Князь Александр Сергеевич Меншиков-7 часть

ИЗ СЕРИИ: ОТ КОРРЕСПОНДЕНТОВ  КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ

   Продолжение: - часть-7


КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ МЕНШИКОВ
в  рассказах
бывшего его адъютанта Аркадия Александровича Панаева.
                1853 — 1854.
                VI.

     Проводив Кирьякова от палатки светлейшего, я присел близ неё на вещах, выложенных из тех повозок, на которых повезли раненых.
     Я душевно страдал за князя; он и не думал об отдыхе, ему необходимом, и я боялся, чтобы он не свалился. Ещё утром этого дня светлейший был так слаб, что даже лёжа смотрел в трубу на движение неприятеля...
     Вдруг он кликнул меня и спросил:
 -  "Знаешь ли ты дорогу, которая идёт от Севастополя мимо Кадыкоя на Мекензиев хутор, в Бахчисарай? "
 -  Нет, ваша светлость; я знаю только её малую часть, но могу представить вам сведущего человека.
     Я привёл к нему, в ту же минуту, из своей команды унтер- офицера Балаклавского греческого батальона,  Георгия Панаго.
     Он объяснил князю все особенности этой дороги, и тогда-то было решено светлейшим наше достопамятное фланговое движение.
     Князь до свету просидел, не прислонив головы, над картой; я же дремал на клади, выгруженной из подвод.
     Едва забрезжилось утро 9-го сентября, как он спросил лошадь, сел и поскакал
к войскам, не заботясь о том, следует ли кто за ним, или нет. Обязанный приводить в порядок наш обоз и лошадей, я не мог тотчас ему сопутствовать, надеялся его догнать, но не тут-то было! Управясь с делами, я поскакал по следам князя и приехал на Северную сторону Севастополя, к батареи № 4-й, - один, светлейшего ещё не было.
     Меня это страшно мучило: "Как, - думаю, -  он без меня, и где он?" Ехать отыскивать его боялся, чтобы не разъехаться.
     Этим временем князь пропускал мимо себя войска, тянувшиеся к Инкерманскому мосту для перехода на Южную сторону Севастополя. Сам светлейший достиг до Мекензиевой горы, осмотрел часть леса, её покрывающего, потом объехал войска, оставленные на Северной стороне, в гарнизоне тамошнего укрепления.
    Когда он слез с лошади, вид его был утомленный, измученный, но спокойный. Тут он сказал мне, что лес в стороне Мекензиева хутора очень неудобен для движения, хотя дорога хороша.
     Потом приказал подать себе бриться и переодеться, мне же велел скорее переправлять всё на ту сторону; в особенности на¬блюсти, чтобы артиллерию удобнее устанавливали на пароходы. Для себя назначил приготовить катер.
     Не прошло и получаса, как он отправился на ту сторону, а я занялся установкой артиллерии. Обоз отправил я кругом на Инкерманский мост, по сапёрной дороге, в Севастополь.
     К четырём часам вся артиллерия переправилась; перевезли частные и офицерские обозы и раненых, которые помаленьку подходили да подходили; за ними перебрался я и затем доложил светлейшему об успехе переправы.
     Когда я устанавливал последние орудия на пароход, артиллерийская лошадь с оторванной челюстью притащилась к переправе; она от самой Альмы шла за нами, помахивая головой и неся на себе казённую сбрую, как бы в сдачу. Сбрую тут же с неё сняли, погладили, пожалели, она отошла на бугорок, постояла, постояла, ткнулась головой в землю, кувырнулась через шею и - дух вон. Артиллеристы по ней вздохнули, как по товарищу.
     Узнав, что лошадь эта была из батареи Хлопонина, я вспомнил, что 5-я легкая действовала на левом фланге боя и значительно пострадала: войска отступили, и она осталась без прикрытия, но продолжала палить до последнего снаряда, удерживая натиск французов.
     Множество людей и лошадей потеряла она, и ей трудно было сняться, однако для семи орудий, по две лошади на каждое, и по одной для ящиков - таки набрали, но так как батарея была 9-ти орудийная, то два орудия остались только при трёх артиллеристах, и их приходилось бросить, о чём начальник артиллерии, генерал Кишинской, уже и доложил князю.
