16 Феникс Возрожденный

Resurgemus*

Только в начале 1763 года моя кузина смогла вернуться домой.
Ремонт в особняке де Менезеш затянулся на долгие шесть лет. Сложно было найти мастеров, еще сложнее – закупить необходимые материалы, значительную часть которых я заказывал в Бразилии.   

Лиссабон восстанавливался еще медленнее. Имевший необычайную способность узнавать обо всем, что происходит в столице, Грегорио рассказал мне, что министр Карвалью и Мело поручил разработать стратегию реконструкции города первому королевскому архитектору – Мануэлу да Майе. Уже к декабрю 1755 года умудренный опытом архитектор (тогда ему было восемьдесят лет), представил его величеству Жозе Первому свой доклад, в котором предлагал пять возможных вариантов восстановления города.

Согласно первому, Лиссабон следовало отстроить точно таким, каким он был до катастрофы. Второй предполагал расширение прежних улиц. В соответствии с третьим, помимо этого, высота зданий ограничивалась двумя этажами. Четвертый из предложенных вариантов был самым радикальным: разрушить до основания наиболее пострадавшие кварталы и построить на их месте новые. Пятое возможное решение состояло в том, чтобы перенести город в Белен.

Из всех этих вариантов король выбрал четвертый. После этого от стратегии необходимо было перейти к тактике. Под непосредственном руководством королевского министра Мануэл да Майа, а также два других военных инженера – Эужениу душ Сантуш и Карлуш Мардел – работали над планом нового города. Центральная часть Лиссабона должна была состоять из широких дорог и улиц, пересекающихся под прямым углом, словно нити прочного полотна. Все дома планировалось строить с соблюдением симметрии. Строго регламентировались высота построек, размер окон и внешний вид фасадов. Вычурные украшения оказались под запретом. На смену им приходили изразцы-азулежу фабричного производства с однотипным орнаментом.

Менялся не только внешний вид Нижнего города, все дома в котором должны были выглядеть как части единого целого, но и конструкция зданий. Постройки необходимо было сделать как можно более крепкими и устойчивыми, поэтому их решили возводить на сваях, которые глубоко вбивались в зыбкую почву. Стены укреплялись с помощью так называемой «клетки» – перекрещенных деревянных балок, которые удерживали каменную кладку. Как утверждал Грегорио, это архитектурное изобретение проверяли на прочность весьма необычным способом. По приказу Карлуша Мардела на Дворцовой – а точнее Торговой площади, как ее теперь переименовали – сколотили большой деревянный помост, а на нем возвели макет «клетки». Затем на помосте, рядом с макетом выстроили роту солдат, которым было приказано маршировать на месте.
Своими ритмичными шагами солдаты сотрясали помост, словно создавая небольшое искусственное землетрясение, которое «клетка» отлично перенесла.               

Еще одним немаловажным нововведением должна была стать городская канализация.
Строительство нового Нижнего города, более безопасного, удобного и чистого, началось в 1758 году и по плану должно было занять пять лет. Однако в действительности все было не так гладко, как на бумаге. К тому времени, когда я и Анна переехали в Лиссабон, отстроены были только отдельные дома. Но все же город возрождался из пепла… 

Спустя около полугода после нашего возвращения в столицу изразцовый стражник особняка де Менезеш снова встречал гостей, привычным жестом руки приглашая их подняться по ступеням мраморной лестницы, а в другой держа новое копье.
Первыми мимо него прошли Мигел и Тереза, одетые в свои лучшие наряды: брат – в светло-коричневом камзоле, расшитом мелким цветочным рисунком, а его жена – в нежно-зеленом платье, отделанном кремовым кружевом. Они приехали из Серрана не только, чтобы отпраздновать второе рождение особняка де Менезеш и именины Анны, но и чтобы повидаться с родителями Терезы. Старики де Орта были жителями городскими, поэтому попросили меня разрешить им остаться в нашем лиссабонском особняке и после окончания ремонтных работ, в чем я им, конечно, не отказал.
Следующими в поле зрения неусыпного изразцового стражника попали два моих университетских товарища, Фернандо Суареш и Жозе Мендеш, и их супруги. Поднявшись по широким мраморным ступеням, они вошли в большую залу, где Анна и я приветствовали гостей. Поравнявшись с нами, Фернандо и Жозе представили нам своих жен. Избранница Фернандо, герцогиня де Кадавал, была, полагаю, в два раза его старше, в три раза – толще и, надо думать, во много раз богаче. Супруга Жозе, маркиза де Лима, носила менее высокий титул и не так много бриллиантов. Невысокая и стройная, она своими бегающими черными глазками напомнила мне куницу.

