Как впервые я стал советским заключенным

ПОПАДАНИЕ В ЦЕЛЬ...

Действующие лица:
Максимов, следователь по особо-важным делам прокуратуры Молдавии,
Д.Новак-гагаузский художник,
Д.Кара-Чобан, гагаузский поэт, директор этнографического музея села Бешалма,
Москва, пивбар, китайское Посольство,
милиция, психушка, июль 1985 год

Только теперь, в Москве, я окончательно понял, ЧТО мне делать и КАК делать.

До этого я долгое время пребывал в гнетущей атмосфере Неизвестности. Еще дома (до приезда в Москву), я чувствовал и знал, что мое пребывание на свободе подходит к ФИНИШУ, но надо было решиться, чтобы последний УДАР явился бы переломным не только в судьбе гагаузов, но и в моей личной.

Дома, за день до отъезда в Москву, я навел порядок в своей документации: основные вещи надежно спрятал, а на “обозрение” – на самом видном месте – оставил те копии, которые мне следовало бы сжечь, ибо они были лишние... Но вдруг меня осенила мысль, что в случае обыска (?!?)... эта “пища” будет хорошим отвлечением от истинных бумаг. Найдя КОЕ-ЧТО, то есть этот "хлам", ОНИ успокоятся и не будут искать остальное.

Забегая вперед, хочу сказать, что здесь мне удалось предугадать ситуацию на все сто процентов – именно так и произошло. Сразу же, как только я оказался в Кишиневской следственной тюрьме, ко мне домой прибыл следователь по особо важным делам Максимов с “понятыми” (т.е. с агентами КГБ, среди которых почему-то оказался начальник узла связи  К.С.Новак), и проведя "культурный обыск", и найдя этот мой ХЛАМ, долго после этого стоял в той комнате, где действительно были спрятаны основные мои документы. ...Стоял, как мне потом рассказывали мои родственники, и чувствуя, что ему подкинули дезинформацию, пронизывал своим остро-тупым взглядом каждый квадратный сантиметр помещения, но все же, в конце концов, убедил себя, что поймал увесистую рыбу. Однако, очень недовольный результатом обыска, все же успокоился наконец. Потом, уже когда он сидел на веранде и заполнял “опись изъятых вещей”, то изредка нервозно вскакивал и опять шел в мою комнату, чтобы еще раз осмотреть ее и опять какую-то бумажку там находил, и опять минут на десять успокаивался, заполняя “опись”.

И вот теперь, пользуясь случаем (очень надеюсь, что данное мое ОТКРОВЕНИЕ когда-нибудь все же дойдет до Максимова), хочу несколькими ласковыми словами благословить этого мелкого Штирлица:

“Простачок ты, Максимов, к тому же особо-важный. А короче – дурачок, ибо ВСЕ МОИ БУМАГИ  НАХОДИЛИСЬ... В МУЗЫКАЛЬНОМ ИНСТРУМЕНТЕ, ПОД  НАЗВАНИЕМ ПИАНИНО,  которое красовалось перед твоими глазами в той же комнате, где ты производил погром без санкции соответствующего – Кишиневского – прокурора”.

Хорошо, что ни один человек не знал о моем таком тайнике. Даже родители не знали, иначе бы, я уверен был, их могли бы припугнуть, и я лишился бы всех своих бумаг

В тот же день, когда я прятал документы (за день до своего отъезда в Москву), мы с Дмитрием Новаком довершили работу по художественному оформлению стендов, рублей на триста, и я рассчитывал, что, возвратившись из Москвы и получив деньги за оформление, я отчасти расплачусь с долгами. Дмитрий уговаривал меня, что, мол, торопиться с оформлением не стоит, так как после моего возвращена из Киева (друзьям я говорил, что еду в Киев восстанавливаться в институт) это дело можно быстро завершить. Помню, тогда я неожиданно вскипел и с недовольным видом резанул:
- А кто его знает, может, я вовсе и не вернусь... Может быть, я там задумаю какой-нибудь выкрутас по гагаузскому вопросу, после чего меня могут упрятать… Так что поднатужимся сейчас и быстро закончим.

То, что в Москве я пойду на какой-нибудь РИСК, чтобы “разведкой” прощупать почву, то есть узнать, как же в Кремле СРЕАГИРОВАЛИ на мой “ультиматум Горбачеву”, то в этом сомнений у меня не было, но что именно будет выкинуто мною в Мосвке, дома я еще точно не знал. И чтобы никто не тревожил угнетающими меня вопросами, на которые я и сам толком не знал ответа, я решил  Н И К О Г О  о своем решении не извещать, и даже Новака, с кем в последнее время мы особенно были близки в вопросах гагаузоведения. Домашним (родственникам) я сказал, что еду в Одессу восстанавливаться в институт, чем и обрадовал родителей.

