В поисках княжны Таракановой. PS

Post scriptum

Двадцать лет спустя

Время безжалостно, оно не щадит не только женской красоты, но и мужской привлекательности. Если взглянуть на портрет господина, который считался «самым привлекательным мужчиной того времени», написанный в 1756 году, то трудно поверить, что Мориц Линар когда-то являлся таковым. Однако, что же вы хотите, ведь прошло более 20 лет, как саксонский посланник в первый раз посетил Россию!
С портрета на нас смотрит человек, что называется, повидавший на своем веку. Уже довольно одутловатое, с нездоровым красноватым оттенком кожи лицо, явно очерченный второй подбородок… Глаза портретируемого, некогда внушавшие амурный трепет северным красавицам  русского императорского двора, уже потеряли свою остроту и, хотя и смотрят целеустремленно куда-то вдаль, уже не таят в себе былой страсти. Да и сама фигура графа тяжеловата, хотя облачена зачем-то в кирасу, надетую на бархатный, сшитый, видимо, по моде того времени камзол.
Лишь перекинутая, как и положено, через правое плечо Андреевская лента напоминает о том, что сей господин имел когда-то такие заслуги перед Российским Императорским Домом, что орден Андрея Первозванного может носить, по-прежнему гордясь оными. И действительно, взошедшая после известных событий на российский престол Елизавета Петровна подтвердила права графа-дипломата быть кавалером высшей российской награды.
Наше повествование-исследование, являвшее целью определить, кем по своему рождению, положению и прочим анкетным данным могла быть инокиня Досифея, она же «княжна Тараканова», мы уже завершили. Поскольку с этим вопросом для нас все более-менее ясно, то и говорить о Княжне, наверное, более не стоит.
На момент написания портрета пятидесятилетнего графа Линара участники ранее произошедших событий - сначала любовной мелодрамы, затем политической трагедии, - уже определились со своими местами в жизни и истории. Некоторым из них, правда, эти места определили не по их воле.
К 1756 году Анны Леопольдовны давно не было в живых, она уже 10 лет как была погребена на положенном по былому её статусу месте – в Александро-Невской лавре. Её мужу – Антону Ульриху – предстояло еще почти 20 лет, до самой его смерти, пребывать в заточении в Холмогорах вместе с прижитыми в браке со свергнутой Правительницей-регентшей четырьмя детьми. Старший же сын – бывший малютка-император, уже на то время 16-ти летний Иван Антонович, - томился в месте своего окончательного пребывания – Шлиссельбургской крепости. Оставленная же Линаром в России невеста - баронесса Юлиана Менгден – до того времени всё ещё находилась в ссылке в заштатном городке Раненбурге (который первоначально назывался Ораниенбургом) на Рязанщине. Но это мы только так напомнили себе, как проводили время оставшиеся в живых свидетели и соучастники любовных похождений графа Линара в бытность его дипломатическим посланником в России. Который, между тем, вполне себе не бедствовал в своей родной Саксонии.
Мориц Линар, хотя и собирался в третий раз посетить Россию после своего внезапного отъезда в сентябре 1741 года, так и не смог осуществить сей вояж по причине произошедшего в ноябре того же года елизаветинского переворота. Он даже прибыл в приграничный Кёнигсберг, но далее не поехал, ввиду понятных опасений… Больше попыток повидать свою невесту девицу фон Менгден он не предпринимал, да и принимающая российская сторона не стремилась вновь видеть его ни в дипломатическом, ни в частном статусе. Последующие попытки российского посланника в Саксонии, выполнявшего соответствующее указание Коллегии Иностранных Дел, напомнить графу о его былых матримониальных планах и, по всей видимости, озвученное предложение прислать к нему, что называется, на дом оставленную в России невесту, окончились ничем.      
Однако российская сторона не совсем позабыла о графе и время от времени напоминала ему об его обязательствах иного свойства.
Дело в том, что покидал Россию в сентябре 1741 года граф Линар не с пустыми руками. Во-первых, ему были переданы значительные денежные суммы – считается, что это было приданое его невесты Юлианы Менгден. Поскольку у прибалтийского семейства фон Менгденов значительного состояния отродясь не было, то о приданом своей фрейлины-подруги позаботилась Правительница Анна Леопольдовна. Графу после, как говорили в те времена «сговору» - т.е. фактической помолвки, на руки была выдана часть приданого, а именно 35 тысяч рублей. Сумма по тем временам не малая, но, прямо скажем, не запредельная. Взяты эти тысячи были, скорее всего, из государственной казны.  Кроме того, Линар увез с собой в Саксонию некие «бриллиантовые вещи».
Вообще в этом неожиданным отъездом графа много загадочного. Историографы утверждают, что Линару потребовалось получить разрешение саксонского Двора на переход в русскую службу. Якобы граф намеревался связать свою дальнейшую жизнь и карьеру с Россией, поэтому поехал на родину уладить свои дела, ну и за разрешением курфюрста, конечно же. Почему за этим разрешением ему лично нужно было ехать в Дрезден, не совсем понятно. В то время, конечно же, существовало отлаженное курьерское сообщение между европейскими столицами. К примеру, тому же барону Мюнхгаузену за разрешением перевестись из брауншвейгских придворных на службу в русскую армию не пришлось лично являться к своему сюзерену - владетельному Брауншвейгскому герцогу. Барон, правда, был птицей не того полета, что граф Линар, но всё же…
Другая версия отъезда графа была высказана княгиней Иоганной Ангальт-Цербстской в её прочитанной нами ранее переписке с молодым французом де-Пуйли. Княгиня считала, что граф, якобы, был отправлен в спешном порядке в Дрезден, который был в то время известен своими ювелирами, для того, чтобы по новой европейской моде огранить бриллианты, вынутые из старинных ювелирных изделий, принадлежащих российской казне. А ограненные саксонскими ювелирами бриллианты потом, якобы, Правительница Анна Леопольдовна намеривалась использовать для изготовления новой российской императорской короны. То, что граф, действительно, вывез в своем багаже «бриллиантовые вещи» подтверждалось и им самим в последующей переписке.
Впрочем, зачем нам пересказывать слухи, когда в архивном собрании графа Воронцова можно прочитать перевод писем самого графа, написанных в 1752 году. Цитирование одного из них не займет в нашем изложении много места, зато добавит уверенности в правильности трактовки тех событий.
Итак, в этом письме граф излагал тогдашнему канцлеру Российской империи А.П. Бестужеву свой взгляд на некие возникшее вдруг недоразумения (сохраняется орфография русского перевода того времени):
 