Одними из последних на праздник Анны прибыли де Фигейра: Жорже, Клаудия, их дочь Марианна, а также ее жених – молодой граф Гарсия ду Сал. Дальней родственницей последнего, к моему удивлению, была не кто иная, как Розалия душ Рейш. Еще больше я был удивлен, когда она собственной персоной появилась в нашей большой зале.
Своим горделивым видом незваная гостья, как и прежде, напоминала мне павлина. Однако с годами ее красота – некогда блистательная – померкла, и теперь герцогиня пыталась вернуть ей былые краски при помощи румян, пудры, а также ярких лент, кружев и блестящих драгоценных камней. Глядя на нее, я вспомнил фразу, которую когда-то прочитал в одной газете: «Красота в искусстве быть красивой». В очередной раз я убедился, что это не так, и подумал: «Красота – это не маска, которую можно надеть на лицо. Красота – это блеск глаз и сияние искренней улыбки».

Праздник начался с менуэта. Впервые после возвращения в Португалию я танцевал с кузиной. В своем воздушном платье, лиф которого был расшит серебряной нитью, Анна напоминала хрупкого мотылька. Ее движения были так легки, что она казалась невесомой.      

Все вокруг восхищались именинницей:

– Звезда Севера вновь сияет! – сказала Марианна, когда мы закончили танец.

– Да, – ответил ей Гарсия, – сеньору Паулу повезло с женой! 

Услышав эти слова, я невольно подумал об Айо. Впрочем, мысли о ней никогда не покидали меня, особенно в тот вечер – ведь у нее тоже были именины.
Вслед за нами в центр залы одна за другой выходили другие пары. Не танцевали только пожилые де Орта, а также Тереза и Мигел. Брат сказал мне, что его жена ждет второго ребенка.

Розалии для танца не досталось партнера, однако ей так хотелось покрасоваться изяществом своих па, что она уговорила Гарсию составить ей пару. По лицу Марианны я догадался, что она этим довольна не была, но все же возражать графиня не стала, не желая ссориться со своей будущей дальней родственницей.
– А все-таки герцогиня душ Рейш очень хороша! – отметил Жозе.
Резко сдвинув брови, маркиза де Лима, бросила на мужа колючий взгляд, заметив который, Жозе скороговоркой сказал: «Но вы, несомненно, прекраснее стократ!»
На лице маркизы изобразилась довольная ухмылка, открывавшая ее мелкие белые зубки.

После первого круга менуэта Анна предложила гостям освежиться водами, соками или вином. Луиш и Мария принесли на больших серебряных подносах напитки и фрукты.
Анна взяла бокал родниковой воды, а я – апельсинового сока.

– Как замечательно, что все собрались! Дом снова жив! – сказала Анна.

– Да, – ответил я, – наконец, все трудности остались позади.   

Рядом с нами стояли Тереза, обмахивавшаяся большим веером, и Мигел, ни на мгновение не оставлявший её одну. Через некоторое время к ним подошли Марианна и её жених.

– Выпьем за именинницу! – предложила Тереза, которая, как и Мигел, в тот день предпочла воду с лимоном.
Четверо подняли бокалы.

Сделав маленький глоток вина, Марианна, смотря на Терезу, сказала:
– Как же очаровательна сегодня сеньора Анна! Ее лицо так прелестно! А какие у нее красивые серьги – бриллианты сверкают на свету, словно капли росы или дождя на солнце.

