Расскажи мне сказку... Глава 6 Ночи Гекаты

                ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУНН.

                Четвёртая луна

                "Расскажи мне сказку, мама".

                Книга первая

                СВОБОДА ВЫБОРА
               
                Глава 6

                Ночи Гекаты

   Наступил день операции, третье июля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Она тоже ни к чему не привела, лишь только по-случайности не отняла жизнь Наташки. Дважды.
  В десять часов утра Наталья влетела в операционную в приподнятом настроении, в предвкушении, что эта кардинально необходимая мера приблизит её к заветной мечте. Ей почему-то интуитивно было важно сказать профессору о своей крови.
— Владимир Кириллович! Можно вас попросить?
  Тот кивнул головой своей крестнице, лежавшей уже на операционном столе.
— Да. Что?
— Будьте добры, пожалуйста, не лейте мне чужую кровь.
— Почему? Боишься инфекции?
— Я? Нет. Просто в паспорте у меня ошибка. Резус у меня отрицательный, а в паспорте стоит положительный.(Отрицательный резус это https://www.liveinternet.ru/users/3791202/post267188113)
— Откуда тогда знаешь? Выдумщица. Такого не бывает. — Немного с сарказмом отсёк Владимир Кириллович.
— Я Вам когда-нибудь врала?
  Профессор ничего не ответил.
— Значит, бывает, — и, лёжа уже под иглой, Наталья глядела на профессора и настаивала на ответе.
— Нет, но откуда такая уверенность? Резус сменился? — с лёгким сарказмом улыбнулся профессор и подал знак вводить наркоз.
— Нет, подождите! Я ещё не всё сказала. Неважно, откуда я знаю, но можно обойтись без чужой крови? Можно?
— Можно, если это тебя так волнует. Теперь всё?
— Нет ещё. Я хотела сказать, что если что, то можете лить всё подряд, хоть стекловидное тело.
— Ты знаешь, что это такое?
— Нет, а вы?
— Дайте ей уже наркоз, чтобы она замолчала, — чуть напряжённо выдохнул профессор. — Умница…
— А можно мне ещё рассказать вам медицинский анекдот, Владимир Кириллович? — улыбалась Наталья.
— Да. Только сначала просчитай: раз, два,…
— Т-р-р-и… — провалилась Наталья.
  Операция сразу началась со сложностей: с первым прикосновением скальпеля Натальина кровь струёй обрызгала всех врачей, и всё, что пришлось им делать в основное время, – так это бороться с открывшимся необъяснимо сильным кровотечением, которое через двадцать минут стало угрозой для жизни пациентки. Владимир Кириллович, известный и талантливый хирург, не мог понять его причины и делал всё возможное: вводили внутривенно всё подряд, но кровь Натальи ни в какую не хотела слушаться.
— Владимир Кириллович, нужно заканчивать операцию, — взволнованно предложила ассистентка. — Надо шить!
— Хотите продолжить операцию вместо меня?! Что с тобой, Люд Матвевна?
— Нет, ничего. Простите.
— Отсос. Откуда кровь? Анализ на свёртываемость, сейчас же!
 Ассистентка:
— Надо лить кровь!
— Нет. Промокните пот. Отсос.
  Сестра:
— Есть пот. Есть тампон.
  Ассистентка:
— Иначе её не спасти!
— Нет. Она предупредила, что не надо.
  Анестезиолог:
— Давление шестьдесят на сорок, падает.
  Кардиолог:
— Владимир Кириллович, остановка сердца! Дифибрилятор! Руки!
  Мгновенно включил аппарат. Тот быстро набирал спасительные вольты. В кюветке зазвенели использованные инструменты. Бригада отошла назад.
— Есть руки.
  Реаниматолог:
— Внимание. Удар!
  Шипение, свист и глухой удар током в сердце. Натальино тело прогнулось, напряглось, длинно выдохнуло и расслабилось. Аппарат искусственной вентиляции лёгких тоже полностью выдохнул. Пауза. Из разреза обильно хлынула кровь.
  Кириллович:
— Наталья, ты чего?! Анну не балуй! Дыши, сказал!!! — и навалившись всем телом, ударил её кулаком по грудной клетке, — Мать твою! Дыши!
   Сердце, вдруг завелось.
— Ху-ух... Чёрт тебя  побери! Поседею раньше времени. Стабилизируй её, Саш. Работаем быстро! Рингера давайте. Фильтруйте кровь и обратно в вену.
  Зажим. Тампон. Расширители. Отсос. Ещё отсос!
  Саш, что у неё там с давлением?
  Людмила Матвеевна:
— И Вы сейчас будете слушать свою пациентку?
  Ассистентка профессора:
— Есть отсос.
— Люда, не истери, как целка! Какое шить?! Что шить?! Труп? Ты что, первый раз, что ли?  Да что с тобой сегодня? Соберись или уступи место Надежде.
  Во-первых, «пациентка», как ты выразилась, не пациентка, а моя крестница.
  Во-вторых, она заранее знала, что будет. В-третьих, я её характер очень хорошо знаю, будет бороться вместе с нами.
  Опять фонтанчик? Откуда, блеадь? Всё ж в руках!
  Ещё расширители. Отсос! Свет добавьте!
  Ты что, устала или климакс? 
  Люда покраснела и заткнулась. Ассистентка хирурга даже не взглянула на неё и заняла место Людмилы Матвеевны.
— Похоже, что киста только что лопнула, Владимир Кириллович.
— Да, Надь, похоже, что только что. Рингера в вену, я сказал. Во вторую! Кровоостанавливающее! Ещё крючки. Вот сука! Есть разрыв. Вижу. Слава богу!
  Надежда подхватила разрыв и зажала.
— Есть. Держу.
  Владимир Кириллович:
— Зажим! Ещё зажим. Взял. Держу. Скальпель. Работаем кисту.
  Люда, тампон, пот.
  Что там, Наталья говорила, ей лить? Стекловидное тело? Давайте его сюда! Быстро!
  Нужно будет у городского руководства денег на лазерный нож выпросить. Сейчас бы пригодился.
  Сестричка:
— Стекловидное тело струйно ввожу в вену.
  Хирург ей:
— Угу.
  Замораживайте здесь! Шире. Саш, как давление?
— Шестьдесят на сорок восемь. Пульс прерывистый. Падает.
— Что - опять?! Да что ж такое?! Мать твою! Наталья, не балуй! Возвращайся, я сказал! Держись!
  Что свёртываемость?
— В норме.
— Давление?
— Восстанавливается. Девяносто на шестьдесят восемь. Пульс ровный. Можно работать, Владимир Кириллович.
— Хорошо. Спасибо, Саш. Молодец, девочка. Быстро работаем кисту. Удаляем нахрен! Крючки. Расширители. Вот она, стерва. Ещё раз лопнула?! Теперь внизу.
— Вижу. Держу. Зажим. Ещё, — уверенно и спокойно ассистировала Надежда.
— У нас что, лампа перегорела? Дайте сюда больше света! Я ж просил!
  Надежда, держи эту суку.
— Уже. Со светом у нас всё в порядке, Владимир Кириллович. Пот профессору...
 Сестра обтёрла профессору лоб.
 Владимир Кириллович:
— Хорошо. Спасибо. Скальпель.
Ассистентака Надежда:
— Ого. Я такую ещё не видела. Держу. Отделяю. Азот!
 Операционная сестра:
— Есть азот.
  Надежда приняла маленький балончик с жидким азотом и замораживала мелкие сосуды, останавливая кровотечения.
  Оперционная сестра принимала в кюветку куски громадной кисты.
— На гистологию её?
  Владимир Кириллович:
— Обязательно!
  Надежда:
— Похоже, на гормонах выросла. Что это с яичниками?
  Кириллович:
— Да, девочка очень хочет мамой стать. Чёрт! Всё только: Я сама! Я сама! Врезать бы ей сейчас по первое число! И узнать, какой умник ей гормоны прописал! Обрезание, ****ь, сделаю!
— Чистим до шёлкового блеска?
— И трубы тоже, Надь.

  А Наталья в невесомом пространстве между" Там" и "здесь" слышала забавную песенку и, проходя через тоннель по "рельсам", держала равновесие. Стараясь не упасть, балансировала, улыбалась и шла на голос рыжеволосой девочки, повторяя:
  "Тех, кто рождён ходить по краю,
  Страшить не может грязь и тьма.
  Скажу с улыбкой: Я - играю!
  Ключ к переходам - кровь моя!"

  Врачи и Наталья боролись вместе и проходили, каждый свой путь.
  Наталья чудом прошла через тоннель к спокойной и чистой воде.
  Врачи, доверившись интуиции Натальи, остановили кровотечение стекловидным телом.
  Рыжая девчушка в сознании Натальи подала руку, Наталья перепрыгнула на чистый берег. Врачи запустили сердце пациентки и так общими усилиями победили.
  Наконец все легко вздохнули, чуть успокоились и продолжили операцию. Вместо обычных сорока минут на рядовое усечение кисты размером с ладошку ушло два часа сорок минут.
  Наталья очнулась на столе.
— Мысль есть, тела — нет. Хм, странно… Голоса... Где я?... Ощущений нет, только сознание. Я мертва?...
— Что в истории писать, Владимир Кириллович? Кровотечение, остановку сердца писать? Или просто осложнения в ходе операции?
— Да, просто осложнения, и ничего лишнего. Да я думаю, она и так всё знает, как мне показалось,… как мне кажется. А остальным знать необязательно. Молодец, девочка! Молодец. Я её с детства знаю. Характером вся в отца! Борец!
— А могли бы ещё чуть-чуть – и потерять…
— Её?... Не болтайте глупостей! Лучше займитесь, чем надо. Переводите в интенсивную палату. Всё, дальше без меня.
— Простите, профессор. Ясно. Хорошо. В обычную палату?
— Да, как обычно.
  «М-м... Значит, я ещё здесь, — подумала Наталья, услышав этот разговор. — Это хорошо, потому что мне ещё много чего нужно сделать. Очень много!»
— Наташа! Сейчас я выну дыхательную трубку, и вы будете дышать сами. Ясно? — твёрдо и громко произнесла второй ассистент.
  «Поняла, — подумала Наталья. — Только зачем так кричать?»
— Делайте глубокий вдох! — приказал этот женский голос.
  «Чем? У меня нет лёгких, вы что, не понимаете?»
— Делайте глубокий вдох!!! А то умрёте! — не сдержалась женщина с суровым голосом.
— Дайте, я, — сказала другая. — Наталочка, вы меня слышите?
  «Господи,… да, да! Я слышу. Но я не могу найти, где они, мои лёгкие».
— Шевельните пальчиком… — и врач взяла Наталью за руку.
  «Поняла», — почувствовала пациентка свою руку и чуть напрягла её.
— Отлично! Молодец! А теперь вдох, медленный и глубокий. Помогите мне вам помочь, пожалуйста, — и положила свою горячую ладонь Наталье на грудь.
  «Есть! Я поняла. Чувствую лёгкие! Кто бы вы ни были, спасибо. Теперь я знаю, где они», — мысленно поблагодарила оперированная и приложила все усилия, как для самого первого вдоха в своей жизни. «М-м… Это когда-то уже было? — подумала Наталья. — Осознание духа без тела,… это очень интересно. Надо запомнить! И как трудно и больно сделать этот вдох!»
  А в коридоре её встречала нервничающая мать и терзала Наталью:
— Открой глаза, доця! Как себя чувствуешь? У тебя что-нибудь болит? Наталья, посмотри на меня! — провожала она каталку до палаты.
  Мать наблюдала в коридоре весь тот переполох, который устроила её дочь с первой минуты операции. Она не могла понять, в чём там, в операционной, дело, но понимала, что что-то проходит не так. Тогда ни одна метавшаяся туда-сюда операционная медсестра не ответила ей ни единого слова. И вот дочь вывозят на каталке спустя более двух часов нервного ожидания, и мать не сдерживалась и метала бисер.
  «Мама, как ты не понимаешь? Я так устала… и хочу спать, — мысленно отвечала ей дочь. — Мне говорить ещё нечем, хотя… уже есть чем чувствовать».
— Наталья!… Наташа!… — дёргала мать её за плечо.
  «Мамочка! Ёлки-палки! Оставь меня в покое! Дай мне отдохнуть! Пожалуйста!»
— Она вас не слышит. Она ещё спит. Поговорите позже. Дайте ей отдохнуть. — произнёс тот самый голос, что помог Наталье вдохнуть.
  «Спасибо, ангел. Я так спать хочу… Проснусь и найду тебя, хорошо? Доброе,… доброе сердце».
   Глубокий наркозный сон вынес Наталью в какое-то другое время и обстоятельства.
Она немного замёрзла и проснулась в каменной пещере, через вход которой пробивался утренний солнечный свет. При этом, и место, и всё что окружало, казалось давным-давно знакомым и даже родным. И очаг, и волки, и то где и как стоит утварь.

   *   *   *

— И снова доброе утро.
  Проснулась легко Наталья. Улыбнулась, потянулась. Нежно огладила белого волка и и его рыжую волчицу по загривкам, которые спали с ней рядом. Что по ощущениям, для неё было совершенно естественно и привычно.
— Я вот, знаете что, всё время думаю… Когда мы вместе, мы ведь можем многое! — заметила она, находясь ещё под впечатлением прошлой большой охоты на медведя и увиденного накануне ещё одного волшебного сна, в котором был заблудившийся в лесу  красивый, немного хромающий рыцарь с факелом в руке.
— Ладно! Ну? Кто со мной пойдёт купаться?
  Она вдруг вся засветилась в улыбке и задоре, вспоминая странные картинки с людьми в белых одеждах, подумала:"Как хорошо, что это был только страшный сон", быстро и ловко разделась. Открыто дразня молодых волков снятой одеждой, бесстрашно спровоцировала за собой настоящую погоню. Сломя голову, босая и нагая, Наталья лихо сбежала с горы по остаткам сохранившегося в тени холма снега. С брызгами влетела в холодную, бодрящую реку первой и, неожиданно для себя, поплыла, совершая уверенные движения руками по-волчьи, грудью выдыхая густой горячий пар.
— Я теперь ещё и плавать могу, братцы! Ха-ха-ха! Лобо! Дружочек! Поплыли в следующий раз на ту сторону?! А?! Голубоглазый! Давай! Что скажешь? — смеясь, кричала она из обжигающей холодом воды, — Только не откладывай надолго свою охоту, мой рыцарь! Ладно?!
  «Я могу! Следу-у… раз… Ладно-о?! Ладо-о… а-о-о-о…», — разнесло по лесу её голос туманное эхо.
  Лобо следом за девушкой вбежал в воду по грудь, остановился и взволнованно наблюдал за ней, готовый прийти на помощь в любую секунду. А Наталья беззаботно плавала и плавала в спокойной, свободной ото льда реке, и королевским шлейфом струились за ней по воде растрёпанные красивые рыжие волосы. Стройное, сильное девичье тело в прозрачной спокойной воде белело изящной фарфоровой статуэткой. Она была похожа сейчас на настоящую русалку из старых сказок бабушки-соседки из её детства. И всё сейчас было больше похоже на сказку, чем на настоящую жизнь. Больше на настоящую, волшебную сказку.
  Нежное утро, тишина, греясь на солнце, поют птицы, спокойная чистая река, в ней, не обращая внимание на обжигающий холод, купается длинноволосая девушка-красавица. На берегу стоят и охраняют её сильные, красивые, светлые волки. Лучи весеннего солнца играют и блестят на её рыжих волосах, отражаются в мудрых глазах волков. А вокруг бесконечный, не проснувшийся от зимы лес, горы, небо, облака… Счастье!
  Скоро насладившись новыми для себя ощущениями и задорно смеясь, нагая Наталья так же резво вышла из воды. Она щедро плескала из ладоней на волков. А они, то уступали ей дорогу, отряхиваясь, то подходили сами, игриво скалясь, щёлкали зубами.
— Не нравится? А-а-а?! — дразнила она, — Не нравится, мохнатые?! Ну ладно, не буду. А по-моему, здорово! Спасибо, Учитель! Спасибо, Шато! Спасибо всем!!! Я  дома-а!
  Она в два движения закрутила волосы на затылке и широко открыла щедрые объятия небу. Глядела в его нежную синеву счастливыми глазами, как заворожённая, будто видела его самый первый раз в своей жизни, и закружилась в ощущении любви ко всему миру, исполненная столь яркими и новыми для себя чувствами и ощущением наполненности сердца и прилива жара на коже.
— Я так вас всех люблю-ю-у-у! Господи! Какое счастье-е! — закричала в небо.
  «Как же я вас всех люблю-у-у!.. Ка-ко-е сча-стье!!!» — снова подхватило эхо.
  Да, сейчас она была бесконечно чиста и открыта перед всем огромным миром.
Наталья-Шарот ещё раз отжала от воды волосы, встряхнула их, бегом вернулась в логово, оделась в чистую одежду и согреваясь у очага пила горячий настой из трав с мёдом. Затем снова спустилась к реке и, мечтая о чём-то своём, заплетала просушенные волосы в тугие жгуты. Она сидела у воды на давно вросшей в берег коряге, смотрела и любовалась тихим течением, мелкой серебряной рыбёшкой, плавающей между прибрежных камней. Её дыхание незаметно выровнялось, движения замедлились, сама собой выпрямилась спина. Вода у ног будто совсем остановилась. Наталья увидела своё лицо и поняла, что это совсем не она. Лицо будто двоилось и на ум устойчиво приходило имя Шарот. У Натальи-Шарот нечаянно разжались пальцы и гребень упал в воду. Перед глазами возникли странные живые картинки.
  Её смелые четвероногие охотники превратились в гонимую по лесу добычу.
  Вооружённые всадники, развлекаясь, преследуют в лесу всю волчью стаю.
  Лобо уводит шальных охотников за собой, спасая родовое место.
  Волки, спасаясь, плывут по реке. А их настигают, разящие насмерть стрелы.
  Лобо среди выживших нет.
  Всадники ликуют, поднимая сильных красивых лошадей на дыбы.
  Ещё… она увидела ярко-алую кровь на воде. Та вдруг превратилась в развевающийся красный мужской плащ. Он быстро потемнел до чёрного, и исчез в тёмной глубине реки покрытой кое-где льдом.
  В этих грёзах Шарот внезапно замёрзла, вздрогнула и моргнула. Наталья тоже.
  «Я, наверное, уснула. Привиделось. Нет, нет! Такого не может быть! Такого не случится!». Подумали обе.
  Встряхнув волосами, она полностью растрепала косы и, закрутив их наскоро на затылке, подумала, что так страшное видение не унесёт с собой. Не оборачиваясь, быстро ушла с этого места. А после постаралась забыть о жутких картинках и отбросить тяжёлые предчувствия, прокравшиеся ей сразу глубоко под сердце.

