de omnibus dubitandum 107. 633

ЧАСТЬ СТО СЕДЬМАЯ (1890-1892)

Глава 107.633. ДА ПУСТИТЕ ЖЕ МЕНЯ…

    К ночи у Игоря начался жар. Избитая голова мучительно ныла и кружилась. Шишмарев думал, что можно ожидать нервной горячки, а потому Шурочка и Оля решили просидеть над ним всю ночь.

    Игорь Лотарев ласково смотрел на них и молчал, потому что душа его была переполнена огромным, ему одному понятным чувством. Они долго сидели обе по сторонам стола, положив перед собой книги, которых не читали, и тоскливо глядя на огонь лампы. Уже поздно ночью Оля ушла, а Шурочка осталась одна.

    Ольга остановилась в темном коридоре. Ее никто не гнал, но ей хотелось муки и умиления и, потому она прижала руки к груди и тихо одними губами прошептала:

    – Пусть она, пусть… я уйду! – И что-то торжествующе и сладко-мучительное оборвалось в ее сердце.

    В комнате было полутемно и как-то глухо. Лампа тускло освещала ровный круг, и Шурочке он казался почему-то магическим. Она сидела, сложив руки на коленях и опустив голову. Сидела неподвижно, но в этой неподвижности клубился целый ураган тяжелых и нестройных мыслей. Она думала о том, что теперь все кончено: весь город завтра узнает, что она всю ночь просидела здесь, и тогда будет что-то ужасное, холодное и грязное.

    Ей долго было только страшно и стыдно, но потом все ярче и торжественнее стала определяться мысль, согревающая душу: отныне, наконец, она навсегда связана с Игорем Лотаревым, с милым Гошей, лучшим из всех людей, которых она знала.

    Она будет такою же чужой всем, как и он, но ему будет принадлежать всем телом и всею душою своею, и жизнь новая, прекрасная, полная страдания и радости, опустится на них светлым облаком. И мысль эта была так тепла, так просто и властно выводила ее из тяжелого хаоса, что сердце задрожало в ней любовью и счастьем.

    Шурочка повернулась к нему и долго с теплыми слезами на прекрасных лучистых глазах смотрела на него.

    Игорь лежал, как его оставили, на кровати, бледный, худой, с длинными белыми руками, вытянутыми поверх одеяла. Свет лампы не доходил до него, и вокруг кровати стоял прозрачный сумрак, в котором лицо Лотарева казалось светлым и красивым. Разбитая обезображенная щека была в тени.

    И вдруг, повинуясь какой-то неодолимой силе, тянущей душу и тело в жаркой тоске, Шурочка медленно опустилась перед кроватью на колени, наклонилась над ним, тихо положила свою красивую темно-русую головку ему на грудь и закрыла заблестевшие темным огнем глаза.

    «Вот оно!» – почему-то подумала она, и ей показалось, что вся прежняя половина ее жизни, пустая и бессмысленная, сразу, словно высохший лист, отвалилась от нее. Все поплыло вокруг нее в светлом облаке, и слезы градом покатились по нежным, пока еще пухлым щекам.

    Сердце Игоря билось где-то близко, слабо и глухо. Она слышала незнакомый странный запах его тела и чувствовала костлявую острую твердую грудь.

    Лотарев открыл глаза и как будто не удивился. Он тихо и осторожно взял ее за маленький, выпуклый и мягкий подбородок и подтянул ее голову к себе. Она уже не плакала, слезы сразу высохли на блестящих глазах, и она счастливо и смущенно смотрела на него в ожидании того, что он сделает с ней. Еще немного потянулась она, и мягкие горячие губы прижались к губам Игоря. Он ласково и нежно поцеловал ее, как ребенка.

    Девушка чувствовала, как внутри ее загорается что-то огненное, сильное, безграничное. Это новое, но уже как будто знакомое и приятное чувство наполнило ее давно ждущее нежности, горящее сильное тело. Она закрыла глаза и сначала робко, точно узнавая что-то, а потом все крепче и длиннее, вся в наслаждении и томлении стала целовать его. Мягкое упругое тело ее вздрагивало и жалось к нему не то чтобы покорно а скорее требовательно.
 
