Последний вагон

                Мистический триллер "Шестая брамфатура"
                https://ridero.ru/books/shestaya_bramfatura/
      

           Последний вагон

   Веня оглянулся по сторонам, вагон почти пустовал. Оставалось только несколько пассажиров. Поезд только что миновал станцию «Спортивная». Слева, за торцевым окном вагона, внезапно мелькнула чья-то фигура. Минута — и кудрявые волосы на голове Вени встали дыбом. Сразу за стеклом, в пролете, на вагонной сцепке, стоял подозрительный господин в черном пальто и цилиндрической меховой шапке. Он нервно задергался, потом наклонился вниз, очевидно, поправляя что-то в механизмах сцепки. Сразу стало ясно: он разъединил состав. Поезд вместе с субъектом в пальто плавно удалялся прямо на глазах, оставляя последний вагон в темном тоннеле катиться по инерции.
   В это же мгновение Веню вдруг осенило: все немногочисленные пассажиры, оставшиеся в вагоне, оказались, по внимательном рассмотрении, военными. Об этом свидетельствовала их одежда. Ближе всего к Вене стоял, держась за поручень, седой полковник в парадном мундире. В левой руке он держал чемоданчик. Рядом с полковником на сиденье расположился низкорослый парень в гражданской желтой куртке, но в брюках военного покроя и офицерских ботинках. Еще дальше сидел высокий плечистый мужик в спортивных штанах и кителе майора. На голове его красовалась фуражка с кокардой. Наконец, чуть поодаль стоял бледный субъект в плаще с погонами капитана. «Офицеры, мать их!» Турхельшнауб испугался, инстинктивно отодвинулся подальше и глянул на Припрыжкина.
   Бывший сокурсник пошевелился, перешел из лежачего положения в сидячее и внимательно взглянул на Вениамина. Огромные добрые глаза его смотрели осмысленно, можно сказать, понимающе и по-доброму.
   — Привет, — произнес он вымученным, печальным голосом.
   — Привет. Ты что, весь день в вагоне спишь?
   — Я еду в Шестую брамфатуру, фотографировать буду, да и вообще, — сказал Припрыжкин как-то неопределенно. — Там ко мне уже привыкли, скучают без меня.
   — Какая еще брамфатура? — опешил Веня, он подумал, что его приятель сошел с ума.
   Вагон, катившийся по инерции, замедлил ход и остановился посреди тоннеля, тускло освещенного люминесцентными лампами. Наступила тишина, стало душно. Полковник присел на скамейку рядом с парнем в желтой куртке, они о чем-то пошептались между собой. Потом полковник достал из чемоданчика термос и бутерброды, завернутые в газету, и начал раздавать припасы коллегам. Четыре офицера выглядели старомодно, словно вышли с экрана сериала про времена Советского Союза. В современной армии покрой и цвет формы давно сменился. «Откуда эти офицеры взялись, и что они делают в метро?» Турхельшнауб в недоумении вертел головой.
   — Так ты в первый раз, что ли, едешь? — улыбнулся Припрыжкин.
   — В каком смысле первый раз? Я по этой ветке метро каждый день с работы возвращаюсь.
   — Ха, так ты не догадываешься? — Припрыжкина веселило недоумение собеседника.
   — Представляете, — сказал он громко, на весь вагон, — он еще не знает, куда мы едем.
Военные обернулись и посмотрели в их сторону. Полковник с бутербродами в руках подошел поближе.
   — Ну что ж, дело хорошее, дело правильное. Вы не волнуйтесь только, — обратился полковник к Турхельшнаубу, — вот, угощайтесь пока. — Он протянул газету с бутербродами. — Ждать недолго осталось. Сейчас нас подцепят и потащат к воротам.
   — Кто нас подцепит и куда потащат?! — Турхельшнауб не мог ничего понять, но машинально, на нервах взял один бутерброд и сунул в рот. Бутерброд оказался с докторской колбасой.
   — А ведь он должен был бы знать лучше нас, вот ведь какая ирония судьбы! — заметил философским тоном Припрыжкин. — Ведь фамилия его Турхельшнауб.
   — Турхельшнауб!!! — полковник вытянулся от изумления. — Уж не главного ли инженера будете вы сынок?
   — Ну да, отец служил главным инженером в «Метрострое», возглавлял управление. Я, впрочем, о нем мало знаю, он умер, когда мне было шесть лет, — сказал окончательно сбитый с толку Вениамин.
   — Это сын товарища Турхельшнауба! — воскликнул полковник, и трое его коллег заинтересованно подтянулись к месту, где происходила беседа.
   — Неужели? — спросил худощавый бледный офицерик в гражданской желтой куртке. — При этом вы первый раз к нам?
   — Первый раз, представляете! — продолжал изумляться Припрыжкин.
   — Ну ладно, не смущайте парня, — вмешался полковник. — Сейчас приедем, сядем как люди, накроем на стол и побеседуем по душам. Потрясающий случай, а? А у нас, небось, и «лимонная» припасена. Федор, ты не все еще выжрал?
   — Да нет, осталось маленько, — радостно загудел Федор — плечистый и румяный дядя в кителе майора и тренировочных штанах «Адидас» с тремя красными полосками, напоминавшими генеральские лампасы.
   — Но позвольте, мне завтра на работу!
   — Какой забавный! О работе беспокоится, надо же! — умилялся полковник. — А ты давно с ним знаком, Леша? — обратился он к Припрыжкину. — Как его имя и отчество?
   — Да так же, учились вместе в институте, теологию зубрили… Зовут его Вениамин Осипович, — пояснил Припрыжкин.
   — Теологию? — удивился полковник. — Это что ж за наука-то такая? В наше время пустую болтовню не разводили.
   — Почти как философия, но обосновывающая возможность познания качеств божественного бытия, — уточнил Припрыжкин.
   — Дело хорошее, — одобрил полковник, — но и о ракетной науке забывать не стоит. Ракетное-то мастерство как сейчас изучают, с прохладцей, небось? Баллистику, ядерную реакцию взрыва, радиус поражения?
   — Изучают, — подтвердил Припрыжкин, — но не так глубоко, как раньше. Троечников развелось много.
   — Стыдно, — сказал полковник. — Радиус поражения знать на тройку стыдно. А ну как ты сам окажешься внутри радиуса поражения, милок? Как тебе твоя тройка там поможет? То-то и оно! Мы в наше время знали предмет только на отлично. Других оценок и не ставили тогда, а сразу отчисляли в резерв и гнали на пересылку в Магадан. Я до сих пор кое-что помню: если вспышка справа, нужно упасть налево и прикрыть телом автомат. Ну да ладно, сейчас не о том. А где же наш дорогой сын товарища Турхельшнауба работает?
   — В банке я работаю, в кредитно-финансовом учреждении.
   — Что за зверь такой — кредитно-финансовое учреждение? — удивился полковник.
Турхельшнауб старался быть вежливым, но у него возникло ощущение, что военный либо спятил, либо катастрофически отстал от времени. «А ведь с виду не старый еще», — подумал он.
   — Да пустяки, — ответил за товарища Припрыжкин, — у них там дыра в капитале и санация намечается.
   — Ну а руководство-то в курсе? — спросил полковник, хитро подмигнув.
   — Конечно, в курсе.
   — Тогда нормально, тогда прокатит, — одобрил полковник. — Главное, чтобы для родины польза была, а про пользу начальство ведает, на то оно и начальство. Каждое начальство от Бога. А мы, понимаешь, закисли под землей, как грибы в сметане. Смена за сменой, дежурство за дежурством. Телевизор и тот смотришь вполглаза. Программу «Время» обязательно, а вот фигурное катание — по настроению. Ну, вы и сами знаете, как оно бывает. А вот и приехали за нами.
   Турхельшнауб посмотрел в торцевое окно и увидел, как к вагону подкатил допотопный, весь в ржавых разводах локомотив со срезанной крышей. В кабине локомотива, за стеклом, просматривались два человека, одетых почему-то в белые медицинские халаты и круглые шапочки, какие надевали хирурги в старых фильмах. Плотный старикан-рабочий с седой бородой, в новенькой синей телогрейке и шапке-ушанке бодро выпрыгнул из двери локомотива и принялся прицеплять подкатившее механическое чудовище к вагону. Вскоре старикан забрался назад, на открытую платформу, и маленький состав двинулся задом наперед.
   Можно было догадаться, что они сворачивают в боковое ответвление тоннеля: развилка промелькнула в окне справа. Свет померк на минуту, затем состав остановился, и послышался скрежет железа. После паузы вагоны медленно тронулись, и в окнах показалось нечто вроде промежуточного тамбура, отделенного с двух сторон раздвижными воротами. Как только вагон пересек контрольное пространство, первые ворота автоматически зарылись, издавая тот самый скрежет, что раздавался немного раньше. Привычные кабели на стене закончились, после тамбура тоннель представлял собой гладкую бетонную трубу с редкими вкраплениями тусклых светильников. Рельсы были утоплены в пол. Маленький поезд с гудением набирал скорость.
   Промелькнула за окном угрюмая темная остановка, непохожая на роскошные залы станций пассажирского метро. Показались бетонные стены в черных потеках и желтоватых соляных разводах — никакой отделки. В стенах черными пятнами выделялись многочисленные ржавые железные двери, ведущие неизвестно куда. Что особенно поражало воображение, в конце широкой платформы примостились старые микроавтобусы. Турхельшнауб успел их разглядеть: кофейного цвета «рафик» с коричнево-красной полосой вдоль борта и два зеленых круглых «уазика», прозванных в народе «буханками». На таких машинах ездили технические службы когда-то давно, когда он был ребенком. Краем глаза удалось рассмотреть выведенное по трафарету черной краской на стене название: «Стремная». «Ничего себе названьице», — подумал Турхельшнауб.
   Офицеры беззаботно жевали бутерброды в полном молчании. Очевидно, они не были новичками в тоннелях, и пейзажи за окном интересовали их как прошлогодний снег. Турхельшнауб немного успокоился и решил подождать с расспросами до подходящего случая. На второй станции, большей по размеру, называвшейся «Раменки-2», вагоны остановились. Худосочный обладатель желтой куртки, с фигурой юноши и старческим лицом, подцепил отверткой скрытый рычаг и открыл двери вагона вручную. Вся компания пассажиров вышла из вагона на платформу, а локомотив со странной врачебной командой на борту, отцепившись, укатил по тоннелю в обратном направлении.
   Было тихо, слышалось, как где-то капает вода. На полу громоздились деревянные контейнеры высотой в человеческий рост. Доска на контейнерах была качественной, струганой, но почерневшей от времени, испещренной погрузочными знаками. Кое-где среди ящиков стояли наполовину распакованные черные агрегаты, похожие на токарные станки или лодочные моторы. Гуськом, вслед за полковником, мужчины протиснулись между контейнерами и приблизились к железной двери в бетонной стене платформы. По полу ручьями струилась грязная вода, и Турхельшнауб почувствовал, как промокли ноги в изящных офисных ботинках.