   *   *   * 
   
  К утру следующего дня Наталья очнулась и проснулась. Рядом с ней на стуле спала мама. Не беспокоя её, дочь чуть повернулась, взглянула сочувственно на неё, погладила по седеющим волосам и снова обессиленно уснула. Ей снился Тихий океан. Мягко накатывающиеся тёплые волны раскачивали её, нежа и убаюкивая, коварно отбирали жизненные силы, унося в открытое неизвестное пространство.
  «Надо проснуться», — почувствовала она.
  «Наталья! Проснись!! — окликнул её во сне, казалось, знакомый женский голос. — Наталья, проснись, а то умрёшь!»
  «Какие-то дурацкие шутки у этой операционной медсестры!» — вспылила Наталья, не открывая глаза.
  И около двенадцати дня Наталья всё же проснулась оттого, что ощущения из сна стали накладываться на реальные чувства в теле. Она открыла глаза, заглянула под одеяло. Было всё в крови до хлюпанья, и простыня, и повязка. Наталья лежала в тёплой, убаюкивающей луже. Наклонилась аккуратно и посмотрела под кровать. Такая же алая лужа, с небольшое блюдечко.
— Мам, мама… Проснись, лапочка, — разбудила Наталья всю ночь не спавшую мать.
— А?! Что?! — спросонья всполошилась она и взяла машинально дочь за руку. — Ты чего такая холодная?
— Это же хорошо. Значит, температуры нет.
— А? Хорошо, да.
— Мам, позови, пожалуйста, Жанну Георгиевну.
— А что случилось?
— Ничего. Просто я проснулась и хочу с ней поговорить. Только побыстрей, пожалуйста. А сама потом сходи вниз, в ларёк, и купи мне кефира. Хорошо?
— Хорошо.
— Мам, только Жанну Георгиевну сначала, — исчезающим голосом прошептала Наталья.
  Жанна Георгиевна, завотделением, очень талантливый гинеколог, делала Наталье гидротубации в предшествующие годы исследований и лечений, чтобы помочь ей, наконец, забеременеть. Эти две женщины хорошо ладили между собой при сложных, необходимых, болезненных процедурах.
— С тобой интересно работать. Чувствую, что занимаюсь искусством, когда делаю тебе гидротубации, — говаривала гинеколог.
— Очень рада за вас. С вашими подсказками, Жанна Георгиевна, всё замечательно проходит. Почти не больно.
— Ты руки на яичники зачем кладёшь?
— Чтобы лучше их слышать.
— Ага, как в сказке про Красную Шапочку? Чтобы лучше видеть и слышать?
— Вы даже не знаете, насколько вы правы, — поддержала шутку её тогдашняя пациентка.
  И теперь, когда Наталья её позвала, Жана Георгиевна поняла: нужна помощь, и срочно, ведь Наталья никогда не беспокоила её по мелочам. Она также знала, что Наталья вчера тяжело перенесла операцию. Врач появилась в дверях через пять минут.
— Наталья, что?
  Оперированная женщина показала рукой и взглядом врачу под кровать. Губами показала: «маму не пускайте». Та кивнула и спросила, глядя Наталье в глаза:
— Сколько у нас времени?
— Минут двадцать, — шёпотом произнесла та.
— Успеем. Не спать! Держаться! Поняла? — собрано произнесла Жанна и тут же исчезла в коридоре.
  Через пару минут появилась санитарка. Тщательно всё убрала. Вместе с медсёстрами аккуратно поменяла простыню. За ней приехал специалист с аппаратом УЗИ и провёл экспресс-обследование. Затем медсестра поставила Наталье по капельнице в обе руки. Следом появились в дверях зеваки из других палат и с сожалением глядели на Наталью, которая вчера ещё веселила всех шутками на медицинскую тему, а теперь вот умирала от внутреннего кровотечения. Жанна их выгнала и не допустила в палату Натальину мать, плотно закрыв перед всеми дверь.
— Ну, что, красавица? Поработаем? — подошла она к Наталье и прощупывала пульс.
— Поработаем, — криво улыбнулась Наталья. — Рада вас видеть. Здравствуйте, Жанна Георгиевна. Извините за беспокойство.
— Здравствуйте, здравствуйте. Лучше бы по хорошему поводу ты меня побеспокоила…
  Врач заметила, что пациентка видит всё на экране монитора УЗИ, и приказала его развернуть.
— Извините, Жанна Георгиевна. Я и так вижу без монитора всё, что у меня внутри. Будете лить кровь?
— Да, надо. А ты против?
— Сейчас нет. Только резус проверьте.
— Да-а… Наслышана,… наслышана, как ты вчера… Мы и так всегда проверяем. Держишься?
— Пока да. Я знаю, что проверяете. Просто вчера на это бы времени не хватило, — оправдывалась Наталья.
  Завотделением дала распоряжения медсестре, и та быстро ушла.
— Жить будем? — улыбнулась она Наталье и проверила ей глаза.
— Не вопрос! Ещё полно дел.
— Молодец! Та-ак. Не засыпать, обо всех изменениях самочувствия сразу мне говори и контролируй себя, как ты там умеешь! Буду заходить каждые полчаса.
— Понял, товарищ командир, — шёпотом произнесла Наталья, чувствуя, как голос проваливается все ниже и ниже, куда-то к месту операции, и попыталась улыбнуться.
  Лаборантка пришла и взяла пробу крови. Вернулась через полчаса и снова взяла. Затем ещё раз.
— Резус не совпадает с данными по паспорту? — поинтересовалась Наталья.
— Да, но такого не может быть!
— Вы новичок?
— Нет. Пять лет уже в лаборатории работаю.
— И ни разу такого не было?
— Нет.
— В смысле, человек не может ошибиться?
— Человек может, а реактивы — нет.
— И как вы тогда объясните третью пробу?
— Не знаю, — и быстро ушла.
  Ещё через сорок минут вместо физ-раствора и глюкозы с аскорбинкой Наталье уже лили кровь. Это было весьма странное ощущение, особенно в левой руке. Она втекала, а вена начала дрожать, подёргиваться и греться. Наташка взглянула на бутылку с кровью.
— Иванов, — от нечего делать Наталья обратила внимание на этикетку, перевела глаза на другую банку – Петров. О! А где же Сидоров? — улыбнулась она.
— Вам лучше? — заметила её улыбку вошедшая медсестра.
— А как вы думаете? Конечно! — чуть с истерикой в голосе пропела Наталья. — Гляньте на фамилии моих доноров.
— А что в них такого? — нахмурилась медсестра.
— Читайте! — пожала плечом Наталья.
— Хм, ну, Иванов,… Петров. Нормальные фамилии.
— И я с вами совершенно согласна, — паясничала пациентка. — Конечно, нормальные фамилии, только скажите мне, сестричка, где же Сидоров?
— Какой такой Сидоров?
— А-а, и вам интересно? Да тот самый, который вместе с Ивановым и Петровым всегда ходит?
  Сестричка озабоченно задумалась, отчего Наталью начал разбирать обессиленный смех.
— Что тут смешного? — пожимала плечами девушка. — Не понимаю.
— А вы не находите? — сдерживала смех Наталья и держалась за ноющий тупой болью низ живота. Она ощущала мелкую дрожь в вене, которая с чужой кровью дошла уже до плеча и, казалось, только что достигла головы. Наташка не могла объяснить в чём причина такой устойчивой нарастающей реакции.
  Находящиеся в палате оперированные женщины поймали шутку и, держась за больные места, тоже начали негромко хохотать. Медсестра смутилась, фыркнула и с серьёзным лицом ушла, а присутствующие срывались в истерику от такой реакции непонятливой девушки.
  Вошла Жанна Георгиевна.
— Что случилось?
— Ой, не спрашивайте… — хихикала Наталья, закрывая слезящиеся от смеха и боли глаза.
— У тебя истерика?
— Ой! И у Вас будет, если скажете, где Сидоров? — держалась она ладонями за живот.
— Какой Сидоров? — нахмурилась Жанна.
— Читайте! — указала Наталья на надписи на бутылках с кровью.
  Жанна прищурилась без очков и строго начала: «Иванов…»
  Женщины в палате закатывались в смехе новой волны.
— «Петров», — продолжила врач, поняла и продолжила шутку. — Ха! Сидоров? А Сидоров лично просил вам всем передать привет и сказал, что придёт лично, если ржать не перестанете… Все!
— Ой, подождите,… подождите… Дайте дух перевести! — скривившись, смеялась Наталья вместе с такими же, как она, болезными. — Как с Вами хорошо общаться, Жанна Георгиевна, правда! Не то что …
  И все снова рассмеялись.
— Смех – хорошее лекарство от болезней, но его тоже нужно принимать по рецепту. Небольшими порциями пять-шесть раз в день, не то все кишки себе порвёте, — Строго поддерживала шутку завотделением.
— Спасибо, мы поняли… — бросали реплики женщины и ржали, как лошицы.
— А вы доноров на хохотунчик проверяете?! Может, у них с кровью что-то не так! Инфекция какая-то такая… — смеялась Наталья.
— Стоп! Аккуратно, Наталья. Тебе нельзя сейчас смеяться. Вот как швы у всех разойдутся,… будете знать! — строго произнесла Жанна.
— Ничего… нам профессор их зашьет. Крестиком! — брякнула Наталья, и женщины снова сорвались в смех, держась за животы.
  Жанна тоже улыбалась и укоризненно качала головой, глядя ей в глаза.
— Эту палату будем в один день выписывать, чтобы остальных хохотунчиками не заразили! — искренне смеясь, сказала завотделением, проверила состояние Натальи и нехотя ушла. — В этой палате всё в порядке. Зайдёте через полчаса, проверите и доложите, — сказала она серьёзно кому-то в коридоре.
  Всё это время Костя пытался пробиться к жене, но его не пускали. Он волновался и нервничал. Стремился найти врача, который бы ему хоть что-то объяснил. Внизу, в холле, он случайно встретил Стефанию Иосифовну (свою тёщу) и, одолжив у неё белый халат, поднялся на третий этаж, во вторую хирургию. Подождал, пока рассосутся в коридоре медсёстры, и тихонько просочился в палату.
— Привет, — появился он на пороге.
  От увиденного подбородок Кости слегка задрожал.
— Привет. Как дела дома? — улыбнулась, как могла, Наталья.
— Вообще порядок. Только КаратЫшка всю ночь выл, — съёжился и побледнел муж.
— Чего?
— Не знаю. Чувствовал, наверное, что-то. Как ты тут? Рассказывай.
— Да что рассказывать, Кот? Всё в порядке. Сможешь маму уговорить уйти домой?
— Зачем?
— Чтобы не видела вот этого…
  Наталья была очень слаба, за ночь очень сильно сдала. Утреннее кровотечение явно не украсило её и отобрало силы. Она была очень бледна, под капельницами с чужой кровью и, зная беспокойный характер матери, понимала, что та обязательно поднимет кипеш, когда придёт и разглядит всё «это». А это совсем ни к чему ни врачам, ни присутствующим в палате, ни ей самой. Кроме того, мать действительно устала и нуждалась в эмоциональном и физическом отдыхе. Элементарно, просто поспать.
— Успокой её и забери домой, хорошо? Лапушка…
— Попробую, но никакой гарантии нет. Это ж практически невозможно! — сдерживал волнение Костя.
— А ты постарайся её убедить своим интеллектом и железной логикой, что со мной всё окей, что я вся такая счастливая, розовая, пушистая и довольная жизнью, чего и ей желаю. Не надо ей всего этого видеть, — криво улыбнулась Наталья. — Сам понимаешь, с её-то характером,… может разнести в пух и перья всю хирургию! — тяжело вздыхала она.
  Сейчас каждый вдох давался Наталье с большим трудом, а любое простое слово – и подавно.
— Не пойдёт, — держался спокойным Костя, — ты же её знаешь.
  Он гладил жену по плечу и с еле заметной дрожью в пальцах убирал ей влажные волосы со лба.
— Ты нервничаешь? Лапушка, не надо, — Наталья говорила тихо и старалась произносить разборчиво. — Здесь со мной Жанна, и всё будет в порядке. Мы справимся. Просто лишние хлопоты никому не нужны. Я сама…
— Я знаю, Наташка, ты у меня сильная, но что такое? Из-за чего тебе льют кровь, да ещё столько? Сразу в обе руки!
— Это обычное дело после операции, — старалась улыбнуться жена.
— Врёшь, да? — взял он её за еле тёплую руку и глянул в упор. — А не получается! Твой любимый муж, к сожаленью, не дурак.
— Да-а, врать у меня не получается, — сдалась Наталья и легонько сжала ему пальцы.
— Не умеешь – не берись! Я ведь всё чувствую, и КаратЫшка тоже. Было плохо, да?
— Да, было. Но теперь всё в порядке. Веришь?
— С трудом.
— Говорю, как есть, и добавить пока ничего не могу.
— А есть что рассказать?
— Да. Дома. Хорошо? Расскажу всё дома.
— Договорились.
— Скажи ты наешь что такое: сАманди, самАнди или самандИ?
— Нет. А где ты слышала?
— Если б я помнила. Так, эхо какое-то в голове гуляет.
  Ладно, иди, отдыхай. Я тоже спать хочу. Целую. Нет, извини, потом. Пока.
— Держись тут. Пока.
  Кровотечение будто удалось остановить. Костя и мама ушли домой. На ночь в палатах раздали градусники, померли температуру. Молоденькая медсестра прошла, собрала их, записала данные в журнал.
  У Натальи тридцать семь и семь. Прошла манипуляционная сестра и уколола кому нужно обезболивающее. Наталья отказалась. Она боялась заснуть. Девочки из этой палаты намочили под краном полотенце, положили на лоб, открыли настежь дверь в палату. Операционное отделение после ужина стихло и постепенно отходило ко сну. По коридору прошла дежурная медсестра, включила контрольный свет на посту и у манипуляционного кабинета. Произнесла:
— Всем спокойной ночи, дамочки! Выздоравливайте! Пять минут и я вернусь.
  Наталья, прерывисто дыша, держала руки на шве и из последних сил старалась себя исцелить, но сил не было. Она не заметила, как отключилась в горячке. В температурном угаре ей снился очень яркий сон о той же девушке-охотнице и её белых волках.