     Хлопонин, отправив батарею, остался сам при этих двух орудиях и пробовал вчетвером тащить их на себе, но было не под силу: двинуть то одно орудие, то другое, а далеко уйти не могут.
    Кругом всё пусто, а неприятель надвигается, помощи взять не откуда.
    Показались в стороне Веймарские гусары  -  Хлопонин бежит туда, просит пособить увезти или прикрыть эти два орудия, но гусары затруднились впрягать верховых лошадей, и пошли своей дорогой.
    Делать было нечего; одному из прислуги, канониру Егорову, удалось уговорить товарищей тащить всё-таки орудия на себе, насколько будут в силах: "умрём", мол, братцы, если придётся, а орудий не оставим". Молодцы уже выбивались из сил, когда, по счастью, удалой фельдфебель Кикавский, раздобывшись тремя лошадьми, прискакал: и орудия спасли, и батарейный командир имел на чём догнать батарею.
Егоров получил Георгиевский крест и впоследствии, в гвардии, был удостоен Высочайшего внимания.
     Князь Меншиков, конечно, не сообщал мне плана действий, им составленного, но я передаю его, насколько мог понять, сообразуясь с распоряжениями светлейшего.
     Относительно действующего отряда и Севастополя, неприятель находился в таком расположении, что легко мог отрезать нам сообщение с остальной частью Крыма, а с тем вместе и с Россией. Блокадой он мог вынудить нас к сдаче.
    Чтобы предупредить нашу гибель, князь спешил отвлечь внимание союзников от Симферополя и от путей сообщения нашего с Россией, стараясь привлечь всё внимание и все силы неприятеля на Севастополь: он, верно, рассчитывал при этом, что союзники, ослеплённые удачей на Альме, ринутся к Севастополю, чтобы войти в город, так сказать, по пятам нашего отступления.
     Для этого светлейший показал им вид, что, не будучи в силах принять другого сражения, он спешит укрыться за севастопольскими стенами.
     Неприятель, надвигаясь к укреплениям Северной стороны, стянет здесь все свои силы, но, так как здесь встретит, кроме укреплений - бухту, с кораблями на позиции, то, конечно, не сможет разом овладеть городом. Тогда-то князь с действующим отрядом (который союзники, весьма естественно, могут принять за вновь прибывший) явится у неприятеля в тылу и на пути сообщения нашего с Россией.
    Очутившись между двух огней, враги увидят, что в таком положении атаковать Севастополь невозможно: для этого им должно предварительно разбить отряд, угрожающий им с тыла. Он же, и, не принимая боя, может оттянуть их от моря - единственного их ресурса.
    Если же отряд примет бой, то новые утраты в неприятельских войсках могут ещё значительно его ослабить. Недоумение, в которое будут поставлены союзники этим манёвром, вынудит их изыскивать иной исход...
    Тогда князь, оставив им, свободный путь на южную сторону Севастополя, наведёт их на мысль перенести сюда свою атаку, чему они второпях легко поддадутся: сунутся на открытый им путь, а князь, заступая оставленные неприятелями места, запрёт их на южной стороне; пользуясь сам свободным сообщением с Россией, оставит неприятелю самый тесный круг действий.
    Сверх того, на южной стороне враги почти не найдут ни воды, для питья, ни лесу для топлива и осадных работ.
Для приведения плана своего в исполнение, 9-го числа сентября, князь действительно втянул наши войска в Севастополь, где приказал им запасаться зарядами и провиантом.
    Неприятель, которому легко было наблюдать за нашим движением (что он, вероятно, и делал), должен был заключить о намерении нашем ожидать его в Севастополе, как и желательно, было. При этом он преувеличил во мнении своём значение наших укреплений, воображая, вероятно, что мы возлагаем большие надежды на наши стены, а потому засели за ними.