«Словно капли ... дождя на солнце» – эти слова Марианны,  вероятно, желавшей подобрать наиболее выразительное сравнение, заставили меня улыбнуться: мне вспомнился тот день, когда тропический ливень застал меня и Анну под открытым небом, и мы, счастливые, абсолютно счастливые и свободные, бежали среди высоких полевых трав. Потом, уже на веранде нашего Ларанжейрас, я посмотрел на Анну. Ее волосы, её лицо, её платье были совсем мокрыми. Большие прозрачные капли сверкали на мочках её ушей, и это были самые красивые серьги, которые я когда-либо видел...

– О чем ты думаешь, Паулу? – спросила кузина.

– О каплях дождя...

Анна удивленно посмотрела на меня. Она выпила последний глоток, поставила пустой бокал на поднос, который держала Мария, а потом вновь обернулась ко мне:

– Думаю, сейчас самое время начать следующий танец.

Второй и третий круги менуэта, между которыми тоже была сделана небольшая пауза, почти ничем не отличались от первого. Немного другими были только мелодии, под которые мы повторяли шаги, делали па и выполняли фигуры. Завершив последнюю из них, пары, участвовавшие в танце, сделали финальный поклон. Танцевальная часть вечера завершилась, и мы перешли в малую залу, куда, как того пожелала Анна, накануне перенесли стол.

К ужину были поданы деликатесы, приготовленные Марией под строгим наблюдением старушки Зизи: для Анны – ее любимая печеная рыба с белым рисом и овощами, для остальных – куропатки, гусиные потрошки, жареный ягненок, а также многочисленные закуски.

Когда на десерт слуга подал нам ароматные фрукты, на лице герцогини де Кадавал отобразилась легкая грусть. Впрочем, вскоре это ее чувство рассеялось, потому что спустя всего несколько минут Грегорио и Луиш принесли огромный свежевыпеченный торт, покрытый цукатами и ореховой крошкой.

После ужина Анна предложила нам пройти в «игральную» гостиную, которую мы называли так, потому что там стояли столы для игры в шахматы, шашки и карты.
– Тем временем я подготовлю для вас небольшой сюрприз, – сказала кузина и удалилась.

В гостиной Мигел усадил страдавшую от жары Терезу на кушетку, которая стояла у открытого окна, выходившего в сад, а затем сам сел рядом с женой. Напротив них за карточным столом разместились старики де Орта. Вместо игры четверо начали неспешную беседу.

Мне хотелось присоединиться к их разговору – обсудить новости Серрана, расспросить брата о наших родителях и о его сыне Мануэле Счастливом.
Я направлялся к ним, однако путь мне преградили Фернандо и Жоау, на время освободившиеся от своих благоверных, которые играли в шашки одна с другой. Обоим моим товарищам хотелось узнать, что я делал в Бразилии, навсегда ли вернулся в Лиссабон, не желаю ли закончить курс в Коимбре… После этих и многих других утомительных и неловких вопросов, они принялись вспоминать студенческие годы.
 
– А помните, Паулу, как вы и Андре, едва не опоздали на проверку, а мы вас выручили? – спросил Фернандо.   

– Помню…

– К слову, а где же наш славный де Орта? – осведомился Фернандо.

– К сожалению, Андре не смог прийти, он сейчас очень занят, у него много работы.

– А в какой конторе он служит? – спросил Жозе, вероятно, полагая, что Андре, так же, как Фернандо и он сам, стал адвокатом.

– Нет, Андре не служит в конторе, – ответил я. – Он восстанавливает город: освобождает улицы от завалов, строит дома…
От удивления Жозе вытаращил глаза.

– Сам?! – не мог поверить он.

– Сам…– сказал я.

– Не может быть! – воскликнул Фернандо.

Еще несколько минут оба картинно выражали свое изумление. Впрочем, судьба Андре им, вероятно, была не так уж интересна. Более ничего не спрашивая о нем, они заговорили о Мариу Перейре, когда-то сидевшем с нами на одной студенческой скамье. Теперь, по их словам, он безбедно жил в Париже, писал статьи о преобразовании Португалии и уже который год работал над сборником «Философские письма».
– Вот бы съездить к нему в гости! – мечтательно сказал Жозе, а затем принялся рассуждать о красоте французской столицы, где, как я понял, он никогда не был.
Его монолог мог бы продолжаться бесконечно долго, если бы в гостиную не вошел Грегорио и не сообщил нам, что «хозяйка ожидает нас в большой зале». Обещая друг другу продолжить партию позднее, гости оставили игры. Вскоре мы все вернулись туда, где начинался наш праздничный вечер.