   *   *   *

  Пролетели и исчезли вместе с разноцветными бабочками тёплые летние деньки. Лес ранней осени щедро питал умелую собирательницу зрелыми дарами, но она ещё ни разу не участвовала в волчьей охоте.
  В конце первого месяца осени в сопровождении стаи юная отшельница с наслаждением поедала на заливном болотце спелую клюкву и собирала в котомку. Такое было не впервой. Шарот с детства ходила в это время с мамой на болота и знала, что по колено залитые дождём лесные болотца не опасны. Краем глаза Шарот поглядывала за волками. Вот заметила, что стая оживилась, поднялась и взяла свежий след. Белые волчьи тени живо исчезли за разноцветьем трав и кустарников. Шарот растерялась и слишком поздно отреагировала. Пришлось бегом выбираться из воды и следовать за стаей.
— Я не успеваю! Слишком быстро! Ой-ой-ой, ребятки, подождите меня!
  Но волки вошли в раж. Ловко уклоняясь от встречи с молодыми деревцами и тернистым ягодным кустарником, Шарот бежала следом за ними и часто спотыкалась. Наполненная кожаная котомка билась по ногам. Как ни старалась Шарот сберечь, всё равно подавила собранное на болоте. Девушка неслась на звуки исчезающей в чаще леса стаи. Шарот чувствовала, как плотно наполняются воздухом лёгкие, как быстро устают ноги и огнём горит горло. Как ни старалась — отстала. Остановилась отдышаться и, крутила головой, вслушиваясь в звуки чащи. Шарот слышала, как волчья охота плела там замысловатые петли вокруг жертвы. Но предугадать, куда в следующее мгновение направится гонимое вожаком животное, не могла.
  Внезапно шёпот волчьей гонки развернулся, стал нарастать и быстро приближаться. Вначале Шарот слышала и видела только вздрагивающие кусты, затем мелькающих между деревьев возбуждённых белых волков. Стая гнала шуструю повизгивающую тень, истощая её рваным бегом. Опытные волки слаженно наносили удары — в шею и в ноги, в ноги и в шею. Молодые – гнали жертву.
  Это был матёрый вепрь. Подранку уже не каждый раз удавалось уворачиваться от волчьих клыков. Самец отбивался клыками и визжал от боли. Менял направления и нёсся наутёк, спасая драгоценную жизнь.
  Не сообразив, что к чему, Шарот неожиданно оказалась как раз на его пути. Распахнув от любопытства глаза, рот и встав на цыпочки, чтобы получше разглядеть, девчушка слишком поздно сообразила что к чему. Хотела было спрятаться за ветвистый молодой красный дуб, чтобы пропустить погоню мимо себя.
  Гонимое волками животное с громким топотом неминуемо приближалось. Девушка неловко отпрянула назад и, споткнувшись о трухлявую ветку, упала на спину. Нож выпал из ножен и оказался под рукой. Шарот сжала пальцы, тут же поднялась на колени и увидела  в нескольких шагах от себя красные глаза и смертельно большие жёлтые клыки крупного, тёмно-коричневого, истекающего кровью зверя. В этот миг получила неожиданный сильный удар прямо в грудь, в живот, отлетела в сторону как пушинка, ударилась головой о ствол дерева и мгновенно потеряла сознание.
  Солнце уже отходило за горизонт, удлиняя поверхностные тени деревьев, когда вдыхая остывший воздух, Шарот замёрзла, пришла в себя и почувствовала тупую боль в рёбрах. Она испугалась. Не поднимая головы, огляделась и заметила, что с тушей вепря стая покончила. Волки растаскивали останки и сыто отдыхали неподалёку кто где.
  Шарот решила было подняться, вдохнула глубже и вдруг пронзающая грудь боль перехватила дыхание.
— А! М-м… «Больно! Чёрт! Тысяча чертей и ежа в печень!»
  Рухнула она и мгновенно крепко схватилась за рёбра. Голова закружилась, лес смешался с небом и облаками.
  Шарот нужно было как-то дышать. Лёжа на спине, она усиленно пыталась делать хотя бы короткие медленные вдохи. Девушка дрожащими руками ощупала себя. К счастью, обнаружила, что рана на голове уже перестала кровоточить, а кровь на руках, груди и животе чужая. Затем Шарот прислушалась и почувствовала тяжесть и тепло в ногах. От него было приятно и уютно. Но мысль о кровотечении пугала. Шарот необходимо было скорей понять: что это. Возможно, это собственная кровь, и вепрь нанёс непоправимые, смертельные раны. И тогда она очнулась только для того, чтобы вскоре умереть.
  «Тогда дело дрянь! И со мной тоже  кончено, как с этим вепрем! Кровь Христова, как быстро! Жаль! А я ведь ничего ещё в жизни не успела. Шато-о — прости…, — подумала, а губы искривились и задрожали. — Мама. Мамочка!»
  Шарот вглядывалась в темнеющее багряное небо сквозь верхушки высоких деревьев и, её отчаяние ручейками срывалось с зелёных глаз. Покалеченная девчушка нашла, что оно слишком кровавое и зловещее. Закусила губы, сжала кулачки и, во что бы то ни стало, решила посмотреть, что с ногами. Она должна была понять, есть ли у неё время хотя бы помолиться.
  Шарот утёрла слёзы, повернула набок голову и воистину растерялась.
К удивлению и нежданной радости, она увидела, что ноги целы-целёхоньки и это Лобо с самкой дарят тепло.
  Ощутив трогательную заботу, Шарот всхлипнула. Неожиданный глубокий вдох надежды, и резкая, нестерпимая боль вырвалась из груди глухим стоном. Девушка, до боли закусила губы и снова крепко закрыла глаза.
  «Всё хорошо. Всё будет хорошо. Держись и дыши! Спокойно. Ноги целы и это главное. А ребра? Заживут. Шато выживала, и я выживу, как миленькая».
Сдержанное дыхание замедлилось и, Шато отключилась.
  Её дух подхватили и понесли два прекрасных крылатых дракона, запряжённые в боевой корабль под белым парусом. Затем галера оторвалась от глади моря, поднялась в облака и полетела над бескрайними цветущими землями. Шарот оглянулась и счастливо махала маме рукой.
  Время давно перевалило за полдень, а раненная девушка грезила детскими сказками, стараясь дышать реже и не шевелиться.
  Над головой с криком пролетела стайкой ватага мелких лесных щебетух. Шарот очнулась, догнала взглядом и снова взглянула в небо. Сейчас золотисто-розовый цвет высоких перистых облаков больше давал надежду, чем пугал и угрожал.
  «Жива? Я что же, жива?! И ноги, и руки целы?! Вот это да! Ну,  кто-то там, на небесах, точно меня хранит и не желает смерти. Во всяком случае, Господи, большое спасибо! — нашла на груди и крепко зажала в кулаке папин нательный деревянный крест, — И если, меня ещё не съели, то есть шансы завтра увидеть рассвет. Пить».
Теперь девушка разглядела в вышине кусочки голубого неба. По нему плыли бело-розовые облака — один корабль в золотом солнечном контуре. А ещё выше над ним, различила растворяющиеся перистые бело-огненные крылья.
  «Драконьи, что ль?»
  Волки сыто поднялись и отошли от Шарот. Она была рада и искренне благодарна им за поддержку и тепло, но ничего не сказала, лишь одарила взглядом. Увидела серого оттенка шерсти правильный равносторонний крест на холке Лобо и подумала:
  «Ах, вот ты какой, белый рыцарь в волчьей шкуре? Тебе к лицу было бы Ставром называться».
  Лобо остановился, обернулся и пристально посмотрел в глаза Шарот, будто услышал мысли. Показалось, даже кивнул.
  Шарот решилась сдвинуться с места, сильнее закусила губы и осторожно приподнялась на локтях. Сознание резко поплыло, земля снова пошатнулась и попыталась сбить с ног. Девушка вдохнула, нахлынула тошнота от мерзкого запаха разодранных внутренностей, прилипшего к гортани.
  Этот дух растерзанной плоти! О-о… Он был здесь везде! Шарот затаила дыхание и, схватилась за ствол дерева и снова собиралась с силами. Вдохнула, медленно и аккуратно поднялась на ноги. Крепко держась за молодой тополь, Шарот взглянула на останки вепря и вдруг увидела рукоять ножа, который торчал в горле зверя снизу вверх.
  «Это что же, я его?! Но как?! Когда?! Даже не помню, что доставала! И я не настолько сильна и ловка, чтобы вот так вот.
О, Господи! Ты велик и всемогущ, и неисповедимы пути твои».
— Смеркается. Пора домой, — пролепетала Шарот.
  Превозмогая боль, вытащила нож, обтёрла кровь о траву и вложила в ножны за поясом. Только сейчас Шарот увидела и поняла, что смягчило смертельный удар клыков вепря. Это была сума из толстой свиной кожи, которая оказалась пробитой насквозь.
  С трудом сохраняя равновесие, Шарот стояла на ногах. Она ощущала, что земля слишком мягкая, проваливается и уходит из-под ног, как на клюквенном болоте.
Лобо поднял стаю и, изредка оборачиваясь на Шарот, повёл семью домой коротким путём.
  С каждым шагом девушке становилось хуже и хуже. И поверхностное дыхание тоже причиняло невыносимые мучения. Время от времени раненная обессиленно останавливалась у камня или дерева, чтобы чуть-чуть перевести дух. Перейти реку вброд, как оказалось в этот раз — как преодолеть границу между жизнью и смертью. Ноги скользили, прошивала грудь адская боль, перед глазами двоилось, а в сознании отчётливо слышался  решительный голос женщины:
  «Не останавливайся! Жизнь — в любом случае — это путь только вперёд».
  Лишь к позднему тёмному вечеру, продрогшая и измотанная болью Шарот, оказалась у логова. Она вошла, из последних сил легла на спину у очага, предполагая скоро его разжечь. Подтянула ноги, скрестила руки на груди и поняла, что сил на это не хватит и пожалела, что сразу не легла на лежанку. Сквозная, постоянная боль в груди и спине, мокрые, озябшие ноги, каменный пол — вызвали озноб. Тряска прибавила боли. Шарот беспомощно закусывала в кровь губы, сдавленно стонала и дрожала от холода. Сжавшись в комок как побитый потерявшийся щенок, она собирала все силы, чтобы перестать дрожать. Хотела спать, но в душе ощущала страх заснуть навсегда.
  «Холодно. М… Кровь Христова, как больно! Умру до утра!
Господи, Господи! Мне нужна сейчас твоя помощь, Шато! Где же твой Учитель?»
— Л-лобо, волчонок мой, пожалуйста, иди ко мне, с-серенький.
М… Лобо! П-пожалуйста, иди к-ко мне! Мне с-страш-шно! — первый раз в жизни Шарот призвала вожака, как друга и спасителя.
  Он подошёл и встал над Шарот, согревая дыханием. Девушка взглянула в волчьи голубые глаза, ощутила тёплое прерывистое дыхание, и её мысли стали расслаиваться и путаться. Шарот потеряла сознание и стремительно полетела сквозь облака в папины сказки о золотоволосых маленьких волшебницах, огненных крылатых волках и мудрых драконах.
  Самка и Лобо легли по обе стороны от Шарот. В израненном теле девушки жар сменялся ознобом. Ночью, в бреду чёрного кошмара, она металась в ужасе от того, что её догонял разноглазый человеко-зверь с мечом и чёрно-красном плаще. Настигая, он превратился в мерзкого клыкастого вепря-козла и нёсся на четырёх лапах. Свирепое рыло окровавленного чудовища пронзительно визжало, от чего с деревьев вихрем срывались листья и желтели травы. Горящие жёлтым огнём дикие глазищи обжигали Шарот. Одежда задымилась, а под ней загорелась кожа. Шарот безмолвно истошно кричала и не могла пошевелиться, будто оборотень отнял у неё голос и связал волю.
  Сменив личину, ирод превратился в змееликого вампира. Вцепившись когтями в грудь и шею жертвы, он рычал и шипел:
  «Наш-шё-ёл! Попа-алас-сь?! Тепер-рь ты моя! Моя, Лотос-с!»
  На его руке Шарот отчётливо разглядела часть чёрного рисунка: клинок и чашу, в которую плевала трёхглавая змея. От этой твари невозможно было ни увернуться, ни вырваться, ни убежать.
  Шарот приходила в себя на мгновение, снова отходила сознанием в другое пространство, а оборотень, будто подкараулив её на неком перекрёстке дорог, снова догонял, глумился и пил кровь. Полу-человек полу-зверь впивался и впивался в девичью грудь клыками, визжал и терзал живое тело без конца. Втаптывая в зловонную грязь, отбирал последнее дыхание.
  Шарот стонала, задыхалась, умирала и умирала во сне, мучительно и многократно. И не было у неё там ни помощника, ни защитника.
  Бедная, девушка не выдержала пытки и со стоном взвыла:
  «Помогите! Помогите мне, хоть кто-нибудь!»
  Прорвалась тёмная завеса мрака и на истошный призыв Шарот о помощи, появился в сиянии некий молодой бесстрашный всадник. Он был в длинном белом плаще, на котором красной каймой виднелись вышитые священные руны. На спине витязя сиял щитом красный узорчатый крест в солярном круге. Рыцарь направил на человека-зверя чёрный узорчатый меч и, проявившийся над куполом из облаков мощный огненно-крылый белый волк, слёта бросился вампиру на спину, зубами вцепился в шею, взмахнул крыльями и отбросил ирода далеко в сторону.
  Черноволосый воин-защитник с серебряной прядкой у лба, соскочил с коня, улыбнулся суровыми глазами, взмахом воспламенил кристальный голубой меч, и провозгласил Шарот:
  «Зверь сейчас снова оживёт и вернётся. Я задержу! Беги, Санти! Беги, Тара, и не оборачивайся!».
  Шарот внезапно очнулась, будто её силой вытолкнули из небытия. Страх, жар, пот, боль и холод боролись с сознанием и усталостью, и больше она не позволяла себе уснуть. Она всё время перемещала ладони по своему телу, накрывая ими самые жгучие болью места, и тихо постанывала. Наконец боль чуть поутихла. Шарот поднялась, дотянулась до кувшина, сделала пару глотков воды и взглянула на лежанку. Увидела начертанный на камнях идущий по кругу ряд рун. Подивилась, что раньше их не замечала. Почувствовала, что они защитят её во сне. На четвереньках подползла к лежанке, вскарабкалась, и, согретая волками, она кое-как уснула, почувствовав себя, наконец, в безопасности.
  «Я здесь, девочка. Я здесь. Не волнуйся, Шарот. Я ждала, когда ты меня позовёшь», — услышала она во сне.
  Наталья-Шарот никак не могла разглядеть лица хранительницы, но рыжие, густые, волнистые волосы запомнились ей сразу. Освещённая ярким ласковым огнём Нада, вышла к девушке из-за очага. Казалось, она плыла, не касаясь земли. А та самая крылатая белая волчица мирно сопровождала её.
  «Вот так держи раны ручками, вот так. А утром сделаешь ещё кое-что. Травы от боли и такие, чтобы гноя в ранах не было, я подскажу. Теперь ты не останешься одна. Я и Облак будем присматривать за тобой, пока не придёт Учитель».
— Шато? Это ты? Правда? И теперь я больше не буду одна? А когда? Когда придёт Учитель? Это он меня спас?! — бредила Наталья-Шарот.
  «Он придёт. Тогда, когда ты будешь к этому снова готова, Саманди».
— Мама? А что я должна сделать для этого?
  «Ты узнаешь сама, девочка. Скоро. Мы все, где бы и когда бы ни были — части одного целого. Я рада, что ты, наконец, здесь. Всему своё время, и больше доверяй Лобо, — улыбнулась Шато, — Он защитит тебя и обучит охотничьему промыслу. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Твёрдо знай это, дитя».
  Шато положила на сломанные рёбра девушки и одновременно на оперированный живот Натальи свои руки, что-то произнесла и поцеловала нежно, по-матерински, в лоб.
  Под утро, неловко пошевелив рукой, Наталья-Шарот проснулась от резко вернувшейся боли.
  «М… какой чудной сон, будто и в правду здесь была Шато. И ужасно! Ужасно, когда этот человеко-вепрь… Отвратительный гнилой запах из пасти. Нет-нет. Куда ночь — туда сон! Тьфу, тьфу, тьфу!
  А вот голос хромого рыцаря с серебряной прядкой у лба… Как он сказал? «Беги, Санти?» Санти, ведь означает ангел? Я — Ангел? Глупости.
  Но его голос так был похож на голос отца. Какого? Какого отца помню? И крылатый волк? Приснится же такое. — Вспоминала она, — Папа говорил, что Нада тоже видела кого-то во сне и её так обучали. А меня сегодня ещё и спасли. Не отличимое от яви сновидение!
  Так что и как, я должна теперь сделать?» — вспоминала советы целительницы Шарот.
  Потихоньку передвигаясь по пещере, она нашла узелок с вещами из дома. От шерстяной, ткАной матерью простыни она отрезала ножом длинную широкую полосу и лёжа на спине, наложила плотную повязку на рёбра. Именно так, как велела ей наставница. После этого боль в сломанных рёбрах и грудине действительно немного отпустила, и девушка почувствовала себя уверенней. Шарот торопилась приготовить тот отвар, что советовала ей во сне Шато. Запалила очаг.
  А Лобо давно уже проснулся. Завалившись на спину, волк умиротворенно зевал и потягивался. И пока Шарот готовила и пила отвар, он глядел, как она бродит по потолку. Затем лениво перевернулся, сполз на брюхе с лежанки, вышел из логова на площадку. Встретив и обнюхав свою благосклонную самку, снова широко потянулся и взглядом пригласил Шарот следовать за собой. Она это хорошо поняла. И это было то, о чём говорила Шато: «Доверяй больше Лобо».
  Залитый солнечным блеском лес вдохновлял на прогулку. Неведомой тропой Лобо и его самка привели Шарот к тёплому целебному грязевому источнику в ложбинке у холмов. Он был почти круглый, с красно-серыми глинистыми отмелями-краями. И от него дурно пахло — тухлыми яйцами и серой.
— И что? Я должна купаться в этой луже? Бр… Она же вонючая! Не-ет, ни за что… ТУДА — не полезу. Да я утону! Это же самое что ни на есть гиблое место! — брезгливо сопротивлялась Шарот.
  Лобо равнодушно расположился на берегу, на свежих ярких жёлтых кленовых листьях. Казалось, он мило, снисходительно улыбается. Его самка подошла ближе к источнику, издалека понюхала, подняла морду вверх, к солнцу, чихнула пару раз и, отряхивая лапы, поторопилась отойти подальше. Остальные волки стаи разбрелись, кто куда.
— Ну, ладно, ладно. Я поняла. Только, чур, не подсматривать. Повязку снимать я не буду, а то домой не дойду.
  Наталья-Шарот бережно разделась и сделала несколько первых осторожных шагов в источник.
— М… Немного холодновато! Так ты меня спасёшь, если я тонуть буду? Да, Лобо? Спасёшь?
  А где же потом обмыться-то? А?

