Дедал

- Как же ты туда полезешь – замполит покосился на голые коленки,- мужики, вон, глазами съедят.
- А у меня французское бельё – тряхнула головой Катюха, Екатерина Семенова, старший бортпроводник службы перевозок Ташкентского аэропорта, и сноровисто стала подниматься по ступеням «гусака» - телескопической стремянки, применяемой для обслуживания высокорасположенных элементов воздушных судов, на крышу пристройки, которая располагалась внутри старого, но внушительного размера ангара, построенного после войны пленными японцами из немецкой стали, - на конструкциях были выдавлены надписи KRUPP. Овации публики – авиатехников авиационнотехнической базы, да и, без малого, половины сотрудников аэропорта, собравшихся по циркулярному объявлению на «концерт вокально-инструментального ансамбля Дедал»,- началась когда Катя была только на середине подъёма. На крыше уже во всей красе в летной форме расположилась наша музыкальная банда, имеющая в своём распоряжении саксофон, трубу, две гитары, ударную установку, пару микрофонов, два допотопных усилителя «Regent-60». Всё это стояло в вековом, с 1945  года, слое пыли и подсвечивалось снизу с зеркала ангара пол дюжиной технических прожекторов, в свете которых Катюха взгромоздилась-таки на крышу и подошла к микрофону. Ударник в качестве вступления лихо прошелся палочками по всему набору  и тяпнул по педалям тарелок хэда и большого барабана, пыль из-под которого окутала певицу и, оседая, еще красочней явила бесподобной стройности и длины её ноги, исходящие  из французского белья под короткой бортпроводницкой юбки. Началось!
                ***
- А почему Дедал? – глаза замполита недоуменно смотрели в протянутую мной бумажку-проект создания ансамбля и  прайс-лист по оборудованию, для этого необходимого,- нельзя, что ли,  по-русски как-то назвать. Например «Полёт», «Авиатор», ну в общем чтобы что-то с нашей профессией как-то…
 Лев Аркадиевич в общем был человеком умным, хватким и смекалистым. Но не во всём. Миссия вообще могла закончиться ничем, так как он никак не мог забыть мне, молодому тогда инженеру, приём в ряды КПСС, где на вопрос  о правах членов партии я ответил о возможности проезда в лифте до седьмого этажа бесплатно. Тогда перед комиссией райкома он сумел вывернуться сам и вывернуть меня из ситуации для последующего положительного вердикта означенной комиссии. После двадцатиминутной лекции по мифам и легендам древней Греции замполит сдался.
- Да знаю я, что он был механик от Бога и что Икар, как вся молодежь, неблагодарный оказался, ну и вот…- партейгеноссе с укоризной глянул на меня, - а в общем конечно мы тоже как бы крылья делаем. Валяй, пусть будет Дедал.
 Лев Аркадиевич хлопнул меня по плечу и унес документы на «доработку и утверждение к начальнику и главбуху». Шел одна тысяча девятьсот семьдесят третий год от рождества Христова.
                ***
 Вторым номером после замечательного в Катюхином исполнении (кроме всего прочего обладавшей филармоническим образованием и голосом) романса была объявлена моя песня «Аэроплан». Опыт игры на гитаре был приобретен мною ещё в авиационном училище в «Потенциальном барьере», название которого так же пришлось отстаивать у замполита не сильно сведущего в p-n переходах и возникающих в них барьерах. На баяне и фортепиано меня обучали в детстве. Так, что с таким музыкальным багажом получалась совсем недурственная возможность сколотить некий джазбэнд.
Ну а песни…Матушка долго хранила нашу аэрофлотовскую газету «Крылья», где знакомая корреспондентка отметила «Аэроплан» как шуточную, но единственную авторскую в концерте и к тому же «её высокий политический уровень и атеистическую направленность». Там были слова: «…пролетел два круга к ужасу попов выше, чем у Бога дом». Но что было действительно приятно – мелодию эту еще долго напевали, копаясь в самолетной утробе, многие наши технари.
                ***
 - Командировка на семь дней оплачена, билеты уже куплены на всех одиннадцать человек, - Лев Аркадиевич раскладывал на столе документы,- старшим едет инструктор райкома ЛКСМ, вас шестеро, включая Катю, и четверо ребят из Хивы. Там что-то с национальными песнями или танцами надо представить. Ты давай репертуар составь и завтра ко мне.