Анна ждала нас, стоя около клавесина. Она была одета в новое, еще более пышное, бежевое платье, расшитое крупными, похожими на пионы голубыми цветами. Такого же цвета были серьги в ушах кузины и эгрет, украшавший ее прическу.      

Посмотрев на нее, Тереза тепло улыбнулась, вероятно, как и я, догадываясь, какой сюрприз нас ожидает.

– Прошу садиться, – сказала кузина, жестом тонкой, словно фарфоровой, руки указывая на расставленные полукругом стулья. Затем она сама опустилась на стоявший перед инструментом изящный табурет с изогнутыми деревянными ножками.
Хрупкие пальчики Анны коснулись клавиш. С первых звуков я узнал давно знакомые мне сонаты, легкие и нежные. Большинство гостей нашли их «прелестными». Должно быть, только я, Тереза и Клаудия знали, что лучшая музыка Анны совсем иная…      

На следующий день я и кузина гуляли по саду.

К счастью, в хаосе, воцарившемся в библиотеке после землетрясения, мне удалось найти чертежи, сделанные графом Лоуренсо, и по ним воссоздать любимый сад Анны, этот мир, со всей его сложной геометрией и стоящей за ней символикой. Теперь вид сада почти не отличался от того, какой он имел до трагедии, не хватало только двух скульптур: Вулкана и аллегории Осени. Поскольку они не подлежали восстановлению, мне пришлось заказывать копии, которые еще не были готовы.

Пройдя по прямой песчаной дорожке, вдоль зеленой живой изгороди и цветущих клумб, я и Анна остановились у круглого пруда, где плавали золотые карпы. День был ясным и таким знойным, что всюду следовавший за хозяйкой Марко, который теперь только выглядел, как щенок, тяжело дышал, высунув розовый язычок. Взглянув на него, Анна сказала: «Мне тоже очень жарко, дружок!» Намочив руку, влажной ладонью она провела по шерсти своего любимца, который в знак благодарности радостно завилял хвостом.

Как всегда опасаясь, что яркие солнечные лучи обожгут ее белую кожу, Анна предложила укрыться в гроте. Тогда по дорожке, ведущей на северо-запад, мы перешли в «летнюю» часть сада. Располагавшийся там грот был единственным новым элементом, появившимся в саду после реконструкции. Внешне он напоминал скалу, но внутри него стены и потолок были полностью покрыты мозаикой из цветного стекла, хрусталя и кусочков фарфора. Такое новое применение я нашел осколкам посуды, ваз и люстр, которые Грегорио не решался выбросить. Теперь из пестрых осколков на стенах были выложены геометрические и цветочные узоры, а на потолке большая буква «А».

Кузина расположилась на мягкой подушке, лежавшей на каменной скамье, которая выступала из одной из стен грота, и посадила Марко себе на колени. Раскрыв большой веер, который накануне подарила ей сеньора Клаудия, Анна стала рассматривать его. На нем был изображен пастушок, играющий на свирели.
– Знаешь, брат, – сказала она, посмотрев мне в лицо, – вчерашний праздник был несколько утомительным, но все же мне так не хватало подобных вечеров…

После переезда в Лиссабон Анна постепенно возвратилась к привычному распорядку дня. Например, с девяти утра (после завтрака) до полудня она музицировала. Не желая ее отвлекать, в эти часы я обычно работал с бумагами в кабинете или в своей комнате.

Так, однажды утром, написав несколько деловых писем, я принялся изучать очередной отчет, который прислал мне Тьяго. Фактическое прекращение добычи золота, запасы которого к тому времени истощились, привело к разорению многих бразильских хозяйств, однако нашего Ларанжейрас, к счастью, не погубило. Имение не только выжило, но и оставалось весьма доходным, в основном – благодаря торговле тканями. Как сообщал мне Тьяго, скоро в Вила-Рике должна была открыться третья наша лавка. От этих общих замечаний я перешел к таблице доходов и расходов. Как только я прочел заголовок, кто-то постучал в дверь. Открыв ее, я увидел перед собой старушку Зизи.

