Абрахам

Часть 1. Старик

В мягком велюровом кресле сидел старик и смотрел перед собой на нарастающий рёв морской волны. Его длинные седые волосы, как пучок сухой травы, развевались по ветру. Старик сидел, выпрямив спину и не касаясь спинки кресла, оттого его старомодная джинсовая куртка время от времени надувалась под порывами ветра и превращалась в парус, заигрывая с непогодой.
Старика звали Абрахам. Недавно ему исполнилось девяносто два года. Впрочем, любые понятия о времени в отношении столь царственного летоисчисления относительны и не точны. Что значит недавно? Если рассказчику нет и тридцати, то для него недавно – это, ну, скажем, пару недель назад. Для Абрахама же, предложи ему выразить понятие "недавно" цифрой, подобное определение времени потянуло бы года на три-четыре.

Девяносто два года… Он помнил, как в юности приходил с отцом на этот затерянный в цепочке прибрежных лагун аккуратный и удобный для купания пляж. Но приходили они не купаться, а работать. Вот только работа у них была особенная. Отец, обвешанный рыбацким снаряжением, заводил с кем-нибудь из отдыхающих весёлый разговор. Затем, познакомившись и поговорив о рыбалке, предлагал снасти в качестве дружеской услуги. Все дружно шли к морю. А маленький Абрахам оставался около вещей и, как бы играя, чтобы не вызвать подозрений отдыхающих по соседству, вытряхивал всё ценное из пляжного скарба беспечных рыболовов.
Когда отец видел сына, стоящим в стороне от пляжа, у дорожки, ведущей в город, он весело прощался с новыми друзьями, дарил им на прощание какую-нибудь старенькую удочку и исчезал из вида.
Примерно с месяц после очередного отменного улова они не возвращались на пляж и «трудились» где-нибудь на стороне. Когда же городские газеты переставали давать в новостных колонках сообщения об их последнем «трудовом подвиге», отец, подождав ещё с недельку, снова шёл на этот маленький, но очень результативный Beach.

Но однажды Абрахам не выполнил ожиданий отца. Когда рыболовы, весело переговариваясь, отправились к морю, у вещей осталась маленькая девочка. «Пусть дети поиграют» - сказала женщина, уходя с мужем на рыболовное приключение. Девочка перебирала игрушки и доверчиво смотрела на Абрахама. Он же, улыбаясь ей в ответ, приступил к осмотру вещей. В какой-то момент его руки затряслись странным образом и перестали слушаться. Абрахам густо покраснел и впервые почувствовал стыд.
Никогда никто вот так доверчиво не сопровождал взглядом его работу. Оттого он воровал деловито и с озорным удовольствием. Это была своего рода игра. Но сейчас он вдруг понял, что крадёт не только у незнакомой пары взрослых, но и у этой девочки, а она вместо того, чтобы сердиться, улыбается и доверяет всему, что он делает.
Абрахаму захотелось объяснить девочке, что он вынужден воровать, что у него дома два крохотных голодных брата-близнеца. Ждут, когда они с отцом вернутся вечером домой и принесут еды. Но любимые братья были далеко, где-то там в городе, а незнакомая девочка – совсем рядом.
И тогда ему действительно стало стыдно. Он отдёрнул руку от женской сумочки так, будто коснулся не приятной кожаной замши, но раскалённой сковородки. Абрахам встал, вымученной улыбкой поглядел на девочку и, выкрикнув ей «Ну, прощай!», пустился бегом через пляж у условленному месту на дорожке, ведущей в город.
Вскоре к нему подошёл отец. «У них ничего не оказалось…» - сбивчиво доложил Абрахам. Отец внимательно посмотрел сыну в глаза и вздохнув сказал:
- Пойдём, Абрахам, нам тут больше делать нечего.

После этого случая отец перестал воровать на пляже и переключился на что-то другое, о чём Абрахам не имел ни малейшего понятия. Батя частенько, по несколько дней кряду пропадал из дома и возвращался, как правило, сильно выпивши. Но не буянил, а падал на диван в прихожей и спал до утра, как мёртвый. Мать шикала на детей, когда они, разыгравшись, бегали по дому и немилосердно кричали, в тайне надеясь разбудить отца и поглядеть на него живого.
Но вот прошла неделя - отец не возвращался. Мать, как тень, ходила из угла в угол и тихо всё время плакала. «Где папа?» - спрашивал её Абрахам. Но она только прибирала сына к себе, гладила его упругие каштановые кудряшки и повторяла: «Он вернётся, он обязательно вернётся».
Но отец не вернулся. Как-то под утро зашёл к ним старичок Адамс и долго шептался с матерью в прихожей. В то утро мать постарела сразу лет на двадцать. И вообще, изменилась: стала замкнута, груба и немногословна. Уложив детей спать, она уходила в ночь и возвращалась только под утро усталая, порой с синяками на лице и разорванной одежде.