     Не сообщая никому общего плана своих действий из опасения шпионства, которое чрез татар союзники легко могли устроить в нашей армии, князь вводил в заблуждение всех тех, которым, собственно, и не было надобности знать истину. Все наши войска рассчитывали защищаться в стенах.
    Таким образом, в городе кипела усиленная деятельность: действующий отряд занимался своими приготовлениями; гарнизон суетился сам по себе - строил, копал, возил, таскал.
    Моряки, по своей части, давно были готовы, но большая их часть была снята с судов для усиления гарнизона; некоторые экипажи в полном своём составе были на берегу и ворочали громадами, быстро воздвигали насыпи, безостановочно вооружали укрепления и тащили с флота в Севастополь всё, что только могло служить к защите города и к нанесению вреда неприятелю, тем более чести морякам, что подобная работа была им весьма не по нутру. На сходке, вечером 8-го сентября, моряки решили было идти громить во много раз сильнейший неприятельский флот, навредить ему насколько это было бы возможно, и, затем - умереть самим, со славою погибнуть в море, но не видать торжества врагов над Севастополем - родным гнездом Черноморского флота!
    Горячим поборником этого отважного решения был Корнилов.
    И так, весь флот - от адмирала до последнего матроса - готовился умирать, и утром 9-го сентября офицеры-моряки написали письма к императору, в которых каждый просил государя о том, что оставлял священного после себя... Светлейший рассеял это отчаянное настроение моряков, возбудив их к новой деятельности  -  на сухом пути.
    Корнилов восставал против этого, но князь убедил адмирала, растолковав ему, что в смерти нет никакой доблести, если она приносит государству более вреда, чем пользы.
 - "Ежели же придётся умирать, - заключил светлейший, - то не лучше ли тогда, когда будут истощены все средства к защите, от чего мы ещё далеки.
    Геройскую решимость честных моряков я постараюсь употребить с большей пользой на защиту Севастополя...
    Корнилов не сразу уступил увещаниям князя.
 - Неужели же флот, - возразил  он, - на который употреблено столько материальных средств, употреблялось столько небесполезных усилий - вы не допустите к действию в то самое мгновение, когда ему представляется случай явить свою мощь, покрыть бессмертной славой свой флаг?
    Мы погибнем, правда, но страшно навредим неприятелю.
 - "Погибнете - и погубите огромные средства, который флот может доставить обороне Севастополя, - отвечал князь.  - Неприятелю же навредите немного. Паровой флот везде от вас увернётся и будет, ставит наш парусный в смешное положение, разрушая его безнаказанно. Опыт состязания наших шести пароходов с тремя неприятельскими достаточно доказал вам их преимущества. В настоящее время штиль не даст возможности двигаться, а ожидать ветра невозможно. Надо действовать энергично: назначьте потребное число из старейших судов для потопления у входа в рейд, для его заграждения, как мы уже говорили. Этим мы уничтожим всякое покушение неприятеля, ворваться в бухту. Не будучи озабочены с этой стороны, мы снимем ещё с оставшихся судов большую часть экипажа, которую рассчитаем по оборонительной линии. Возьмём много орудий и снарядов для вооружения батарей. Будем смотреть на эти средства как на прибывшие к вам подкрепления.
     Таковы главные черты того разговора князя Меншикова с Корниловым, который решил судьбу флота и обессмертил Севастополь.
    Затем, Корнилов предлагал собрать военный совет для обсуждения вопроса; но князь, предоставив совету собираться, не разделял надежды Корнилова на это совещание, почему и не принял в нём никакого участия, а замыслил, решил и стал, приводит в исполнение свой план действий в защиту Севастополя.
    Вечером 9-го сентября, забегали ко мне многие из сослуживцев -  повыспросить, что князь намерен делать, и подговаривали меня убедить князя, чтобы он собрал военный совет.
    Светлейшему, по истине, не с кем было советоваться; его окружали новички. Я, под шумок, собирал свои вещи и готовился так, чтобы уж о них более не заботиться, имея под рукой лишь самое необходимое.
    Ночью приезжали с аванпостов и будили князя несколько казаков с донесением о том, что ими усмотрено в неприятельском лагере.