  Да. Он присматривал за Шарот, не только когда она лежала в этой тёплой вонючей рыжей луже. От рождения помеченный на холке крестом волк, стал вдруг приносить девушке мелкую дичь, как не раз делал это для Шато.
— Боже мой. Обо мне так заботятся. Ах, вы мои дорогие. Мне кажется, что я вас уже люблю, — нежно говорила с ними Шарот, — Лобо. Ты просто настоящий рыцарь. Мой рыцарь! Ты такой, такой, — она улыбалась и поддразнивала его, — Ты знаешь, у тебя такой замечательный, красивый, мокрый, нос. Так бы обняла и поцеловала бы тебя! Но ты ведь мне не позволишь?
  Не успели смениться две луны, как купания в тёплой целебной грязи и травяные настои, подсказанные Шато, исцелили недуги Шарот и помогли срастись рёбрам.
— Ну и ну. Так быстро? Вот это да. Это не волшебство — это сама мать-природа. Я хочу об этом знать больше! И не только об этом. Я хочу знать всё. Всё. Всё. Всё!
Шарот чувствовала себя уже выздоровевшей, но всё ещё носила шерстяную повязку на груди.
— Какая сегодня луна сказочная! Волшебная просто! — заметила она как-то под вечер. — А ты их видел много? Да, Лобо? Идите-ка сюда! Скажи, ты знаешь отчего она всё время ходит каждый раз другим путём? Почему-то исчезает, то появляется и растёт? Почему бывает красная луна? И почему именно в эти ночи мне снятся странные и удивительные сны.
  Она жестом подозвала к себе всех, но волки не послушались а, выйдя на освещённую лунным светом площадку, как призраки, поочерёдно исчезли за ближними чёрными деревьями.
— Нет, сегодня ночью я ещё никуда не пойду с вами, мальчики, но, может быть, уже смогу завтра, завтра…
  Она осталась на каменной, хорошо освещённой площадке. Сидела, мечтала и любовалась восходящей, оранжевой луной. Шарот плотнее укуталась в накидку отца, принесённую из дома, и спрятала в неё озябший нос. Она устроилась удобней и смотрела на высокое, ясное, синее небо, атласное мерцание таинственных звёзд, на текучее серебро реки, на невероятную, завораживающую, красоту матери-земли, которая, казалось, готова поделиться с ней всеми своими сокровенными тайнами и сокровищами.
  Лёгкие, серебряные облака набросили небесной красавице на голову изящные, невесомые кружева. Они струились, исчезая и растворяясь в синей бархатной вышине. А луна, одинокая и немного грустная, глядела вниз на леса, отражалась в реке и тускло освещала горы. Дуновением лёгкого ветерка с реки потянуло холодом и сыростью. Шарот как-то вдруг озябла, встала и вернулась в тёплое логово.
Расположившись поближе у пышно разведённого костра, она с абсолютным покоем в теле и душе беззаботно засыпала на своей лежанке, глядя на причудливый танец золотых лепестков. А небесная странница ещё смотрела с грустью на землю, сожалея о краткости ночи, о краткости жизни… Она беззвучно плыла по своей бесдонной синей реке, примеряя то эту звёздочку, то другую, как серёжку в ушко.

   *   *   *

  Утром Наталья проснулась с температурой тридцать восемь и один.
  Начало июля восемьдесят шестого года в Донецке было на редкость очень жарким. Духота и безветрие одуряли и раздражали всех. Послеоперационным было особенно тяжело с этим справляться. Тяжело проснувшись, Наталье показалось что этот сон и то, что с ней сейчас происходит наяву, как-то связаны. Пришёл образ одной большой раскрытой книги, в которой с одной стороны листов записана одна история, а с другой — другая.
  При таком тандеме – жара плюс духота – в палате без современного, как сейчас, кондиционера температура у Натальи опасно повысилась до сорока и одной десятой.
— Девочки, кто-нибудь может за Жанной послать? — потряхивало её и морозило.
— Сегодня ж суббота, короткий день. Может, уже ушла?
— Позовите тогда медсестру. Пусть найдет её. Скажите, к Наталье срочно!
  Появился с визитом Костя вместе с общим другом Володей Волошиным и с порога подбадривал жену, улыбался и шутил. Наталья никак не реагировала.
— Что-то опять не в порядке? — посерьёзнел муж.
— Что-то тем-температура со со вечера поднялась. — Стуча зубами, выговорила Наталья.
— И?
— И… ничего. Вых-выходные. Иди сюда, миленький.
— Ну, ты держишься? — с участием спросил друг Володя.
— Хм, в основном за операционный шов шов. Так во во сне по-одсказали.
— Встаёшь? Ходишь? Может, швы разошлись? — интересовался друг.
— Нет, Володичка, не встаю. Я слишком слаба-ба. Сажу-усь, голос совсем проваливается куда-то, дышать тяжело, а о головокружении вообще нечего и говорить, дело пос-постоянное.
— Понял. А что ж врачи ничего не делают?! — начал возмущаться Володя.
— Делают, делают. Только я им конкретные задаю задачи, как на-а экзамене.
— А сейчас? — Костя мял Натальину дорожащую руку.
— Сейчас позовут врача. Дежурного.
  Вошла медсестра, подошла к Наталье, увидела, что у неё сильный жар, и быстро ушла. Её долго не было, затем она пришла с неизвестным Наталье врачом. Тот посмотрел, …подумал,… взглянул на часы и сказал:
— Я на себя такую ответственность брать не буду, — и, не оглядываясь, равнодушно ушёл.
— А Жанна Георгиевна? — поинтересовалась Наталья у сестрички.
— Ушла.
— И что будем делать?
— Я вам сейчас дам аспирин. Какая температура? — растерялась молоденькая медсестра.
— Где? — начала злиться Наталья. — На улице или у меня? На улице не менее тридцати восьми, а у меня сорок и две десятые. Как вы думаете, какой мне нужен аспирин? Таблетку с килограмм?! Но ведь и он не поможет, понимаете? Нужны антибиотики. Там у меня что-то происходит, а ваш, блин, врач!… — глубоко вздохнула. «Спокойно, Наталья, спокойно», — сказала она себе, зажала зубы, чтобы они перестали стучать, и выдохнула.
  Костя сжимал руку жены и шептал ей:
— Береги силы, и спокойней, слышишь, спокойней.
— Жанну Георгиевну вызывайте или нормального врача. СКОРЕЕ! — тихо настаивала Наталья.
— Сейчас… — покраснела медсестричка, сообразив, что ситуация, действительно, серьёзная, а списать могут на неё. — Сейчас… — и убежала.
— Лапушка, я спокойна, только здесь что-то не так, — сжала Наталья мужу руку.
— Что и где?
— Да с этой операцией! Блин-даж! С самого начала что-то не так. Она же простая для крёстного.
— Ребята, я, может, тогда пойду, а? — почувствовал себя Володя не в своей тарелке (боялся он всяких больничных процедур и вида крови).
— Извини, Вовка. Иди. Ладно?
— Какие дела? Выйдешь из этой пыточной, и попьём пивка, — подмигнул друг.
— Ага, только пиво я не пью.
— Посмотришь, как я пью.
— Договорились. Давай, пока.
  Костя нервно мялся, сидя около любимой, и старался поддержать её, чем мог.
  Его первая жена-красавица совсем молоденькой умерла от менингита за год до знакомства с Натальей, и сейчас он боролся с тем кошмаром, что жестоко накатывал на него ещё раз, всплывая из не совсем давнего прошлого, и снова разъедал ему сердце и душу страшны-ми предчувствиями.
  Через десять долгих минут прибежала ещё одна незнакомая женщина.
— Наталья, что у вас тут? — и подсела к ней на кровать.
  Костя сразу уступил ей место.
— Садитесь, садитесь. Вы мне не мне мешаете, — сказала она молодому мужчине, бледному до зелени.
  Осмотрела, ощупала Натальин шов, спокойно улыбнулась и дала распоряжение сестре. — Сейчас поможем, — и обтерла пациентке мокрый, в испарине, лоб.
  Наталья молча слушала, как говорит эта женщина, и, не скрывая любопытства, прислушивалась и заглядывала ей в глаза.
  Прибежала сестричка, сделала в ягодицу один укол, второй, третий.
— Не м-маловато ли? — немного раздражённо произнесла Наталья, всё ещё стуча зубами от высокой температуры.
— Нет, в самый раз. А вы хотите ещё? — знакомым голосом говорила молодая врач.
— Нет, уж-же дос-с-статоч-чно, — прислушивалась к ней Наталья. — Я вас з-знаю?
— Нет, не думаю.
— Может, где-то встре-речались?
— Вряд ли. Давно трясёт?
  Наталья показала на пальцах "три часа".
— Сейчас будет полегче. Я зайду через полчаса. Отдыхайте. А Жанну Георгиевну уже вызвали, не волнуйтесь, — взглянула врач на обоих супругов, державшихся за руки, и снова улыбнулась им обоим.
— С с... спасибо, — отлегло у Натальи.
  Температура упала до тридцати восьми с половиной и остановилась. И дальше, что бы ни делали врачи, вниз ни на сотую. Сутки. Двое. Родственники и друзья Натальи проведывали её один за одним – все, кроме отца. Он чертовски переживал и не хотел, чтобы его дочь заметила это своим цепким, внимательным взглядом. Он волновался дома один, запершись в кабинете, и начинал несдержанно ругаться с матерью, когда она вспыльчиво высказывала свои тревожные предположения.
— Я жду её дома! И всё! — отрезал он.
  В ночь на понедельник Наталья почти не спала. Было немного страшно, а на самом деле опасно уснуть и упустить ситуацию из-под своего контроля. Ей мерещились картинки с Шарот и её встречей с кабаном на узкой лесной тропе. Как пришёл на помощь прихрамывающий витязь с мечом, и его белая огромная крылатая волчица налетела и сломала ужасному человеко-зверю шею. Казалось, что между снами и явью есть очевидная чёткая связь, но Наталья не понимала в чём она. Чувствовала, что через эту связь ей кто-то посылает знаки, или может быть подсказки. А может это новое испытание, которое посылает ей Учитель, прежде чем она, наконец, сможет зачать дитя.
  Наталья с закрытыми глазами слушала своё прерывистое частое дыхание. Сон, слава богу, не шёл. Тогда Наталья открыла глаза и увидела, как еле заметный лунный свет наполнил палату. Наталья, положила руки на низ живота, напряглась и повернула голову к огромному окну.
  "Где ты, моя красавица? Помоги. Подскажи".
  Но там, среди тонких перистых облаков, спрятавшись за перекладину оконной рамы, висел изящный тоненький сияющий серп.
  "Безлуние, что ль, было? Н-да, не хорошо".
  Наталья отвернулась, закусила губу и через боль потянулась к тумбочке за шариковой ручкой, а потом к соседней — взять на чём нибудь записать, льющийся странный слог. Расправила какой-то шуршащий листок и писала почти наослепь.

К чему такие испытанья?
Зачем они и кто их шлёт?
Кто я в задумках мирозданья?
Судьбе иду в противоход!

О кровь моя, что вдруг с тобою?
О ангел-жизнь, тянусь к тебе рукой!
Любовь моя, неразделимы мы с тобою.
О жизнь моя, иду к тебе нагой.

Надежда надо мной горит звездою,
В глазах родных рождая свет.
За жизнь с приподнятым забралом
В обрывках не мною пережитых бед.

Нет выхода? Нет, где-то есть!
Нет сил? Нет, всё же есть!

Одна над бездною стою
У жизни-смерти на краю.

Как отражение всех бед,
Вопросы есть…
Ответов – нет!

