Моя Госпожа

Увидев его впервые, я в который раз утвердился в простой истине, что субъективные представления и ожидания могут самым радикальным образом отличаться от реальности. Наверняка, двоим моим старшим коллегам подумалось нечто подобное. Фантазия рисовала нам некоторую смесь из агента «Людей в чёрном», Штирлица и Джеймса Бонда, именно ведь таким должен быть полковник ФСБ, руководящий секретным отделом по паранормальным явлениям, уфологии, криптозоологии и внеземным артефактам. Ещё позавчера мы и не догадывались о существовании такого отдела в самом что ни на есть материалистическом государственном учреждении, и вот – нам навстречу шагает немолодой, лет шестидесяти, довольно упитанный дядечка в потёртой джинсовой куртке и модных хипстерских кроссовках «New Balance».

Двое плечистых молодых людей в серых костюмах с короткими причёсками и, как это заведено в секретных службах, ничем не примечательными лицами остались ждать его в припаркованном у разметочного столбика чёрном «Гелендвагене». Столбик отмечал границу раскопок. Находящаяся рядом с ним табличка просила случайных туристов и прохожих с пониманием отнестись к тому, что из-за археологических работ проход по данной территории запрещён. Дядечка, вполне стереотипно напоминающий эдакого добродушного соседа по даче или даже бессменного ведущего телепрограммы «Поле Чудес», уже издали растопорщил бобровые усики в приветственной улыбке и вытянул вперёд сразу обе руки, словно шёл с нами обниматься.

– Аркадий Яковлевич. – совсем неофициально представился он и двумя руками обхватил ладонь Максима.

– Максим Киреев, профессор, руководитель кафедры археологии Н-ского университета. – поприветствовал его наш шеф.

– Наслышан, Максим Сергеевич, сам я – большой поклонник Ваших трудов, как-никак – Вы гордость всей страны, самый молодой профессор и уже европейская знаменитость! – льстивым бархатным баритоном отозвался полковник.

– Большая честь для меня, – дипломатично ответил Максим, – позвольте представить моих коллег: кандидат наук и преподаватель кафедры Софья Гольдфельд и мой аспирант Алексей Ревякин.

Полковник галантно поцеловал ручку Софочки и по-отечески потрепал меня по плечу.

– Мы тут, – немного замявшись, продолжил Максим, – было уже собрались в узком кругу отметить окончание работ поздним обедом, но вот услыхав о скором Вашем визите, решили повременить в надежде, что Вы составите нам компанию. Тут у нас, конечно, не столичный ресторан, но, так сказать, окрестная природа и деревня поставляют нам вполне неплохой и биологически чистый продукт.

– Правда? – Аркадий Яковлевич откровенно обрадовался. – С превеликим удовольствием! Четвёртые сутки в разъездах на бутербродах и гадкой растворимой лапше!

Увидев наш полевой стол, который Софочка заблаговременно оформила в некое подобие русского пейзанского натюрморта, полковник откровенно, как-то по-детски обрадовался и, будто аплодируя, трижды радостно хлопнул в ладоши. В центре стола блестели жирноватым золотом два увесистых копчёных леща, тонко нарезанные кусочки белого с красноватыми прожилками деревенского сала были выложены в некоторое подобие византийской мозаики, ещё дымилась отварная молодая картошечка в мундире, благоухал деревенский каравай с хрустящей корочкой, а пучки зелёного лука, укропа и редиски достойно обрамляли сие великолепие.
 
– Ну об это даже и мечтать не смел, весьма признателен за приглашение!

– Ну уж, под это дело, сам Бог велел! – Максим, продолжая развивать успех, выудил из-под стола заветную бутылочку с восемнадцатилетним виски «Chivas».

– А вот в это ни за что не поверю! – полковник жестом отстранил бутылку. – Не поверю, что наш отечественный археолог вот так запросто разговляется дорогущим зарубежным виски. Ежели так пошло – то давайте что-то ваше, так сказать, «походное», ну, покуда это не технический спирт или прочая не предназначенная для простых смертных субстанция.

– Отчего же,  – поддержал Максим, – наше здоровье нам самим так же дорого. Вискарь, кстати, у меня из берлинского «дьюти-фри», но есть и местная «горлодёровка», так мы самогон из деревни называем, весьма ядрёный при прохождении через верхний пищеварительный тракт, но мягкий и тёплый внутри, к тому же абсолютно лишённый неприятных похмельных побочных эффектов.

– Вот это по-нашему! Я ж сам из деревенских!

Максим на добрую половину наполнил наши стаканы мутноватой жидкостью из пластиковой бутылки, и даже Софочка попросила чуть-чуть, чтоб только прикрыть донышко её заветной археологической походной кружки. По старой русской традиции мы выпили за знакомство. Полковник, радостно хрустя зелёным луком, попросил далее называть его просто «Яковлевич» и рассказал, что сам всю юность мечтал стать археологом, да вот только в райцентре было только одно педучилище, из-за чего он по первому образованию только преподаватель истории в средней школе, да и поучительствовать практически не пришлось, так как был ещё в младые годы посвящён в «рыцари плаща и кинжала» могущественного ордена под названием КГБ. Тут же он провозгласил свой традиционный тост «За развитие советской исторической науки». Третий тост, с учётом присутствия среди нас молодой и жгучей брюнетки, мы по-гусарски стоя выпили «за дам».