    Нужная дверь отличалась неудобным расположением — без стремянки было не забраться. Кроме того, на двери не было заметно ни ручки, ни замочной скважины. Впрочем, ни чего этого не понадобилось: полковник, кряхтя и морщась, подтащил откуда-то сбоку, из ниши в бетоне, три мешка с песком и уложил их друг на друга наподобие импровизированного крылечка, затем, поднявшись на мешки, изо всей силы стукнул кулаком в дверь. Железо брякнуло, и образовалась щель буквально в сантиметр толщиной. Полковник вынул из кармана пассатижи и, ухватив край двери, потянул на себя и открыл ее сильнее, достаточно для того, чтобы просунуть руки. Остальное было делом техники.
   — Дрянные у нас запорчики, — прокомментировал полковник. — Все пишу заявки в группу слесарей-ремонтников, чтобы ручку прибить и замок вставить, да никто не реагирует. Но случайный человек сюда не войдет. Почему? А случайных людей в Шестой брамфатуре просто нет. Ха-ха-ха! — Полковник расхохотался так, что чуть не свалился с мешков.
   Один за другим путники вскарабкались внутрь. Турхельшнауб рассмотрел в темноте довольно обширный зал с высоким потолком и множеством дополнительных дверей, над каждой из которых горела красная лампа в аккуратной металлической решеточке. Вдоль стен стояли деревянные лавки, выкрашенные когда-то давно в защитный цвет, но вылинявшие, облупившиеся. Воняло керосином и сыростью. Помещение напоминало заброшенное бомбоубежище.
   Мужчины вошли в дверь отсека под номером шесть и оказались в комнате, похожей на раздевалку в бассейне или спортзале: ряды шкафчиков вдоль стен, деревянный старый стол посередине, лавочки вокруг стола. На столе стоял маленький пузатый телевизор старого образца, с кинескопом. На пожелтевших газетных листах громоздились вскрытые консервные банки с остатками тушенки. Стены, выкрашенные в противный темно-коричневый похоронный оттенок, навевали тоску. Пол был кафельный, замызганный, почерневший. Обстановка — и стены, и шкафчики, и светильники — обветшала, потрескалась и покрылась плесенью от сырости.
   — Ну что, здесь мы и побеседуем, введем сына товарища Турхельшнауба в курс дела, так сказать, и приготовим к дальнейшим событиям, — сказал полковник и сел за стол.
   Офицеры вешали куртки в шкафы и рассаживались вдоль стола. Добродушный и жизнерадостный майор Федор тащил откуда-то ящик с бутылками лимонной водки. По этикеткам на бутылках можно было предположить, что водка выпущена в советское время. Турхельшнауб, как и все, снял пальто, повесил в шкафчик на крючок и присел к столу. Майор подавал граненые стаканы, полковник открывал дополнительные банки с консервами, бледный капитан резал черный хлеб, а малютка со старческим лицом, лейтенант, ставил алюминиевый чайник на обгоревшую до угольной черноты электрическую горелку.
   — Но я же так завтра на работу не попаду, — вяло возразил Турхельшнауб, глядя на приготовления к пиршеству.
При этих словах все присутствовавшие рассмеялись. Громче всех хохотал Припрыжкин, парня прямо сгибало от смеха.
   — Не попадешь, точно, но ты не нервничай, товарищ Вениамин Осипович, постепенно мы тебе поясним, в чем суть дела, а в чем сути дела нет, — сказал полковник и добавил: — Сиди, друг Вениамин, и не ерзай, не фордыбачься. Если честно, мы давно ждали пришествия к нам человечка сверху. Просьбы отсылали лет пять назад, согласования ждали. Федор, давай, разливай по первой, без «лимонной» нельзя продолжить, — обратился он к майору. — Ты же еще, Вениамин Осипович, не пробовал нашей «лимонной». Ты думаешь, ее на лимонах настаивают? Нет, брат, она немного желтоватая, это да. Там спецраствор, а в нем йод и другие лекарства, как медики решили. Так надо, понимаешь, радиация тут пробивает местами. Мы давно, правда, не мерили, но знаем, что она подскакивает, а «лимонная» как рукой снимает. Каждые полтора часа по стакану — остальное как душе угодно, можешь хоть бутылку выжрать. Стакан от радиации — будь добр, хочу не хочу. Старый обычай. Водки много, не тужи. С шестьдесят первого года заложили запас до две тысячи тридцать седьмого, вместе со свиной тушенкой. Только запас тот рассчитан на пятнадцать тысяч человек, а нас всего полтора десятка здесь кукует. Мы да бригада слесарей-ремонтников. Вдобавок два доктора-бедолаги прибились — случайно застряли. Понял? Хлебушек бери свежий, мы его сами выпекаем в печи крематория. Ты же знаешь, при каждом ядерном бомбоубежище есть небольшой крематорий.
   — Ты пей, пей, Веня, это праздник, что ты сюда попал. Место здесь философское, но ты и сам скоро поймешь. — Припрыжкин лез чокаться со стаканом желтоватой водки. — Ты думаешь, я последнее время в Индии путешествовал? Как бы не так! Плевал я на вонючую Индию. Штат Кашмир! Не смешите мои тапки! В Индии, кроме малярии и поноса, нечего ловить. Я там, наверху, врал про Индию, чтобы меня в дурдом не упрятали. Меня, правда, все равно упрятали, но я сбежал. Понимаешь, я в подземелье случайно оказался. Выбрасывает меня иногда в дурдом, хоть плачь, но я всегда возвращаюсь. Я наловчился фотографировать на пленку. Настоящие фотографии печатаю, как в былые времена, не цифровые. Здесь тихо и простое счастье прячется прямо за стенами.
   Турхельшнауб выпил залпом стакан водки, пахнувшей микстурой от кашля, голова у него закружилась, он ничего не понимал из происходящего. Ему казалось, что он застрял в сломанной машине времени, отправившей его не в прошлое, нет, но в какое-то поврежденное настоящее. Турхельшнауб твердо решил не уходить, не разобравшись что к чему.
   Между тем полковник что-то зашептал лейтенанту-крошке на ухо, и тот, порывшись за шкафчиками, извлек прямоугольный кусок фанеры в рамке и поднес Турхельшнаубу. Сверху доски была надпись красной краской: «Доска почета», а ниже — мелким чертежным шрифтом: «Победители социалистического соревнования и передовики производства». На доске изображалось Красное знамя с серпом и молотом, белый вождь пролетариата в профиль, и ниже висели старые черно-белые портреты самих передовиков и победителей: строгих мужчин в черных костюмах. Снизу, под портретами, были аккуратно выведены чернилами имена, фамилии, должности. Правая нижняя фотография показалась Турхельшнаубу знакомой. Черт возьми, ведь на ней его отец! Именно такой портрет со дня похорон висел в спальне у мамы: увеличенная копия маленькой карточки с документа. Другого варианта не нашли из-за секретности и спешки. Да, это его отец! Подпись под портретом гласила: «Иванов Н. П.,
начальник энергетического управления „Спецстройобъекта 6Б“».
   — Не удивляйся, — сказал полковник, — на фото изображен твой геройский батя. Ты его знал под другой фамилией и другим именем, но то была лишь легенда. Всех нас тогда глубоко конспирировали, чтобы враг не догадался. Батю твоего партия попросила принять еврейские имя и фамилию. Так было надо, залегендировали по самое не балуй. Первый отдел постарался. Заставили Тору читать, синагогу посещать и каббалу изучить. Вот так: легенда должна быть достоверной. Хорошо хоть, без обрезания обошлось. А ведь твой батя — скала. Он своим потом и кровью воздвиг здесь фундамент, с верными соратниками, конечно. Рано помер Коля Иванов, трудяга: радиация доконала. Не уважал он, грешным делом, «лимонную», пренебрегал дозами.
   — Выпьем за великого главного инженера Шестой брамфатуры, товарища Колю Иванова-Турхельшнауба, — прогудел майор Федор.
Офицеры выпили, потянулись к неровно нарезанным кускам горьковатого хлеба, намазывали свиную тушенку с кусками застывшего белого жира перочинными ножами. Турхельшнауб тщетно пытался собраться с мыслями. Обрушившаяся на него информация буквально придавила его к земле.
   — Да что ж за место такое? Второе метро, что ли? — спросил он у полковника раздраженным голосом, готовым сорваться на рыдания.
   — Как сказать, и метро тоже есть, целых две ветки, третью не достроили. Наша ветка красная, самая развитая, до аэропорта «Внуково-2» идет. Есть и ядерные бомбоубежища. Но дело не в этом, — вздохнул полковник. — Трудно объяснить человеку, далекому от технологии «Метростроя». С секретностью малость переборщили. Во времена Карибского кризиса просто бзик был на секретности. Тогда до руководства дошло: как ни спрячь объект, тайна откроется врагу. Изобрели на свою голову теорию инвертированной правды. В вопросах тайны у нас Михалыч специалист. — Полковник ткнул пальцем в сторону флегматичного капитана с бледным лицом.
   — Да, была теория про правду, — с гордостью произнес Михалыч, шумно пережевывая тушенку с хлебом. — Заключалась она примерно в следующем. Если хочешь спрятать объект, исходи из того, что враг все равно о нем узнает. Поэтому сразу предложи врагу правдивую, наиболее ожидаемую версию, упакованную в первый легендированный слой. Скажем, противник уверен, что мы строим командные пункты управления запуском ядерных ракет и систему бомбоубежищ. И мы действительно их строим, вяло и невнятно маскируя под второе метро. Такова легенда номер один, рассчитанная на тупого американца.
   — А на самом деле что строили?
   — Никакие пункты управления нам не были нужны, — продолжал Михалыч. — Они, во-первых, давно существовали где надо, в Заполярье, под шапкой льда, где не то что шпион, а и не всякий белый медведь пролезет. Во-вторых, наш великий секрет заключался в том, что мы хотели мира, а не войны. Мы же провозглашали: «Миру — мир». Лозунги — тоже своего рода запутывание следов. Враг думал: раз они требуют мира, значит, они готовятся к войне. А мы только имитировали, что готовимся к войне, а в глубине души жаждали мира. Короче, легенда второго слоя состояла в создании видимости строительства командных пунктов запуска ракет в секретном втором метро.
   — Я не понял, что же все-таки строили?
   — Вот тут-то собака и порылась, — улыбнулся Михалыч. — На самом деле строили просто музей, и в такую версию ни один враг бы никогда не поверил. То была мудреная легенда третьего слоя. Согласен, с фантазией у секретчиков перебор, но зато эффективно.
   — Музей?! На кой черт тут музей?
   — Музей истории религии и атеизма, — сказал Михалыч и подмигнул с таким видом, что мурашки побежали по коже. — Это мы тебе по секрету говорим, как сыну героя. Тем более знаем, ты теперь с нами останешься, на задании.
   — Но зачем его под землей в метро что-то строить, если нечто подобное существовало в Ленинграде, в Казанском соборе? — спросил Турхельшнауб, вспомнив слова Белгруевича.