– Сеньор, Паулу, – сказала она. – Простите, что отрываю вас от работы, но наша Анинья очень хочет вас видеть. Она ждет вас в большой зале.

Слова Зизи меня удивили. Я подумал, что заработался и не заметил, как наступил полдень. Однако это было не так. По пути в большую залу я взглянул на английские часы – они показывали половину одиннадцатого.

Анна ждала меня у входа в большую залу, который был занавешен алой портьерой. (По просьбе кузины в ее комнате, а также во всех общих залах двери были заменены одинаковыми портьерами. Это был последний отголосок ее долгой болезни, оставшейся в прошлом.)

– Появилась! Появилась! – радовалась она.

– Появилось что?

– Новая музыка!   

Я откинул тяжелую ткань портьеры, и мы вошли в залу, пустую, но в то же время заполненную лучами сентябрьского солнца.
Еще более светлой была новая соната Анны. Когда я слушал ее, мне представился бутон большого тропического цветка. Утренняя заря коснулась его, и он, словно по волшебству, стал медленно раскрывать лепестки. Вбирая в себя рассветные лучи, цветок становился все ярче и все прекраснее. В нем было нечто неземное, нечто чудесное…

Закончив сонату, Анна обернулась ко мне. Ее глаза сияли тем же блеском, что и в тот день, когда она играла мне свою «Высокую мечту».

– Эта мелодия родилась, когда солнце вставало над Тежу…

– Да, в ней есть нечто рассветное…

– Каждый рассвет – это новое рождение. Думаю, эта соната о Лиссабоне и об этом доме, о моем доме… Как ты считаешь, какое название ей подходит?

– «Восход Солнца»,– предложил я.

Анна отрицательно покачала головой. Затем она напела начало сонаты и вдруг сказала: «Феникс возрожденный».

– Очень подходит, – согласился я.

– Люблю угадывать названия новых сонат – это все равно, что называть только что открытые земли.

Она задумалась, а потом взглянула на меня:

– Паулу, ты очень скучаешь по Бразилии?

– Очень.

– Я чувствую это… и думаю, тебе пора вернуться туда, где живет твое вдохновение.

Сказав эти слова, она улыбнулась, легко встала с табурета, подобно птичке, вспорхнувшей с ветки дерева, и оставила меня одного в большой солнечной зале…
Вскоре я начал готовиться к новому путешествию через Атлантику.

Должно быть, моя судьба сродни судьбе перелетной птицы. Хотя нет – перелетные птицы не вьют гнезд там, где зимуют. Они выводят птенцов только на родине и точно знают, где их дом. Для меня же это вопрос, не имеющий однозначного ответа. Половина меня принадлежит гористому Серрану, другая половина – цветущему Ларанжейрас. Так я думал по дороге в отчий дом, куда ехал, чтобы рассказать родным о том, что скоро покину Португалию. Я понимал, что им, особенно отцу и матери, будет непросто принять мое решение, и поэтому на душе у меня было тяжело. Сколько я ни готовился к предстоящему разговору, я не знал, ни что сказать, ни как – мне не хотелось лгать, но и всей правды раскрыть я не мог. 

– Я должен сообщить вам одно важное известие, – начал я, когда вечером мы все собрались за крепким дубовым столом.

Мои слова насторожили родителей, брата и Терезу.

– В силу некоторых обстоятельств вскоре я должен отправиться в Бразилию, – с трудом произнес я.       

– Что же это за обстоятельства? – спросил отец, не подавая вида, что моя новость его потрясла.

– Хозяйственные дела имения Ларанжейрас требуют моего присутствия. Как сообщил мне управляющий – Тьяго Невес – наши прииски полностью истощились. Хозяйство выжило, потому что помимо золотодобычи в Ларанжейрас уже давно началось производство хлопковых тканей, которые пользуются большим спросом. Но все же экономическое положение во всей Бразилии сейчас очень шаткое. Вместе с Педру нам необходимо оценить, каково будущее Ларанжейрас, и решить, что делать дальше.