«Вашему сиятельству без сумнения известно, что от меня заплачения назад того, что я от фрейлины фон Менгден при заключенном в нею пред сим по точной предварительной апробации обоих высоких дворов обязательстве, яко некоторую часть обещанного мне приданого, получил, чрез его превосходительства господина графа Кейзерлинга ныне вторично требовано.
Я охотно признаюсь, что неожиданное возобновление сего требования меня только наипаче во удивление привело, коль надежно я думал, что Ея Величество Императрица Всероссийская, и по природному великодушию, и во всемилостивейшем уважении моих в начале 1742 году противу того учиненных нижайших представлений и оказанной тогда немедленным возвращением всех в сохранении имевших бриллиантовых вещей всенижайшей готовности, меня от сего притязания совсем освободить щедрейше изволит.
И хотя я на предъявленные о том ныне господином графом Кейзерлингом аргументы с моей стороны многое сходственно с правами и справедливостью припомнить надеюсь, однако же я наперед намерен принять беспосредственно к прославленной в свете Ея Величества Императрицы Всероссийской щедроте и милостивейшим сантиментам в покорнейшей надежде прибегнуть, и потому ваше сиятельство нижайше прошу учиненную мною особливую челобитную, которую господин тайный советник Функ подать честь иметь будет, и нижайшее о том прошение наилучше возможнейшим образом  подкрепить и мне к достижению полезной высочайшей резолюции милостивое вспоможение оказать. Ваше сиятельство меня чрез то особливо обяжете.
Я есмь Линар. Дрезден 11 марта 1752».   
   