   — Тот ленинградский музей — фуфло, фальшивка, приманка для шпионов с Запада. Дескать, с религией у нас покончено — убедитесь сами, дорогие шпионы. А подземный объект… — продолжил шепотом капитан. — Только об этом никому ни слова! Он задумывался как действующее святилище, тайный Зиккурат. Считалось ведь, что при социализме религия отмирает, наступает научный атеизм. Но кто ж в здравом уме поверит, что государство может выжить без религии? Шпионы так и лазали, приходилось маскироваться.
   — Так что, выходит, командный пункт запуска ракет не действует? И второе метро, и бомбоубежище только для видимости?
   — Да, — подтвердил капитан. — В советские времена объекты худо-бедно поддерживали, имитировали функциональность, а потом, в девяностые, все забросили к чертям собачьим. На секретность первых двух слоев забили крупный болт. Кое-где из бомбоубежищ реальные музеи сделали и открыли вход для посетителей. Мы как раз в команде прикрытия второго слоя секретности раньше служили. Нас называли «кротами», из обычного метро мы проникали на секретную проходную, спускались на скоростных лифтах в центры управления, переодевались в военную форму и создавали полную видимость боевого дежурства. Мы-то на самом деле никакие не военные. Я вот, например, преподавателем машинописи работал в ПТУ, но партия призвала нас на важное задание. А шпионы тратили годы, чтобы сюда добраться, но так и не доходили до третьего слоя секретности, до музея религии. Вот у нас на станции «Длинная» полная шахта скелетов американских шпионов. Кладбище костей. Мы их вылавливали, к рельсам привязывали и поездом переезжали. Потом трупы крысы обгладывали, а кости кидали в шахту. Не портить же врагами печь крематория, в ней мы хлеб выпекаем. После перестройки всем стало на секретность наплевать, лифты сломались, шахты заросли ржавчиной, а кое-где их замуровали случайно — город ведь растет. Теперь проникнуть сюда можно лишь через единственные ворота на станции «Спортивная», так, как мы сегодня проехали.
   — Зачем же вы меня сюда привезли? — забеспокоился Турхельшнауб.
   — Ты не поверишь, Вениамин Осипович, — сказал полковник строго.
   — Да, ты не поверишь, — эхом повторил Припрыжкин. — Выпей лучше стаканчик от радиации.
   — Кстати, а откуда радиация, если, как вы утверждаете, здесь всего лишь музей или что-то вроде храма, если я вас правильно понял?
   — Сложно объяснить, — снова вздохнул полковник и выпил залпом стакан «лимонной». — Вначале в самом низу, в глубине под центральными станциями, заложили мощный ядерный реактор. Радиация вроде как поддерживала необходимый уровень секретности. Шпионы-то ведь с дозиметрами так и шастали. С другой стороны, никто не знает, может, и были планы ядерным реактором обеспечить реалистичность обстановки в бомбоубежищах. Типа, облучайтесь граждане, как при ядерной войне. Врать не буду — не знаю. Музей музеем, а реактор запустили на всякий случай. Но самое главное, радиация от реактора страшно способствовала основному процессу.
   — Какому процессу?
   Турхельшнауб от любопытства отбросил природную стеснительность, выпил со всеми второй стакан, голова прояснилась, выстроилась некоторая логическая цепочка. Он цепким взглядом изучал лица офицеров.
   — Вот мы и подошли к самой сути, к самой сердцевине, — торжественно провозгласил полковник, — а сердцевину никто спокойно не воспринимал из наших редких посетителей, поэтому, Вениамин, выпей третий стакан.
   — Выпей третий стакан, — вторил Припрыжкин и, подойдя сбоку, поддержал приятеля под локоток, пока тот не исполнил пожелание.
   — Молодец! Сразу видно, сын героя, — похвалил бледнолицый капитан Михалыч, специалист по секретности. — Теперь ты готов выслушать правду. Глубоко в шахте, под станцией «Библиотека имени Ленина», на глубине нескольких километров, находится тайный Зиккурат, в нем шлюз, который мы назвали «объект 6Б» или по-нашему — «Шестая брамфатура». С технической стороны это бетонная труба шахты диаметром шесть метров, а с идеологической — мистическое место, где открывается шлюз в пространственно-временном континууме.
   — Что за белиберда? Я ничего не понимаю. Какой шлюз?
   — Эх, Вениамин Осипович, твой отец тебе бы лучше растолковал, ведь никто из нас не дотягивает до его уровня внедрения в еврейские штучки. Там ведь все на каббале основано. Впрочем, ты сам теолог по образованию. По-твоему, в чем смысл религии? — спросил полковник.
   — Религия в учебнике нашей кафедры определялась шире, чем это делалось в христианском богословии и западной философии, — начал Турхельшнауб, обожавший теоретизировать. — Она рассматривалась как психотехника, комплекс мер, позволяющих напрямую получить опыт откровения через погружение в измененное состояние сознания. Религия — опыт общения с высшими силами через собственную психику, подсознание, как окно связи с природой.
   — В самую точку, — сказал довольный Припрыжкин.
   — Да, в самую точку, — подтвердил бледный капитан. — Изучив опыт лучших мировых практик вхождения в религиозный транс и сопутствующие ритуалы, наши ученые организовали Зиккурат. Они вычитали в каббале, что для запуска особого шлюза в иные миры хоть тресни, а заполни пространство светом эманации. В свою очередь, вместилищем эманации являются некие небесные сосуды, состоящие из сфирот и возникшие в результате взаимодействия различных потоков первичной энергии. Собрали инженеров-ядерщиков и стали гадать, что это значит. Поступило предложение запихнуть в шахту ядерный реактор. Если не он, то что тогда создаст поток гребаной эманации? Посоветовались с раввинами, сочувствовавшими идее коммунизма, и те вроде подтвердили. Запустите, дескать, ребята, реактор и молитесь. Сила, дескать, животворящей молитвы проявится в ее неминуемом исполнении.
   — Я не верю! Что за ерунда! — закричал Турхельшнауб. — Для чего весь этот маразм, с какой целью?
   — Мы знали, что ты не поверишь, — строго сказал полковник. — Никто в такое сразу не верит.
   — Мы знали, что ты не поверишь! — вторил Припрыжкин.
   — Вы можете как-то трезво объяснить ситуацию, по-научному? — попросил Турхельшнауб.
   — Не сильны мы в науке, вот Алексей у нас бывший физик, может, он объяснит, — ответил полковник и посмотрел с прищуром на Припрыжкина.
   — Да, тут можно много умных слов говорить, — начал Припрыжкин. — Ты слышал о модальном реализме и теории струн? Ученые пытались объяснить гравитацию с точки зрения квантовой теории и обнаружили, что мы живем в мире двадцати шести измерений. Это доказанный факт, но неизвестно, почему мы не видим больше четырех измерений. Существовали разные гипотезы. Может быть, оставшиеся измерения ультракомпактны, или, что скорее, наша Вселенная многослойна. В каждом слое реализуется одна из бесчисленных комбинаций вероятностей, с другой стороны, где-то прячется уйма темной материи, которую давно не могут найти.
  — И где же находятся другие слои? — Турхельшнауб вконец запутался.
  — Про них нельзя сказать «где», потому что это другая размерность пространства.
   Они одновременно могут быть рядом или за сотни световых лет от нас. Это как слоеное тесто в пирожке: если ты находишься в одном слое, ты двигаешься очень долго вдоль пласта, но не попадаешь в соседний. С другой стороны, если ты научился пробивать дырку между слоями, то твой путь превращается в один короткий прыжок. Раз — и ты уже там.
   Речь Припрыжкина сейчас никак не походила на его утреннее абстинентное бормотание, он заметно преобразился — видимо, от выпитой водки.
   — Ты хочешь сказать, что физики пробили дырку в слоях? Это вы называете шлюзом?
   — Ни черта физики не пробили, — сказал полковник и стукнул кулаком по столу, — физикам еще лет пятьдесят понадобится. Зато три древних учения владеют истиной уже тысячи лет: индуизм, буддизм и каббала. Шлюз открывается не механизмами, а сознанием. Этот факт очень трудно принять на веру человеку с материалистическим воспитанием. Но мы знаем точно, что в измененном состоянии сознания шлюз открывается. А твой батя вместе с помощниками создали все условия для изменения сознания.
   — Но зачем это надо было делать? — недоумевал замученный теорией Турхельшнауб.
   — Зачем, зачем… — обиделся полковник. — Если б мы сами знали. Мы люди темные, но есть книжка мудреная на эту тему: один советский писатель проник в тайну. Его сразу изолировали во Владимирской тюрьме. Там он и умер, все считали его чокнутым, но он успел оставить рукопись перед смертью. Многое, конечно, нафантазировал, гаденыш, но суть ухватил верно.
   — Вы говорите про «Розу мира»? — спросил начитанный Турхельшнауб.
   — Да, про нее, — подтвердил Припрыжкин.
   — Ничего не понимаю! Ну, создали шлюз, а дальше-то что произошло?
   — Произошла катастрофа, Советский Союз рухнул — вот что произошло! — сказал полковник.
   — Почему?
   — Накосячили с ядерным реактором, поставили злосчастный тип РБМК — миниатюрная копия того, что рванул в Чернобыле. Кроме того, ученые упустили из виду так называемый «ха-келим».
   — А это что такое? — спросил Турхельшнауб.
   — «Ха-келим» — центральное понятие каббалы, — пояснял капитан, — оно объясняет происхождение зла некой космической катастрофой — «ломкой сосудов», не выдержавших мощного напора эманации. Из обломков небесных сосудов, или сфирот, сохранивших, однако, искры божественного света, возникли оболочки — клипот, где темные силы с «другой» стороны мироздания производят разные нехорошие дела. Ученые потом подтвердили, что как раз нечто похожее и происходило на физическом уровне в реакторе из-за неудачной конструкции в девяносто первом году. Буквально оттуда, из реактора, поперла темная материя. Уровень излучения резко подскочил. В тот год погиб твой отец, и не только он. Погибли многие хорошие инженеры и большая часть обслуживающего персонала.
   — Какой кошмар! — Турхельшнауба начало даже немного подташнивать, настолько ему не нравилось все, что ему говорили.
   — Аварию чудом удалось остановить, но с тех пор все пошло наперекосяк, — продолжил капитан. — Сакральные процессы нарушились.
   — Считается, что корнем зла является девятая планета! — неожиданно заявил Припрыжкин. — Слышал о такой?
   — Слышал сегодня утром, а при чем тут она? — удивился Турхельшнауб.