— Наталья, это ваше? Доброе утро!
— Что? — она еле открыла глаза. Бессонная ночь, плавающее состояние между плохо и очень плохо, жара, головная боль и почему-то выкручиваемые суставы. — Это? — вспоминала Наталья.
— Да. Можно почитать? — интересовалась молодая врач со «знакомым» голосом.
— Можно. А что это? Доброе утро!
— Какие-то стихи. Ваши?
— Прочитайте – узнаю. Не помню, — в полудрёме отвечала Наталья.
  Написанное на смятой обёртке от шоколадки «Алёнка» не очень разборчивым почерком врач прочитала, задумалась и взяла Наталью за руку.
— Так было плохо?
— И сейчас тоже, — с усилием вздохнула пациентка. — Что-то в моей крови не так. Горит, и противно ощущать её.
— Вы ощущаете вашу кровь? — удивилась врач.
— Да. Она же моя, — так же естественно удивилась Наталья и взглянула на врача. — Нет, мы с вами определённо где-то встречались, — прислушивалась больная к её голосу.
— Да нет же, вам показалось, — и молодая женщина проверила Наталье пульс, внимательно осмотрела шов с дренажем и положила руку на сердце.
  Знакомое ощущение от прикосновения рук врача к сердцу сразу дало Наталье чёткий ответ.
— Всё, знаю, где мы познакомились с вами.
— И где же? — с любопытством улыбнулась врач.
— Вы мне на столе, после операции, помогали вдохнуть. Так? И вынимали какую-то толстую трубку из горла…
— Так, — чуть улыбнулась удивлённая врач. — Откуда вы знаете?
— Ваши руки вас выдали и голос, — хитро улыбнулась Наталья.
— Да? Какая я неосторожная, — так же мило улыбнулась врач.
— Вот мы с вами общаемся уже третий день, а я не знаю до сих пор, как вас зовут.
— Надежда Владимировна.
— Очень приятно. А меня… вы знаете.
— Немного больше, чем вы, Наталья, думаете. И стекловидное тело, действительно, во время операции помогло. Вы просто умница, как держитесь.
— Но этого недостаточно.
— Чего недостаточно?
— Нужно что-то делать с моей кровью, иначе она меня убьёт.
— Не надо так думать.
— Помяните моё слово. Мне нужна помощь, надо именно разобраться, какая зараза сидит в ней.
— Почему вы так думаете?
— Чувствую. Наверное у кого-то из моих доноров не всё в порядке с кровью было. Кстати, у вас хорошее имя: надежда, владеющая миром. Очень хорошо и глубоко. Правда?
— Никогда не думала о своём имени так.
— А можно поинтересоваться?
— Что вы, Наталья, хотите знать?
— Только не подумайте ничего такого, хорошо?
— Давайте, спрашивайте.
— Какая у вас фамилия?
— Зачем?
— При таком имени должна быть и какая-то такая фамилия.
— А-а, в этом смысле? Волк. Ничего особенного. Обычная фамилия. Волк и есть волк. Хищник.
— А-а… Ещё и санитар леса, ещё и предшественник собаки, которую наши с вами предки приручили, и ещё очень преданное своей семье животное. Волки, как лебеди, создают пару на всю жизнь. А вы, Надежда Владеющая Миром Волк. Еще и платиновая блондинка. Стало быть, белая волчица. Дитя Велеса.
  "Ой, как из моих детских снов!" — вдруг сообразила Наталья и почувствовала, что теперь она в надёжных руках и помощь будет.
— Вот сколько вы о них знаете! Никогда не представляла себя в этом образе. А стихи вы давно пишите?
— Да это не стихи, а так, зарифмованные размышления. Температурный бред. Спать невозможно было. Жарко. Луна была такая яркая, светила прямо в глаза, как фонарь. Хотя, только новолуние. Деваться некуда. Вот отвлекалась от себя, как могла. — И подумала: "Господи, какая опасная оплошность! Легла на операцию в дни Гекаты. Ой! А я понимаю, что я думаю? Да вроде понимаю. Выкарабкаться бы. Помогай, белая волчица".
— Проникновенно получилось. А почему записали на обёртке шоколадки «Алёнка»?
— Единственное, до чего дотянулась. У соседки стащила с тумбочки. И ручку тоже, — Наталья взглянула на молоденькую девушку, Олю, которая и сейчас, сидя на кровати, писала что-то в свой толстый дневник и кивнула ей, продолжая время от времени задумчиво жевать кончик своей шариковой ручки.
— Я вам тетрадь и ручку принесу, хотите?
— Не надо. Я больше не буду писать. Это так, просто минута слабости была, — Наталья на секунду задумалась, немного наклонила голову набок и пристально посмотрела на собеседницу. — Надежда Владимировна, вы что-то должны мне сказать?
— Не-ет вроде.
— А по-моему, вы что-то должны. Мне кажется…
— Ладно, мне надо идти работать, — Надежда Владимировна встала, поправила халат. — Заболталась я тут с вами. Зайду ещё разок, попозже. Интересная вы женщина, Наташа.
— Ой, только не называйте меня так! — чуть вспыхнула Наталья.
— Как?
— НАТАША. Будто скрежет какой-то. Депеша. Меня друзья называют Наталья, Натали, Наташка. Я — Тарталья, иногда Тара. Очень редко и только один человек называл меня Тартальей, Тарой.
— Кто, если не секрет?
— Муж моей старшей сестры, Витя. Виктор. Победитель. Очень замечательный человек. Был. С рыжими волосами и усами, голубыми ясными глазами и очень большим греческим носом. Он мне как родной брат. Был. Душа… просто — райский сад. Сейчас его уже нет с нами. Он умер в день своего рождения, в один год с моим маленьким сыном Мишуткой.
— Ясно. Простите, Соболезную. Больше не буду, Тара.
— Спасибо, Надежда, владеющая миром.
  Обе женщины улыбнулись друг другу. В дверях врач обернулась:
— Сегодня Владимир Кириллович приезжает. Будет осмотр, готовьтесь, — и вышла.
— О! А говорила, что ничего не должна сказать, — услышала Наталья то, чего ждала.

  Покачиваясь уточкой, вошла мама с сумками. Было с первого взгляда видно, что она вспотела и устала.
— Лифт не работает! — и поставила сумку со свежеприготовленной для дочери едой около тумбочки.
— Как ты? Что-то ты совсем сдала…
— Мам, только не надо мне такое говорить, хорошо?
— А что я могу поделать, если так и есть. Синяки под глазами, бледная.
— Сегодня Владимир Кириллович будет делать осмотр, — с надеждой в голосе произнесла Наталья.
— Я знаю, — кивнула мать, выкладывая баночки с горячим.
— Откуда? — поинтересовалась дочь.
— Отец звонил, разыскивал его.
— Отец?! Что-то новенькое. Зачем разыскивал?
— Ну, ты что, сама не знаешь зачем? — повела плечом мать.
— Ты настояла?
  Мама повела плечом.
— Спасибо, мам.
— Он был по «сан-авиации» где-то на выезде, вечером только прилетел откуда-то.
— Ясно. И что, и папа пришёл?
— Нет. Он в командировке, в Горловке.
— Ясно. Ма, у тебя зеркальце есть? Хочу причесаться, если получится. Зря я, наверное, обстригла волосы перед операцией, да? Ещё и в безлуние на стол легла.
— Сейчас посмотрю, — мама присела отдышаться на кровать и рылась в сумочке.
— ТАК!!! Быстренько навели порядок на тумбочках! Посетители — застегнули халатики. Больные — причесались и быстренько стёрли всю губную помаду на фиг. Профе-ессорски-ий обхо-од! — оттараторила у дверей в палату средних лет старшая медсестра, поправила пышную причёску под колпаком и эхом повторила то же самое в коридоре, у дверей другой палаты.
  Вошёл Владимир Кириллович. Сделал шаг в сторону первой койки, вскользь взглянул на Наталью – не узнал. Потом на мать. Догадался, и его взорвало. Двумя шагами он вышел в коридор, и там раскатами грома покатился отборный медицинский мат.
  В коридоре быстро зашевелились, поднялся шум. Куда-то побежали какие-то врачи, медсёстры, и всё скоро утихло. Пришла старшая медсестра.
— Перунова здесь кто?
— Я, — тихо произнесла Наталья и подняла руку.
— Быстро на осмотр к профессору! — скомандовала она.
— Сейчас, — Наталья поднималась с койки первый раз за пять дней. Пульс тупо ударил ей в голову и в живот, дыхание стало ещё более тяжёлым, тело мало послушным. Подкосились синие худые коленки. Мама поддерживала её. Наталья, согнувшись в три погибли и придерживая низ живота, медленно доковыляла до двери шагом в полстопы. — Мама, я дальше сама.
— Упадёшь! Ты что?!
— Мама, я дальше сама! Не отбирай у меня силы спорами с тобой. Я дойду.
  Аккуратно, по стеночке, с остановками на третьем, четвёртом шаге, чтобы отдышаться, Наталья дошла до зеркала, висящего в коридоре на стене, глянула.
— "Ну да, конечно,… я сегодня не очень, — сказала, увидев в зеркале старушечье земляное лицо, скорчившее грубую гримасу, пошатнулась и закрыла глаза. — Стоять! Стоять, Наташка!!! — удержалась за стену и открыла глаза. — Я дойду,… и всё будет в порядке. Похоже, я сама под эту ситуацию подставилась. Надо же было в безлуние под скальпель лечь. Дура!"
— Где Перунова?! — услышала она голос своего крёстного.
  Мимо пробежала та же пышнотелая старшая медсестра. Наталья хотела её остановить, но, пока она сделала вдох и подняла руку, женщина с пышной причёской и в белом халате уже пробежала мимо неё ещё раз, в сторону женского туалета.
— Не знаю, где она, Владимир Кириллович, — вернулась она в «смотровую».
  Наталья подошла к дверному косяку, вместо слов поманила крёстного пальцами (дыхания не хватало, и говорить было уже нечем) и неловко ему улыбнулась.
— Я уже здесь… Вл… Вл…. — переводила Наташка дыхание.
— Где вы были?! Я же вам сказала: быстренько к профессору на осмотр! Он вас что, ждать должен?! — налетела на неё старшая медсестра.
  От её голоса у Натальи просто раскалывалась голова, и она на несколько секунд крепко закрыла глаза.
— Вы мимо меня пробежали два раза… А я… и так стараюсь «быстренько», — медленно выговорила Наталья голосом, который будто совсем пропадал в глубоком, сухом колодце.
  В смотровой было много молодых врачей. Все молча стояли и глядели на разозлившегося профессора и на сгорбленную худощавую старуху с земляным лицом и с коричневыми кругами под впалыми голубыми глазами, которая вошла и держалась маленькими худыми пальчиками за дверную ручку, как за спасительную соломинку.
Надежда Владимировна бросила взгляд на Наталью и поспешила её поддержать.
— Ну, и?! Мужчины здесь есть, а?! Вашу мать!!! Привет, Наталья, — еле заметно кивнул ей профессор. — Несите её сюда, кладите на кресло. Аккуратно!
— Я сама, — слабо сопротивлялась Наталья, но её уже подхватили крепкие молодые мужские руки.
— Почему больная в таком состоянии? Докладывайте! Кто её курирует? А?!... КТО?! Я не понял! Человек что, сам себе принадлежит пятый день?!
— Владимир Кириллович, — обратилась Наталья, но он её не расслышал. — Владимир Кириллович! — дёрнула его за халат.
— А? Что, Наталья? Что, солнышко?
— Жанна Георгиевна мне помогала.
— Она не из этого отделения. Я ещё раз спрашиваю: какая тварь бросила тяжёлую послеоперационную на произвол судьбы, а?! Чья шестая палата?
— Мы тут с Надеждой Владимировной держимся, — тянула его за рукав Наталья.— Пожалуйста, не надо так громко. Я, я… У меня голова раскалывается!
  Профессор кивнул, вскользь тронул Наталью за лоб, надел стерильные перчатки и начал тщательный гинекологический осмотр.
— Почему дренаж до сих пор стоит? Убрать.
— Нет, нет, не убирайте. Сейчас это даже хорошо, Владимир Кириллович, — глядела на него между своих ног Наталья. У меня кровотечение на следующий день было. А так бы всё вовнутрь. Это же хуже. М-м-м! — закрыла глаза, закусила губу и отвернулась в сторону.
— Потерпи, девочка, я должен тебя проверить.
  Что сейчас? Какая ситуация? Анализы? Дайте мне её историю! Кто мне доложит? Обезболивающее ей кололи? Когда? — поднял он на присутствующих глаза. — А?
— Я терплю. Нет, не кололи. Да мне и не надо. Я контролирую эту боль.
— Как не кололи?! Совсем?!
— Совсем, — и, отвечая на вопросы крёстного, она старалась дышать расслабленно, ровно и глубоко.
— Когда последний раз что-то делали?
  Надежда Владимировна шагнула вперёд, нежно и крепко взяла Наталью за руку обеими руками, оказывая ей поддержку.
— Я могу доложить, — сказала она.
— Слушаю, — кивнул ей профессор.
  Ассистент профессора быстро полностью изложила ситуацию, и Владимира Кирилловича взорвало тихим гневом, и он прошелестел, как накатывающийся издалека гром:
— Уволю всех к чёртовой матери! С такой характеристикой,… что даже в свинарник дворником не возьмут! — сурово и сдержанно хрипел он. — Кто ведёт шестую палату?! Наталья, закрой уши, дальше тебе слышать не положено.
  Она так и сделала, но всё равно, мат, особенно медицинский, он и есть мат. Его слышно и с закрытыми ушами.
— Ну-у,… какие будут соображения, господа хреновы лекари, а?! Попрошу высказываться, кто, что может, — продолжал профессор.
  И они высказывались:
— Нужны антибиотики в большой дозировке. Те-то и те-то.
— Лить гемодез, — предлагали другие.
— Необходимо прямое переливание крови.
— Нужно сделать вскрытие и посмотреть на месте, что там сейчас за ситуация.
— О!... О!... О!... О!!!... — подумала Наталья. — Ещё наркоз? Вскрытие?!…
Блин-даж!!!
— Вскрытие, Белов, делают трупам! — грубо заметил врачу-интерну Владимир Кириллович.
— Извините, я ошибся. Санацию, — поправился Белов.
  Профессор хмыкнул.
  «На всё это у меня нет сил», — подумала Наталья и снова почувствовала необходимость сказать.
— Владимир Кириллович, Владимир Кириллович!
— А?
— А если антибиотики лить непосредственно к месту операции. Дренаж-то стоит?
  А если так, как обычно, внутрипопочно, то получится, очень надо много колоть.
— Что?… Тебе свою попу для меня стало жалко?
— И попу, и флору кишечника. Конечно, жалко. Как же я буду быстро восстанавливаться, если флору загубить конкретно? А так и овцы целы, и волки сыты.
— Что, что? Слыхали, а?! — вдохновился профессор. — Слыхали?! Наталья, повтори ещё раз этим недоумкам, двоечникам! — Владимир Кириллович встал, снял перчатки, обошёл кресло, большой тяжёлой ладонью накрыл Натальино темя, теребя её короткую чёлку пальцами, и поцеловал ей синюю маленькую руку.
  Наталья смутилась.
— Я снова что-то не так сказала? — глядела она на окружающих её врачей. — Извините…
— Нет-нет, всё так. Умница! Вот что значит творческий жизненный подход! Ясно?! — указал присутствующим профессор. — Слушайте!
  Наталья покраснела, и у неё крупно задрожали замёрзшие коленки.
— Ну, я хотела сказать, что можно развести антибиотик с чем-то там, вы лучше знаете с чем, с физраствором или раствором Рингера, и промывать брюшину дезинфицирующим составом через дренаж непосредственно. Большим объёмом. И контролировать вход-выход, — еле слышно произнесла Наталья, лежа в гинекологическом кресле. — Можно два, три раза в день. Ежедневно общий анализ крови, — добавила она.
— Всё, Перунова! Беру тебя младшим ассистентом, — хлопнул он её по темени тяжёлой ладонью.
— Ой, нет, Владимир Кириллович. Младшим ассистентом… я ни как не могу, — пыталась разрядить обстановку Наталья, выглядывая из-под съехавшей на лоб чёлки, сделала паузу, чтобы вдохнуть. — Сейчас я могу только СТАРШИМ наглядным пособием у Вас работать. Меня как раз всю насквозь сейчас видно, со всеми подробностями во внутренних органах. Так берёте? На полставки? С таким весом, как сейчас, целую ставку всё равно ведь мне не дадут.
— Берём, — насупил брови и строго улыбнулся профессор.
  В смотровой тишина. Интерны и молодые специалисты молча мялись, чуть улыбаясь. Старшая медсестра принесла Натальины анализы. Профессор посмотрел, что-то понял, но вида не подал.
— Кто будет работать с девочкой? — взял он её снова за голову тяжёлой рукой, по-родственному тукая пальцами по лбу, будто по столу.
— С девочкой? — вслух удивился кто-то.
  Наталья чуть сжала руку Надежды Владимировны.
— Я могу, — тут же ответила она профессору.
— Я смотрю, вы уже договорились? — развернулся он к ним. — Хорошо.
  Обе женщины, чуть улыбаясь, смотрели друг на друга и на профессора.
— Надежда Владимировна, докладывать будете мне лично. Зайдёте ко мне за её назначениями. Все свободны. Стоп! Кто ещё у меня сегодня на осмотр? Давайте мне сюда послеоперационных. Всех сразу.
  Наталья попыталась встать, но поняла, что силы совсем покинули её. «Попросить помощи? У-у. Стыдно! Да и у кого после такого «прочухона», но её уже поднимали две пары крепких мужских студенческих рук.
— Извините, что так вышло… — оправдывалась Наталья. Подняла глаза и заметила равнодушно наблюдавшего за всем этим того самого врача, что вчера отказался ей помочь. Они встретились взглядами, и этот человек ничуть не смутился тем, что она его узнала.
— Ничего, ничего. Держитесь, — успокаивал её другой врач-интерн, с тонкой аристократической кистью и длинными пальцами. — А сколько вам лет?
— Двадцать пять.
— Двадцать пять?! Ничего, ничего. Держитесь. Чайка — гений от бога!
— Я знаю. Но он ещё и мой крёстный.
— Ясно почему все отказались вас вести. А я бы рискнул.
— Спасибо.
  Наталью аккуратно посадили в кресло на колёсиках и увезли в палату. Лечь в кровать сил уже не было. Помогали все.
  Наталья закрыла глаза и тут же уснула.
  Скрипнула дверь в палату. Вошла медсестра с инструментами на подносе, за ней Надежда Владимировна. Села рядом на стул, прикоснулась к плечу.
— Наташ, Наташ? Вы спите?
— А? Нет, нет! Я вас жду, — вздохнула тяжело, — Мне нельзя спать, хотя, я кажется всё-таки уснула.
— Померим температуру и начнём работать. Держите градусник.
— Да, да. Я готова. Промывку антибиотиком через дренаж?
— Да. Как в добрые старые времена: будем экспериментировать на себе.
— Здорово.
— Не хотите в медицинский поступить? По возрасту ещё успеете.
— Как-нибудь об этом подумаю. Спасибо.