Затем Яковлевич попросил небольшой тайм-аут, и несколько минут своего полного внимания посвятил копчёному лещу и молодой варёной картошечке. Он явно относился к тому сорту гедонистов-гурманов, которые откровенно и не таясь любили покушать, делали это так аппетитно и даже как-то артистично, что ненароком будили здоровый аппетит и расположение у других участников застолья. Тем не менее, он решительно отклонил руку Максима, желавшего разлить всем по четвёртой:

– Теперь за наше дело! Давайте осмотрим ваш сенсационный объект, а то за этим чудесным столом и в такой приятной компании не мудрено забыть не только про работу - цель моего срочного визита, да и вообще потерять голову. Эх, где мои хотя бы сорок лет!

Последнее замечание, как мне показалось, относилось к Софочке – цветущей, слегка разрумяненной алкоголем молодой темноволосой и кудрявой амазонке, чья чёрная походная майка с глубоким вырезом так беззастенчиво и дерзко подчёркивала античную красоту смуглых девичьих грудей.

– Отчего ж и нет? – Максим понимающе кивнул и приглашающим жестом указал в сторону отдельно расположенной брезентовой палатки.

Мы как по команде встали и направились туда, где лежала МОЯ ГОСПОЖА.



***

Когда и где Мелисса вошла в мою жизнь? 
Мне трудно с уверенностью ответить на этот вопрос. Определённо, это произошло когда-то в совсем раннем туманном расцвете моего детского сознания. Может быть, я разглядел её прекрасный профиль в струях дождя или очертаниях быстро летящего весеннего облака. О Мелиссе мне рассказывал журчащий лесной ручей и шептала листва столетних лип. О Мелиссе грустно кричали косяки летевших осенью журавлей. Сначала я даже не знал её имени, просто оставшись наедине с собой под сенью лесных деревьев, ощущал волнующую близость её присутствия. Она гладила мои нагие мальчишечьи плечи тёплым летним ветром, приводила меня к полянам с самой сочной и зрелой земляникой, охраняла мой сон на мягкой траве под большим дубом.

Будучи молчаливым и нелюдимым ребёнком, я мог часами проводить время, бесцельно гуляя в лесу, который начинался прямо за калиткой нашей дачи и растекался безбрежным зелёным морем на десятки и сотни километров вокруг пригородного дачного посёлка. Среди деревьев я чувствовал себя намного уютнее и безопаснее, нежели в городе среди людей. Внутри моего детского мирка поселилась стойкая, греющая душу уверенность, будто я – не простой ребёнок, а избран какой-то могущественной и древней богиней природы, которая никогда не покинет меня и не даст в обиду.



Шли годы. Длинными скучными зимами в нашей городской квартире я тосковал по лету, по моему сказочному лесу, по ней…  Рисовал карандашом нечёткие силуэты на клетчатой тетрадной бумаге и силился разглядеть очертания её прекрасного лица в морозном узоре оконного стекла с унылым и опостылевшим городским пейзажем за ним.



В то лето мне уже исполнилось тринадцать, дачный сезон подходил к концу, по посёлку уже растёкся горько-сладкий запах дыма костров из опавшей листвы. Родители настойчиво предложили чаепитие на веранде с пирогом и клубничным вареньем. После каких-то дежурных фраз и неловких пауз сообщили, что я уже стал взрослым, и они надеются на моё понимание. Мать сказала, что они с папой больше не будут жить вместе, но навсегда останутся моими родителями. Папа уезжает в другой город, а эту дачу уже продали другой семье, у которой есть маленькие дети. Это известие не было какой-то большой неожиданностью, даже и от моего полудетского подросткового взгляда не могло укрыться, как оба родителя давно уже стали друг другу чужими людьми. Просто навалилась грусть от осознания, что кто-то очень близкий деловым и сухим языком объявил, как проект «счастливая семейная жизнь и беззаботное детство» закрывается навсегда, и наступает совсем другая, новая и серьёзная эпоха, жить в которой вовсе не хотелось. После этого родители погрузились в какой-то свой сухой и неинтересный разговор и вовсе не заметили, как их сын убежал с веранды. Я же дерзко своровал из куртки отца пачку сигарет и углубился в лес к любимому дубу – пускать облачка пряного дыма и рассматривать их в лучах заката сквозь слёзную пелену, что заволокла глаза. Солнечные лучи ещё красили макушки деревьев в розовый цвет, а по верхушкам травы надвигалась вечерняя дымка. Бросив кривую тень, надо мной бесшумно пролетела какая-то огромная лесная птица. Неожиданно стало не по себе от ощущения, что я здесь не один. Недалеко кто-то был, чувствовался пристальный взгляд, нагой кожи плеча коснулись колебания воздуха, сердце сначала замерло, а затем, споткнувшись, учащённо забилось в груди. Под кем-то чуть хрустнула сухая листва, кто-то легко опустился и сел рядом. Смесь ужаса и благоговения овладели мной. Я сидел недвижно, словно превратился в каменного истукана, не решаясь повернуть шею, чтобы вдруг не увидеть то, чего видеть не положено, чего не положено видеть никому…