И вот теперь, в Москве, я уже окончательно понял, ЧТО мне надо делать.

Сначала я еду к Пете (знакомый, живущий в Москве), но войти в квартиру не желаю, так как уже наперед знаю, что начнутся расспросы, вопросы и уговоры, а мне все это слушать не хотелось. В его почтовый ящик я опускаю все свои документы и записочку, где прошу его отправить все эти вещи мне домой, ЕСЛИ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ – это был мой максимальный контрольный срок – Я К НЕМУ НЕ ПРИДУ САМ. В этом моменте я опять допускал мысль, что задуманная мною “разведка”, вероятно, провалится, и, вероятно, на несколько дней меня в Москве могут прикрыть, после чего ОНИ (или милиция, или еще кто-либо...) меня выпустят, и к этому времени уже наступит первое августа – мой ультимативно назначенный Горбачеву срок, после чего, я рассчитывал, мне уже с чистой совестью можно начинать осуществлять СВОЙ ГЛАВНЫЙ ЗАМЫСЕЛ, как я и пообещал в своем последнем письме на имя Горбачева. То есть, я планировал передать некоторые документы по проблемам ГАГАУЗСКОГО УНИЖЕНИЯ Западноевропейским корреспондентам, а сам, выполняя свое обещание, написанное в письме и отосланное на имя Генсека, иду на Красную площадь и, разорвав на глазах у всех людей свой паспорт, отказываюсь от советского гражданства, в знак протеста против дискриминации гагаузской Культуры.

Однако, положив в почтовый ящик своего знакомого москвича некоторые мелкие документы (записная книжка, аттестат о среднем образовании и др.), у себя я оставил ЛИСТОВКУ, заранее отпечатанную мною, где проходила следующая мысль:

УЖЕ  НАСТАЛО   ВРЕМЯ,
когда  ГАГАУЗАМ   КРАЙНЕ   НЕОБХОДИМО   ИМЕТЬ
СВОЮ   АВТОНОМНУЮ   РЕСПУБЛИКУ.

          Автономия гагаузам нужна для того, чтобы:
1. изучать в школе свой родной язык как предмет,
2. иметь свою газету на родном языке,
3. иметь свой профессиональный ансамбль песни и танца “Дюз-Ава”, а также национальный театр,
4. иметь передачи по радио и телевидению на гагузском языке.
5. ускорить экономическое и социальное развитие Юга Молдавии, который отстает от Центра и Севера республики только потому, что здесь в основном  проживают гагаузы и болгары.

Положив, вернее, спрятав этот листок в носке, я отправился затем к Китайскому посольству.

Почему именно к Китайскому?
Да потому, что Китай – прежде всего – страна социалистическая, однако в то же время не является марионеткой Кремля, в отличии от Польши, Чехословакии, Венгрии и т.д.

Второе. Если бы я сразу пошел к посольству США, то мне кэгэбэшники пришили бы все имеющиеся в таких случаях ярлыки: предатель, изменник, диссидент, агент спец.служб и многое другое, а мои легковерные друзья-гагаузы в Комрате, поверив этим таинственным сплетням, отошли бы не только от меня, но и от самой идеи реанимации национальной культуры. Хотя их помощь и была для меня незначительная (а некоторые откровенно вредили мне), но мне они нужны были для “массовки”, для ПОНТА, создавая видимость некой идейной организации, к тому же они очень удачно доносили до жителей гагаузских сел всевозможные мои выкрутасы и основные мои цели.   И здесь – надо отдать им должное, – как носители информации, они были на ВЫСОТЕ.

И исходя из этих соображений, я никак в первый раз не мог пойти к Американскому посольству. Сначала я рассчитывал пошуметь возле социалистического, и только потом, доказав себе, моим друзьям и остальным, что меня на этот шаг ВЫНУДИЛИ пойти, то только тогда можно идти к капиталистическому посольству.
Более того, я еще не совсем чувствовал себя “инакомыслящим”, а тем более диссидентом. Внутренне я не был еще готов к БОЛЬШОМУ ВНИМАНИЮ со стороны Западных средств массовой информации. К тому же я чувствовал, что МЕЖДУНАРОДНЫЙ СКАНДАЛ (о, Боже, – “СКАНДАЛ”!!!… ведь никакие скандалы не помогли ни академику Сахарову, ни крымским татарам) может, кому-то прийтись не по душе, и вся наша гагаузская  «карусель» вмиг  поломается.