 Оказывается во все управления гражданской авиации был разослан циркуляр из министерства о проведении осенью второго всесоюзного смотра-конкурса  самодеятельности работников Аэрофлота  в Ростове. От узбекского управления честь выступить на нём выпала нам. Больше было некому. На наше благо инструктор оказался алкашом и не вмешивался в творческий процесс подготовки. В итоге меню нашего выступления включало в себя одну Катину, две наши и одну узбекскую песню, сопровождаемую танцем «Лязги». Но из Хивы приехали только двое – молоденькая узбечка-танцовщица (дежурная по посадке аэропорта Нукус) и аккомпаниатор на дойре (авиатехник того же аэропорта). Нас осталось девять.
 Надо было видеть (и слышать!) общежитие аэропорта Ростов, где расселились сотни музыкантов со всей страны вместе со своим оборудованием и инструментами. В длинных коридорах пели и плясали, играли на баянах и гитарах, дули в карнаи и саксофоны, бренчали на балалайках и хамусах. Завязывались дружеские (и не только)связи с представителями всех крупных аэропортов . Нашу программу жюри сократило до двух песен и танца, которые были исполнены с таким задором и мастерством, что «Дедал» стал дипломантом конкурса, заняв второе место в Союзе! Через день в драмтеатре Ростова должен был состояться показательный концерт участников. Нам надлежало представить только хорезмские Лязги. Но ударник (творческое имя Антон) ушел в запой, техник-узбек улетел домой – у него внезапно родился сын, Катя тоже улетела, инструктор связался с симпатичной якутянкой и его не было видно все дни конкурса. Нас осталось пятеро. В итоге когда наша барышня в ярком платье из ханатласа и таких же шароварах выплыла на сцену, на ней в свете софитов стояли с дежурными улыбками на физиономиях трубач с саксофонистом, басист и я с дойрой, которую держал в руках первый раз и кожу которой нагревал над маленьким костерком, разожженным таджикскими авиаторами тут же за кулисами, где, кстати, прошел и курс молодого дойриста. По периметру инструмента, походившего на большой шаманский бубен, было прикреплено десятка три металлических колец, в два из которых надо было вставить большие пальцы, а оставшимися барабанить по коже, подкидывая дойру то слева то справа над головой для звона этих колец, улыбаясь и по возможности поддерживая ритм и рисунок танца. Те, кто видел это по телевизору (а нас снимало телевидение) говорили, что полька была веселой и моего мата не было слышно.  А что до дежурной улыбки, то фразу эту и физиономию, ей соответствующую,  родил несколькими месяцами ранее  наш трубач, когда мы по случаю выборов развлекали избирателей в родном клубе и перед этим осушили на пятерых пару бутылок по три шестьдесят две. Тогда перед открытием занавеса он её и изрек. Как отмечал замполит: «Что-что, а улыбка у всех была естественной».
                ***
 - Послезавтра закрытие первой смены и через день открытие второй,- Лев Аркадиевич деловито без стука ворвался к нам в клубную музыкалку и, доставая из портфеля две бутылки водки, лепешки, колбасу и зелень, продолжил,- отпросил вас только на три дня, так что не сильно там. УАЗик медицинский довезет прямо в лагерь, старшая пионервожатая в курсе, устроит где-нибудь, ну и пойте-то что-нибудь…в общем – дети, без блатного, вот.