Затем она заговорила. Я даже не мог понять, звучал ли её голос извне, или только в моих ушах. Он был бархатным, женственным, самым приятным и красивым из всех, которые доводилось когда-либо слышать. Она говорила мне, что годы летят – люди меняются, растут, стареют и умирают, но она – никогда. Я тоже расту и меняюсь, я скоро забуду о ней, но она обо мне – никогда. Люди будут предавать и обманывать, даже самые близкие, даже мои родители и те, кого я полюблю в будущем, но она – никогда. И что она вновь придёт в мою жизнь, обязательно однажды позовёт меня, и мы будем вместе – целую, непостижимую разуму простого смертного вечность. Её рука легла на моё плечо и, приобняв, притянула к себе. Тепло и спокойствие растеклись по телу, мышцы расслабились, и я ощутил непередаваемое блаженство, словно душа покинула оболочку и качалась на волнах доброго, тёплого и бескрайнего моря. Вечного, бесконечного моря.

Яркий луч фонарика и голос дачного сторожа Петровича вырвали из глубокого сна. Влажный и холодный собачий язык мазнул по щеке.

– Тут он, ваш сорванец, под деревом мёртвым сном дрыхнет! Мухтарчик его отыскал.

Перед моими заспанными глазами появилась растрёпанная, заплаканная мать и взъерошенный отец. Родители были настолько рады итогу нескольких часов поиска, благодаря которому обнаружили меня целым и невредимым, что мне даже не влетело за выкраденные отцовские сигареты.


***

– Русло реки здесь не менялось десятки тысяч лет, и мне при виде этого места сразу пришло в голову, что будь я вождём кочующего первобытного племени, то непременно выбрал для поселения это место. С трёх сторон его защищает вода, справа тихая заводь – где, наверняка, всегда было полно лещей и сомов, а раньше, наверное, и жирных трёхметровых осётров и прочей вкусной и богатой ценными белками речной живности. И, конечно же, чувство меня, как всегда, не подвело. Сначала, однако, сильно казалось, что тянем пустышку…

Профессор Максим Сергеевич Киреев по дороге к брезентовой палатке не без бахвальства рассказывал полковнику предысторию нашей находки. По скверной, но вполне обычной, академической привычке он приписывал все заслуги себе и своей блистательной интуиции. Хотя привёл его сюда, собственно, я и никто иной. Да и цель у меня была немного другая.

– Быстро прошли слой, где, казалось бы, гарантировано должна быть «бронза», ну, или «поздний каменный» - ничего. Думаю. Копаем дальше, хоть и неандертальцев в нашем краю по определению быть не должно. Чем чёрт не шутит? Уже реально глубоко, а я в мыслях грешным делом всё Сунгирь вспоминаю. Вгрызаемся дальше, ну, тут, я думаю, уже камень сплошной под нами, если дальше – то только долбить, а там только уж если кости какого-нибудь древнего динотерия найдем, а нет… Опаньки, а там абсолютно правильный, геометрически идеальный угол крупного артефакта, которому абсолютно на самый грубый прикид не меньше пятидесяти тысяч лет, по самым скромным оценкам при этом!

– Кроме вас, кто присутствовал на данный момент? – деловито поинтересовался Яковлевич.

– Четверо студентов-практикантов с нами было. Но они совсем зелены, мы, выражаясь на их сленге, им втёрли, что, похоже, нарвались на какой-то забытый военный схрон с, вероятно, взрывчатым веществом, развернули и быстренько отправили в родной универ - доложить руководителю военной кафедры. Что они, собственно говоря, послушно сделали.

– Это очень правильно, чертовски грамотно! Благодарю за бдительность! – похвалил полковник. – Военрук – наш человек, дал сигнал.

– Ну а дальше, как говорится, своими силами. Дальше… Чего уж там рассказывать, когда можно самим посмотреть, тут уж никаких слов не хватит. – Максим приглашающим жестом распахнул занавес брезентовой палатки.

В палатку не проникал солнечный свет, в четырёх углах мы разместили походные светильники на батареях. Переносной кондиционер, тихо жужжа, поддерживал прохладную температуру. Получив разрешение в виде одобрительного кивка Максима, я благоговейно сдернул с саркофага белую простынь и про себя поприветствовал МОЮ ПРЕКРАСНУЮ ГОСПОЖУ.


Крышка саркофага была выполнена из абсолютно гладкого и прозрачного, как чистейший горный хрусталь, материала. ОНА лежала в окружении какого-то вьющегося, украшенного голубыми и белыми цветами растения, дно саркофага покрывала светящаяся лунно-жёлтым светом неспокойная, как живая вода, слегка пенящаяся и пузырящаяся жидкость. Всё это создавало впечатление какого-то замкнутого гармоничного биотопа, обрамляющего сказочной красоты женщину в снежной белизны платье простого и прекрасного покроя. Чуть приоткрытые губы нежно алели на фоне бледной кожи, а длинные ресницы глаз лишённого мельчайших морщинок лица были сомкнуты так, будто она, услышав наше приближение, притворилась спящей. Русые вьющиеся волосы очерчивали лицо спящей богини, глядя на которое даже талантливейший из скульпторов древней Эллады или флорентийский гений эпохи Возрождения, уверовал бы в собственное бессилие и примитивность всего созданного руками человека. Высокий лоб и величественные брови венчала лёгкая воздушная змейка короны с бирюзовым камнем в центре. Окаймления рукавов платья украшал геометрический узор из пчёл и цветов, каких-то строгих рун и орнаментов с ровной, замысловатой последовательностью знаков древних загадочных письмён.