Отец задумчиво кивнул головой: Понимаю.

– Когда отплывает твой корабль? – спросила мать, скрывая волнение. 

– В конце ноября, 27 числа…

Печальную тишину нарушил Мигел:
– Я знаю, что такое вести хозяйство. Ни о чем не беспокойся, брат, – я и Тереза позаботимся о родителях и об Анне. Только, прошу, обязательно напиши нам, как прибудешь в Рио.

Услышав слово «Рио» – «река» – малыш Мануэл Счастливый, как на троне, сидевший на коленях у деда и крутивший в руках деревянную рыбку, спросил:

– В этой реке есть рыба?

Первой догадавшись, почему ее сын задал этот вопрос, Тереза ответила:

– Нет, мой хороший, Рио – так называют один город.

– Город, – немного разочарованно повторил малыш Мануэл.

Глядя на него, мы все улыбнулись.

Спустя несколько дней я прощался с Серраном. Родителям тяжело было отпускать меня так далеко и на такой долгий срок. Я сам не знал, увижу ли их вновь. Перед самым нашим расставанием отец передал мне небольшую коробочку, в которой лежал подарок для Педру. Это были старинные деревянные четки, которые падре Франсишку Шавьер завещал моему брату.

В Лиссабоне у меня оставалось одно дело – я должен был встретиться с Андре.
Еще до поездки в Серран я, как обычно по воскресеньям, приходил навестить его, но в бараке его не застал. Я прождал до самой ночи, но Андре так и не появился.
Теперь, когда я вернулся туда, здоровяк Фабио, сразу узнав меня, сказал:

– Андре здесь больше не живет.

– Как же так? – удивился я.

Фабио пожал плечами.
– Переехал…

Прежде, чем я успел спросить: «Куда?», Фабио добавил: «Он знал, что вы придете, и оставил вам записку. Вот возьмите!» – измятый клочок бумаги казался совсем крохотным на огромной пятерне Фабио.

Развернув записку, я прочел: «Тупик Сан-Мигел, дом Оливейры».

Около часа спустя я был в Алфаме.

– Не подскажешь, где тут дом Оливейры? – спросил я у проходившего мимо водоноса.

Опустив на землю свою бочку, он тыльной стороной ладони стер со лба пот и ответил:

– Как не подсказать? Видите вон тот серый дом с покосившейся крышей?

Посмотрев в ту сторону, куда он указывал мне рукой, я сразу понял, о каком доме идет речь:

– Вижу.

– Это и есть дом Оливейры.      

На мой стук дверь открыл невысокий крепкий парень, чье лицо было покрыто множеством веснушек.


– Скажи-ка, живет ли здесь сеньор де Орта. 

– Нет, – решительно ответил он. – У нас тут никаких «де» нет. Мы народ простой…
Перечитав адрес, указанный в записке, я спросил:

– А это точно дом Оливейры?

– Ага. Оливейра здесь хозяин. Все, кто тут живет, снимают у него комнаты.

Я смял в руке записку.

– Андре, Андре, зачем же ты меня обманул?

– Постойте! – обратился ко мне веснушчатый парень. – Заехал к нам недавно один Андре. Недели три тому назад. Странный такой: все молчит…

– Мне нужно увидеть его! Где его комната?

– На чердаке, под крышей. Только сейчас вы его там не найдете. Он уже ушел в
порт, в таверну, как всегда...

Войдя в таверну, ту самую, в которой я встретился с Андре в первый раз после землетрясения, я почувствовал резкий запах чесночной похлебки и горелого хлеба. На столах чадили тусклые лампы.

– О! Кто пожаловал! – громко сказал Андре, заметив меня. – Дружище Паулу, садись к нам!

Двое мужчин – один, средних лет, сухощавый и смуглый, второй, седой бородатый старик, подвинулись, освободив мне место на деревянной скамье.

– Еще одну кружку! – крикнул Андре подавальщику. – И поживее!

