***

Спустя тринадцать месяцев, кажется, пора уже взять и выплакать сама не знаю что.
Наверное, всё.

Я как будто просыпаюсь в тесном гробу своего тела, открываю дверцу (мой гроб допускает возможность самостоятельного выхода) и начинаю делать немного больше, чем просто дышать.

Сначала я начала видеть. Видеть происходящее, замечать, превращать внутри себя визуальные образы в другие - бесчувственные в первое время.
Я их чувствовала внутри, клянусь, но и чувствовала, что они не находят во мне отклика, ну да мы с ними вместе спали в этом гробу.

Потом я начала слышать. Слышать окружающую действительность не только вокруг, но и внутри, очень убого я начала пытаться писать. Получалось так себе - будто писала развалившимися от времени (безвременья), рассыпавшимися пальцами.

Потом пришла такая сильная боль, что было больно просто быть, дышать и ходить. Я слишком полагалась на свой позвоночник, и повесила на него всех, кого приручила.

Мысленно я очень быстро и далеко убегала, и географически - тоже. Спина жила с битым под кожей стеклом, я жила с этой полной битого стекла под кожей спиной.

Больше года. Больше года я не прикасалась к своему телу растяжкой, и вообще хоть какой - то активностью. Как только я думала, что пора, тело захлопывало дверцу передо мной и просто не подпускало меня к себе. Я только ходила и ходила по новому для себя городу, по новой для себя жизни, и совсем не ходила к себе.

Я просто переставляла ноги в направлении Москвы вокруг меня все равно в каком направлении. Переставляла ноги с открытым ртом, глазами, ушами. Вокруг оказалось так много Москвы.

Я рассталась с подругой, и не одной. Это было не очень, но продолжать было ещё тяжелее. Я рассталась и с другими людьми тоже, и, вздумай я к ним вернуться, я напомню себе, почему ушла.

А теперь я захожу в метро, поднимаюсь на эскалаторе, и вдруг слышу музыку. Скрипку. И я забываю куда шла, стою и слушаю. Стою и смотрю. Растекаюсь беззащитной лужей слез. Плачу в толпе других людей, но, думаю, нас там на самом деле нет - каждый приватно плачет в своем гробу.

Оплакивают своих умерших и себя, умерших.

И это такие бестолковые и совсем нетрудные слезы, и я даже себе никогда не признаюсь, о ком они.

Обо всех. Обо всем моем прошлом. Потому что, сдается мне, теперь в гроб укладывается оно, но это уже не гроб моего тела.

2020.