На несколько минут в палатке воцарилось благоговейное молчание. Первым прервал его полковник:

– Баста! – скомандовал он изменившимся хриплым голосом. – Накрой её снова, выйдем на воздух.

Вернувшись к месту нашей трапезы, полковник снова отклонил предложенный глоток самогона:

– Не надо больше этой сивухи, плесни вискаря и себе налей. – неожиданно он стал «тыкать» Кирееву, перейдя с елейно-панибратского тона на резкий, приказной язык. – То, что вы нашли, называется по нашей кодировке «спящая королева». Да-да, сказка, на самом деле, как говорится, ложь, но в ней – намёк. Кажется, её достаточно легко разбудить, но делать этого, упаси Бог, не стоит, – сам дьявол не ведает, что у неё там под крышкой творится. И это не может быть известно никому на нашем, признаться, достаточно примитивном уровне научной мысли. А неизвестность, как мы знаем, – всегда угроза.  Угроза – ни мне, ни тебе, ни нашей компании, неизвестность такого древнего возраста – угроза всей нашей цивилизации!

– Какая угроза?! – наивно всплеснула руками Софочка.

– Ты знаешь, сколько человек на самом деле умерло после того, как открыли гробницу Тутанхамона? Надо ли мне рассказывать тебе, что произошло после того, как потревожили дух Тамерлана?

– Ну, я думала, что это всё – легенды, байки что ли…

– Многие реальные вещи специально превращают в байки, дабы у обывателя от страшной правды, говоря простым и понятным языком, крышу не рвало. Ну, ладно, – он деловито посмотрел на часы, – план, господа археологи, таков: завтра вертолёты поработают по всей этой площади НУРСами с напалмом, потом большой крылатый «стратег» из ВКС аккуратно и целенаправленно роняет с пятнадцатикилометровой высоты очень серьёзную вакуумную бомбу, после чего здесь останется только воронка на сотню метров в радиусе и глубиной с два десятка метров, не выживет ни крыса, ни таракан, ни один древний микроб не сподобится уползти. И так будет правильно! Решение уже принято на самом высоком уровне.

– Ну это же мировая сенсация, это должно перевернуть научную картину мира?! – не унималась неверующая в происходящее Софочка.

– Неверный вопрос. Спроси вот лучше у твоего старшего товарища, что вас должно интересовать. – полковник указал на задумчиво молчащего профессора Киреева.

– Выживут ли археологи? – лаконично спросил Максим.

– Вот это правильно! Сразу видно, что должность российского профессора так просто не даётся. – неприятно съёрничал сотрудник секретного отдела. – Так вот, в мои полномочия входило не предупреждать вас о готовящейся «авиазачистке» – так мы это называем. Три окружные деревни, кстати, в данный момент эвакуируются, им втёрли «байку», что археологи на крупный пласт подземного газа наткнулись. Типа, даже если что, то «сами виноваты», нечего так глубоко копать. 

– Это просто жесть какая-то! Мы ж не в «тридцать седьмом» живём! Мы ж не в Северной Корее! – Софочкино волнение грозило перейти в женскую истерику, и Максим ласково приобнял её за плечи, протянув только что закуренную сигарету. Сам закурил новую, и, сделав глубокую затяжку, задумчиво проговорил:

– Вы правы, полковник, мы должны быть Вам благодарны. Я уже давно догадывался о существовании подобной практики, давайте уж Ваши бумажки, подпишем, всё, что в подобных случаях требуется.

Полковник удовлетворительно кивнул и снова похвалил благоразумие Максима. Затем мы приступили к исполнению формальностей – двадцать лет строгого неразглашения и пять лет без выезда за границу, в случае нарушения условия – штрафные санкции по законам военного времени вне гражданской судебной юрисдикции. «Понимайте это, как хотите» и долгая многозначительная пауза.

«Геотег для бомбы уже поставлен. Палатка опечатана, приближение к ней воспрещено, периметр под контролем. Утром – в 6:30 в пешем порядке проследовать до эвакуированного села Озёрное, из личных вещей брать только паспорта, а всё другое: экспедиционное оборудование, транспорт, личные вещи, средства связи и прочее следует оставить. Предъявить подписанные только что бумаги капитану Ивченко, покинуть зону и ждать дальнейших распоряжений».

Покидая нас, полковник вновь надел на лицо маску благодушия, и на минуту превратившись в давешнего «Яковлевича», обратился к нашей спутнице:

– Вы уж поверьте, дорогая Софья, я Вас понимаю, как никто другой. Стоишь вот на пороге мировой сенсации, а тут вот появляется злобный дядька – и всё летит коту под хвост.

 Он взглянул на часы, и уже вставая, чтобы уйти в направлении джипа, ещё раз посмотрел на неё и более мягким и терпеливым тоном добавил:

– Просто на самом деле – мы очень молодая и неопытная цивилизация, есть вещи, которые находятся за гранью нашего понимания, очень опасные и непредсказуемые вещи. Такие выводы нам стоили немало крови. А та штучка, что откопали вы, боюсь, может оказаться более опасной, нежели тысяча «тамерланов». Так будет лучше для всех нас, и может, всех семи миллиардов проживающих на этой планете. – сказал он, махая на прощание рукой. – Вы когда-то поймёте это сами, и возможно, даже будете мне за это благодарны. И вот что! Самогон я приказываю тут же вылить в землю, а это, – он схватил початую бутыль виски, – я заберу с собой для вашей же безопасности, чтобы излишний алкоголь не сподвиг вас на необдуманные поступки.