   — Я сам не до конца разобрался. — Припрыжкин налил себе еще водки. — Тема мутная. Согласно каббале, в Солнечной системе должно быть десять тел — по числу сфирот. Каждой сефире соответствует планета, Солнце тоже считается — это центральная сефира Тиферет. При этом теневая не-сефира Даат, отвечающая за знание и связанная с сефирой Кетэр, не имеет своей планеты. Сначала считали, что не-сефире Даат соответствует Плутон. Но ученые настаивают, что Плутон — это не настоящая планета. И тут обнаруживается истинная девятая планета. Некоторые астрофизики считают, что это либо черная дыра, либо громадная слабоосвещенная «суперземля» с массой в десять раз больше массы Земли. В каббале написано про «ха-келим» примерно следующее: «Сосуды — сфирот — не выдержали света эманации и разбились, образовав осколки — клипот, не пропускающие божественный свет, являющиеся источником мирового зла». На уровне физики это означает возникновение черной дыры.
   — Я охреневаю, дорогая редакция! Значит, Советский Союз, как в унитаз, спустили в черную дыру из-за каких-то мутных религиозных экспериментов?
— Подожди, Веня, не руби с плеча, — сказал Припрыжкин, — все не так просто. Согласно каббале, ломка сосудов — это одновременно и плюс и минус. Минус в том, что божественный свет ограничен, да и с точки зрения сосуда неприятно быть разбитым.
   — Еще бы! Если все рухнуло, какой на хрен плюс?
   — Плюс в том, что только так возникает реальный мир противоположностей и процесс восстановления гармонии — тиккун. Сосуды лопаются как бы из эгоизма и жадности, они не хотят отдать накопленный свет, им слишком хорошо. Но потом возникают новые сосуды, пропускающие свет сквозь себя, — это духовное развитие.
   — У меня сейчас мозг рухнет. Попроще никак нельзя? Ты хочешь сказать, СССР рухнул от эгоизма и потом снова восстановится?
   — Да, это как ссора в семье: посуду побили, потом помирились, и все круто, — улыбнулся Припрыжкин.
   — Но что же происходит сейчас со шлюзом? Он работает?
   — Наступает самый трудный момент нашей беседы, — грустно произнес капитан.
   — Если ты даже поверишь в наш предыдущий рассказ, тебе будет очень тяжело воспринять окончательную правду, — сказал полковник. — Но крепись, сын героя. Готов ли ты к правде?
   — Наверное, готов, — произнес Турхельшнауб, почувствовав неладное, на душе у него заскребли кошки. — Вываливайте вашу правду. Чувствую я, что меня подстерегает какая-нибудь мерзопакость.
   — Мы даже не догадываемся, что сейчас творится с Шестой брамфатурой. Мы все — сотрудники бывшего имитационного уровня боевого дежурства, никто из нас никогда не занимался музеем истории религии. Секретными делами руководил твой отец — единственный из посвященных, с кем мы были знакомы в те времена. Но самое страшное, мы не понимаем, по какому принципу работает шлюз, — вздохнул полковник.
   — Но у нас есть один секрет! — добавил он торжественно.
   — Секрет! — Турхельшнауб впал в буйство. — Да что уж там, валите до кучи, можно подумать, до сего момента вы рассказывали общеизвестные вещи!
   — У нас есть канал связи с тайной организацией, которая не оставила попыток снова запустить шлюз! — выговорил полковник.
   — Да? А как работает эта связь?
   — Нам приходят сообщения по телевизору. Видишь телевизор на столе? — показал пальцем полковник. — Он не ловит ничего сверху, из города, только программы внутренней подземной станции. Показывают одно и то же по кругу: программу «Время» за каждый день шестьдесят первого года и фигурное катание. Но иногда мы видим в телевизоре записанные для нас сообщения от людей из тайной организации.
   — Не понимаю, как работает ваш телевизор без антенны? — поинтересовался Турхельшнауб.
   — Михалыч, объясни ему, — попросил полковник.
   — Вениамин Осипович, телевизор принимает только местную станцию, — объяснял бледный капитан Михалыч, — транслятор здесь же находится, в пятой комнате. Там пленка по кругу идет, и все. Хотите, покажу?
   — А как же сообщения в телевизор попадают?
   — Ну, как-то попадают… Думаю, срабатывает электронная пердень какая-то, сообщения сами на пленку записываются, — улыбнулся широко Михалыч. — Подозреваю, те люди их записывают. Уж у них есть такая возможность, поверь мне.
   — Может быть, у вас галлюцинации? — усомнился Турхельшнауб.
   — Вполне вероятно. Бывает, мы все что-нибудь видим и слышим странное, — комментировал равнодушно Михалыч. — Сознание-то маленько изменяется, место такое необычное. Галлюцинации от радиации, доктора знают. Лейтенант вон голых баб видит на парашютах, а майору пророк Илия голосом Брежнева журнал «Огонек» читает за семьдесят пятый год: «Перед страной стоят задачи, имеющие огромное экономическое, политическое и международное значение. Надо поднять всю партию, весь народ на их решение, воодушевить партийный актив, добиться того, чтобы борьба за выполнение и перевыполнение пятилетнего плана стала глубоко внутренней, глубоко личной задачей каждого труженика…» — и так дальше, — процитировал он, пытаясь имитировать знаменитую чавкающую речь Леонида Ильича. — Ты, пожалуйста, пей водочку и не вздыхай как барышня.
   — Но как вы тогда понимаете, что с вами эта тайная организация связалась? — Турхельшнауб просто очумел от навалившейся на него бестолковщины.
   — Да очень просто: они нам приказы отдают, — сказал полковник. — Например, подготовить транспортировку. Тогда мы садимся в вагон, и слесари-ремонтники выталкивают нас локомотивом на пути обычной линии через тоннель, мы остаемся в вагоне на путях разъездного тупика станции «Спортивная». Наш вагон подцепляют к составу обычного метро, и мы курсируем по ветке, пока в вагон не сядет нужный человек. Затем вагон на ходу отцепляют неизвестные нам люди вблизи развилки путей. А дальше ты знаешь сам, как происходит. Насчет тебя такой приказ поступил два дня назад.
   — Значит, вы можете выбраться наружу каждый раз при транспортировке? — спросил Турхельшнауб, не обратив внимания на последнюю фразу полковника.
   — Да, мы можем, — ответил печально полковник, — но почти никто не хочет пробовать. Найдем ли мы себя в той, новой жизни? Вряд ли. Вот Алексей пробовал пару раз выйти.
   — Да, я пробовал пару раз, — грустно сообщил Припрыжкин. — Доезжал до станции «Красные Ворота» и оказывался в дурдоме. Нет уж, спасибо, лучше здесь пожить. Под землей фотографии получаются великолепно. Духовная сила Шестой брамфатуры сохранилась.
   — Так зачем же я здесь оказался?! — закричал Турхельшнауб. Он наконец сообразил самое главное.
— Мы решили, ты сам знаешь, — произнес полковник. — Мы были уверены, что наверху тебе хотя бы намекнули.
   — Никто мне ничего не намекал! А что, в вашем дурацком сообщении разве ничего не сказано обо мне, зачем я вам вообще понадобился?
   — Почему, сказали, — ответил капитан и побледнел сильнее прежнего.
   — Что? — напрягся Турхельшнауб.
   — Буквально следующее: пусть они, то есть ты и Алексей, наденут космические скафандры, спустятся в святилище, к шлюзу в ночь на пятнадцатое февраля, — пояснил бледный капитан.
   — Зачем? — глаза Турхельшнауба полезли на лоб.
   — Кто его знает зачем, — вздохнул полковник. — Может, просто на вас опыты ученые будут ставить, а может быть, шлюз снова откроют. Нам ведь главного никогда не скажут, мы пешки, шестерки, расходный материал для их экспериментов.
   — Вашу мать! У вас что, мозги забрамфатурились?!
   — Не ругайся, товарищ Турхельшнауб, дело житейское. Приказали слазить — будь добр спустись в шахту и сделай что положено. Делов-то на пару часов.
   — Я что вам, Дэвид Копперфилд — трюки проделывать? Как я вообще туда попаду?
   — Не кочевряжься, Вениамин Осипович, — попросил добродушно полковник. — Разве тебе инструкцию наверху не давали? Я думаю, тебе просто помолиться надо и сосредоточиться.
   — Какую инструкцию?
   — Мне выдали инструкцию и схему, — неожиданно заявил Припрыжкин. — Тетка какая-то в метро сунула, пока я лежал в вагоне на скамейке. Я думал, полтинник, развернул, а там инструкция. Вот, читайте… — Он положил на стол грязный лист бумаги.
   Турхельшнаубу налили новый стаканчик, через некоторое время он немного успокоился. Вместе с полковником нехотя, ругаясь и крестясь попеременно, они принялись разглядывать схему подземного лабиринта, нарисованную на листе. На схеме изображались кружочки, объединенные линиями в многоугольник. Точь-в-точь как у соседок на картине выглядело «дерево жизни» — Веню этот факт неприятно удивил. Только на этот раз вместо названий планет и сефир, были прописаны названия станций. Всего их было одиннадцать. Станция «Раменки-2», где они находились в данный момент, была седьмой по счету, а станция «Стремная» — шестой. Кроме того, Турхельшнауб увидел упомянутую офицерами зловещую станцию «Длинная» и загадочное «Чертополье». Еще были другие, тоже странные названия: «Библиотека», «Наука», «Заря», «Внуково-2», «6Б» и «Шахта Х».
   На обороте схемы аккуратным женским почерком была выведена краткая инструкция:
    1) захватить запас тушенки и спецраствора «лимонный», выдвинуться на объект, обозначенный «6Б»;
    2) надеть космические скафандры для защиты от радиации и спуститься в шахту;
    3) проникнуть в святилище, подойти к месту расположения реактора;
    4) употребить в пищу специальное кондитерское изделие для расширения сознания
   (будет предложено на месте);
    5) помолиться.
   — Просто трындец, какой собачий бред! — пробормотал Веня, шагая по комнате и размахивая листом. — Дайте, пожалуйста, этой вонючей водки! А ваши доктора — они случайно не психиатры? Мне бы проконсультироваться сейчас.
   — Нет, они гинекологи, — сказал полковник, — но в радиации хорошо разбираются: у них дипломы по радиационной гинекологии. Эскулапов готовили роды в бомбоубежищах принимать, да вот не понадобилось. Никто, сука, здесь не рожает покамест.
   Здравых вариантов, как выбраться из переделки, Веня не видел. Хочешь не хочешь, а придется выполнить пожелание неизвестных, долбанутых на всю голову заговорщиков, иначе его не выпустят отсюда до следующей пятилетки, и он из успешного инвестиционного банкира превратится в копию Припрыжкина и будет лазать по подземельям в грязных шмотках, пропахнувших мочой, в поисках лучшего ракурса для абсурдных черно-белых фотографий. «Водка здесь мерзкая, ни в какое сравнение с коньяком „Курвуазье“ не идет. Так и здоровье можно подпортить», — подумал Турхельшнауб. Ни в какие шлюзы, ни в иные миры он не поверил, даже мысли не допускал об их существовании, но решил, что подыграть этой тайной организации придется.
   Поразмыслив, Веня переоделся: офисный костюмчик и изящные ботиночки уступили место затертой гимнастерке, теплым шерстяным тренировочным штанам с заплатами на коленях, резиновым сапогам на войлочной подкладке, ватнику и шапке-ушанке с кокардой. Затем, вдохнув, он залил внутрь себя стакан «лимонной» и выразил полковнику окончательное согласие на исполнение инструкции.
 