  Если просто говорить, что пионерлагерь имени Маресьева находился в живописном урочище реки Угам у поселка Хумсан на западных отрогах Тяньшаня, то это будет постно и пресно. Лагерная смена – это двадцать автобусов с детьми авиаторов в возрасте от шести до шестнадцати лет, оформленных в двенадцать отрядов, которые проживали в больших открытых деревянных павильонах, уставленных  кроватями и тумбочками. Павильоны эти были расположены на одной из сторон довольно глубокого ущелья на редких здесь плоских площадках, самая же большая из которых была отведена для общих построений и костров открытия и закрытия смен. В торце площадки возвышалась сцена, а по периметру в тени деревьев стояли в два ряда скамейки. Над лагерем нависала огромная метров в тридцать скала (представляющая реальную угрозу строениям и их обитателям) под названием «двенадцать тополей», которые были якобы посажены в этом месте в память о двенадцати убиенных красноармейцах времен борьбы с басмачами. Там и в самом деле зеленела рощица разросшихся тополей, куда в самоволку сбегали от «лагерного режима» старшие отдыхающие.  Противоположная сторона ущелья была сплошь покрыта густым лесом. Тополя и клены, дикие яблони и алыча, платаны и грецкие орешины необъятных размеров и вокруг ковры из невероятной красоты цветов от красных и черных тюльпанов в начале лета до эремурусов позже. Змеи – ужи и гадюки, гюрзы и щитомордники , пауки – от безобидных до тарантулов, встречающих вас стоящими в агрессивной позе нападения на четырех задних лапках, с поднятыми вверх оставшимися четырьмя и поблескивающими своими маленькими на выкате  изумрудно-зелеными глазками, дополняли пейзаж адреналином. В седловине протекал сай с чистейшей ледяной водой, на берегу которого располагалась столовая и бассейн (сто пятьдесят ступеней от павильонов). В сам лагерь мог забраться лишь УАЗик медицинской помощи, он же завозил и продукты, он же завез туда и нашу бригаду со всем скарбом. Расположившись в домике завхоза и познакомившись с начальником лагеря, старшей и обычными пионервожатыми, мы занялись установкой оборудования на сцене и помощью в изготовлении собственно костра, который в окончательном виде стал напоминать индейский вигвам высотой метра два с половиной. Вечер. Темнеет в горах рано и резко. Гирлянды лампочек, парадно одетые пионеры, построенные поотрядно и хором скандирующие после возгласа своего вожатого: «Отряд имени…» имя какого-нибудь пионера-героя, которое этот отряд носил тридцать дней, короткое слово нач.лага и вот полыхает огромный костер, в темное звездное небо высоко уносятся его искры и в него же начинают уноситься звуки музыки, издаваемые нашим славным «Дедалом». Веселим детишек часа три, но распорядок – дело святое, и в двадцать три ноль-ноль все расходятся по своим павильонам и объявляется отбой. Инструменты не убираем так, как через день играть для новой смены.
  Ну, что, ночь, а мы ни в одном глазу. Сто пятьдесят ступенек не помеха и вот уже в бассейне в ледяной воде музыканты остужают свои разгоряченные организмы и прихваченные по случаю бутылки с ректификатом. Можно не разговаривать шепотом – павильоны далеко, шелестящая в сае вода и шум деревьев заглушают вырывающиеся от прошедшего дня эмоции. Купаемся неглиже, дабы не спать в мокром. Несколько фонарей освещают «набережную», где обустраиваем небогатый дастархан. Ударник-Антон на спор готовится пронырнуть вдоль весь бассейн. Но в тот момент, когда он, перекрестившись, ныряет в водоём, со стороны ступеней раздается веселый смех и  на площадку к нам из темноты является стайка молоденьких бортпроводниц, по совместительству пионервожатых, уже угомонивших свою детвору и тоже решивших окунуться на сон грядущий. Антон-таки пронырнул до другого бортика и с фырканьем и воплем радости (или от холода) вскочил на ноги – глубина в этой части бассейна была по колено. Но увидев девчонок тут же погрузился глубже, присел. Из воды и в воду посыпались шутки, смешки, восклицания: «Какие красавицы к нам пришли, просто нимфы речные», «А вам не холодно там, какой, наверное, горячий мужчина» и т.п. Мы поддерживали этот веселый трёп, заведомо продляя пребывание барабанщика в талой ледниковой воде, пока Антон торпедой не уплыл в дальний угол бассейна и не возопил открытым текстом принести ему трусы. Одна из вожатых сжалилась над моржом и отнесла ему его семейное чудо.
  Стюардессы вообще, как ангелы хранители, сопровождали наш ансамбль на всём протяжении его существования. А одного (одну) из этих созданий я по случаю даже сосватал нашему трубачу. Звали его Вова, но по лабухским делам он был Шакал (не знаю почему, просто приклеилось). Он был моим старшим коллегой по училищу и знакомы мы были с детства. Одновременно шустрый малый и очень застенчивый человек, маленького роста, с черными усиками , очень комичный в момент взятия высоких нот – щеки надувались, а глаза сужались, как у монгола,- до нашего «Дедела» успешно «таскавшего жмуров» (игравшего на похоронах) и имея любимую шутку -  спьяну смотреть в свою трубу то с одной, то с другой стороны, приговаривать: «вроде новая, а ни хрена не видно», - этот застенчивый человек никак не мог поговорить на темы, приводящие к возникновению каких бы то ни было отношений с интересующей его девушкой, а посему была организована специальная экспедиция на Гулькам, горную речку, берущую начало с ледников большого Чимгана и низвергавшуюся по узким теснинам. Пошла вся наша группа плюс группа из пяти бортпроводниц. Подснежники и тюльпаны в июле, ледниковые гроты, синь небес, шум водопадов, холоднючие ночи, способствующие более тесному соседству в палатках… Через пару месяцев была свадьба, положившая начало долгой и счастливой супружеской жизни Шакала.