Мне же подумалось, что полковник – это редкая мразь, а так называемая „авиазачистка“ вполне может произойти и на рассвете, подписанные бумажки – только для успокоения и отвода глаз. В его гуманизм верилось меньше всего. А это значит – нужно действовать, действовать как можно быстрее и решительнее!


***

 Когда я учился на третьем курсе, Софья Гольдфельд уже стала преподавателем-ассистентом на нашей кафедре. Благодаря целеустремлённости и связям с университетом Тель-Авива, она уже поучаствовала и продолжала работать в ряде международных экспедиций и раскопок, о которых приходилось мечтать даже столичной профессуре. Может быть, поэтому её никогда не покидал бронзовый загар, а обветренные полные губы и огромные чёрные глаза, казалось, хранили в себе тайн несравненно больше, чем все пирамиды Гизы вместе взятые. О стройной спортивной фигуре и упругой девичьей груди мой сокурсник Саня Грищенко как-то вполне прозаично заметил, что на такую «даже у мумии встанет». Не удивительно, что преобладающая часть мужского студенческого и преподавательского коллектива нашего факультета засыпало с мечтою оказаться с юной «расхитительницей гробниц» в какой-то экстремальной и опасной экспедиции, желательно в такой, где впоследствии представиться возможность остаться в одной палатке, и согревать там друг друга теплом своих тел. Моё же увлечение Софочкой носило скорее платонический характер. Чтобы привлечь её внимание и заслужить одобрительный взгляд прекрасных глаз, я готов был выучить весь алфавит шумерской клинописи и наизусть процитировать на санскрите всю «Ригведу», ну или хотя бы избранные части оной…

На пятом курсе обучения чувства к молодой преподавательнице достигли апогея, я приступил к решительным действиям, так как время неумолимо течёт – скоро придётся покинуть стены родного ВУЗа. Выбрав предмет моих воздыханий в качестве научного руководителя дипломной работы, я одним прекрасным днём вложил в листы рукописи выкраденные из университетского ботанического сада лепестки белого сирийского гибискуса, и оставшись с Софьей наедине, с трепетом смотрел, как та, перелистывая страницу за страницей и читая про себя мой нескладный псевдонаучный текст, шевелит прекрасными губами. Где-то на пятой странице лепестки упали на стол, и я, пользуясь временным замешательством, попытался приблизиться и добиться соприкосновения наших губ.

На какое-то счастливое мгновение показалось, что она поддалась моему отчаянному порыву и ответила взаимностью. Однако, очень скоро овладев собой, решительным движением отстранила меня. Ещё какое-то время мы смотрели друг на друга растерянными и смущёнными глазами, пока под строгими преподавательскими очками не развеялась робкая туманная пелена. Оправив блузку и убрав со лба сбившуюся прядь, Софочка произнесла:

– Алексей, я не корю Вас за Ваш поступок. Давайте считать это нелепым и случайным проявлением эмоций и забудем навсегда. Впредь же прошу Вас контролировать себя, и будет намного лучше, если Вы найдёте для себя другого научного руководителя.

Неудачная попытка сближения терзала меня многие ночи, и пребывание в стенах родной „Альма-матер“ превратилось в сущие пытки. Я делал всё, чтобы избегать встречи с Софочкой, и казалось, большинство женского состава нашей кафедры по какому-то «сарафанному радио» уже в курсе этой нелепой постыдной истории и втайне подтрунивает над неудачливым ухажёром. Потом я вообще перестал ходить на занятия. Вместе с поселившейся апатией меня разбила слабость, пропал аппетит, и на без того не длинном брючном ремне пришлось делать новые дырки, чтобы не падали штаны. Потом я и вовсе не выходил на улицу. Встревоженная мать отвезла меня в поликлинику, где терапевт, нащупав вздувшиеся на шее лимфоузлы, направил на кучу обследований.
В конечном итоге я очутился в городском онкологическом центре – месте страшном и безнадёжном, откуда практически не существует выхода даже для такого жизнелюбивого и пышущего молодостью и здоровьем человека, коим я был совсем недавно. Врачи подтвердили нерадужные перспективы, сказав, что какие-то редкие генетические мутации в юном организме порою вызывают страшный и неотвратимый недуг, и современная медицина, увы, здесь скорее бессильна. Оставалось возможным лишь паллиативное лечение, которое в лучшем случае лишь продлит и без того недолгое и безрадостное существование в этом мире.
Химиотерапия отняла последние силы, голова стремительно облысела, словно лес после пожара. Как только позволяла возможность, я отпрашивался домой, чтобы из последних сил сесть за клавиатуру компа, и сдувая с неё выпадающие волосинки ресничек, писать нескладные и пропитанные кладбищенским мраком стихи с целью оставить после себя несколько бледных поэтических искорок на засиженном миллионами графоманов сайте «стихи-точка-ру».