              Шестая брамфатура

   Офицеры готовились к походу согласно инструкции. Созвонились по внутренней связи со слесарями-ремонтниками, и те подогнали уже знакомый читателю локомотив, работающий на аккумуляторах. Погрузили запас водки, свиной тушенки, хлеба, ящик с инструментами. Покурили на дорожку, выпили по кружке крепкого чая. Сели в вагон и двинулась на станцию «Объект 6Б». В вагоне полковник, порывшись в карманах плаща, достал пожелтевший клочок газеты и сунул Турхельшнаубу.
   — На, прочти, я вижу, ты же еще сомневаешься, что мы тебе правду рассказали.
Турхельшнауб развернул ветхий листок. Это была старая, от девяносто восьмого года, газета, одна из тех, что до распада СССР служила верой и правдой комсомолу, а после распада переметнулась в разряд злейших антагонистов социализма, скатившись до уровня желтой прессы. Листок весь был в жирных разводах — видимо, на нем не раз ели тушенку или резали селедку, к тому же нижнюю часть листа кто-то оторвал — может, в туалет понадобилось сходить. Тем не менее Турхельшнауб смог прочитать отрывок интервью историка, профессора Зимбеля корреспондентке газеты по имени Маша Сингер. Вот текст, прочитанный Турхельшнаубом. Интервью называлось «Хождение по мукам как гносис социализма».
    «Маша Сингер: Официально считалось, что научный атеизм — неотъемлемая часть идеологии Советского Союза. Вы согласны с данным утверждением?

    Зимбель: Подобная чепуха могла взбрести на ум лишь дилетантам, далеким от внутренней кухни социализма. Как и любая другая великая империя прошлого, СССР не мог не взрастить внутри себя религиозный культ. Научный атеизм служил лишь маской, прикрытием для формирования мистической доктрины.

    Маша Сингер: Зачем же понадобилось скрывать такое от публики?

    Зимбель: Конспирация, удовлетворяющая двум целям: дискредитировать любой культ, отличный от религии социализма, и замаскировать истинные духовные скрепы, дабы уберечь их от тлетворного влияния Запада.

    Маша Сингер: На чем же базировалась, по-вашему, система верований при социализме?

    Зимбель: Религия СССР заимствована из трех древних учений: индуизма, каббалы и зороастризма. Согласно тайной доктрине, наш мир происходит от единой, ничем не ограниченной божественной сверхсущности, или Великого Октября — точки смерти старого и рождения нового мира. С целью последующего сотворения материального аспекта бытия Великий Октябрь последовательно и добровольно ограничивает сам себя, снижая степень собственной духовности на каждом из пяти этапов творения мира. Не буду утомлять читателя перечислением всех стадий и их особенностей, отмечу лишь, что идею создания инкарнации божества на земле — Вождя советская космогония трактует как результат второго этапа творения. Важно, что при строительстве материального мира из-за ограничения сущности Великого Октября неизбежно появляется зло, концентрирующееся на стороне упадка и деградации, то есть на Западе.

   Маша Сингер: Поясните, пожалуйста, основные тезисы идеологии социализма, если можно, кратко.

   Зимбель: С удовольствием. Развитие духовного мира богоизбранного народа — пролетариата происходит линейно, путем прогресса от низших стадий к высшим. Конечной целью является достижение светлого будущего — коммунизма. Развитие и само существование пролетариата невозможно без Вождя, представленного двумя ипостасями: тело (материальная сущность) и дело (духовная сущность). Пролетариат, изначально наделенный свободой воли, добровольно жертвует собой, своей кровью и душой ради слияния с Вождем, ибо пролетариат не видит себя живущим отдельно от Вождя ни в физическом, ни в духовном смысле. Сливаясь с Вождем, пролетариат достигает гносиса и освобождения от козней деградирующего Запада.

   Маша Сингер: Задам вам важный вопрос: предусматривалось ли жертвоприношение в религии социализма?

   Зимбель: Конечно. Рассматривались две формы жертвоприношения: низшая и высшая. Первой формой жертвоприношения является сама жизнь пролетариата, перманентные «хождения по мукам», суровая аскеза. Традиция требовала регулярного пролития крови и испытания так называемыми «суровыми годинами» — искусственно созданными периодами лишений. Высшей формой жертвы является обряд «покорения космосу».

   Маша Сингер: Вы не ошибаетесь? На слуху словосочетание «покорение космоса». Это одно и то же?

   Зимбель: Да, речь об одном и том же явлении, название изменили в целях конспирации. Суть обряда заключается в воссоединении с системой планет, символизирующих божественные силы космоса, и облучении посланников открытыми лучами Солнца — мощного космического источника ядерной энергии и символа духа Великого Октября. Космонавт служил искупительной жертвой, приближающей наступление коммунизма и открывающей небесные врата. В советской религиозной традиции космонавт обязан опередить Запад — воплощение мирового зла и, выполнив миссию, героически погибнуть. В позднесоветское время лучи Солнца заменили излучением ядерного реактора: как пример можно вспомнить Чернобыль.

   Маша Сингер: Любопытная версия. А как вы прокомментируете связь символики социализма с религиозными догмами?

   Зимбель: Отличный вопрос. Многие, наверное, помнят два советских символа веры: Красное знамя и Вечный огонь. Они настолько прочно внедрились в сознание масс, что перестали быть заметными. Поколения периода распада империи, жившие после смерти Брежнева, не задумываясь о сакральной сущности, принимали ритуальную сторону вопроса без осмысления. Об истинном значении символов знали только специалисты-идеологи. Между тем часть информации никогда не скрывалась от широких слоев трудящихся и была общедоступна.

   Маша Сингер: Может быть, вы приоткроете карты и расскажете нам, какая подоплека скрывается за символом Красного знамени?

   Зимбель: Охотно поясню. Красное знамя, как первый сакральный символ, уходит корнями в эпоху французской революции, которая, в свою очередь, черпает смыслы в жертвенных мистериях древней Галлии. Вспомним кровавый и безумный культ Аттиса, посвященный богине Кибеле. Красное знамя соединило в себе две сущности: белую, означающую высшую власть, и красную, означающую кровь мучеников. Соединяясь вместе, обе сущности создают символ безграничной власти Вождя над пролетариатом.

   Маша Сингер: Интересно, по иронии судьбы первыми использовали Красное знамя идейные враги коммунизма — либералы, по-видимому, не догадываясь, что их кровь только усилит могущество символа отнюдь не либеральных духовных ценностей.

    Зимбель: Да, я вижу, вы подкованы в данном вопросе, приятно беседовать с профессионалом.

   Маша Сингер: Спасибо. Но вернемся к жертвоприношениям. Существовали ли кровавые обряды, связанные с Красным знаменем?

   Зимбель: Безусловно. Жертвоприношение часто совмещали с трагической, якобы случайной гибелью людей при совершении ими подвига, военного или иного. Сакральное значение имел не столько сам подвиг, зачастую абсурдный с рационалистической позиции, сколько количество пролитой крови. После хрущевской «оттепели», возник кризис жертвоприношения, он привел к необходимости искусственного назначения героев, совершающих подвиг по разнарядке.

   Маша Сингер: Вы очень интересно рассказываете. Давайте перейдем к Вечному огню. Он ведь происходит из зороастризма, если не ошибаюсь?

   Зимбель: Да, этот символ уходит корнями в Иран, где огнепоклонники-зороастрийцы хранили неугасающее пламя не только в очагах, но и в специальных храмах огня. Индуисты насчитывают тысячелетия следования аналогичному обряду, символизирующему приручение огня как божественной сущности и горение в значении пребывания душ умерших в едином духовном пространстве. В советские годы считалось, что огонь поддерживается за счет душ жертв, отдавших свои жизни во имя победы дела Вождя.

    Маша Сингер: Не могли бы вы сказать пару слов о Мавзолее и необходимости бальзамирования тела Вождя.

    Зимбель: Дело в том, что понятие «Вождь» означало сакральную сущность, а не человека. Считалось, что флюиды страха и любви, концентрируясь в сознании пролетариата, составляют некий архетип или психическое тело Вождя, живущее своей собственной жизнью наряду с делом Вождя — набором практик поклонения. Однако апологеты были убеждены, что без сохранения телесной оболочки процесс быстро затухнет, и физическое тело старались сохранить как можно лучше. Это скорее дань традиции, чем реальная необходимость.

    Маша Сингер: Допускали ли при социализме физическое воскрешение Вождя или люди верили в загробную жизнь?

    Зимбель: В воскрешении вождя не было смысла, хотя такие идеи и присутствовали на профаническом уровне. Как я отметил ранее, тело Вождя, являясь концентрацией архетипов, сгустком коллективной энергии, жило до тех пор, пока пролетариат на уровне социума носил в себе необходимые шаблоны сознания. Ученые до сих пор спорят о связи архетипов сознания с генетикой. Скорее всего, такая связь существует, то есть архетипы прочно закрепляются на уровне генов. Если так, то гены Вождя живут в каждом потомке пролетария, в каждом из нас. В этом случае регулярное воспроизведение физического тела Вождя обеспечено самой природой.