Рано утром, 10-го сентября, я поехал в морской госпиталь навестить Сколкова и Жолобова. Сколков спал, а Жолобов говорил со мной очень спокойно. Поручил мне отыскать в его квартире карты и книги, принадлежащие князю, и просил их ему передать.
    По возвращении из госпиталя, я застал его светлость готовым выехать в лагерь князя Горчакова. Перед отъездом он о чём-то говорил с Кирьяковым и его квартирмейстером, генерального штаба подполковником Залеским.
    Выехав со мной со двора, князь тотчас же сказал мне, что он предлагал Нахимову принять начальство над гарнизоном, имея в виду, что подобное назначение придаст бодрости гарнизону, так как в военных доблестях Нахимова никто не сомневался. Однако же Нахимов отказался, говоря, что на суше ничего не понимает и потому не желает ничего брать на свою ответственность. К этому он прибавил, что будет всеми зависящими от него средствами со¬действовать общему делу и готов служить своей особой, хотя бы пришлось наряду с матросами.
     По возвращении из лагеря кн. Горчакова, мы обедали, потом светлейший переправился на Северную сторону, сел, на лошадь объездчика и, вместе со мною, поехал осматривать северное укрепление и новые батареи.
    На другой день, 11-го сентября, князь опять был на Северной стороне с Корниловым и, сделав свои распоряжения, подъехал к батарее, ближайшей к морю, откуда ему удобнее было рассмотреть показавшихся на высотах неприятелей.
    Они приближались к Каче и у правого их фланга заметны были земляные работы; в устье реки, по морскому берегу, они устраивали пристани, против же их проходили суда и становились на якорь.
     Судя по линии видимого бивуака, часть левого фланга неприятельской армии находилась на левом берегу Качи.
    В сумерки князь возвратился в Севастополь.
    На Графской пристани собирались войска для переправы. Как мне помнится, все это были морские батальоны, которые, как было слышно из их разговоров, шли в гарнизон северного укрепления на смену пехоты. Больше же они сами ничего не знали. Они переправлялись на Северную сторону до ночи.
    Между тем, князь сказал мне, чтобы все было готово к выступлению нашей квартиры: ночью он ждёт известия, я прилёг отдохнуть...
    Светало, но о движении ещё не было и слуху. Вот, вижу в окно, скачет гонец, слезает у ворот, вижу: подполковник Залеский.
Через несколько минут светлейший требует меня к себе.
 -  "Вообрази, что со мной сделал Кирьяков, - так встретил меня князь. -  Я дал ему 12 батальонов, две батареи, аванпосты и разъезды содержать два полка гусарских, два казачьих. Я послал его вчера вечером, чтобы он, не замеченный неприятелем, занял позицию по этой стороне Бельбека, для прикрытия нашего движения, которое я намерен был сделать сегодня на заре, дабы, обойдя фланг неприятеля, встать у него в тылу, на сообщении с Симферополем.
     Наше движение до того важно, что я сказал Кирьякову: "в случае натиска, держитесь до тех пор, пока я не извещу вас, что уже прошёл Мекензиеву гору.
    Помните, что переправа на Бельбеке слишком затруднительна, без ущерба себе, с тем количеством войска, которое у вас в распоряжении, вы можете очень долго вредить неприятелю и легко его удерживать".
Кирьяков же, придя вечером занимать места, услыхал на той стороне Бельбека музыку, которая на своём бивуаке играла зарю. Не знаю почему, это его так сконфузило, что он, не останавливая войска, повернул налево кругом и удрал. Лупил целую ночь и, перейдя Чёрную чрез Инкерманский мост, остановился на Сапун горе, так, что от нашего лагеря под Севастополем его отделяет только Сарандинакина балка.
    А при нём ещё - этот подполковник Залеский!.. -  заметил князь. -  Не понимаю, как это он его не удержал? Он-то на ми¬нуту и прискакал ко мне с этим известием...
    Что я буду делать с подобными генералами?  Что мне только придумывать такое, что бы они были в состоянии исполнять, как следует?!"

Продолжение следует...