  Мама не могла быть рядом во время странных, страшных на взгляд, процедур, что делала Наталье Надежда Владимировна. Она не выдерживала, да и брезговала. Или даже так: после войны, вид своего ребёнка в крови, умирающим... Зрелище, честно говоря, крайне неприятное. Она сидела в коридоре, держась за сердце все полтора, два часа и там переживала. А Наталья просила врача:
— Ещё,… ещё разок, надо промыть. Там не настолько чисто, как мне нужно.
— Вам не больно? — чутко следила врач.
— Нет, нормально, терпимо. Надежда Владимировна, давайте ещё разик, а? Пожалуй-ста. У меня времени совсем нет. Надо ещё!
— А куда вы опаздываете? Вы хотите куда-то в отпуск поехать?
— Нет, конечно. Какой отпуск? Просто моя кровь сейчас борется со мной, понимаете? И теперь мне надо выиграть для себя время. А это значит разобраться с заразой, которая во мне сидит, как можно быстрее. Время дорого: или я, или она, понимаете?
  Врач моргнула и еле заметно кивнула.
— Удивительно, но… Вы, действительно, правильно всё чувствуете, Наташа. Простите, Наталья.
— У меня заражение крови началось, да? — озвучила догадку-ощущение Наталья.
  Врач снова кивнула.
— Но вы такой борец, что мы справимся с этим, да?
— Вы сомневаетесь? Я — нет, — Наталья твёрдо и уверенно взглянула на собеседницу бесцветными, усталыми глазами. — Жаль только, что с этими промываниями, мы на пару суток опоздали. Ничего, справимся.
  "Если белая волчица из снов сама меня в нужный момент нашла, значит где-то уже есть тот хромой черноволосый рыцарь с седой прядкой у лба. Где он? Может быть недавно родился? В восьмом классе я его ещё не чувствовала. Хм, а сны показывают, что он уже где-то рядом. Неужели?
  Н-да... У меня начался настоящий бред сепсиса, я понимаю. Ничего, пройдёт".
— Будем два раза делать эту промывку или один? — интересовалась Наталья.
— Давайте посмотрим, как пойдёт. Если будет ощущение, что температура спадает, будем два раза, а если нет, то можно и третий. Как вы скажете?
— Посмотрим, как вы и сказали. Я буду с вами.
— Благо дарю.
— Хм. Как интересно вы произнесли.

  После первой долгой процедуры промывания брюшной полости температура у Натальи немного упала, но снова напомнила о себе уже через два часа.
— Да что же это такое?! — посмотрела Наталья на градусник. Закрыла глаза, и по вискам соскользнули незваные слезы.
— Что случилось? Вам нельзя плакать, — заметила Надежда Владимировна, пришедшая просто проверить состояние пациентки. — Слышите, Наталья?
— Я не плачу. С чего вы это взяли? — и посмотрела на врача глазами, полными слёз.
— А это что такое? — подсела Надежда Владимировна, подала Наталье свежее, мокрое, холодное полотенце, обтёрла ей лоб своей ладонью (проверила на ощупь температуру) и взяла за руку (посчитала пульс).
— Ничего. Просто устала. Устала, и всё! Что-то не так во всём этом, понимаете? — тихо прошептала Наталья.
— Нет, не понимаю. Объясни, в чём именно?
— Да во всём этом, Надежда Владимировна, понимаете? В операции,… в кровотечении,… во мне… Что-то вообще не так!
— Не надо так думать! Перестаньте, перестаньте, Наташа! — врач почувствовала, что Наталья на грани срыва. — А хотите, я тоже буду вас называть, как ваш зять — Тарой?
— Спасибо. Не хочу, — замкнулась Наталья и отвернулась в сторону. — Мне просто нужно ещё что-то,… — вслух соображала она. — … Мне нужно ещё что-то! Того, что мы с вами, Надежда Владимировна, делаем, недостаточно! — прямо посмотрела врачу в глаза. — Извините. Только что, что ещё нужно сделать? Я не знаю. — и снова скатилось несколько слёз с открытых глаз Натальи и пропало под её коротко стриженными волосами.
— Подождите, — начала понимать её врач. — Не надо отчаиваться, мы что-нибудь придумаем.
— Конечно,… придумаем. Я ни капли не сомневаюсь в вас. Я в себе сомневаюсь, понимаете? Всё это,… то, что происходит, должно что-то означать. Не бывает в жизни всё с бухты-барахты, так вот всё погано, на ровном месте. Должны быть какие-то причины. Идите, Надежда Владимировна. Извините меня, пожалуйста. Мне надо отдохнуть и подумать обо всём этом. Хорошо? Только не обижайтесь! Мне просто нужно хорошенько подумать.
— Хорошо, подумайте. Только дайте мне слово, что сдаваться не будете.
— Я?! И не думаю сдаваться даже. Это не для меня!
— А раз так, Наталья, тогда сражайтесь за себя, как волк, как боец! Поняли меня?!
— Поняла. Чего уж тут? Волк — волчице говорит... А вы знаете что такое сАманди, самАнди или самандИ?
— Нет. А что это?
— Я думала это, может инструмент или лекарство, которое мне поможет.
   Врач пожала плечами и ушла.
   Наталья закрыла глаза, долго думала, вспоминая и анализируя всю цепь последних снов, событий. Услышала какие-то слова в голове, стащила тремя пальцами с тумбочки тетрадь и ручку что таки принесла ей Надежда Владимировна, и корявым старушечьим "послеинсультным" почерком записала:

  "Меня доброжелательно спросили:
  — Наталья, пишешь ты стихи?
  Нет, слов на слух я не рифмую
  И не ищу в мучениях строфу.

        Мне некогда сидеть и ждать
        У скучного дождливого порога
        При свете тусклых фонарей,
        Когда вдруг на бумаге чистой, гладкой,
        что молча стерпит все нелепые признанья,
        Останется ажурный сладкий
        Пикантный патока-пирог,
        что испечён на склоне дня...
        на сладостных помятых белых простынях...
        в томлениях и вздохах груди девичьей,
        что при луне печальной нежной
        иль при свечах...
        воскликнет вдруг... Ох! Иль Ах!...

   Высокопарный слог умело в рифму заплетённый!
   В его основе приторно притворство нахожу
   С приправой лживых чувств, избитых фраз,
   и слёз, и грёз, и обещаний мимолётных...
   тындитной девы искушённой в ветреных стихах.

   От первых строк он вызовет аскому у меня,
   как от не зрелых кислых абрикос иль яблок.

        Пусть уж изрыгнётся горлом
        С болью в руки к Вам,
        когда вы и не ждали,
        горючий камень из души моей —
        неогранённый сердолик кровавый.
        Ведь камню дольше жить,
        чем человеку иль бумаге.
 Пусть в камне твёрдом красном
осторожный Мастер разглядит,
ЧТО так вдруг некрасиво появилось,
пришло с кровавыми чернилами из жил моих,
отравленной чужой кровИ гемоглобином.
        Пусть он прочтёт кровописанье
        дрожащею рукой кривописанье,
        последнее, что излилось в него
        из вен ослабленных, души мятущейся моей!
Прижать к груди дитя хотела я!
Любимой жить! Желанной быть!
И понятой хоть кем-нибудь однажды...
Так пусть раскроет Мастер смелый
И отшлифует умелою натруженной рукой
Мой угловатый камешек немой.

Пускай прочтёт по хрупким колким граням
израненного сердца молчаливый стон и плач,
и слог запутанный нескладный.
        Пусть он — чужой, но чуткий
        узнает, глядя через тень на свет,
        как память странная моя
        расплавленною лавой сердолика
        жгла-мучила МЕНЯ...
        любовью ныне одинокой,
        рождённой где-то там в веках.

И жажда ЖИТЬ создАла в этом мире,
не образ дочери послушной,
сестры, жены, подруги добродушной —
НЕТ! — ЖИЗНЬ создала МЕНЯ,
которую, НЕ знали Вы, кто были ближе.
       
Переплавляя молча времени песок
Там, глубоко внутри
У самой сердцевины,
где всё ещё стучит в виске и в сердце,
не говоря ни слова,
молча
КРИЧИТ, ПОЁТ душа, и помнит всё!
И любит всех...
Детей, мужей, друзей,
отцов и матерей
Во все их времена.
Долги прощает, но
Не прощает никому
Предательства, проклятья и измены.

Пусть мудрый Мастер тот
Искусным инструментом
в завитке из серебра
запечатлИт в оправе тонкой
последний вдох уснувшей рано Тары:
— Мама!

Пусть ей отдаст горячий и
прекрасный сердолик
в оправе из моей любви,
Когда вдруг, скажут всем ИМ,
остальным:
Её уж нет. Простыл и след.
Любить вы опоздали.

Мне двадцать пять.
Меня шутя по-доброму спросили:
— Пишешь ли стихи?
— Нет. Не пишу. Увы.
Мне было нечего сказать.
И, видно, поздно что-то начинать.
Прощаться молча мне пора бы.

  Доцарапывая "Последнее слово" Наталья безмолвно плакала. Ей казалось, что если она сейчас уснёт, то уже не проснётся, просто не хватит сил. Сопротивляясь молча, она ловила в окне очертания ослепительных облаков, солнечных зайчиков на потолке от пудрениц девочек, лежащих на кроватях напротив. Всматривалась в их обнадёженные спокойные счастливые лица, в которых она видела "время". Уже скучала по голосам детишек во дворе, другу Карату, который помнил запах её сына. Наблюдала за пролетевшей мимо окна вороной и думала, что никто не узнает, и ничего не изменится, если вдруг её сердце не выдержит...
   Наташка скучала по не родившемуся сыну или дочери, мысленно крепко обнимала маму. Она ни в коем случае не хотела её огорчать, и представляла тот кошмар, что будет с её больным сердцем, если...
   Подумала: "Нет. НЕТ! НЕЛЬЗЯ! Иначе мама останется одна! Отец со своей любовницей её быстро сведут в могилу. Я должна что-то придумать. Обязательно! Что-то! Иначе мама пойдёт за мной. Отец быстро сживёт её со свету. Нельзя. Нельзя!
   Анализы хреновые. Все боятся помочь. Как же, как же: сама крестница Чайки. Никто ответственности на себя не берёт. Удивительно, что у меня одной нет лечащего врача. Одна только Волк Надежда Владеющая Миром.
  Кто-то идёт за мной... Ищет именно меня. Я чувствую. Хотя, чем мне осталось чувствовать? Сколько мне ещё осталось чувствовать? Час? День?
  Нет, меньше, если не успею что-то придумать. Мы разминёмся? Опять? Но кто он? Только помню глаза и голос... Может это Ставр? Или Сатир? А может кто-то другой? Таинственный Ксандр? Почему не Костя? Я его так люблю, но что-то между нами не так. Почему?
  Ерунда. Агония чувств?! Нет! Просто бред высокой температуры. В моей крови отрава. Не могу понять какая. Будто в ней есть что-то живое, не моё. Мерзость!
  Что за человек был моим донором? Что ел, о чём думал, кого любил, и чем болел? Может лил себе в вены что-то? Чёрт! Иванов, Петров, Сидоров... У кого из них "плохая" кровь?
  По-моему, началось уже с самого первого — Иванова. Помню, дрожь и истерика началась именно тогда. Пробило на хохотунчик. Да, анекдот, посмеялись. Я бы посмеялась сейчас над другим анекдотом. Сколько дурных совпадений.
   Операция — кровотечение и остановка сердца.
   На второй день снова кровотечение, высокая температура и я начала гореть как свеча.
   Врач, блин, Гиппократ хренов, ушёл. И глазом даже не моргнул на обходе у Чайки. Классный, блин-даж, врач!
   Дальше что было? Лили кровь. Зараза прямо в вену пошла. Вот теперь сепсис... Это серьёзно, даже слишком. Уже семь дней после операции, а я не встаю. Это очень плохо. Да,... семь дней, которые потрясли мой мир.
  Каждый человек рождается сам...
  Тьфу, что за мысли? Ну да, Геката, безлуние, её дни, её время.
  Богиня перекрёстков ужасов и страхов, дама, которая переводит из одного мира в другой. Она ещё жива? Вот откуда у меня в голове эти, блин-даж, мысли и слова! Судя по всему, она всё ещё здорово правит своими владениями. И припёрлась я к ней сама, как глупая курица на обед к лису.
   Ошибка. Ошибка! Я должна выжить! Я справлюсь! Учитель... Учитель... Мне нужна твоя помощь. СЕЙЧАС!" 

   Наталья спрятала слёзы в полотенце и не заметила, как быстро и крепко уснула.
   Толком весь тот сон не запомнился, но вот отрывок:
   Длинный больничный коридор и прямоугольное зеркало, то самое, которое висело в коридоре второй хирургии. Наталья, сгорбившись, стояла перед ним, из последних сил придерживая обеими руками живот. Ей нужно было куда-то идти. Куда? Она остановилась перевести дух. Лёгкие тяжелы, как камень. Даётся больше выдох. Вскользь глянула в зеркало, присмотрелась к отражению, оперлась о сену, и увидела то самое своё чёрное старушечье лицо со впалыми глазами и истончёнными губами, лишённое сил дрожащее тело, скрюченные пальцы, кисти. Стопы были холодны и не послушны, как будто в зимнюю оттепель случайно провалилась в ботиночках под рыхлый лёд. За спиной, в зеркале Зима, ночь. Наташка понимала, что это она и не она одновременно, и просто глядела своему страху в глаза, принимала вызов и говорила спокойно, как сама с собой.

