобы не помешать размышлениям флагмеха над очередным ходом, который сулил в недалекой перспективе нанесение внезапного и сокрушительного удара по королевскому флангу противника.

Выйдя на оперативный простор узкого прохода в смежные отсеки, штурман отодвинул дверь каюты. Помощник, лежавший на левой нижней койке, приоткрыл правый глаз, на который упал луч света, и буркнул:
– Что надо?
– Трехфлажку.
– А-а-а… – помощник повернулся на левый бок и сразу же уснул.

Штурман достал из рундучка трёхфлажку – Трёхфлажный свод военно-морских сигналов, пятясь, вышел из каюты, подошел под плафон, висевший на подволоке, и начал листать свод. Что за чепуха: нет сигнала, состоящего из букв рцы, твердо, ухо. А если по их значению в отдельности?  Рцы – «Дежурный корабль»… Твердо – «Иметь ход… узлов». Ухо – «Терплю бедствие». Чушь какая-то. А что означают э оборотное, добро, цепочка? Сигнала такого тоже нет.

Штурман на всякий случай еще раз пролистал свод – пусто и доложил командиру:
– Товарищ командир, в трехфлажке нет таких сигналов.
– Как так нет?
– Нет в связи с их отсутствием в Трёхфлажном своде военно-морских сигналов.
– Посмотри в БЭС, – сказал командир, не отрывая глаз от шахматной доски, где оставшиеся подчиненные ему фигуры чувствовали себя крайне неуютно без взаимной поддержки.
– Так ведь, товарищ командир, Боевые эволюционные сигналы – двухфлажный свод.
– Ах, да…

С дивана раздался тихий смешок Гарика.
– А может быть, товарищ командир, – в его голосе слышалась доля ехидцы, – комбриг просто приказал провести РТУ и доложить ЭДЦ – провести радиотехническое учение и доложить элементы движения цели?

Глаза командира зафиксировали ступор в работе мозга, челюсть слегка отвисла. Он хотел, видимо, что-то сказать, но забыл что. Несколько секунд молчал. Затем одним прыжком подскочил в динамику МКТУ.
– Центральный, мостик мне!
– Есть. Мостик, ответьте второму.
– Слушаю, товарищ командир.
– Что-нибудь проходило мимо?
– Так точно. Минут 15–20 назад судно прошло на юг по фарватеру. Судя по силуэту, лесовоз.
– Немедленно передать комбригу семафор: Провел РТУ, определил ЭДЦ. Цель – транспорт. Курс – 181 градус, скорость – 10 и семь десятых узла.
– Есть передать семафор комбригу!

Командир услышал, как лихорадочно захлопали шторки прожектора, и с нетерпением ожидал окончания передачи донесения.
Наконец-то шторки перестали хлопать, и вахтенный офицер доложил:
– Товарищ командир, донесение передано. Подтверждение о приеме семафора получено.
– Есть, –  командир отключил динамик.

И вдруг в спину ему прозвучали хлесткие слова флагмеха:
– Мат тебе, командир.
Командир вздрогнул и почему-то посмотрел вверх, на подволок…

А за бортом царило умиротворение. Луна скрылась за сопками. Освещение порта Ванино потускнело. Вахтенный офицер лениво пожевывал очередную тараньку. Сигнальщик не спеша осматривал горизонт в бинокль.

Убаюкивающая зыбь слегка покачивала уставшую подводную лодку. Экипаж отходил ко сну.

На рейде установилась тишина.