    Вдруг она быстро открыла глаза, потускневшие, вопросительные, и пристально взглянула в его глаза. У него было холодное, испуганное, уничтоженное лицо, казавшееся теперь безобразным.

    – Не… не надо… так! – растерянно улыбаясь бессильной улыбкой, проговорил он.

    Сознание непоправимой омерзительной ошибки острым светом вошло в мозг девушки. С секунду она смотрела на него пристальными, полными стыда и отчаяния глазами, и яркая резкая краска быстро стала заливать ее лицо. Щеки, лоб, шея ее вспыхнули, и, казалось, нет конца красному огню стыда и обиды. Она глухо охнула, откинулась назад и порывисто встала, закрывшись руками.

    Игорь растерянно поднялся на кровати.

    – Шурочка, разве это… непременно нужно?.. Я люблю вас… только не так! Зачем это? – жалко и мучительно бормотал он, простирая к ней дрожащие руки.

    Девушка отступила от них к столу и тяжело села на стул, не опуская рук. Потом вдруг стала биться, как подстреленная птица, то хотела встать и уйти, то опять садилась, бессмысленно улыбаясь; и глаза ее то с отчаянием и стыдом, то с каким-то внутренним недоумением, то виновато, то с ненавистью скользили по Лотареву.

    – Ничего… Это так… Ошибка… я пошут… не знаю… – старалась говорить она, чувствуя, как все дальше и дальше отодвигается от него в пустоту одинокого стыда и холодной ненависти.

    Ольга бывшая все это время в коридоре, тихо вошла на шум и остановилась на пороге, глядя большими суровыми глазами.

    – Саша, что с тобой? – строго, как будто предостерегая, спросила она.

    – Ничего, ничего, Олень-ка! – обрываясь, выговорила девушка. – Я ухожу… мне пора…

    Путаясь в юбке и неловко стукнувшись плечом о дверь, она вышла из комнаты и как призрак побежала по пустым, холодным улицам, сквозь ветер и тьму.

    Ольга, выпустив ее, осторожно заперла дверь и подошла к Игорю.

    – Оля, милая… как я виноват! Что мне теперь делать? Как я не предусмотрел этого! – говорил Лотарев, хватая ее за руки.

    Она крепко сжала зубы, так что на ее прозрачном личике жестко выдвинулись тоненькие скулы, и чувство недоброй радости засветилось в ее глазах.

    – Вы ни в чем не виноваты! – твердо и решительно проговорила она и со злым торжеством прибавила: – Они все твари, звери… и она такая же тварь!

    Игорь с отчаянием всплеснул руками.

    – Я их всех ненавижу! – мстительно прищурив глаза, сказала Ольга.

    – Какие они все пошлые, грязные… как собаки!..

    Он, широко раскрыв глаза и рот, с нескрываемым страхом смотрел на нее, и ему казалось, что это не Ольга, а какой-то маленький злобный зверек.

    Скандал на бульваре разогнал слюнявую, грязную и липкую, как болотный дух, волну возбужденной сплетни.

    Имя Шурочки трепалось по всему городу в связи с именем Лотарева, и куда бы она ни приходила, ее встречали с острым любопытством и худо скрываемым радостным презрением.

    Загнанная, потерявшаяся девушка металась из стороны в сторону, бессильно стараясь победить что-то грязное и холодное, невидимо окружавшее ее. Иногда наступало молчаливое отчаяние, ей казалось, что вся жизнь пропала, и тогда в наступившей тишине, вырастая, как огненный цветок, из стыда, отчаяния и чувственной обиды, в ней подымалась жгучая ненависть к Игорю.

    Но когда он в первый раз пришел к ней, все-таки в душе ее шевельнулась смутная надежда на то, что все еще изменится, пройдет, как гадкий сон, и тогда снова будет так хорошо, светло и радостно как прежде.

    Игорь  вошел тихо; голова у него через щеку и глаз была повязана толстым белым бинтом и казалась уродливо громадной, как исполинский белый одуванчик, покачивающийся на тоненьком шатком стебельке.