— Мне страшно. Да, мне страшно, Учитель. Я ошиблась, не обратила внимание, что иду на операцию в безлуние прямиком на перекрёсток Гекаты. Я сознаюсь, но я не жалуюсь. Мне одной не справиться без тебя. Я начинаю догадываться, что это ещё один твой урок. Но намекни, прошу, ЧТО я должна понять, ЧТО осознать и принять. Не лишай меня жизни, пожалуйста. Я твой ученик и принимаю все твои уроки сознательно и всегда с открытым сердцем, ты же знаешь. Будь со мной, не покидай меня! Учитель,… Учитель,… Учитель…
  Наталья заметила, что на протяжении всего диалога в отражении зеркала её губы не двигаются и оттуда просто спокойно и внимательно наблюдает рыжеволосая женщина-девушка в меховых одеждах. Затем знакомым голосом многослойное отражение произнесло:
— Твоё спасение в твоих руках, Тарталия Нада. Так всегда было.
  Наталья вздрогнула.
— Что? Как это? Я не понимаю. Учитель, ты снова называешь меня другим именем и говоришь другим голосом! — Наталья почувствовала, что вдруг начала просыпаться, и её охватила горячая волна паники. — Подождите! Подождите! Шато? Шарот? Это вы?! Объясните! Я не понимаю!
— Вспомни: Где есть вход, там есть и выход. Ключ к переходам — кровь твоя. Ты можешь отдавать, а можешь и брать, Санти-Саманди, — тихо, как летний ветерок, произнёс доброжелательный женский голос.
— Как это делать? — Наталья цеплялась за остатки быстро уходящего сна, как могла брать что?! Повторите, повторите ещё раз! Шато-о...
— То, что называется "жизненной силой", — спокойно и доброжелательно произнёс во сне молодой женский голос Шарот.
— Как, как это делать?! — Наталья цеплялась за остатки быстро уходящего сна, как могла.
— Вспомни. Ты могла это делать всегда. — Вторила Шато.
  И совсем тихо снова зазвучала песня девчушки из тоннеля:
"Тех кто рождён ходить по краю,
страшить не может грязь и тьма,
Скажи с улыбкой: Я играю!
Ключ к переходам..."
  Наталья проснулась и закончила:
"Ключ к переходам — кровь моя".
  "М-м... Только только начинаю что-то понимать. Нужно вспомнить, вспомнить.  "Где есть вход, там есть и выход" Где вход? Какой из них?"
  Открыла глаза.
"Жива — значит поборемся! Есть ещё время и шанс. Учитель, у меня получится. Должно получиться! Иначе никак! Я — Тара! Это я уже поняла. Нужно будет потом понять, что означает это имя и кем я была.
   Нет, нет тёмный рыцарь меня найдёт не здесь и не сегодня.
   Геката, ты слышишь? Я знаю, что Я Тара и я выберусь из твоих паутинных перекрёстков!
   Тарталия? — это вопрос ещё открытый. Этого я ещё не знаю. Но меня называли Саманди, той маленькой девчушкой с рыжим громадным псом, что я видела в тоннеле. Я знаю, что делать: Идти вперёд!
   Все, кого я видела и вижу во снах — это я сама? Но если бы это так и было, и в мире существовала ТАКАЯ магия — "помнить", то я бы попросила учителей дать знать. Послать хоть какой знак. Пусть кто-то в дверь сейчас войдёт, например, или кто-то из девчонок чашку уронит".
   Мимо палаты пролетела стайка голубей, развернулась и на подоконник Наташкиного окна села светлая пара и, стараясь удержаться, чёрно-бело-рыжий голубь стал танцевать любовный танец и громко гугукать.
  Белая голубка с рыжим хвостиком явно отвечала ему взаимностью. Наташка с трудом повернула голову, заметила некое сходство и улыбнулась.
  "Спасибо, Учитель. Я поняла. Говоришь, где-то уже есть Ставр Велеярович, если я Санти и Тара. Если я возродилась, то и, возможно, он тоже! И, возможно, помнит и ищет меня?! Видит те же сны! О, Боже! Ставр, Ставр! Я помню! Я иду! Я не умру! С такой силой, как у них Тары, Санти, Саманди — я справлюсь. Справлюсь!"
   Наташка утёрла глаза. Всё! Я готова идти дальше!"
   Голуби вспорхнули и улетели. Наташкино сердце вспыхнуло уснувшей где-то глубоко в сердце любовью и отбывало ритм-призыв. А память в небесах рисовала облаками любимый образ волхва Ставра. У Наташки "открылось второе дыхание", когда она наблюдала за ним.
  Как следствие сопротивления "перекрёстка", поднялась температура – 39,2.
  Медсестричка пришла и уколола жаропонижающее. Наташка лежала молча, глядела на нежные облака приближающегося заката и вспоминала Ставра. Его тёмные или глубокие, как беззвёздная ночь, глаза. Алые губы, трёхколерные густые волосы, крепкие плечи мага-воина. Но сейчас в её грёзах, Ставр почему-то хромал, как Сатир. Наталья думала, что температурный бред может повредить психику, и ему ни в коем случае нельзя поддаваться. Сейчас подействует укол и всё пройдёт.

   Вскоре после пришли её проведать родственники и муж. Стукнули в дверь палаты. Наташка повернула голову и первым увидела Костю с пакетом фруктов.
— Привет. Как ты?
— Нормально.
  Следом торопливо вошла мама с куриным бульоном в термосе. Она расположила продукты на тумбочке и стуле, тут же приготовилась Наталью кормить.
— Мама, мам. Я пока не хочу кушать.
— Надо, надо сил набираться.
— Знаю. Я так люблю тебя, мам!
— Так и я тебя тоже. Какая сегодня температура?
— Нормальная.
— Как себя чувствуешь?
— Всё хорошо. Уже лучше. Садись отдохни.
  Родственники принесли всяких вкусностей и пытались широко улыбаться и шутить, подбадривая Наталью. Но они слишком громко думали, а Наталья и так старалась держаться. Она заметила, как в тетрадку с реквиемом заглядывает племянница Анечка. Наталья срочно закрыла тетрадку, и, положив в тумбочку, спрятала до поры до времени.
  "Нужно выбросить на фиг! Не дай бог, мама найдёт и прочитает. Я думала, что моё время ушло, и написала бред. Да, бумага стерпит всё. Я снова в деле".
  От чуткого, внимательного взгляда мужа она всё-таки не смогла ничего скрыть.
— Опять что-то случилось?
  Наталья чуть заметно кивнула.
— Что?
— Заражение крови, Котёнок. У меня началось заражение крови, — тихо прошептала она ему на ухо. — Только прошу тебя, молчи.
— Что-о?! Сепсис?! — переспросил Костя и побледнел.
— Ничего, всё нормально. Я справлюсь, если только вспомню, — взглянула на него Наталья усталыми глазами.
— Вспомнишь, что? — напрягся муж и сжал ей маленькую слабую ладонь.
— Где есть "жизненная сила", что это, блин, такое и как её брать.
— Что? Жизненная сила? Это что-то… Подожди, подожди! Что-то такое знакомое… — быстро соображал Костя. — М-м.. А! Вот! Ну-ка!... Вспомни-ка птенца сороки! Помнишь, как ты его тогда оживила?
— Да, помню. Ну и что? Это же совсем другое. Он просто был забит холодным дождём, — не понимала Наталья.
— Да?! Через час он уже бы сдох, если бы Карат его вовремя не нашёл. А сделай-ка так же, как тогда для птенца, но только наоборот!
— Что? Как? — отчаялась Наталья.
— Как? Не знаю я как, — пожал Костя плечом. — Сама давай соображай. Я что, понимаю что-то в этом, что ли? И бери у меня эту, как её там, эту жизненную силу! Возьми её у меня! Пожалуйста, Наташка! — горячее вздохнул Костя ей на ухо. — Бери и давай справляйся со своей этой поганой болячкой, — и крепко сжал жене ладонь.
  Она почувствовала, как что-то нежное и тёплое, действительно, знакомое течёт в её и Костиной руке. Поправила рукопожатие, и поток стал более ровным и стабильным. Через десять минут Наталья заметила, что Костя побледнел, сознательно закрыла поток и отсоединилась от мужа.
— Спасибо. По-моему, ты меня только что спас, Котёнок. По-моему, это то, о чём мне говорили во сне. "Вот вход и выход тоже" — Блеснули глаза и Наталья азартно улыбнулась.
— Кто? Кто говорил? — пытался он ещё раз взять жену за руку, но она не позволила, перевела его ладонь себе на плечо и поцеловала её.
— Знаешь, Кот, по-моему, у меня ещё один учитель появился, то есть учительница, или даже две. И ещё один ангел-хранитель, — и взглянула любяще на мужа.
— Кто это, расскажешь?
— Расскажу, обязательно всё расскажу. Мало! — почувствовала Наталья лёгкое головокружение от усталости. — Где бы ещё взять? Того, что ты мне дал, Котёнок, недостаточно.
— Бери ещё у меня, если надо! — вспыхнул Костя.
— Нет, нет, всё! У тебя уже больше нельзя.
  «У мамы нельзя (у неё сердце). У Вадимчика тоже пока нельзя (маленький ещё)», — почувствовала Наталья интуитивную подсказку. «Я поняла», — согласилась она с пришедшим пониманием.
— У детей и стариков брать нельзя, — произнесла она вслух для Кости и посмотрела на единственно подходящего для этого человека.
  Костя поймал этот взгляд и сразу обратился к Натальиной племяннице, которой было уже 19 лет.
— Анюта! Иди сюда, — призвал её Костя.

  Наталья с грудничкового Аниного детства была ей как мать. И пелёнки, и распашонки, и подгузники, и манная каша, и спать уложить. Да так всегда ловко! Родная мать не могла так с крошечной Анюткой управляться. А Наталья, маленькая, десятилетняя и.о. (исполняющая обязанности) мамы. Получалось. После школы… – и сразу к ней, к маленькой Анюте.

— А? Что? — мгновенно отозвалась Аня.
— Тётке своей родной и любимой помочь хочешь? — строго спросил Костя.
— Да, хочу. А что надо сделать? Что-то принести? Кефир? Сок? — откликнулась Анюта.
— Нет, не это. Возьми её за руку, — настаивал Костя.
— Нет, подожди, Кот. Не так! Так нельзя! — остановила его Наталья. — Я должна спросить, — и отпустила Костину руку.
— Анечка, тут вот какое дело. С большой потерей крови после операции я потеряла и жизненную силу, много, понимаешь? Можешь со мной поделиться? Хочешь помочь? Я возьму только необходимый минимум, — просила Наталья.
— Чего?! Что это за пургу вы здесь гоните? Какая «жизненная сила»? Это что,… шутка такая? — игриво подняла брови зеленоглазая племянница. — Ужастиков насмотрелись, да? — недоверчиво улыбалась Анюта.
— Нет, Ань, — Наталья внимательно всматривалась в глаза племянницы, определяя, искренне ли она хочет ей помочь. — Я серьёзно тебя спрашиваю. Сейчас у меня с кровью нешуточная ситуация. И не могу я сейчас всего сказать, понимаешь?
  Минута молчания.
  Аня соображала, о чём, собственно, идёт речь, что это такое нужно ей сделать и как по-делиться, если она вообще ничегошеньки не поняла из того, что сказала сейчас тётка.
— Ну, так как? Подумай. Что скажешь? Хочешь со мной поделиться? — спрашивала её Наталья.
— Господи, да ладно! — залихватски махнула рукой Анюта. — Подумаешь! Берите! Нам для своих ничего не жалко. Берите, сколько хотите, сказочники, — и подала Наталье открытую руку.
  Та взялась особым образом и ощутила тот же тёплый поток. Аня присела на край кровати и всё это время непринуждённо болтала с тёткой. Через десять минут и у неё неожиданно закружилась голова.
— Не выспалась я чего-то сегодня, — сказала и зевнула Анютка. Наталья поняла, что взяла более чем достаточно и больше ни в коем случае нельзя.
— Всё, спасибо, малышка, толстушка. Думаю, мне на сегодня достаточно. Послушай, как домой приедешь, сразу обязательно хорошо покушай или даже выпей красного вина, хорошо?
— Хм, зачем? — не поняла Аня.
— Чтобы силы быстро восстановить. Ты, считай, мне сейчас с пол-литра своей крови отдала. Поняла ты меня, детка?
— Ну, поняла, ладно, выпью и поем, — в животе Ани вдруг громко заурчало. — Ой, это, чего-то, действительно, есть вдруг захотелось. Только ты это, давай, Наташка, сама быстрей выздоравливай. Я ещё приеду. Хочешь, завтра?
— Хочу, конечно. Ты моя девочка…
— Чего б сожрать-то, а? — потёрла Аня свой живот, и Наталья с улыбкой и благодарностью отдала ей свой свежий сладкий творожок, булочку и сок.
— А теперь, можешь не сомневаться, выздоровею. Ещё и быстрее тебя бегать буду.
— Вряд ли, — улыбнулась Анюта. — Быстрее меня… у-у! Нет.
— Посмотрим, — шептала тихо Наталья. — Ешь! Я ещё и твоих сыновей поняньчу.
— Давай, давай! Мне тоже всегда твоя помощь нужна! — улыбалась Аня.
  Так ещё пять дней, держа Наталью за руку, её «подкармливали» друзья и родственники, до конца не веря в то, что это ей действительно помогает, но…

  Но, дорогой мой читатель, как бы там ни было, процедуры — процедурами, антибиотики — антибиотиками, но Наталья тогда выписалась из больницы в один день с теми женщинами, с которыми её оперировали и у, которых не было вообще никаких осложнений. Ни во время операции, ни после.
  На удивление всем врачам заживление её шва вдруг пошло невероятно быстро, она в два дня разобралась с высокой температурой, затем выписалась с нормальной формулой крови и ушла на своих, прочно стоящих ногах всего через девять дней после операции. Правда, с телячьим весом – всего тридцать девять с половиной килограммов. Казалось, её носит ветер.

  Владимир Кириллович по выписке её предупредил:
— Полгода предохраняться. Месяц не «жить». Через три недели ко мне на осмотр.

   *  *  *

  Наталья, действительно, быстро восстановилась. Через неделю она пошла относить выписку по месту жительства, в пятую городскую и попала на профилактический осмотр к гинекологу.
  Руки у этого специалиста, как всегда были грубоваты. Проводя осмотр, она со знанием дела комментировала.
— Ага. М... Ну, тут всё понятно. Яичников нет, трубы удалены...
— Что? Как трубы удалены?! Мне сказали, что они почищены и оставлено от каждого яичника по трети. Через полгода они в объёме восстановятся.
— И что за умник Вам это наобещал?
— Чайка. Такого знаете? Это он оперировал.
— М... Чайка?! Все к нему хотят. Сказал и сказал. Но я их здесь не вижу.
— Аккуратно! Мне больно!
— Больно? Вы поглядите-ка, мужиков принимать не больно, а руки врача больно.
— Уберите руки. Мужиков у меня нет. Я замужем. У меня была сложная операция. Аккуратно. Там в выписке всё написано. Меня даже трогать сейчас нельзя.
  Врач напоследок квачом с йодом обработала Наталье всё внутри, прекратила осмотр, бесцеремонно убрала зеркало, бросила в сторону к остальным использованным, сняла перчатки, положила в карман.
   Наталья, сцепив зубы, от обжигающих ощущений, вставала с кресла.
   Врач внимательно наблюдала за её реакцией, потом села за стол, надела очки. Читала — не читала, бегала глазами по листку.
— Ну? Вот! Я ж Вам ясно сказала, что яичников у Вас нет.
— Покажите, где Вы это прочитали?
— Вот. Резекция правого и левого, удаление эндометриозных узлов...
— Резекция одно, а удаление яичников — это другое.
— ТЫ ещё будешь меня учить!
  Наталья вскипела и "услышала" эхо разговора, который недавно здесь состоялся. Как за язык кто-то потянул и она, сохранив интонацию автора слов, повторила, что услышала.
— Вам, действительно, пара на пенсию! Засиделись.
— Ах ты ж, нахалка! Анну, пошла вон отсюда, пустышка!
  Наталья очнулась, аккуратно оделась, забрала карточку и ушла, не хлопнув дверью. Медленно вышла на улицу. Закружилась голова, а в ней звучало:
  "Я же Вам ясно сказала: яичников у Вас нет. Яичников у Вас нет... Я же ясно Вам сказала... Сказала нет! Нет! Нет яичников! Пустышка!"
  Наталья подошла к проезжей части улицы Университетской и в чихе жёлтого городского автобуса "Икаруса" услышала кашляющий смех Зои и злой чих гинеколога-пенсионерки:
  "Хо-хо! Пустое брюхо! Пустое... б-р-ю-х-о! Хо-хо! Пустышка! Ты-ш-ка!"
  К троллейбусной остановке подошла счастливая смеющаяся пара. Пара игриво обнимал девушку в джинсах, она чуть уворачивалась, выронила бутылку с ситро на асфальт. Бутылка разбилась вдребезги. Ситро обрызгало Наталье джинсы. Осколки чуть порезали штанину, укололи ногу, разлетелись и мгновенно унесли Натальины мысли под колёса гружёного песком грузовика, выезжающего из-за поворота. В ушах звучало:
   "Выйдите вон! Ах ты ж, нахалка! Пустышка! Ты-ш-ка!"
   Наташка со злостью принимала решение: " Да. Вот он! Сейчас, сейчас. Я Вам всем сейчас покажу: пустое брюхо! Чайка обманул! Обманул?! Крёстный: зачем?! Не быть матерью? Матерью не быть. Тогда зачем быть? Быть здесь, зачем? Уйти к чёртовой матери от всего этого! Ждать больше нечего. Нет, нет, Зоя, пустого брюха не будет! Не позволю! Пора! Вперёд!"
   Грузовик с песком неожиданно затормозил, с вернул к бордюру и остановился, не доезжая остановки троллейбуса. Водитель выбежал в аптеку. Наташка остановилась, встала под навес. Подъехал троллейбус. С шумом раскрылись двери. Вышла пара с маленьким сынишкой. Наталья, как обожжённая, закрыла глаза, отвернулась.
— Сейчас пойдём спать, Мишенька. Да, пойдём, пойдём. Пора спать. Кушать и отдыхать.
  У Натальи потемнело в глазах. Ей на мгновение показалось, что эти люди похитили у неё сына. Потом она мысленно вдруг оказалась на кладбище у могилки Мишеньки и ему запела: "Ахм, Кех, Прия, Санти..."
— Девушка, вы едите?
  Спросила женщина на остановке. Наташка очнулась.
— Что? Нет.
— Тогда уступите дорогу.
  Наталья отошла в сторону и не выпускала из вида грузовик. Он тронулся с места, но так заторопился, что проехал как раз за троллейбусом.
  "Вот чёрт! Нет, нет. Будет ещё. Не грузовик, так троллейбус".
— Наташка. Ох, ты? Опоздал на троллейбус. Привет. Еле узнал. Как дела?
  Наталья обернулась. Увидела улыбающегося одноклассника. Он хлопнул её по плечу.
— Привет, Саш. Нормально.
— Ху-ух! На встречу выпускников почему не приходишь?
— Да так. Забылось. Не приглашали.
— У Виктории, нашей классной, день рождения двадцатого. Поедешь?
— А вы ещё собираетесь?
— Да. Её сын Тарас уже школу заканчивает. Представляешь, какой здоровый?
— Не представляю. Передай ей горячий привет. Скажи, что уроки анатомии иногда спасают жизнь.
— Как это?
— Да уже не важно.
— Домой?
— Не думаю.
  Подошёл троллейбус. Открылись двери. Люди вышли.
— Ну, поехали, провожу немного. Ты похудела, что ли?
— Только после операции две недели.
  Сели оба, поехали.
— Ничего. Восстановишься. За мужем?
— Да.
— Дети есть?
— Нет.
— Ничего страшного. И у меня пока нет. Вот с Наташкой решили усыновить пацана, если что.
— Усыновить? Почему?
— Да у меня, как выяснилось, проблема с этим после армии. Я жене предложил развод, а она: Нет и всё. Сказала: хоть мытьём, хоть катаньем, а троих детей родим по-своему. И если не получится, тогда усыновим.
— Как, по-своему?
— ЭКО. Вот только узнал! Искусственное оплодотворение в пробирке. Правда здорово?
— Искусственное?! А где делают?
— У Чайки, в центре реабилитации на Панфилова. Сейчас вот еду туда.
— Саш, Саш! Счастья Вам и любви на долгие годы! Крепких детишек и побольше! Вы молодцы! Это моя остановка. Ребятам привет. Пока.
— Пока.
 "Ху-ух! Спасибо, Учитель! Чуть дров не наломала! А дуре этой старой, действительно, пора на пенсию! С Чайкой, хоть мытьём, хоть катаньем, всё будет хорошо. Больше никогда! Больше никогда не сдамся! Тара — город крепость. И я такая! Стану такой. Чёрта с два меня какая-нибудь идиотка сможет вывести из себя! Учитель, вот теперь я точно в деле!"
  Зелёная и измученная Наталья еле дошла домой. Разболелся низ живота. Поднялась по лестнице еле-еле. Открыла дверь, сразу хотела лечь отдохнуть. Сняла обувь, заметила что застыла небольшая струйка крови на икре. В дверях встретил обутый отец, сунул деньги в руки:
— На, вот. Пойди, купи мне чёрного хлеба и простоквашу.
— Мне не хорошо. Я только что из больницы. Сходи, купи сам.
— Ла-адно. Пойду.
  Он оделся, вышел. Показав своё раздражение и недовольство, громко хлопнув дверью.