 Открытие следующей смены прошло без эксцессов, если не считать настырный наезд клопа лет семи: «а битлов чё не играете, чё, не можете?». Старшая (очень привлекательная) пионервожатая уговаривала меня остаться еще на пару дней и принять участие в дне Нептуна (борода была своя),но… Первым делом, первым делом – самолеты.
                ***
  Концерт продолжался уже около часа и пора было гражданам отдохнуть. Конферанс наклонился к микрофону и заговорчески гаркнул сакраментальную фразу: «А теперь…танцуют все!». Взрыв Антоновской установки, саксофон делает два шага вперед и в высоких сводах ангара разливается незадолго до этого рожденная «Feelings» Маурисио Альберта Кайзерманна(или по-нашему Мориса Альберта).  Призыву последовало большинство, тем более, что Чава(саксофон) душу выворачивал мелодией. Вообще его звали Ава и это было сокращенное имя от какого-то бухароеврейского, но от какого именно, мы не уточняли. Чава бал крепким рослым парнем с черной слегка кудрявой шевелюрой и большими усами, с правильными чертами лица с чуть крупноватым с горбинкой носом, хитрыми , но добрыми тёмно-карими глазами. Инструмент плакал в его руках. Он был не из аэропорта и приблудился к нам через Шакала. Но если последний был негласным директором, я – худруком, то Чава – коммерческим крылом коллектива. Большинство хатлур (свадеб, торжеств, юбилеев и других мероприятий, где требовалась живая музыка)было делом его рук, как и денежные потоки их сопровождающие.
                ***
  Это сладкое слово – халтура! Лев Аркадиевич предупредил за неделю о праздновании дня Авиации в компании с начальником управления гражданской авиации Узбекской ССР, всеми нижестоящими чинами и необходимости предоставить ему сценарий предстоящего действа. Конечно это было внушительно: халявный ресурс мероприятия, да и возможность пообщаться с представителями всех структур и служб управления и аэропорта в непринужденной неофициальной обстановке, вместе погорланить старые авиационные и просто народные песни. А в итоге ещё и удостоиться грамотами ЦК ЛКСМ УзССР. Приятно и памятно. Но ребятам больше нравились свадьбы.  Играя на них практически все выходные, мы зарабатывали больше, чем обслуживая наши Аны, Яки, Илы. Чава вообще купил себе «копейку». Халтуры обычно проходили по похожим схемам. Медленно от песни к песне , от танца к танцу  наращивался темп игры и после очередного  бешеного «семь-сорок» публика (уже неоднократно принявшая на грудь) приземлялась за столы и под фоновое магнитофонное сопровождение продолжала перекрестные громкоголосые беседы и тосты, давая нам возможность отдохнуть (читай – выпить и закусить). Далее в зависимости от продолжительности мероприятия и оплаты труда музыкантов играли уже по частному заказу гостей. В конце, получив расчет и наполнив большой барабан снедью и выпивкой, мы возвращались в добрую нашу музыкалку, где не торопясь, иногда до утра, обсуждали особенность того или иного произведения, возможные импровизации, планы на текущий момент и будущее. Будущее было у всех разным. Чава видимо стал коммерсантом, Антона многие видели лежавшего в луже собственной мочи у арыка на ближайшем базарчике, Шакал купил квартиру и нарожал шакалят…
                ***
  Мы оставили неугомонного конферансье одного на крыше, дав ему и публике возможность насладиться юмором и красноречием, и, пока он завершал концерт, живописуя достижения  дипломанта второго всесоюзного конкурса самодеятельности Аэрофлота – ансамбля  «Дедал», потихоньку выбрались с крыши через пролом в задней стене ангара и, спустившись на землю и обежав всё строение вокруг, появились  сзади зрителей и по проходу между рядами под грохот аплодисментов прошли к стремянкам-гусакам (ребята на прожекторах творили чудеса подсветки).  Первым взвился наверх Антон и вместе с пылью в воздух понеслись его чудные переливы на всех шести барабанах и трех тарелках, за ним последовали Шакал и Чава, украсив медью проигрыш, ну и мы с басистом замкнули восшествие. Последним, что изрек ведущий,  было: «Это группа «Дедал» с её композицией «Звезды над Самаркандом». До встречи, друзья!»