Я уже ВИДЕЛ ВНУТРЕННИМ  ЗРЕНИЕМ, что гагаузский вопрос находится на гребне какой-то очень большой волны, поэтому нужен был только еще один УДАР, удар незначительный, но сильнодействующий, чтобы склонить, наконец, все это в нашу сторону. Если же сейчас не сделать такого УДАРА (я знал, арестован я буду все равно, это было неизбежно), то потом все это РАССОСЕТСЯ с моим будущим арестом или с моим восстановлением в институт, где в первые несколько лет мне все же придется себя как-то сдерживать, чтобы сразу и оттуда не вылететь.

Поэтому нужен был ПОСЛЕДНИЙ УДАР.

Думал ли я продолжить учебу в институте?

Да, разумеется. Без высшего образования для меня все дороги были бы закрыты, поэтому диплом мне нужен был для того, чтобы в положенных местах им удачно козырять, и тем самым заставить бюрократов хотя бы не отказываться от беседы со мной.   Но какой ВУЗ закончу, в принципе, уже особого значения не имело. Я знал одно: будущая моя серьезная работа – это история, философия, психология и поэзия, а архитектура и всякое декоративное художество – это, приятное хобби, которое меня будет сопровождать всю жизнь. Но восстановиться в институт до окончательного выяснения или решения гагаузского вопроса я НЕ МОГ. Никак не мог! Или меня  должны арестовать, считал тогда я, или же разрешат гагаузам нормально развивать Культуру.  Третьего не дано!!

Но я коварно ошибся.

Существовал, оказывается, и третий вариант: и меня упрятали за решетку, и кое-какую прозрачную Культуру гагаузам разрешили сразу же после моего ареста (изучение родного языка в школах, как факультатив), о чем я тут же узнал, еще в Кишиневской тюрьме. Но это другая тема, а пока...

А пока я решился на ПОСЛЕДНИЙ УДАР.

И вот я у Китайского посольства.
Сначала я прошел вдоль всего фасада здания по тротуару. Милиция, охранявшая посольство, заметно скучала. Я подумал: скучайте, ребятки, скучайте.., через полчаса я разбужу в вас активность.

На другом конце здания посольства находился отличный пивбар, где не спеша, я попил пивка с копченой тюлькой, которая была у меня с собой. С удивлением для себя отметил, что среди наших, советских, посетителей в пивбаре отдыхают еще и иностранцы. Посмотрел я на оставшуюся с полкило вкуснейшую мою тюльку, которую над было оставить здесь, ибо, если меня заберут через минут десять, с тюлькой в сумке как-то неудобно, да и стыдновато, – и которую, вероятно,   МНЕ  УЖЕ  ДОЛГО  НЕ  ПРИДЕТСЯ  ЕСТЬ...

Все эти чувства были настолько реальны и ощутимы, что сейчас в Днепропетровском СПЕЦу, где я тайком пишу эти строчки, сквозь толщину прошедших лет (сейчас январь 1988г.) я не перестаю поражаться и с удовольствием отмечаю:
- ч у в с т в а – это единственный и самый главный фактор всякой и любой прозорливости, любого предвидения, в любой области.

Выйдя из БАРа, я стал обдумывать варианты, – как бы спровоцировать охрану. Может, сделать попытку перелезть через стену? Нет, нет. Это уже пахнет уголовщиной. Между тем я медленно приближался к входным воротам посольства, где чуть раньше я заметил капитана и двоих сержантов. С чего начать разговор, я еще не обдумал и от этого невыносимо мучился. Хотя бы какой-нибудь повод найти?.., но все вылетело из головы… И тут, я, наконец, поравнялся с капитаном.

- Скажите, пожалуйста, – начал я тот РОКОВОЙ разговор, который впоследствии перевернул всю мою личную судьбу и отчасти судьбу гагаузской Культуры, – как мне поговорить с послом Китая?

 Длинным взглядом капитан долго меня разглядывал. Я был в черных затемненных очках, в одной рубашке – без пиджака. Стояло теплое, опьяняющее спокойствием лето. Птички не переставали чирикать  где-то над моей головой. Было около 16.00 часов вечера, 19 июля 1985 года.