Такая жизнь не могла продолжаться долго. Через пару месяцев мать заразилась где-то в порту чахоткой и слегла. Денег ни на еду, ни на лекарства не было. И вскоре она умерла. Родственники, которых Абрахам за всю свою короткую жизнь даже в глаза не видел, мать схоронили, детей свезли в монастырский приёмник, а дом, как Абрахам потом узнал, продали с молотка.
В первый же год братьев-близняшек забрала из приюта какая-то богатая барыня. Ей понравились дети своей абсолютной похожестью. «Какая прелесть! – всплеснула она руками. – Вечное приключение!»
Абрахам оставался в приюте до дня совершеннолетия. Он и дальше готов был жить на всём готовеньком – ведь это позволяло ему делать то главное, что с юных лет стало смыслом всей его жизни – писать рассказы и пьески про людей. При виде клочка бумаги у него внутри начиналось какое-то издевательское жжение. Он хватал его и начертывал на непригодной для письма поверхности своим неровным и размашистым почерком первую подвернувшуюся на ум фразу. Например, «Счастливо жить невозможно, если ты не понимаешь смысл собственной жизни».
 
Однажды он украл у кастелянши целую кипу чистой желтоватой бумаги. И эта проказа сошла бы Абрахаму с рук, но по наивности творца он тут же в келье уселся на продуктовый ящик, разложил вдоль широкого подоконника драгоценные листы бумаги и принялся записывать историю про то, как в некотором городе жил один странный человек…
На вечернем обходе к нему в келью заглянул падре и, увидев пропавшую стопку бумаг (об ужасном случае воровства говорили все вокруг), позвал надзирателей. Тут же устроили импровизированный суд. Даже разбудили уже отошедшего ко сну начальника обители ксёндза Виталия, хмурого и немногословного поляка, и единогласным начальственным решением постановили: «За вопиющий случай воровства отчислить питомца Абрахама из приюта, снабдив его продуктами и деньгами на первые две недели вперёд».
Честно говоря, Абрахама в обители недолюбливали. Его вечно отстранённое выражение лица, неторопливые движения и нерадивость к хозяйственным поручениям раздражали учителей и наставников. Поэтому, воспользовавшись первым удобным случаем, педсовет от него попросту избавился.

Так Абрахам оказался на территории новой неведомой ему жизни. Продукты и деньги быстро закончились. Нужна была хоть какая-то работа, но юноша, к своему несчастью, оказался слишком щепетилен в выборе способа пропитания. Несколько раз ему «счастливилось» поступить на службу в муниципальные ведомства с неплохим гарантированным заработком, но по прошествии одного-двух месяцев он с отвращением покидал едва насиженное тёпленькое местечко ввиду его рутинного "образа действия" и вновь становился голодным, но свободным.
Наконец он был принят на место садовника к одной богатенькой барышне, вдобавок имевшей грешок литературной графомании. Как-то, узнав случайно о том, что её садовник не чужд литературных упражнений, она решила использовать наёмный труд ещё в одном неожиданном амплуа – Абрахам должен был вычитывать вольные сочинения барышни, переписывать их своим корявым неправильным почерком и сочинять на них благожелательные рецензии, которые барышня прилагала к переписанным экземплярам и направляла в то или иное издательство.
Однако такую интеллектуальную пытку над складом собственного ума Абрахам, как вы понимаете, мог терпеть только очень непродолжительное время. Озлясь на хозяйку, он накатал мадам такую разгромную рецензию, что вопрос о продолжении ботанической работы в саду отпал сам собой.
   
Юноша снова оказался на улице, и снова ему улыбнулась удача. Прохаживаясь под окнами одной из литературных редакций, он увидел, как на мужчину, переходившего дорогу по направлению к редакционному дому, напала свора голодных городских псов. То ли они учуяли запах продуктовых пакетов, которые нёс мужчина, то ли так сложилось их горестное собачье обстоятельство, короче говоря, стая из десяти-двенадцати озверевших тварей набросилась на человека и едва не повалила его на булыжник мостовой.
Не долго думая, Абрахам, бросился на помощь. Он схватил по дороге огромную ветку, отколовшуюся от дерева, и стал с помощью растопыренных ветвей отбрасывать от человека лающих животных. Собаки, уже торжествовавшие победу и не ожидавшие нападения извне, "растерялись", а затем поджав хвосты стали разбегаться во все стороны.
Абрахам угрожающе бросил ветку им вслед и, подав мужчине руку, помог перейти дорогу.
- Не знаю, как вас и благодарить, - сказал пострадавший, ещё продолжая вздрагивать от страха и потирать расцарапанные ноги, - зайдёмте ко мне, выпьем чаю.
Они поднялись на второй этаж и вошли в просторный кабинет, на двери которого красовалась табличка «Главный редактор».  «Ого! - подумал Абрахам. – Не иначе, как моя судьба озверела и накинулась на этого главреда!»