    Маша Сингер: Ваша версия буквально переворачивает устоявшиеся исторические традиции. Почему же мы так мало знаем о религии социализма? Притом что все упомянутые вами факты, в общем, не новые.

     Зимбель: Современным исследователям не стоит забывать, что секретность культовых действий носила в советские годы характер настоящей мании. Императив секретности проистекал из устойчивой веры в возможность Запада тлетворным влиянием разрушить сакральность ритуалов, как оно и случилось на самом деле в девяностые годы. Ввиду секретности основные, истинные религиозные таинства маскировались или скрывались полностью."

   Прибыв на место, Турхельшнауб огляделся: зал мало чем отличался от увиденных им ранее: тот же серый бетон, ржавые двери повсюду, ничего общего со станциями пассажирского метро. Час ушел на занудные поиски хода к шахте. Офицеры не столько искали, сколько устраивали перекуры и выпивали. Наконец бывший научный работник Припрыжкин сообразил, что можно ориентироваться по уровню радиации. Долго копались в кладовке в поисках исправного дозиметра, но найденные приборы показывали черт знает какую белиберду.
   — Эх, нам бы Белгруевича сюда, — вздохнул Турхельшнауб. — У него на кухне японский дозиметр имеется, который очень точно радиацию определяет. А на даче вообще профессиональная техника лежит, списанная с ядерной станции.
   — Да что нам твой Белгруевич! — возмутился Алексей. — Я и сам прекрасно померяю счетчиком Гейгера. Что я, не физик, что ли, формул не знаю?
Припрыжкин достал из зеленого ящичка прибор, похожий на стеклянный фаллос, запаянный с одного конца почерневшей жестью и присоединенный к ящичку с прыгающей стрелочкой. Прибор напряженно щелкал и потрескивал. Так выглядел счетчик Гейгера.
    Они обошли со счетчиком станцию несколько раз. Наконец по усилению треска вычислили нужную ржавую дверь с колесом винтового затвора, как на корабле. Полковник, силач Федор и бледный капитан Михалыч налегли втроем, а маленький лейтенант тащил кувалду — универсальный инструмент для всех дверей. Спустя полчаса окрыли дверь, смазали солидолом. Потом побрели впотьмах по лабиринтам и наконец проникли к отделанному металлической сеткой допотопному лифту.
   Офицеры остались наверху для страховки на случай поломки лифта, а два приятеля-путешественника принялись второпях натягивать уложенные у лифта мятые, пахнущие плесенью оранжевые космические скафандры, копии тех, что носил сам Гагарин. Шлемы отсутствовали, пришлось оставить на головах шапки-ушанки с кокардами, бесполезные как защита от излучения, зато теплые. Новоявленные космонавты вошли внутрь кабинки, прикрыли дверцы и нажали на единственную красную кнопку. Лифт загудел и поехал вниз. Спускаться надо было долго, по мере движения треск счетчика Гейгера превратился в сплошной зуд, как если бы работала поврежденная бормашина. Друзьям стало очевидно, что они приближаются к искомому месту.
   — Ну и какая сейчас радиация, хотя бы примерно? — спросил Турхельшнауб, отхлебывая «лимонную» из горла.
   — Зачем примерно? Я тебе точно скажу какая, — раздраженно ответил Припрыжкин.
   — Полный звездец счетчику Гейгера — вот какая!
   — Мы что, теперь заболеем лучевой болезнью?
   — А тебе не похрен? — сказал Припрыжкин и начал снимать чехол со старого фотоаппарата «Смена 8М». — Главное, фотографии клевые сделать. Скафандр должен защищать, но если что, лучевую болезнь сейчас лечат лимонной водкой. Почти как насморк, только дольше проходит и на баб не потянет.
Они опасливо выбрались из лифта. Неуклюже шагая в неудобных космических ботах, прошли в полутемный овальный зал. Обстановка сильно смахивала на церковную. Каждый шаг гулко отдавался на натертом до блеска полу черного мрамора. Ажурная резьба украшала колонны, у стен стояли рожковые подсвечники — миноры, в каждом горело по восемь свечей. Несколько рядов деревянных скамеек располагалось сразу у входа. Куполообразный темно-синий потолок сверкал рубиновыми пятиконечными звездочками не без претензии на изящество. Стены были отделаны резными панелями мореного дуба, расписанными сплошь золотистыми иероглифами. В самом центре зала располагался причудливо украшенный алтарь, похожий на беседку в старом парке в стиле советского ампира, на тумбе внутри алтаря лежали пожелтевшие пергаментные свитки. Перед алтарем, на полу, внутри выпуклого металлического барельефа пятиконечной звезды, горел огонь, высокое пламя играло синеватыми языками.
Обогнув алтарь, друзья рассмотрели дальнюю от входа часть зала, находящуюся во мраке. На наклонном постаменте нешлифованного черного гранита стоял стеклянный ящик, напоминавший крупный аквариум из толстого мутноватого стекла. В ящике, как в гробу, в груде белых шелков лежала неподвижная фигура в космическом скафандре. Скафандр был белый и как бы надутый изнутри, не такой, что был сейчас на Турхельшнаубе, а более современный. На голове лежащего, кем бы он ни являлся, был шлем с серым мутным стеклом. Трудно было понять, что скрывается под скафандром: мертвец, живой человек или кукла, — но от вида этого стеклянного космического саркофага мурашки бежали по коже.
    Справа и слева от саркофага с наклоненных деревянных кольев волнами ниспадали два Красных знамени из толстого плотного бархата. В неверных отсветах огня казалось, что бархат знамен был мокрый. Прямо над саркофагом с потолка свисала на невидимых нитях модель Солнечной системы: огромное желто-красное Солнце, похожее на яичный желток, Юпитер цвета капучино — самая большая из планет, бежевый Сатурн с кольцом вокруг, ярко-голубой Уран, синяя, в желтых разводах материков Земля, маленький коричнево-красный Марс, крошечная Венера и Меркурий, похожий на кружок молочного шоколада. Все планеты сбились в небольшую кучку с одной стороны Солнца. Гораздо дальше от других планет, едва заметный в темноте, висел мраморно-черный шар, изящно обрамленный красным светящимся веществом. Наверное, это и была загадочная девятая планета.
    Позади саркофага просматривалась скульптурная группа, похожая на знаменитую статую «Рабочий и колхозница», только меньше размером. Отлитая в металле пара напрягала мускулы и смотрела в зал злобными безжизненными шарообразными глазами. Бронза почернела от времени, однако огромные серп и молот в руках грозных представителей пролетариата отсвечивали матовой желтизной. Перед статуей в полу светилось кислотным оранжевым цветом круглое окошко-люк.
    — Мать вашу за ногу! На космическую синагогу чем-то смахивает! — воскликнул Турхельшнауб.
   — Ты давай, делай что сказано в инструкции, а я щелкну пару фоток, и мотаем отсюда по-быстрому: еще минут пять — и лучевой болезнью не отделаемся, яйца отсохнут. Я думаю, вон там, этот люк в полу, и есть вход в реактор, — прокомментировал ситуацию Припрыжкин.
Счетчик у него в руках трещал как сумасшедший. Припрыжкин положил его на пол и принялся сосредоточенно крутить колесики на фотоаппарате.
   — Святая Варвара-великомученица, — Турхельшнауб неожиданно для себя решил прочитать молитву, услышанную им как-то в храме, — в собрании днесь в храме твоем, люди мощей твоих поклоняющиеся… — Дальше он, к стыду своему, не запомнил.
   — Обрезай молитву! Давай сосредотачивайся, как сказали, и мотаем, если не хочешь спеть арию Фигаро собственным яйцам! — кричал Припрыжкин.
Турхельшнауб не верил в чудеса, но происходящее навевало мысли о мистике. Он подошел поближе к круглому люку, встал на колени и приблизил лицо к оранжевому свету. На мгновение что-то щелкнуло в его голове, и пронеслись пчелиным роем неясные видения. Внезапное озарение вновь настигло Турхельшнауба, в точности как недавно, после клуба. Озарение показалось пронзительным, раскрывающим жизнь под неожиданным углом, но слишком болезненным и неясным, чтобы выразить его словами, упаковать в мысли. Оставалось только тяжело вздохнуть.
   В этот момент из постамента бронзовой статуи с тихим жужжанием выехала миниатюрная стеклянная полочка, похожая на выдвижной ящик в кухонном гарнитуре. На полочке лежало несколько пирожных, каждое из которых в точности копировало саркофаг с фигурой космонавта. Сверху пирожных торчала маленькая картонка с надписью: «Приятного аппетита!» Работа неизвестного кондитера производила хорошее впечатление: смотрелось симпатично, слюнки текли. Турхельшнауб взял одно пирожное и откусил. Было вкусно, сахара не переборщили, по бокам сползал затвердевший кровавый вишневый мармелад, имитируя знамена. Желтый цукат заменял стекло саркофага, белый сливочный крем служил шелковым ложем. Сам космонавт был выполнен из молочного шоколада. Роль гранитного постамента выполнял черный корж, точь-в-точь как бисквит в торте «Прага». Турхельшнауб позвал Припрыжкина и протянул ему другое пирожное. Припрыжкин не глядя засунул его в рот, прожевал и продолжил возню с фотоаппаратом.
   С потолка полилась торжественная и строгая органная музыка. Турхельшнауб сморщился от нахлынувших сложных чувств: смеси благоговейного ужаса и отвращения к этому мрачному месту. Нездоровое оранжевое свечение, исходящее из люка, резко усилилось. В зале стало заметно светлее, но оранжевый свет не прояснял обстановку, а, наоборот, как бы окутывал ее туманом. Возможно, туман просто стоял в утомленных слезящихся глазах. Голова Вени закружилась, во рту ощущалась горечь. Появилось какое-то жужжание в ушах. Присмотревшись, он увидел, как планеты, подвешенные в воздухе, начали вращаться, повинуясь невидимому механизму. Черная, обрамленная красным свечением девятая планета медленно пролетела мимо его головы, описывая свою гигантскую эллиптическую орбиту. Пришлось увернуться, чтобы не получить удар по затылку.
   — Леша, быстрей фотографируй! На душе неспокойно у меня! Нехорошее место.
   — Да, а я что говорю! У меня яйца отсохнут ровно через пять минут! — сказал
   Припрыжкин и послушно пошел к выходу.
   Турхельшнауб поднялся и неуклюже поковылял к лифту вслед за товарищем. На секунду он оглянулся и посмотрел на саркофаг. Ему показалось во мраке, что космонавт приподнялся на своем ложе и помахал рукой. Вениамин вгляделся повнимательней, чувствуя, как ядовитая волна выпитого за ночь алкоголя разом накрывает его. Происходящее казалось настолько нелепым, что хотелось провалиться сквозь землю. Космонавт привстал со своего ложа, рукой в перчатке ловко откинул стеклянную крышку, перелез через бортик и принялся пританцовывать, на ходу отстегивая заднюю часть скафандра. Из образовавшейся щели в скафандре, как из двери, показалось обнаженное молодое женское тело, упругие сиськи торчали вызывающе вперед, высунулась голова с вьющимися черными волосами, красивая рука с длинными наманикюренными ногтями помогла нижней части тела высвободиться из толстых штанов. В темном зале Зиккурата у Вечного огня стояла улыбающаяся тетя Рива из Черкасс.
   — Ну что, все журнальчиками балуешься, малыш? А не хочешь ли ты поцеловать живую женщину? — произнесла тетя Рива и направилась в его сторону.
Турхельшнауб догадался, что галлюцинирует, ноги подкашивались, возникло ощущение, как будто мозги всасывает невидимый мощный пылесос. Он успел мысленно пообещать самому себе, что с завтрашнего дня бросит пить, и плюхнулся на пол, теряя сознание. Последнее, что услышал Турхельшнауб в ту ночь, был радостный возглас Припрыжкина:
   — Фотки получатся — первый класс!