За присущим той эпохе витиеватым слогом, усиленным русскими канцеляризмами, сквозит явное удивление Линара от требования российской стороны вернуть ту часть приданого, которую он изволил получить при помолвке с фрейлиной Юлианой фон Менгден. Причем, оказывается, это было повторное требование российской стороны, а Линару в момент написания письма представлялось, что сие недоразумение было урегулировано еще в 1742 году.
В упомянутой «особливой челобитной», направленной Е.И.В. Елизавете Петровне через саксонского посланника в России тайного советника Функа и написанной еще более витиеватым и подобострастным, как и положено, слогом, Линар изволил напомнить Императрице, что сия помолвка в свое время совершалась в её высоком присутствии. Посему требования Императорского Двора, спустя 10 лет после того, сугубо частного, события, кажутся графу довольно странными.
При этом Линар признает своё обязательство по возвращению вывезенных из России бриллиантов, которое он, в конце концов, выполнил.
При чтении процитированного выше письма, да и другой переписки, касающейся неурегулированных обязательств графа – а ведь было еще указание саксонского первого министра графа Бриля посланнику в России Функу, депеши российскому посланнику в Саксонии Кейзерлингу и прочее, и прочее, – возникает некое недоумение. На самом высоком уровне российская и саксонская стороны торгуются по частному делу. Причем оказывается, что это "дело" на тот момент тянулось уже целых 10 лет.   
Понятно, что вывезенные, якобы для огранки, бриллианты, принадлежащие  российской короне, граф должен был вернуть. Но при чем здесь приданое от оставленной им в России невесты? Как справедливо указывает граф, обязательства невесты, в том числе и касающиеся приданого, ему, как жениху, были даны в присутствии высоких свидетелей и даже самой императрицы Елизаветы Петровны, в бытность её тогда, в июле 1741 года, «принцессой». Какое графу было дело, что деньги эти были взяты, скорее всего, из российской казны?! Мало ли на что тратили казенные средства русские императоры и императрицы до Анны Леопольдовны и после неё. Они тратили то, что принадлежало им по их царскому самодержавному праву, и по своему усмотрению. Да и сумма приданого была, прямо скажем, не очень значительной. Регент Бирон в своё время распоряжался гораздо большими суммами.
При чтении этих документов возникает ощущение, что происходит какой-то торг, и возврат приданого, полученного от несостоявшейся супруги, является неким предлогом для давления на графа. Причем складывается впечатление, что истинная причина этого давления вполне понятна обеим сторонам, но в переписке не озвучивается...
Действительно, в сентябре 1741 года, в момент второго и, как оказалось, окончательного отъезда из России граф Линар как дипломат, к тому же фаворит Правительницы Анны Леопольдовны, обладал всеми возможностями вывезти из страны не только денежные средства и бриллианты. Под видом, например, дочери своего камердинера или же, допустим, девочки-служанки он вполне мог вывезти в Саксонию… Увы, в архивных документах про это ничего не сказано…
Да и вообще, с момента отъезда графа, а затем и елизаветинского переворота, отношения России с Саксонией стали как-то охлаждаться. Быть может, этому способствовали трения вокруг Польши, которая была тогда с Саксонией в унии, а может - изменившееся отношение российского Двора к саксонским дипломатам. Ведь даже когда от датского королевского Двора поступило предложение назначить посланником в Россию некоего Линара – по неожиданному совпадению однофамильца саксонского графа, - то российская сторона это предложение отклонила. Видимо, чтобы не раздражать слух Ея Императорского Величества нежелательными ассоциациями…
Еще более странный эпизод, касающийся отношения российского Двора к Саксонии, случился с автором цитируемых ранее записок о связи Линара и Анны Леопольдовны – княгиней Иоганной Ангальт-Цербстской. Некоторое время спустя после того, как к графу было предъявлено очередное требование о возврате злосчастного приданого, княгиню вдруг лишили пенсиона, выплачиваемого из российской казны. Причем в качестве одной из причин этой "санкции", наложенной на княгиню, российские дипломаты назвали неудовольствие императрицы Елизаветы Петровны, вызванное визитом Иоганны Цербстской в Дрезден. Что могла делать в столице Саксонии княгиня Цербстская во время своего несогласованного с российской стороной вояжа, и почему это вызвало такое недовольство российской императрицы, осталось неизвестным.

Граф Мориц Карл Линар скончался на своей родине, в Саксонии, спустя двенадцать лет после того, как был изображен на своем портрете уже не таким привлекательным мужчиной, в 1768 году. Историографы считают, что он, будучи саксонским дипломатическим чиновником, до конца жизни придерживался антироссийской позиции.

Единственно, что можно ещё добавить относительно наших поисков Княжны Таракановой, это то, что женщина, оказавшаяся в Ивановском монастыре спустя еще два десятка лет после смерти графа Линара, в миру именовала себя Августой, а по отчеству Матвеевной. И это, наверное, было оправдано, ибо Морицовна звучит не совсем по-русски…