За чаем наш герой поведал не слишком весёлую историю своей жизни и, волнуясь, вытащил из сумки рукопись первой законченной книги. Главред обещал взглянуть, затем вежливо проводил гостя до порога и уже попрощался, как вдруг обернулся и спросил:
- Куда же вы сейчас?
- Не знаю, - ответил Абрахам, - наверное, схожу в порт, там много всякой работы, что-нибудь да подберу.   
Главред вернулся к рабочему столу и что-то написал на листке бумаги.
 – Вот что, дорогой Абрахам, это адрес моей виллы за городом, а это записка к управляющему. Поезжайте, устраивайтесь и приступайте. Надеюсь, разборка редакционной почты вас не слишком утомит? С сегодняшнего дня вы приняты на должность моего удалённого секретаря по работе с корреспонденцией. Вы согласны?
Абрахам не верил своим ушам. Вот так, запросто с улицы он попал в святая святых – литературную цитадель города! Он поглядел на главреда глазами, полными отчаянного ликования и, не сказав «спасибо» или на худой конец просто «ага», бросился вниз по лестнице.


Часть 2. Он же гений

Интересно поразмыслить о том, на каких основаниях мы обживаем наше общее планетарное владение. И насколько наши представления о происходящих событиях, совпадают, скажем, с представлениями других людей. Ведь если два человека видят какой-либо факт жизни по-разному, значит, у предмета их спора нет истинного лица, или же оно столь многогранно, что каждый может отыскать в нём отражение собственного порядка вещей.
Абрахам с увлечением взялся за ведение редакционной почты, порой высиживая перед кипой из конвертов и бандеролей с рукописями до поздней ночи. А главред тем временем вздыхал и чувствовал себя виноватым перед старательностью нового помощника. И всё оттого, что за ворохом дел никак не мог даже мельком полистать оставленную ему Абрахамом рукопись. Наконец в один из вечеров он закрыл кабинет на ключ и, прихватив рукопись, исчез в неизвестном направлении.

Его не было два дня. На третий утром, вместо того, чтобы направиться прямиком в кабинет, перед которым уже собралась внушительная толпа сослуживцев, он остановил на улице проезжий экипаж, сказал кучеру адрес своего загородного дома и уже минут через сорок вбегал по широкой парадной лестнице, предназначенной одновременно для входа в жилую и деловую части дома.
Главред застал Абрахама за обычным утренним занятием. Тот разбирал свежую корреспонденцию и, перед тем, как вычитывать вложенные в конверты тексты рукописей и сообщений, просто сортировал почту по видам запросов и предложений.
Это доставляло ему определённое удовольствие. Его живая фантазия невольно представляла в каждом пакете нечто личное, невысказанное, направленное им самим в адрес главного редактора самого представительного издательского дома Спрингфилда.
- Слушай, дружище, а ты мастак, тысяча штормов меня подери! – с порога окликнул Абрахама главред. – прочитал я твою былицу, можно сказать, проглотил, как утренний парной сендвич!
Немного успокоившись, главред мерно заходил по комнате, пересказывая накопившиеся дорогой мысли.
- Абрахам, знаешь, кто ты?..
Юноша попытался было ответить, но главред продолжил говорить, не обращая никакого внимания на реакцию своего смущённого собеседника. Так, бегущий на встречу приятель, спрашивает вас на ходу «Как дела?» и, недослушав начатый вами обстоятельный ответ, машет в ответ рукой, мол, «некогда, некогда!» и бежит дальше по коридору.
- Э-э, милый Абрахам, я-то думал, ты такой, как все, а ты оказался вона какой! И молчал! Хоть бы словечко какое чудное сказал, намекнул бы малёк. Нет, не удостоил!
С каждым следующим оборотом речи главред распалялся всё больше и больше. При этом Абрахама всерьёз начинал пугать его неясный угрожающий напор речи. Тушуясь в потоке летящих слов, бедняга со страхом думал, чем же всё это для него закончится. 
Через пару минут в порыве риторического вдохновения главред подбежал к нему, обнял за плечи и заглянул в глаза.
- Ты плачешь? Разве я что-то…
Он обнял Абрахама и примирительно прошептал ему на ухо:
- Мальчик мой, ты гений. Гений! Понимаешь? Вот какое дело, дружок, вот какое.