  По его возвращении Наташка сквозь сон слышала нежный разговор отца по междугородке. Когда проснулась, он уже уехал в Горловку. Второпях он оставил выпачканный туалет, нараспашку дверь и грязную посуду на столе.
   Вечером мама нервничала из-за долгих и регулярных командировок мужа. Ужинали вместе: мама, дочь, зять. Мама хоть и брезговала запахом болячки Карата, но всё равно баловала его разливным молоком и белым хлебом.
   Наталья, действительно, быстро выздоравливала. Яичники, как и обещал Чайка, действительно, восстановились через полгода, но беременности как не было, так и не было. Но супруги не оставляли надежду всё это время и пытались делать всё для этого возможное, год, второй. Но после этой операции Костя сказал:
— Шить можешь и дома. Опыта набралась, руку набила, хватит. Набирайся сил.
  После маминого дня рождения с конце сентября, когда по традиции собиралась вся семья, Наталья и Костя сделали в своей комнате ремонт. Наклеили фото-обои с видом на тихую утреннюю реку, купили новый диван-малютку, завели аквариумных рыбок.
  Костя устроил у балконного окна Наталье отличное рабочее место, в котором было всё легко доступно на расстоянии вытянутой руки, и, конечно же, удобно. Мама помогла купить дочери новую швейную машинку и отдала свой новый утюг.
  Наталья перестирала, перегладила и сложила детские вещи в коричневый довоенный мамин дермантиновый чемоданчик. Манеж пылился и ждал своего часа в кладовой.
  Карат всё больше страдал от мокнущей экземы на лапах. Ело лечение приносило лишь кратковременные облегчения.
  Наталья старательно откладывала заработанные деньги на ЭКО, а Костя вдруг находил уникальную возможность купить магнитолу Рижского производства, проигрыватель с алмазной головкой, фирменные наушники, мощные аудио-колонки, квадро-систему, классные пластинки, настоящие тёртые джины, мокасины. Потом он помогал отцу выбрать и купить новый цветной телевизор, потом маленький телевизор, домашний переносной телефон, беспроводной телефон в кабинет тестя.
   Писатель, таким образом, повышал свой статус и статус своего дома. Зять помогал. И каждый раз общие с Костей деньги иссякали. Муж постоянно воспитывал, говорил, что нужно добрее относиться к отцу и с ним не ссориться.
   Наталья обещала, но получалось не очень.
   Ирина, жена закадычного Костиного друга Володи Волошина, была в курсе всех проблем пары, искренне им сочувствовала и как-то предложила попробовать пройти лечение в Кисловодске, на что супруги с надеждой согласились.
  И там, как и везде, — анализы, осмотры, процедуры, массаж, ванны… Вот только настоящий кайф — горы, воздух, нарзанные ванны, массаж! Ах, да, ещё и местная кавказская кухня.
   Ирина взяла на себя всю рутину — курсовка, назначения, прописка, экскурсии. И держала Наталью в заботе и под пристальным вниманием, возможно, даже слишком пристальном.

   Кисловодск 1987 год. Вторая половина июля. 11 часов утра. Массажный кабинет Сулеймана. Третий сеанс.
  Испытывая сильную боль в грудном отделе от работы волшебных рук Сулеймана, Наталья потела и еле молчала. Специалист не выдержал и разговорился:
— Больно?
— Да, очень.
— А почему терпите и ничего не говорите?
— Вы же врач, знаете, что делаете. Я просто доверяю.
— С таким позвоночником, как у вас, девушка, вообще не ходят, Вы это знаете?
— Нет. А что там? Всегда хотела узнать, чего он так, бывает, болит.
— У Вас позвонки и межпозвоночные диски в грудном отделе расположены так, будто вас долго нещадно били палками по хребту. Вы случайно не разъясните мне эту ситуацию? Мне вот как профессионалу интересно… Вы в аварию не попадали?
— Нет, — ответила тогда Наталья. — В аварию никогда не попадала, никогда на спину с высоты не падала. У меня вообще с детства никаких травм не было.
— Странно. Извините, а сколько вам лет?
— Двадцать семь будет, а что?
— А вспомните… Может, лет эдак десять назад,… точно ничего такого не было?
— Это когда? В семнадцать? Нет, — полностью отрицала Наталья. — Мне и вспоминать нечего. Полная безопасность.
— Видите ли, Наталья, с такими нарушениями в позвоночнике Вы вообще не должны владеть руками! Или наоборот — ногами.
— Да? А я и шью, и вышиваю, и вяжу крючком, и кожаные изделия тоже изготавливаю. И хожу, и бегаю...
— Хм, странно. Я бы даже сказал, удивительно! Ничего подобного в своей практике никогда не видел! Но у вас же болит позвоночник?
— Ну да. Бывает, ещё как болит! Чего бы я к вам здесь рвалась на приём? Ежегодно в конце каждого мая резко так начинает! Прямо под сердце бьёт насквозь со спины. бросает в жар до испарины. Бывает, вдохну, а выдохнуть уже не получается. Спасайте, пожалуйста, если можете.
— Над этим и работаю.
— Спасибо.
  Ирина тихонько постучала, бочком просочилась в кабинет и с воодушевлением шёпотом произнесла.
— Ната-ала-а, танцуй!
— Уже танцую.
— Я нашла тебе одного врача!
— Опять? — с некоторым напряжением взглянула Наталья на Ирину.
— Вы меня простите? — обратилась Ира к массажисту. И тут же обомлела, взглянув в розовые глаза человека-альбиноса, но быстро сориентировалась: — Можно, я буквально пару слов? И ухожу, — выпалила она и неестественно улыбнулась.
  Такой взгляд женщины был привычным для Сулеймана. Он просто кивнул.
  Ирина подсела под самое Натальино ухо. Подруга была в таком приподнятом настроении, будто она только что нашла огромный алмаз или выигрышный лотерейный билет на машину и ей срочно нужно было об этом кому-нибудь рассказать, иначе она лопнет.
— Послушай! Я нашла для тебя,… ну просто суп-пер!
— Ира, что супер? — равнодушно выдохнула Наталья. А в голове замелькали процедуры, лица, руки, белые халаты всех предыдущих специалистов, которые много обещали, но ничего толком сделать не смогли.
— Суппер-врач! — вдыхала полной грудью Ира.
— Врач? Да, хорошо. Это я уже поняла. Ир, давай потом поговорим, — смущалась Наталья интимного разговора при постороннем человеке.
— Да, да, хорошо, потом! Но она суп-п-пер, понимаешь?!
— Ну? — безразлично слушала Наталья, испытывая сильную боль в грудном отделе от работы волшебных рук Сулеймана с её проблемным с юности позвоночником.
  И Ирина, не покидая кабинет массажиста, настаивала.
— Не отворачивайся, послушай что я говорю. Её зовут Анна Леонидовна. Экстрасенс, гипнотизёр, профессор! Она по этим, таким делам, как у тебя, здесь самая лучшая и самая сильная, — продолжала Ирина в запале, глубоко дыша пышной грудью. — И у меня к ней талончик на послезавтра! Выпросила, знаешь, как?! — щёлкнула она языком. Женщина искрилась, довольная собой, исподволь даря массажисту искреннюю, но неловкую улыбку.
— Всё, всё, я уже ухожу.
  Массажист на неё укоризненно посмотрел.
— Я тебя там, в коридоре, подожду. Ага?
— Хорошо, И-и-рочка! — протянула Наталья в принудительном выдохе под широкой белокожей ладонью Сулеймана.
— Всё, всё, извините! — ретировалась Ирочка в коридор.
  Позже, успокоившись, она более подробно рассказала подруге, что это за доктор и какое местное светило в области гипноза и экстрасенсорики уделит ей внимание.
— Иришка, ласточка, я не поддаюсь гипнозу, — успокаивала Наталья подругу, ожидающую многого от встречи со специалистом такой высокой квалификации.
— Как не поддаёшься? Что за ерунда? Все поддаются!
— Не все. Кроме того, я считаю, что гипноз — насилие над духом. У меня к нему неоднозначное отношение.
— Но гипноз же людям помогает?
— Безусловно, конечно. Это многовековая практика, но всё равно…
— Ты мне скажи… — начала заводиться Ирина. — Ты не хочешь детей?
— Хочу, — немного потухла Наталья. — Зачем ты так? Ты же сама знаешь, я для этого сделала всё, что только возможно.
— Так в чём дело?! — настаивала подруга.
— Ирочка! Я в принципе начинаю принимать такую ситуацию. Смиряться. Мне все как один; и гинекологи, и невропатологи, и хрен знает ещё кто – все говорят: сначала надо успокоиться. Я и успокаиваюсь, понимаешь? Со стороны гинекологии у меня всё в порядке, со стороны нервов — тоже. Но вот что-то есть ещё такое, что я чувствую совсем чуть-чуть, но ни понять, ни объяснить, почему именно так и именно со мной, я не могу.
— Что за глупости?! Я что, напрасно всем улыбалась до ушей, как дура?!
— В смысле?
— Чтобы этот чёртов талончик получить! — обиженно произнесла Ирина.
— Почему напрасно? Я схожу.
— Мы сходим!
— Хорошо, мы сходим. Я только хочу, Ирочка, чтобы ты особых надежд не питала. Просто у меня есть ощущение, что никто, кроме меня самой, этот вопрос не решит.
— Ладно. И как же ты себе поможешь?
— Понятия не имею, как, — Наталья взяла руку Ирины для мирового рукопожатия.
— Как иногда с тобой трудно, Наталья! Заботишься, помогаешь... А ты... — примирившись, выдохнула подруга.
— Пойдём, пройдёмся? Странное чувство какое-то. Трясёт и морозит.
— Давление? Может коньячку?
— Ир!!! Прости, вырвалось. Это у меня внутреннее. Ощущения. Завтра полнолуние, да?
— Не знаю. Я за этим не слежу. А что?
— Можешь сегодня лечь спать в другую комнату?
— Зачем?
— Так надо. Луна. Я иногда... Вот лучше скажи: тебе снятся повторяющиеся сны?
— Повторяющиеся? Нет, не помню. А тебе? Ты лунатик, что ли?
— Глупости не говори... Просто у меня в полнолуния сны слишком яркие. А сейчас вообще ощущение, что скоро что-то произойдёт. Потряхивает, будто я стою голыми ногами на трансформаторе. — Наталья показала свои трясущиеся руки.
— Что произойдёт?
— Не знаю. Чувствую дрожь и холод. И ещё сильный запах, как от дохлой кошки. А на языке крутится одно и тоже: "Медный пятак. Или светлый пятак". Глупость какая-то!
  Есть несколько таких, даже слишком явных снов:
  Мама во время жуткого шторма тонет, я её спасаю.
  Девочка с рыжей собакой в разных местах, руины, пирамиды.
  Смутно всё. Она всегда говорит рифмой или поёт. Просто удивительно!
  Другая девушка постарше, тёмные волосы, с тигром борется в воде. У неё такой нож обалденный, из чёрного ажурного металла!
  Потом — какое-то сражение, крепость, мечи. Англия будто бы. Жуть как много крови. Там гибнут влюблённые — парень Ксандр и девушка Флави. А я ору каждый раз, как всё это снится.
   Ещё какая-то волшебная страна, Таврика. Но есть она или была — не знаю. И в каждом сне — какая-то очередная задача и недосказанность. Не могу разобраться. Сил, времени, ресурсов не хватает. Возможно, даже терпения или смелости. Просыпаюсь, засыпаю, и всё сначала, как на видике! Пытка! Устала я.
— Сны цветные?
— Да, цветные. С запахами, чувствами, даже болезненными.
— Везё-ёт. А я почти не вижу снов, и уж точно ни один не помню.
— А я думаю, тебе везёт, что ничего не видишь. Я к чему это говорю, Ир?
Скоро полнолуние и сны могут повториться. Не пугайся и не буди меня. Хорошо? Просто запомни, если что-то скажу. Мне это очень важно.
— Ты что, лунатик?
— Нет! Просто полнолуние и всё.
— Тогда пошли отсюда. Может всё-таки по коньячку? Зайдём в кафе? Покушаешь люля или долму, расслабишься. Может это ты на солнце перегрелась, а может после массажа трясёт.
— Может. Но ты, если есть возможность, сегодня ложись спать от меня подальше.
— Почему?
— Ир!
  Ир... поверь, так лучше будет. Спасибо. Только не обижайся. Ладно?
  И обе женщины вышли из-под ажурного плетёного летнего навеса, утопающего в душистых зарослях жасмина. Ветра почти не было, и аромат цветущих деревьев и кустарников обволакивал и пьянил прохожих. Ласкающее солнце Кисловодского курорта заставило обеих женщин надеть солнечные очки, и подруги с удовольствием прогуливались по улицам, наслаждаясь красотами уютных уголков гостеприимного города.

  Продолжение в книге 2 главе 1 "Под сенью гор"