...Ровно три года назад, в этот же день, 19 июля 1982 года, в кабинете у первого секретаря Комратского райкома партии Георгия Табунщика состоялась ИСТОРИЧЕСКАЯ БЕСЕДА-УГРОЗА Киструги В.И. (зав. отделом ЦК КП Молдавии) со мной в присутствии некоторых райкомовцев. В тот день “большой” человек из Кишинева мне недвусмысленно пояснил:

- Ленин, на которого вы, Добров, везде ссылаетесь, жил давно и многие его мысли сейчас у нас трактуются совершенно иначе.., включая национальный вопрос. ... Нет, не получите вы, Добров, письменного ответа. Мы поэтому и пригласили вас сюда, чтобы сообщить вам устно: гагаузы не будут изучать свой родной язык.., а если не прекратите мутить воду, то пострадаете не только вы лично, но и многие другие (?!?), например, гагаузские деятели культуры и науки...

А через день ко мне домой нагло ворвался сотрудник КГБ из Бессарабки по фамилии  Кендигелян, и в таком же стиле пугал моих родителей.

В тот же день я поехал на автомашине к Дмитрию Кара-Чобану, в село Бешалма, чтобы тот, как первый и самый талантливый поэт среди гагаузов, как личность целеустремленная и проворотливая во всех вопросах (как мне тогда казалось), высказав свое мнение по текущему моменту, дал бы мне ТОЛЧОК для поиска хоть какого-то решения, дабы выйти из этого тупика. И он сказал:

- Умоляю тебя, Леня, – хочешь, на колени перед тобой стану, хочешь заплачу, зарыдаю...но прекрати...успокойся...примирись с ними. Другого выхода у тебя просто нет. На днях в Министерстве культуры мне сказали, что если Добров, наглец – они тебя так и назвали,  – не пойдешь в ЦК и не попросишь прощения у них на коленях, то они тебя сотрут в морской песочек... Прошу тебя, дорогой, подумай, наконец, о нас. Ведь нас и так почти не печатают, но с этим твоим скандалом и вовсе перестанут... А книжки наши, хоть и прозрачны, как осенний лист, хоть и очень редки, но все же это единственное пока... на гагаузском...

Конечно, тогда, у Кара-Чобана, я в ярости вскипел:

- Что-о-о? Мне перед ними извиняться?...на коленях??!... Нет! Не дождутся!... Дмитрий Николаевич, а кому нужны ваши книжки, если народ не изучает в школе родной язык, если нет даже странички на гагаузском…
Волнение мое доходило до кипения и по дороге домой, при обгоне я чуть не врезался во встречную машину. Скорость у меня была предельная, и я чудом тогда избежал мясорубки.

А дома меня ждал другой сюрприз – срочно вызывали в райком, где Талай, второй секретарь райкома, в трех словах сообщил:   на этой неделе из Кишинева должен приехать большой человек и хочет с Добровым беседовать.
Я сразу же сообразил: прокурор еще не успел закончить мое “Дело”, и поэтому меня хотят задержать в Комрате, чтобы к концу недели, собрав дополнительные “улики”, уже наверняка арестовать. Последующее время показало, что здесь мне неплохо удалось угадать ситуацию.

В тот же день, дома, родители накинулись на меня с уговорами прекратить заниматься этим делом. Мать плакала: поверь, говорила она, я знаю, как румыны били “политических”. У всех здоровье отняли... Кто из гагаузов сжалится над тобой, когда покалеченного тебя принесут и бросят ко мне во двор?   Хуже того, все люди говорят, что “политических” у нас в стране делают дураками... Как же я смогу прожить, если тебя ненормальным сделают?

Ситуация тогда сложилась такая, что мне срочно надо было исчезнуть из Молдавии – это был единственно верный вариант. Надо было где-то пребывать до тех пор, пока здесь все не утрясется. Но КУДА исчезнуть и НАСКОЛЬКО я еще не знал, да и знать особо не желал, поэтому рано утром на следующий день, сообщив родителям, что уезжаю на море отдыхать, я уехал тогда... тоже в Москву.

Было желание и тогда, в  1982 году, связаться с Западными корреспондентами, чтобы излить им душу, но тут же меня осенило: ПУСТОЕ дело. У руля еще грелся Брежнев, дожимая свои последние месяцы, которого, я был уверен,– не проломит никакой трактор. И я, купив билет на первый попавший поезд, случайно оказался тогда в Ростове-на-Дону, где без особого желания – из простой необходимости чем-то заняться – стал сдавать экзамены в строительный институт на архитектурный факультет, и...(надо же!) поступил на дневное отделение. В таких случаях, с поступлением в ВУЗ, люди обычно радуются, а у меня... Какая там радость? Надо было подумать, как избежать ареста и хотя бы на пару лет затянуть свое студенчество, пока звериные страсти моих усмирителей из Молдавии не улягутся.