С минуту потискав Абрахама в объятьях, главред повёл юношу на второй этаж в приёмную залу. Усадив визави за огромный овальный стол, он сам плюхнулся в кресло напротив и достал из портфеля рукопись.
- Вот это, - главред потряс рукописью в воздухе, - бомба. Самая настоящая американская бомба. И если она шарахнет, а она, ставлю сто против одного, обязательно шарахнет, не только законопослушному американскому буржуа, но и прогнившим европейским денди несдобровать. Тысяча штормов, несдобровать!
- Я Вас, сэр, не понимаю, - начал было Абрахам.
- А тут и понимать нечего! - вскочил с кресла главред. – это ты написал?
- Я…
- Ну вот, я и говорю. Неизвестный никому молокосос накатал классный бестселлер, роман века! Да тебе за каждую главу не грех Нобеля дать! Да-да, каждая глава – это самостоятельный Нобель, и будьте любезны!
Он вновь плюхнулся в кресло, стёр носовым платком испарину со лба и, вдруг замолчав, уставился немигающими глазами на Абрахама.
- Откуда ты всё это знаешь? – произнёс главред после долгой паузы. – тебе же нет и двадцати. – Кто, кстати, твой отец?
- Вор, его уже нет в живых, - коротко ответил Абрахам.
- Прости, я почему-то примерно так и думал. Из благополучного гнезда такие орлята не вылетают, это точно. А мать?
- А что мать? – с оттенком равнодушия сказал юноша. – Слава богу, не утопила, не подкинула, заботилась, пока не померла. Я и сейчас ей желаю добра.
- А на что ей сейчас твоё добро?
- Как это?
- Ну, её же нет, ты говоришь, померла?
- Ну и что, что померла. Разве мёртвые нас не слышат?
«Ага, - подумал главред, мысленно потирая руки в предвкушении чего-то необыкновенного, - вот-вот, начинается то-самое!»
- А скажи мне, друг Абрахам. В твоём романе простой парень и Портленда становится президентом Америки и потом добровольно оставляет эту великий пост, возвращается в дом отца и, обнаружив родовое жилище пустым, становится простым орегонским странником… Ну скажи, разве такое возможно? А потом-то потом! Снискав любовь и признательность американского обывателя делами религиозного подвижничества и милосердия, он уступает воле народа и вновь баллотируется в президенты. И побеждает самого Уитмена! Как это так?!
- А что тут такого? – переспросил Абрахам, искренне удивлённый. Он уже оправился от испуга и с интересом смотрел на главреда. – Разве жизнь не свободна в выборе своего продолжения? Ведь мы – только дети её игр со временем. Мы - её волонтёры, но не указчики и не сочинители!
- Вот как? Но, согласись, мы планируем бизнес, ведём какие-то программы, выстраиваем линии собственных семей, а на самом деле, выходит, всё время тычем пальцами в небо? - Ведь всегда всё может случиться с точностью до наоборот! Так что ли?
- Конечно. Но есть исключения. Эти исключения содержатся в некоторых человеческих умах. И не потому, что они хороши сами по себе, просто на них пал выбор времени. Ведь для полноты картины исключение из общего правила необходимо, вы же знаете это, сэр.
Брови на лице главреда стремительно поползли вверх. Он хотел что-то ответить и не смог. Его горло перехватила удавка удивления, смешанного с давно забытой им интеллектуальной робостью перед чем-то большим и грозным.
- Да, я-то знаю это, - наконец выдавил он, - но откуда это знаешь ты, восемнадцатилетний уличный шаромыга?..
- Ваш секретарь не может быть уличным шаромыгой, сэр, - улыбнувшись ответил Абрахам.
Главред обхватил голову руками и, покачиваясь телом  взад-вперёд, прошептал как бы самому себе:
- Я всё понял. Это судьба!..
Но не успел он договорить, как в залу торопливыми шагами вошёл садовник Ролли. Задыхаясь от вынужденной спешки и едва выговаривая слова, он обратился к главреду:
- Хозяин, вас требует толпа каких-то безумцев! Я едва успел захлопнуть ворота, но, клянусь, эти разбойники вот-вот начнут штурмовать ограду. Они вооружены палками и очень агрессивны!..   
Главред под впечатлением разговора с Абрахамом ещё некоторое время продолжал улыбаться, хотя садовник напротив него отчаянно жестикулировал, пытаясь отвлечь на себя внимание хозяина. В конце концов это ему удалось. Главред сбросил с лица улыбку, сосредоточился и, отрывисто выговаривая слова, обратился к Ролли:
- Скажи, что я сейчас к ним выйду.
Затем он повернулся к секретарю и уточнил:
- Это давняя история. Они требуют опровержения одной не очень удачной публикации.  Это мой грех. Но я не хочу за него платить репутацией нашего издания. Я пробовал с ними как-то договориться, но они не хотят ничего слышать!
- У них, видимо, то же что-то с репутацией?
- Ещё как! – усмехнулся главред. – Они хотят зуб за зуб, а я не хочу отдавать свой зуб за их гнилые корни!
Хозяин дома выпрямился, как струна, и хищно расправил в стороны руки, наподобие стервятника, подцепившего когтями добычу.
- Сэр, вы точно уверены в правоте своих действий? – спокойно, даже несколько задумчиво спросил Абрахам.
- Если бы!.. – ответил сквозь зубы главред.
Видно было, что вопрос секретаря поверг его в положение человека, попирающего нечто большое ради малого, но личного преимущества. Ведь даже бессовестных людей раздражает и сбивает с толку собственная неправота, а тут – нормальный адекватный литератор с полным набором позитивных личностных характеристик.
- Вы готовы им уступить? – спросил Абрахам.
- Уж год, как я воюю с этими беспардонцами! Честно говоря, мне и самому всё это до чёртиков надоело. Надо жить дальше, а тут…
- Вы позволите, если к ним выйду я? – молодой человек подошёл и встал напротив главреда. – Я скажу им, что вы согласны, но на условии анонимности опровержения.
- Это как? – удивился главред.
- Вы помещаете опровержение как литературный материал под каким-либо псевдонимом. Тот, кто в курсе вашей с ними тяжбы, легко поймёт, о чём идёт речь, и формально будет удовлетворён. Ведь им нужна сатисфакция в деле установления правды, а не ваш личный позор?
- Кто их знает… - нерешительно ответил главред.
- Вот мы и увидим.
Абрахам сбежал по лестнице на первый этаж и, пока главред не передумал, поспешил выйти на крыльцо…