Спустя несколько минут мой друг наполнил принесенную мне кружку темным вином.
«Мы как раз хотели помянуть беднягу Мендо, – он обратился ко мне: Ты его, не знаешь, но я тебе о нем расскажу. Славный был малый! Приехал с Севера, чтобы строить город. Говорил: «Хочу помогать своей стране!» Все время работал с нами в одной бригаде… А девять дней назад сорвался с крыши. Ему лет двадцать пять было от роду. Еще бы жить и жить!

– Да уж, бедолага! – добавил бородатый старик, которому не терпелось опустошить свою кружку.               

– Если бы судьба реже ошибалась и была немного справедливей, на его месте оказался бы я … –  сказал Андре – Помянем Мендо, а заодно выпьем за то, чтобы фортуна делала меньше ошибок!

Мы все поднесли к губам тяжелые кружки. В отличие от других, я выпил только половину, и то с трудом – вино было слишком крепким и кислым.

С шумом опустив на стол свою кружку, Андре тотчас потянулся за кувшином, чтобы наполнить ее вновь. Его глаза сверкали пьяным блеском.
Глядя на него, я понял, что, если не вытащу его из тупика, в котором он оказался или в который сам себя загнал, он погибнет. Вдруг меня посетила одна мысль, которую я тотчас высказал:

– Андре! Поедем в Бразилию? В каюте, которую я арендовал, вполне хватит места для двух пассажиров.

– Ну и ну! – удивился он. – В Бразилию? Нет, друг, это без меня!

– Да ладно, тебе, Огородничек** …– начал сидевший рядом со мной сухощавый мужчина.

– Не смей называть меня так! – оборвал его Андре, ударив кулаком по столу.

– Простите, простите, ваше благородие! – шутливо ответил тот. 
Андре угрюмо посмотрел на него.

– А все-таки зря ты отказываешься, Андре, – сказал старик. – Подумай хорошенько: в Бразилии многие сколачивают себе состояние…

– А многим там сколачивают гробы, – подливая себе вина, добавил коренастый мужчина, по щеке которого проходил большой шрам.      
Другие раскатисто расхохотались. Только Андре был по-прежнему мрачен.

– Богатство мне уже ни к чему... – наверное, никто, кроме меня, не расслышал этих его слов.

Спустя две недели я и Андре стояли на палубе корабля, покидавшего Лиссабон. Я махал рукой Анне, старикам де Орта и Зизи. Андре пустыми глазами смотрел на родителей и на город, простиравшийся у них за спиной. 

Вечером того же дня к нам в каюту вкатился маленький кругленький человечек с щетинистыми усами и хитрыми черными глазками:

– Сеньор Каштаньеда, купец, – представился он, улыбаясь, точно кот, довольный погожему деньку.

– Очень приятно. Паулу Гомеш, – я пожал ему руку, – а это мой друг Андре.
Не произнося ни слова, тот в знак приветствия слегка наклонил голову.

– Позвольте спросить, зачем вы плывете в главный город колонии?

– Главный город? Разве мы направляемся в Салвадор? – испугался я, подумав, что произошла какая-то ошибка.   

Купец вновь улыбнулся:

– Сразу видно, что вы не торговый народ! Иначе бы точно знали, что недавно, так сказать, «столицу» Бразилии перенесли в Рио. Так что мы с вами высадимся на берег аккурат напротив вице-королевкого дворца!

Услышав это, я тотчас вспомнил пророчество цыганки, которое так поразило меня семь лет тому назад. Больше я его не боялся…

Сейчас я смотрю на темные морские волны, на гребнях которых сверкает солнце, и думаю об Айо. Представляю себе ее глаза, в которых сокрыты все тайны мира.

Наш корабль в пути уже 37 дней. Я же, листая страницы своих дневников и своей памяти, словно заново прожил почти пятнадцать долгих лет.

Если погода будет благоприятной, недели через две мы высадимся в Бразилии, и тогда в моей жизни начнется новая глава.

* Воскреснем (лат.)
** Фамилию Орта (порт. Horta) можно перевести как «Огород».

КОНЕЦ

                ;