Меж тем, до меня донеслось, как трагическая история студента Ревякина всколыхнула весь факультет. Выяснилось, что именно Софочка навела по своим каналам справки и, связавшись со знакомыми профессорами из Тель-Авивского Университета, настойчиво запросила консультацию у тамошних медицинских светил. В результате чего какими-то правдами и неправдами был добыт абсолютно новый, ещё экспериментальный, невероятно дорогущий медикамент и полулегальными путями доставлен в наш город. Отечественные специалисты высказали свой ревнивый скепсис по поводу достижений зарубежных коллег, но всё равно соглашались с тем, что если даже оставался один шанс на тысячу, то его не стоит упускать.

Новая терапия окончательно вышибла оставшиеся силы, и я, потеряв всю связь с окружающей действительностью, погрузился даже не на берег, а прямо в холодные и тёмные воды Стикса, где с минуту на минуту ожидал услышать скрип вёсельных уключин паромщика Харона, перевозящего души усопших на другой берег.

Но затем – о, чудо! – мертвенно-холодная вода Стикса неожиданно потеплела и ласковым течением понесла в противном от берега мёртвых направлении, где скоро пришло ощущение, что меня, как заснувшего летним сном ребёнка, качают волны доброго и бескрайнего моря вечности.
Тут явилась ОНА и, ласково приобняв за плечи, сказала:

– Мой милый дурачок, ты, наверное, подумал, что Мелисса забыла о тебе и так просто позволит тебе кануть в забытьё? Какая глупость! Ты никогда не был и не будешь покинут. В Софочке течёт моя кровь, и скоро она нам понадобится. Мелисса долго ждала тебя, слишком долго, чтоб забывать об этом за какое-то пустяшное время. Скоро мне будет нужна и твоя помощь, затем мы воссоединимся на века. Ты – мой, и ты – будешь жить. Живи и люби только меня, и скоро услышишь мой зов!

Спустя какое-то неопределённое время я очнулся и увидел высокий белый потолок с паутиной разбегающихся по нему трещин палаты паллиативного онкологического отделения, откуда до сих пор был только один путь - в больничный морг. Ещё тёплый куриный бульон, оставленный потерявшей последние надежды матерью, показался вкуснейшим яством. Внезапно захотелось её пирожков с луком и яйцами, берёзового сока, захотелось запаха весеннего леса и дурманного аромата ландышей.

Прошло несколько недель. Врачи, озадаченно и одновременно радостно покачивая головами, рассматривали идеальные результаты компьютерной томографии и анализы крови. Там не оставалось ни единого намёка на перенесённое смертельное заболевание. На моей голове снова выросли ровные, как газон в городском парке, еще полупрозрачные волосики, а брючный ремень требовал новые дырки, даже чуть подальше прежних.

Я снова вернулся в родной университет. Моим руководителем был назначен недавно приехавший из длительной зарубежной командировки молодой профессор Максим Сергеевич Киреев. Несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте и наличие многих академических регалий, Максим стал моим старшим другом. Настоящий краевед, знаток родных мест, он заразил своим энтузиазмом весь наш факультет. Древняя история, по его убеждениям, не обязательно ограничивалась лишь побережьями Тигра, Евфрата и Нила. Вполне вероятно, что здесь, на севере Руси, было тоже нечто достойное внимания, о чём не хотят говорить зарубежные учёные – и это нам всем предстояло доказать. Я же, едва дождавшись таяния снегов, при каждой возможности уходил в леса, сутками бродил по знакомым с детства местам и прислушивался к внутреннему голосу. Однажды у берегов большой реки ноги сами вынесли на заросший столетним смешанным лесом мыс, сердце усиленно забилось в груди, а над головой пронеслась тень какой-то огромной лесной птицы. Не осталось никаких сомнений – копать надо именно здесь! Убедить в этом Максима было достаточно простым делом, за долгую зиму он порядком подустал от скучной университетской рутины и только мечтал дорваться до полевой археологической работы. К тому же, близкое расположение целей экспедиции сулило двойную выгоду – требовался лишь скромный бюджет, а в случае успеха – неутомимых искателей древности ожидала весьма резонансная сенсация для края и всей страны. Ну, и разумеется, такое мероприятие не могло обойтись без Софочки. Она, пожалуй, была единственным человеком, который состоял с профессором Киреевым в более тесных отношениях, нежели я сам. Оказавшись на новом жизненном этапе, я уже пересмотрел отношение к бывшей страсти, меня мало волновали и уже совсем не ранили её отношения с Максимом, даже наоборот – я был благодарен за прошлое отторжение. В противном случае моя судьба, вполне вероятно, сложилась бы иначе.


***

Я прикоснулся тёплой ладонью к холодной крышке саркофага и та, будто считав с папиллярных линий тайный код, пришла в плавное движение. Показалось, что я услышал глубокий вздох облегчения, и воздух палатки наполнился озоновой свежестью, словно здесь только что прошла весенняя гроза. Наклонился и коснулся губами холодных подобно мрамору уст моей богини, тут же почувствовав, как они разомкнулись. Затем наполнил любимую софочкину походную кружку ещё тёплой парной кровью и влил в уста Мелиссе. По бледному лицу моей госпожи ранней зарёй разлился розоватый румянец. После второй кружки распахнулись прекрасные глаза, а после третьей она решительно привстала и, схватив эмалированный таз, жадно допила остатки софочкиной крови. Распрямившись во весь рост, спящая королева неожиданно оказалась на добрую голову выше моих гордых ста восьмидесяти пяти сантиметров. Невероятно статная, красивая и величественная северная богиня, казалось, на самом деле была представительницей какой-то иной, могучей и сверхчеловеческой древней расы. В её безжизненный взгляд постепенно вселились блеск и острота. Окинув благосклонным взором своего спасителя, она повелительно положила мне на плечо блеснувшую перстнями руку и подарила лучезарную улыбку:

– О, мальчик мой, убив любовь земную, ты вечную обрёл!