             Следственный отдел

   — Времени на раскачку у нас больше нет, едрена корень!
Высокий тощий мужчина с ввалившимися щеками, желтой сморщенной кожей лица и маленькими черными глазами, выглядывающими из-под густых бровей, ходил из угла в угол по небольшой гостиной в одной из квартир типового шестнадцатиэтажного дома, расположенного у кольцевой дороги, в Бутово. Он нервно выкуривал сигарету за сигаретой и смотрел исподлобья колючим взглядом то на многочисленные мониторы, покрывавшие сплошняком две стены комнаты, то на своих притихших собеседников. На одном из мониторов демонстрировалась картинка из подземного зала, где лежал на полу Турхельшнауб в космическом скафандре. Было отчетливо видно, как второй «космонавт» — Припрыжкин, постояв минуту в растерянности, побежал к лифту. Через некоторое время он вернулся вместе с седым полковником и здоровяком майором в спортивных штанах. Турхельшнауба внесли в лифт, зал опустел.
   — Почему он отрубился в самый неподходящий момент?
Присутствовавшие молчали. За массивным дубовым столом, прокрытым узорчатой красной скатертью, сидели два человека со странными именами: Майкл Игоревич Бледовитый и Дорис Викторовна Скунс. Имена были не настоящие: каждый из них оброс слоями прикрытия, как капуста обрастает листьями. Подчиненные опасались вымолвить хоть слово, когда шеф в гневе, лучше притаиться как мышь и не лезть с замечаниями, отвечать, только если тебя спрашивают, иначе схлопочешь по полной. Никто еще не притронулся к еде, доставленной недавно курьером по заказу: стопке горячих чебуреков и банкам с пивом.
   — Я повторяю вопрос. Почему ваш недоделанный еврей Турхельшнауб отрубился?
Тощий мужчина с видимым усилием переборол себя, потушил сигарету и сел за стол. Он откинулся на спинку стула и резко одернул руки, так что из-под рукавов синего дорогого костюма выскочили худые волосатые запястья, сплошь покрытые татуировками. Он взял с тарелки сочащийся жиром чебурек, надкусил его и начал пережевывать, напряженно шевеля челюстями.
   — Веспасиан Викторович, — робко прожурчала Дорис Викторовна, — дозу действующего вещества в пирожном мы рассчитали правильно. Дело не в этом… Может быть, нельзя было мешать с таким количеством спиртного? Он же еще в клубе коктейли употреблял… А за день суммарно около двух литров… А возможно, это все из-за детской травмы. Я тут копалась в досье: его в детском саду воспитательница обидела на утреннике в честь Дня космонавтики. Это может быть как-то связано…
   — Молчать! Дорис, вы совершаете ошибку за ошибкой. Вы же его выбрали на роль проводника. Что произошло на допросе? Как так получилось, что двуличный еврей ускользнул от ареста и избежал более глубокой проработки задания в камере?
Тот, кого называли Веспасиан Викторович, от гнева потряс рукой с чебуреком, при этом кусок фарша вывалился и упал ему прямо на ботинок. Ему пришлось отодвинуться, нагнуться и тщательно протереть обувь салфеткой. Когда он распрямился, лицо его приобрело бардовый оттенок, а глаза вылезали из орбит.
   — Не кричите на меня, товарищ Молниеносный! Мне тридцать семь лет! — взвизгнула в ответ Дорис Викторовна.
— Что? При чем тут ваш возраст, если вы нагло срываете операцию?
Разгневанный шеф опешил от неожиданного отпора со стороны подчиненной. От послушной, исполнительной и вежливой Дорис таких фокусов он не ждал. Она уже десять лет безукоризненно выполняла задания без единого срыва. Что с ней такое? Неужели бунт в его команде? Обидно, что и заменить ее решительно невозможно: специалисты глубокого внедрения, да еще и с дипломом психиатра, сейчас наперечет. Надо разобраться. Молниеносный умел держать себя в руках, если требовала обстановка. Краснота на его лице мгновенно сменилась прежним пергаментным оттенком.
   — Я всю жизнь мотаюсь под прикрытием в командировках. Мне никто букетика цветов ни разу не подарил! Я устала, у меня не случилось ни одного служебного прокола и ни одного полноценного оргазма за десять лет. Все на бегу, в отелях, на полу, на столах, в неудобных позах. Что я, не живая, не имею права? У меня никогда не будет семьи, никогда не будет детей. Я забыла, в каких местах я женщина, что такое чувства! У меня может, тоже инстинкты сохранились! — Голос Дорис Викторовны показывал, что она готова сорваться на рыдания.
Молниеносный не терпел женских рыданий, впрочем, и самих женщин на дух не переносил. Включить в команду проекта красотку с громадной грудью заставляла оперативная обстановка: как-никак это самый древний и самый простой способ повлиять на решения вечно озабоченных мужчин. На самого шефа подобное влияние действовало отрицательно. Он только скалил вставные металлические зубы и тихо рычал.
   — Неужели вы не придумали ничего лучше, чем спутаться с фигурантом-евреем, да еще и москвичом?
   — А с кем мне отношения заводить прикажете? Я, кроме работы, ничего не вижу, одни объекты разработки вокруг. Не на сайте же знакомств давать объявления при моей работе? Турхельшнауб хотя бы интеллигентный и духовный. Что вам, жалко? — Дорис все-таки сорвалась на рыдания.
Шеф не знал, что возразить. Вот бабья натура — везде проявится. Розовые сопли сейчас некстати. Проект в этот раз попался стремный, а заказчик капризный. От них требовалось воспроизвести некие магические ритуалы или обряды — лучше было не вникать в их смысл, чтобы крышу не сорвало. На кого они работали, он точно не знал, мог только догадываться. Но совать нос в чужие дела при его профессии было опасно. Главное — выполнить условия заказчика и получить оплату, идейная составляющая его волновать не должна. Однако и с оплатой в этот раз дело обстояло чертовски сложно. Им предложили громадную, поистине королевскую сумму: сорок восемь миллиардов, за вычетом отката, конечно, — но эти деньги предстояло добыть самим. Небывалый случай в его практике. Зачем он согласился — непонятно. Позарился на кажущуюся простоту комбинации. Заказчик давал в руки блестящую наводку: фамилии высокопоставленных чиновников, уже вовлеченных по уши в преступную схему, наполовину изобличенных. Оставалось грамотно наехать и вырвать жирный кусок из пасти. А уж в этом его команда равных себе не знала… Надо было успокоить стервозную бабу и добиться от нее внятного плана реализации.
   — Успокойтесь, уважаемая Дорис Викторовна. Не съедим мы вашего еврея. Доложите-ка лучше о ходе финансовой стадии операции.
   — Мне показалась, что он перспективный кандидат на роль проводника: тонкая душевная организация, интеллект… и потом, его биография, — все еще мусолила Дорис, вытирая слезы.
   — Успокойтесь, я сказал! Работать разучились? Я вам покажу, как личные пристрастия ставить поперек интересов проекта! Я вас на лапти порву! Я ваши розовые любовные сопли запихну вам, Дорис Викторовна, в одно место! Начните уже говорить что-нибудь по делу. Вам ясно?
   — Благодаря наводке клиента мы вышли на группу фигурантов. — Дорис машинально теребила пуговки на шелковой блузке, то расстегивая их, то застегивая назад. — Объект номер один — Боговепрь, служащий министерства. В круг наших интересов входят также по порядку значимости объекты два и три — бывшие одноклассники Боговепря, поддерживающие с ним тесные отношения: профессор Аркадий Аркадьевич Мочеструйкин — заслуженный деятель культуры, руководитель института, и Роберт Израилевич Синекур — магнат, спонсор телеканала «3К».
   — Что за канал такой? Ни разу не видел. Это те, что постоянно дерьмо на пропеллер набрасывают? — спросил Молниеносный.
   — Сама не видела, их прикрыли недавно.
   — Ну ладно, надо будет взглянуть. Продолжайте.
   — Далее в списке значатся Андрей Бигузякин, давний друг Боговепря, ныне управляющий строительной корпорацией «Писа-Роза», и Виталий Авраамович Витопластунский, председатель правления банка «Тобик». Дополнительно в схему входит Геннадий Блюй, президент «Банк «ЖМУР» и сосед Андрея Бигузякина по даче. Фигуранты похитили средства путем сложнейшей махинации и провели молдавскую схему обналичивания. Деньги выводили на острова Вануату из фирм-однодневок по подложным судебным решениям. Мы подключили наших израильских коллег Изю Шнайдера и Мойшу Гершвина и провели аресты…
   — Об арестах чуточку позже. Как себя ведут израильтяне? — спросил Молниеносный. — Помнится, в мюнхенской операции они были на высоте.
   — Я опасаюсь использовать этих двух раздолбаев, — вмешался в разговор Бледовитый, — распугали народ меховыми шапками. Очень уж приметные, суки, слухи поперли. Каждая нянечка в учреждениях их запомнила. Я их предупреждал, но эти фарисеи…
   — Ничего-ничего, используйте их в темную, они еще пригодятся для зачистки лишних фигур на поле. Так что с арестами? Насколько я понял, мы изолировали верхушку, сцапали Синекура, прихватили Боговепря, почти добрались до денег. Сбои начались с эпизода захвата Бигузякина в ресторане. Откуда там взялся этот злополучный молодой человек с борщом? Почему не предвидели и не пресекли? В итоге фигурант отлеживается в больнице, а не у нас в изоляторе.
   — Но мы, в натуре, глаза на жопе не держим, шеф. Лохи-дольщики — они буквально повсюду лезут, как тараканы, — пожаловался Бледовитый.
   — Надо предвидеть! Хорошо, допустим, Бигузякина мы возьмем позже, но кто приказал Гену Блюя утопить в ванне до перевода денег на наши счета?
   — Шеф, мамой клянусь, мы не при делах. Блюй злоупотреблял бухлом, в лежку валялся. В горячей ванне пассажира развезло и начало тошнить, вот говнюк и захлебнулся рвотными массами. Мы просто слегонца не поспевали дернуть по его следу в Испанию. У нас же нет частного самолета…