Часть 3. Он же…

Старик сидел в мягком велюровом кресле и смотрел перед собой на нарастающий рёв морской волны. Им владело ощущения перехода. Грозовое небо, море, это кресло, песчаная отмель были, как ему казалось, ещё осязаемы и чувственны, но первая тончайшая вуаль неземного волшебства уже отделила всё, непосредственно связанное с ним, от продолжения прежней земной жизни. И то, что он видел перед собой, были, скорее, образы памяти, но никак не реальные физические вещества.
Старик попытался встать, но кресло будто вросло в тело и не отпускало от себя. Он упёрся стопами в угол веранды и попробовал сдвинуться хоть куда-нибудь, чтобы вместе с креслом придать движение телу, ведь движение – это жизнь, а жизнь – это безусловное отсутствие смерти. Не тут-то было! Кресло накрепко вросло в пол веранды. Видимо, все четыре его ножки за время долгого вечернего сидения проросли и пустили в земляной пол корни.

«Так, - подумал старый человек, - у меня ничего не получается, потому что или меня уже нет в этом мире, или потому что этот мир превратился в одно непрерывное воспоминание? И я, чудак, блуждаю виртуальном лабиринте, надеясь что-то изменить? А на самом деле даже кресло не могу сдвинуть с места!"
Старик поморщился при мысли о том, что, коснись он волны, почувствует ли рука прохладу моря, или ощутит касание воды только на уровне идеи.

...Ах, да! Он выбежал на крыльцо и увидел за прутьями ограды ревущую толпу людей, и в ней женщин и даже нескольких детей. Дети, окружённые человеческой злобой плакали, и женщины никак не могли их успокоить. Мужчины подзадоривали друг друга выкриками и взмахами рук. Казалось, ещё чуть-чуть, и они пойдут на штурм хозяйской ограды…
В это время огромная волна ударила в прибрежный гранитный валун, вспенилась и разлетелась брызгами во все стороны. Некоторые долетели до самой веранды и упали на лицо старика. Он ощутил прохладу как прикосновение зовущего и напоминающего о себе будущего.
Абрахам взглянул на узкую тёмно-лиловую полоску горизонта, разделяющую его привычный горизонтальный мир и гулкую вертикаль предстоящих лет, и перестал противиться времени.