Затем чуть виновато и просительно промолвила:

– Не утолён ещё мой голод!

Мы вышли из палатки. Я взглядом указал на прикованного наручниками к бамперу нашего университетского УАЗика-«буханки» профессора Киреева. Тот замычал заклеенным скотчем ртом и забился в бессильных попытках высвободиться. Мелисса несколькими стремительными шагами приблизилась к жертве. Я стыдливо отвёл взгляд, расслышав лишь, как хрустнули кости, разорвалась плоть, и королева несколькими жадными глотками буквально выпила узника, как страдающий от похмелья осушает жестяную банку с холодным пивом.


***

Ещё час назад я задумчиво курил за нашим походным столиком под раскидистым дубом и наблюдал, как на небе одна за другой загораются звёзды. Словно кто-то накрыл нашу Землю большим тёмным покрывалом, скрывая её, как клетку с назойливым попугаем, от дневного света, а теперь тычет сверху спицами, впуская бледные струйки далёкого светила. Максим, подмигнув мне, удалился с расстроенной и чуть захмелевшей Софочкой в свою профессорскую палатку. То, что между ними давно уже были плотские отношения, не могло укрыться от внимательного взгляда. Максима я вполне понимал, это на нашей кафедре он был звездою и кумиром, дома же – несчастным мужем рано располневшей и опротивевшей напрочь супруги, в глазах которой представал, наверняка, неудачником по жизни со скудной академической зарплатой, и отцом двух день и ночь верещавших младенцев. Временный любовник для Софочки – девушки-мечты, которая через несколько лет, скорее всего, обосновалась бы на берегу Средиземного моря среди пальм на вилле какого-нибудь состоятельного и успешного прожигателя жизни. Я не упрекал её уже ни в чем, всё, что было в прошлом, кануло в Лету, а вот сейчас решается великий вопрос о том, что свершится в будущем. На несколько минут мне предстоит сыграть роль в истории человечества и самому войти в вечность. Небольшую, короткую, но очень важную роль.
Прекрасной Софочке и умнейшему профессору Максиму Кирееву здесь, увы, остались только функции расходного материала.

Ворвавшись к ним в палатку, я встретил лишь широко распахнутый и недоумевающий взгляд двух пар глаз разгорячённых любовников. Максима я сразу оглушил деревянной киянкой, коей до этого студенты вбивали колышки для палаток. Слегка удивился долгому тонкому звону от удара дерева по академическому лбу и попытался приложить смоченную эфиром тряпку к лицу Софочки. Она неожиданно оказалась упорным и гибким борцом. Провозившись три-четыре минуты, с расцарапанными руками и сбившимся дыханием я таки добился своего – тело молодой учёной бессильно обмякло. Заклеив скотчем не успевшие доселе сомкнуться в поцелуе уста любовников, приковал Максима наручниками к нашему университетскому УАЗику. Софочку же связал крепким нейлоновым тросиком за ноги и, перекинув его над толстым суком дуба, не без труда подвесил вниз головой, подтянув вверх так, чтобы наши глаза вновь встретились. Немного подождал, пока вся кровь прильёт к голове, и принялся острым ножом, как фломастером, чертить красную линию на её смуглой шее. Нож дошёл до пульсирующей артерии, и волна алой густой жидкости, брызнув из раны, запачкала мою голубую футболку и затем, превратившись в тугую струю, звонко ударилась о дно заблаговременно подставленного эмалированного тазика. Невольница очнулась от эфирного дурмана и опалила меня ненавидящим и жгучим взглядом бездонных чёрных глаз, несколько раз сильно и отчаянно дёрнулась, как пойманная на блесну щука, но подставленный таз неумолимо наполнялся дымящейся в ночной прохладе живой кровью. Жгучий взгляд гас, словно уголь затухающего костра, а порывы моей пленницы с каждым разом ослабевали.


***

Величаво подняв руку, Мелисса жестом приказала следовать за ней, и решительным шагом направилась прочь от места нашей стоянки. Тёплый ночной ветер играл с её волосами и платьем, а месяц, подсвечивая похотливым янтарным светом, бесстыже таращился на прекрасные бёдра Богини. Нет, пожалуй, это таращился я сам, месяц только, как талантливый художник, выбирал наиболее удачные и выразительные ракурсы. Она шла быстрым шагом, а я, не поспевая за ней, порою был вынужден переходить к лёгким перебежкам. Чувства полностью спутались, радость от долгожданной встречи сменилась тревогой и сомнением, всё было настолько сюрреалистичным, что в глубине души зародился страх, как происходящее в итоге окажется сном, мороком, вымученным продуктом больной и воспалённой фантазии, и скоро закончится каким-то очень банальным образом, а жизнь после этого потеряет всяческий смысл.