   — Итак, подведем итоги. Требования заказчика накрываются из-за детской травмы инфантильного еврея — раз. Бигузякин ошпарен украинским борщом — два. Гена Блюй утонул в блевотине в третьесортном отеле в Испании — три. Деньги от нас ускользнули — четыре. Вы не считаете, коллеги, что мы жидко обосрались? — В голосе Молниеносного читалась угроза, он до хруста сжал пальцы. — Расскажите мне, дорогие мои, бога-душу-мать, что на вас нашло? Затмение от русской зимы? Я понимаю, самому здесь бухать хочется целыми днями или выть волком. Куда у них только солнце исчезает? В потемках и сырости тяжело, но нельзя же так косячить!
   — Мы все исправим, шеф, гнидой буду, — захныкал Бледовитый.
   — Даже не сомневаюсь, — пошипел Молниеносный. — Дорис Викторовна, вы уж, как хотите, лифчик с себя снимите, кожу с себя сдерите, вагину наизнанку выверните, но исправляйте свои ошибки! Придумайте что угодно, любую фантастическую легенду, но деньги надо выдрать с офшорных счетов Боговепря. Вам ясно? Есть соображения, как наверстать упущенное?
   — Допрошу еще раз Боговепря с пристрастием, прослежу переводы со счетов. Есть идея, что он вовлек одного своего дальнего родственника, некого Игната Курильчикова, путешествующего по Индии…
   — Прекрасно, вот и займитесь этой версией. Жду результатов. Теперь вы, Майкл. Давайте проанализируем, что пошло не так в гребаном ритуале. Вы выполнили все инструкции заказчика?
   — Какая-то засада, шеф, без говна говорю. Как и требовал клиент, мы подогнали двух пассажиров в скафандрах в этот их подземный Зиккурат, одели их в антикварные скафандры, типа как был у Гагарина. Реанимировали старый ядерный реактор: радиация должна способствовать процессу. Замастырили обстановку строго по инструкции: упаковали резиновую куклу космонавта в скафандр и положили в саркофаг, натащили совковую атрибутику — два экземпляра Красного знамени, Вечный огонь на баллонном газу. Статую завезли: железные пролетарии с молотом и серпом стоят как положено. Сверху планеты летают на веревочках — в натуре Солнечная система. Подготовили пирожные — доза спецвещества разумная…
   — Вы не забыли, что заказчик требовал пропитать знамена свежей жертвенной кровью? — уточнил Молниеносный.
   — А как же, шеф, командировали наших израильских коллег в донорский центр в Нью-Йорк, все по уму. Они доставили товар в лучшем виде, в пакетах.
   Молниеносный задумался. Он и сам видел, что подчиненные постарались, ничего не упустили. Однако желаемого мистического эффекта в чертовом подземелье не произошло. Просто один из так называемых «проводников» отрубился — и этим все закончилось. А чего, собственно, они ждали? Заказчик твердил, что при скрупулезном воспроизведении ритуала откроется некий шлюз в подпространство. С какого дуба рухнул заказчик и какие тараканы завелись у него в голове, Молниеносного не касалось. Даже если бы пресловутый шлюз открылся, что дальше? Что-то же должно было произойти, как-то надо подтвердить эффективность принятых мер. Иначе на финальной разборке придется туго: как доказать, что деньги получили не зря? Оставалось уцепиться за одну маленькую техническую деталь: согласно спецификации проекта, пресловутый шлюз открывался якобы с помощью техники расширения сознания. Речь шла о том, что один из так называемых «проводников» должен войти в транс. Звучало все это бредово, но за тривиальные проекты им никто не заплатит. Может, Турхельшнауб отрубился именно потому, что вошел в транс? Возможно, все прошло по плану… Или нет? Как определишь? Надо разобраться в деталях, прежде чем повторять процедуру. Молниеносный взял банку с пивом, открыл ее и, запрокинув голову, вылил содержимое в рот.
   — Вот что я решил, Майкл. Турхельшнауба и Припрыжкина надо вытащить из Москвы и доставить в Нью-Йорк, в исследовательский центр к профессору Мэтью Хуку. Там мы проведем анализ просканируем им мозг, что творится у наших придурков в мозгах, перед тем как повторить эксперимент. Если они психологически непригодны на роль «проводника» — ликвидируем, если все в порядке — продолжим. Эту задачу надо как-то совместить с завершением финансовой части операции. Подумайте над планом с Дорис Викторовной. Дело тонкое, сценарий должен быть безупречен. Пусть легенда будет фантастической или даже фантасмагорической — современное общество всему верит. Главное — держите фигурантов под непрерывным контролем и сами не теряйте рассудок.
   — Ясно, Веспасиан Викторович, — сказала Дорис.
   — Есть, товарищ Молниеносный, — отчеканил Бледовитый и даже привстал со стула, демонстрируя служебное рвение.
   — Теперь пройдемся по процедурным вопросам. Как вы осуществляете связь с командой офицеров?
   — Шеф, эта тема отработана на раз, — доложил Бледовитый, усевшись на место. — В их подстанции встроен маленький компьютер, к нему протянута проводка и подсоединен приборчик с вай-фай. Они, типа, телек врубают, а там наши рожи. Правда, иногда помехи случаются. Но есть другая проблема, шеф. Кроме офицеров, под землей тусуется бригада слесарей-ремонтников. Прикиньте, работяг просто забыли в том шухере, что случился в девяносто первом, а они обжились. Тушенки лет на пятьдесят припасено, всем хватит. Хлеб эти кони сами выпекают в печи. И еще там к ним два доктора-гинеколога прибились.
   — Вот зоопарк! — усмехнулся Молниеносный. — Доктора — это плохо, не люблю я докторов с детства. Мне все время кажется, что вот придут доктора и заберут нас всех…
   — Шеф, они гинекологи, не психиатры.
   — Гинекологи? Полный капец! Тени великой эпохи, мать их! Ладно, пусть сидят, может быть, пригодятся. Может, там кто рожать надумает. Хорошо, и последний вопрос. Что там за назойливые соседки у Турхельшнауба? Их назойливое вмешательство — просто случайность, старческий кретинизм или нам пытаются намеренно палки в колеса вставить? Вы прощупали все связи соседок?
   — Похоже на тонкую контригру противника, Веспасиан Викторович, — ответила Дорис. — Интуиция подсказывает: их действия не случайны. Возможно, что кто-то использует такую их втемную для выхода на нас. Разрешите принять меры?
   — Разрешаю, разберитесь с ними окончательно, но я не терплю крови. Изничтожьте этих соседок, в клочья чтоб их разнесло! Подложите им баллон с газом, что ли… Что ж, нам всем есть чем заняться в ближайшее время. Мне лично придется уладить отношения с заказчиком.
Молниеносный поднялся со стула, выбросил пустую банку из-под пива в форточку.
   — Шеф, мне не нравится наше прикрытие, — вдруг возмутился Бледовитый. — Ну что это за «следственный отдел»? Конечно, структур развелось много, но не каждый фраер клюнет, каким-то совком попахивает.
   — Так решил заказчик. Думаете, мне все это нравится? Впрочем, какая нам разница? Главное — оплата. Будем надеяться на лучшее, коллеги. На этом предлагаю завершить рабочее совещание. Расходимся по одному. Не забудьте свет потушить. Да, еще забыл сказать: соседка по лестничной площадке настоятельно просила в общем коридоре не курить…
   Все трое встали, убрали недоеденную еду в холодильник, оделись и покинули помещение. Через пять минут черный «Ягуар», уже забрызганный московской грязью после тщательной мойки и полировки, уносил таинственную команду по направлению к центру.
   Еще через пятнадцать минут из соседней типовой однокомнатной квартиры вышел приземистый коренастый гражданин. Он был одет как рыбак: в толстые камуфляжного цвета пятнистые штаны, резиновые охотничьи сапоги с отворотами и вылинявшую телогрейку. Никаким рыбаком гражданин в действительности не являлся. Он работал «топтуном», или специалистом наружного наблюдения, в частной компании, специализирующейся на безопасности. В одной руке мнимый рыбак держал брезентовый чехол с удочками, а в другой — небольшой бумажный сверток. В свертке находился жесткий диск с записями прослушивания соседней квартиры за последние трое суток. Запись необходимо было срочно передать представителю клиента, нанявшего его. Он засунул сверток подальше в просторный карман телогрейки и направился пешком к метро.
   Через сорок минут «топтун» прибыл на станцию «Спортивная». Он вышел на платформу, осмотрелся и подождал, пока поезд с гулом укатил в тоннель. Платформа опустела. В центре зала стоял курьер клиента, «косивший» под студента-замухрышку: модные, порванные на коленях джинсы, облезлая серая курточка, рюкзачок за спиной, на голове бейсболка. Робко озираясь, курьер пересек платформу, подошел к «топтуну», узнав того по описанию. Оставалось вынуть сверток и передать его, но опытный сотрудник наружного наблюдения продолжал тщательно следить за пространством платформы.
   Глаза «топтуна» внезапно сузились: он заметил нечто весьма подозрительное. Платформа была по-прежнему пуста, но по эскалатору спускались два человека: толстая женщина в серой пуховке с кульком сарделек в руках и волосатый тип в черном длинном пальто и меховой цилиндрической шапке. «Топтун» засунул сверток с диском назад в карман и бросился к эскалатору, намереваясь выскользнуть наружу. Курьер с изумлением увидел, как тот, не добежав нескольких метров до конца платформы, остановился, как бы встретив невидимую преграду, содрогнулся всем телом, повернул налево и зашагал неестественно четким шагом, как на военном параде, к краю платформы. Еще мгновение — и несчастный «топтун» шагнул с платформы вниз прямо под приближавшийся из тоннеля поезд…
   Женщина на эскалаторе вскрикнула и выронила сардельки. Субъект в черном пальто, уже спустившийся на платформу, спрятал какой-то блестящий предмет под пальто. Курьеру меньше всего хотелось дожидаться полиции, он побежал к противоположенному выходу и ринулся бегом вверх по эскалатору. Передача записей так и не состоялась.


Продолжение http://proza.ru/2020/01/10/169