    – Здравствуйте!.. – тихо сказал он.

    Шурочка растерянно встала и, не здороваясь, перебирала дрожащими пальцами скатерть по краю стола. Было в ней что-то прекрасное, беспомощное и жалкое.

    – Я пришел сказать вам… – начал он, подходя и беря ее за руку. Рука задрожала, и девушка подняла на него большие влажные глаза.

    – Я пришел… – повторил Лотарев. – Если бы вы знали, как я люблю вас, Александра Михайловна!.. – с неожиданным напряжением вскрикнул он. – Вы мне кажетесь такой светлой, такой прекрасной, такой святой, как ангел!..

    Глаза девушки трогательно просветлели, нежные выпуклые губы чуть-чуть вздрогнули в попытке несмелой улыбки. Сердце глухо и радостно стало биться в груди.

    Лотареву было трудно говорить, он тяжело передохнул и сжал пальцы.

    – Только я не могу быть вашим мужем… – вдруг упавшим голосом докончил он.

    Шурочка так вздрогнула, как будто что-то тяжелое ударило ее по лицу. Нарождавшаяся радость и надежда вдруг упали в какую-то бездну, а из нее выросло с быстротой молнии сознание омерзительно грубой, смертельной обиды.

    – Что это… насмешка? – звонким и в то же время зловеще тихим голосом проговорила она, вся выпрямляясь, как змея, которой наступили на хвост.

    Холод и горе обняли Игоря; с печальной укоризной он посмотрел ей в глаза.

    – Вы же знаете, что нет… Никогда я ни над кем не смеялся, а тем более над вами… Зачем же так говорить?.. Я сказал то, что чувствую: я вас люблю, только не так… Я ведь никогда не любил женщину так… Я не знаю, может быть, я урод… Но неужели нет другой любви… и непременно надо это?.. Я не могу… Поймите меня!..

    Игорь Лотарев путался в бессвязных нелепых словах, напрасно стараясь облечь в них горячее чувство мучительной жалости и горя, но Шурочка уже не понимала его: между ним и ею как бы захлопнулась тяжелая дверь, сквозь которую слова пролетали искаженные, утратившие свой смысл и приобретавшие особое, оскорбительное, злое значение.

    Стыд и ненависть к нему встали в ней с потрясающей силой. У нее на минуту замерло сердце и закружилась голова. Слов она не слышала, в ушах стоял какой-то гул, и белый шар на тоненьком стебельке кошмарным безобразным комком лез ей в глаза.

    – Я и не прошу вас… Уйдите!.. – сквозь стиснутые от внутренней боли зубы проговорила она.

    Игорь машинально держал ее за руку, и это было ей уже противно. Бессвязные слова прыгали на его дрожащих губах, и он вкладывал в них всю душу, полную страдания и любви; но девушка с неестественным выражением тупой злобы и омерзения, закусив нижнюю губу, молча вырвала руку.

    – Оставьте… меня! – повторила она не своим голосом.

    Он машинально тянул ее руку к себе и вниз, и глазами, полными муки, старался заглянуть ей в душу. Она, как глухая, не отвечала ему, не смотрела на него. То светлое чувство, которое Игорь возбуждал в ней и, которое пробудило требовательную жадную любовь, теперь обратилось в слепую ненависть, и чем больше он старался убедить ее, тем больше озлоблялась она. Огромное напряжение его бессильно ударялось и скользило по этой ненависти, не проникая в душу, как обнаженное кровавое сердце, брошенное с размаха на твердый холодный лед.

    – Милая, поймите меня… Ведь есть же другая любовь… есть? – сжимая ей пальцы, говорил он.

    – Да пустите же! – с дикой тупой болью проговорила она. – Мне же больно.

    Лотарев опомнился и выпустил ее руку.

    – Простите меня, – я не хотел… – пробормотал он упавшим голосом.

    Девушка взглянула на него искоса с узким и злым презрением. С неестественным спокойствием она поправила волосы, роняя шпильки на пол, и вдруг пошла мимо него вон из комнаты, неприступно холодная и враждебная.