В это же время я, абсолютно до этого веривший во все слова Кремля и теперь узнавший их истинное лицо, был катастрофически потрясен тем, что меня, оказывается, как мальчика, всю жизнь обманывали эти боссы. Потрясение это было настолько великим, что под моими ногами вмиг рухнула какая-то почва, до этого поддерживающая мое осмысленное и осознанное бытие, и я на некоторое время оказался в некотором хаосе, потеряв чувство Времени, Пространства и Движения. Для меня весь МИР был приостановлен и заторможен. Шел сентябрь 1982 года, переломного не только в моей личной судьбе, не только в судьбе гагаузов, но и всей страны, всего мира.

Так называемые (позже названные) ЗАСТОЙНЫЕ ГОДЫ подходили к концу…

- Так зачем вам нужен посол Китая? – услышал я строгий мужественный голос и тут же, не задумываясь, ответил:
- Я бы хотел поговорить с ним об истории древних тюрков.
Затем я стал объяснять капитану, что сам я по национальности гагауз и что язык наш входит в тюркскую группу языков, историей которых я давно интересуюсь, но почему-то никаких серьезных источников у нас в Союзе по этому поводу нет, а китайцам должно быть кое-что известно, так как еще в двенадцатом веке свою столицу тюрки перенесли в Пекин (этот факт я недавно вычитал у Владимира Чивилихина в его книге “Память”).

Капитан небрежно и с глубоким сочувствием разглядел меня с ног до головы, затем сказал:
- Подождите… сейчас.

Он зашел в будку и стал звонить. Я сразу догадался - КУДА, и сердечко мое тут же ёкнуло два раза, а затем замерло, ...а когда боль отпустила, то я почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку.
Я обернулся.

Совершенно новый милиционер, невесть откуда взявшийся здесь, пригласил меня сесть в машину. Белая “Волга” стояла в двух шагах, на дороге, что весьма удивило меня:    когда же они успели приехать?

Привезли в 76-ое отделение милиции, а через час, предварительно обыскав и забрав все имеющиеся у меня деньги, посадили на “Скорую помощь” и увезли, как я потом понял, в московскую психиатрическую больницу №14.

Раздели догола - только носки оставили, за это я был бесконечно благодарен, ибо именно в носке была спрятана та самая листовка-петиция, в которой говорилось о предоставлении гагаузам Автономии, – затем на плечи мне накинули халат и подвели к врачу, который уже довольно заинтересованно строчил мое “Личное дело”, ни разу даже не взглянув на меня.

- Все, – сказал он санитару, – можете увезти. Хотя... – он заметил мое нетерпение, – вы мне что-нибудь хотите сказать, молодой человек?
- Да! – сделав резкий рывок, я тут же вырвался из объятий трех санитаров, которые, выкрутив мне руки, старались их теперь связать жгутом.
- Да-да... Одну минуточку. У меня к вам просьба: отдайте, пожалуйста в КГБ вот эту вот бумагу... Они в курсе всех моих дел.

И достав листовку-петицию из носка, я отдал ее удивленному врачу. Тот внимательно прочитал, посмотрел затем на меня, на бумагу, затем еще раз на меня.
- Что-нибудь еще хотите сказать?

- Передайте тем, кто меня сюда привез, что придет время и они будут сурово наказаны, – как можно строже выговорил я, чтобы хоть как-то своим мужественным голосом подкрепить ту серьезную проблему, что ставилась в той петиции.

- Хорошо, передам, – без тени иронии ответил врач и кивнул санитарам. Меня тут же больно скрутили и повязали жгутом, затем повели по территории больницы. Во дворе гуляли больные. Это были действительно больные люди. У одних – от страха ли, не знаю – лица так страшно были перекошены и с таким отрешенно-отсутствующим взглядом на меня смотрели, видимо, удивляясь моей “буйности” (ведь я был привязан и целых три санитара сопровождали меня), что не отрывали от меня уничтожающего взгляда. Я посмотрел на окна пятиэтажных зданий – везде решетки...и, припав к этим решеткам, меня сопровождали десятки безумных глаз.

Все, что ни случается, – пытался я, иронизируя над собой, успокоить свое критическое волнение, – все к лучшему.

Чувствуя свою трагическую беспомощность – ведь я впервые в жизни попадаю в психиатрическую больницу, заранее сознавая, что психика моя вполне нормальна – я, однако, ежесекундно себя успокаивал: “Спокойно, мальчики, спокойно... Главное не впасть в панику... Главное сохранить достоинство... Главное не поломаться!”
В отделении № 13, куда меня притащили, мне развязали руки и отправили в надзорную палату. Тут же, через минуту, огромный пухлый фельдшер подошел ко мне, в присутствии нескольких санитаров, и весь довольный и сытый от однообразной своей работы (это чувствовалось по его поведению) я тут же сообразил, что мне хотят поставить укол. Фельдшер, заметив растерянность в моем поведении, ответил на мой вопросительный взгляд словами:
- Так надо. Это врач прописал.

Раньше я очень много слышал, как “политических” каким-то специальным уколом делают ДУРАКАМИ в прямом смысле этого слова. Я так искренне верил в эту басеньку, что иногда даже дрожал при мысли, что меня тоже, за свои политические похождения, могут сделать ненормальным.

И вот теперь, получив дозу укола, я ни на секунду не сомневался:   вот он, мой КОНЕЦ!   Но тут же меня охватило любопытство:    интересно, подумал я, а как же этот раствор будет действовать?.. Неужели какой-то несчастный укольчик сможет вышибить мой такой трезвый и аналитический ум (как я считал тогда)? Неужели своим умом и волей сознания я не смогу ЗАТОРМОЗИТЬ действие какого-то химического раствора? 

Спокойно..! Спокойно..! Теперь главное – СХВАТИТЬ тот момент, когда раствор начнет свое действие на мой организм и... сильным самовнушением нейтрализовать его действие. Главное – не упустить момента!..
Но глаза мои незаметно для меня тяжелели и, почувствовав немую усталость, я забылся.

...Проснулся. Уже было утро. Хотел встать, но тут же рухнул на пол.

...Проснулся. Опять лежу в кровати. Уже вечер. Встал на ноги. Тошнота ударила в мозг. Рот сушило до невыносимости. Хотелось пить и сходить в туалет “по легкому”. Придерживаясь сначала за койки, затем за стену, дошел до туалета и... рухнул на бетонный пол, звонко ударившись головой об унитаз.

...Проснулся. Слышу: “На, кушай, открывай рот”. Почувствовал во рту ложку с какой-то пищей. Захотелось блеваться, и я закричал что-то.

...Проснулся. Уже различаю лица. Вижу, надо мной склонилось много людей в белых халатах – один страшнее другого. Слышу: “Как ты себя чувствуешь, Добров?”
Я молчу, потому что одеревенели язык, голос и все тело.
Слышу: “Организм у него оказался слабенький, уже третий день не приходит в себя. Не надо было такую большую дозу...”

Все ушли. Я уже не сплю. Размышляю: только что я слышал голоса и видел лица. И все это – в реальном мире. Значит – сознание мое на месте. Отлично. Это очень хорошо…

Встаю. Меня кто-то поддерживает, но я чувствую в себе уверенность. Отстраняю всех и сам добираюсь до туалета.

Через несколько часов меня вызывают к врачу-психиатру (фамилия ее Приворотская). Мозги мои еще кипели, но я, приложив максимум усилий, старался с достоинством отвечать на ее вопросы.

Основные ее возражения были таковыми:
- Почему я пошел к Китайскому посольству, ведь китайцы – это страшные люди, они опаснее, чем американцы;... Чем я не поладил с КГБ, и зачем никому не известный гагаузский народ должен изучать в школе свой родной язык, разве не достаточно нам русского..? и д. и т.п.

На следующее утро я окончательно пришел в себя и спросил фельдшера, зачем меня привезли в больницу, поставили укол, а теперь дают какие-то таблетки.
- Как зачем? Вон, видишь тех двоих, – он указал на койки, где два человека были привязаны жгутом, – один из них подошёл к Американскому посольству, а другой пошел в Приемную Президиума Верховного Совета СССР, где в одну дверь он вошел, а через другую его вытащили и привезли к нам... Вас всех здесь лечат от шизофрении.

Я остолбенел.
Меня лечат от шизофрении!

Для меня этот УДАР был ниже пояса, удар, который, выворотил все мои внутренности, хотя неоднократно до этого в свой адрес от чекистов мне приходилось слышать подобные оскорбления, но то была всего лишь “игра”, с целью припугнуть.

А теперь...