– Мелисса! –  тревожно окликнул я. – Мелисса, наверняка, мы окружены по периметру, там должны быть другие люди, они вооружены.

Услышав отчаяние и тревогу в моём голосе, она приостановилась, подождав, ласково обняла за плечи:

– Ты сделал, всё, что было надобно свершить, теперь доверься мне, не бойся – нет силы более, способной стать нам преградой!

Словно подтверждая мои опасения, послышался шум колёс, и нас осветили фары притормозившего метрах в пятидесяти уже знакомого мне чёрного Гелендвагена. Подобно хищной пантере, он злобно зафиксировал нас сияющими злобой глазами, и рыкнув мотором, буквально скакнул ещё метров тридцать в нашу сторону. Из задней двери вывалился полковник. По размашистым движениям, вылезшей из штанов рубахи и всклокоченным волосам стало ясно, что он изрядно пьян. Изо рта извергалась грязная матерная брань:

– Щенок и древняя ведьма, вы как же ж, ****ь, посмели! Урою вас сейчас!

Тут я разглядел в руках полковника небольшой чёрный пистолет, который он, неуклюже тыча, направил в нас и, наверняка, жал на спусковой крючок, но ничего не происходило. Наконец, сам поняв бессмысленность затеи, раздражённо швырнул в сторону бесполезный кусок железа и визгливо заорал:

– Плохотнюк, Сабиров, мать вашу, раздолбаи! Приказ – огонь на поражение!

Из передних дверей выскочили двое сопровождавших полковника в момент нашей первой встречи, уже без серых пиджаков, в белых рубашках, держа в руках короткие автоматы с массивными толстыми глушителями. Тот, кто, наверное, звался Плохотнюком, целясь в нас, припал на колено, а Сабиров развязно, как фашистский каратель из военных фильмов, опустил автомат до пояса и, криво усмехнувшись, принялся чертить по нам стволом. «Глушители у автомата действительно эффективные» – подумалось мне, но хотя бы мокрые хлюпанья входящих в тело пуль я должен был услышать. Однако, вскоре и эта парочка автоматчиков с озадаченным выражением лиц, повернув стволы, стала заглядывать внутрь онемевшего оружия.

– Вы что залипли, ****ь! Заклинило автоматы, работаем башкой! Достать холодное оружие, иди, кончай, режь, топчи, души руками! – называвший себя „Яковлевичем“ дядечка стал походить на вконец испсиховавшегося футбольного тренера какой-то лузерской провинциальной команды. Сам, подпрыгивая мячиком и шипя ругательства, добежал до багажника джипа и выудил оттуда короткую сапёрную лопатку. В руках у двоих его подчинённых показались тускло блеснувшие матовой сталью ножи.

– Вперррёд! – кровожадно приказал он, встав с занесённой лопаткой за их спинами.

Я посмотрел на Мелиссу, на её лице не дрогнуло ни единого мускула, она спокойно смотрела на разыгравшуюся сцену, только слегка приподнятые брови и уголки рта выдавали лёгкую ироничную улыбку.

Троица перешла в нерешительное наступление. Их театральными софитами сопровождал свет фар авто. Первые шаги были сделаны весьма вяло, ноги волочились, как у зомби в малобюджетных ужастиках. Метрах в трёх от нас они остановились, неожиданно  развернулись лицом друг к другу и вперились взглядами, как будто были незнакомы и не понимали обстоятельств своей встречи. Затем Плохотнюк воткнул свой нож в шею Сабирову, а тот с размахом пырнул свой в живот товарища, оба стали вращать оружие в теле противника, желая нанести больший урон, свободными руками же они вполне по-дружески обнялись. На белых рубашках расползлись тяжёлые бордовые пятна.
Бойцы рухнули вниз, не издав ни звука. Оставшийся в одиночестве полковник опустил к земле занесённую для удара сапёрную лопатку и застыл с широко расставленными, чуть подогнутыми в коленях ногами. Затем сделал два неуверенных шага в нашем направлении, откинул оружие, и с размаху бухнулся на колени.

– Царица! – прокричал он каким-то дурным юродивым голосом. – Прости меня, царица, я – пёс, служить хочу, лобызать твои я буду ноги!

Он попытался поцеловать кончик остроносого, украшенного каменьями сапога приблизившейся Мелиссы, а когда та брезгливо отдёрнула обувь, распластался перед «царицей» всем телом, посыпая голову дорожной пылью. Вновь поймал руками ускользнувший сапог и поставил себе на голову. Мелисса, не медля, наступила, перешагнув через него – череп полковника лишь хлипко хрустнул, как раздавленная на асфальте улитка.

– Седлай ту колесницу! – приказала она мне, указав на Гелендваген.

В этот момент тишину светлеющего предрассветного неба разорвали лопасти трёх вынырнувших из-под крон деревьев низколетящих вертолётов с вытянутыми хищными носами. По-моему, на военном жаргоне их называли «крокодилами», короткие крылья несли тяжёлые пчелиные соты ракет. Нас накрыла волна шума мощных турбин и свист разрубаемого воздуха. Мелисса удостоила их лишь косым раздражённым взглядом, коим смотрят на назойливых мух или ос.
Тут же произошло нечто неожиданное – крутящиеся винты резко остановились, и наступила полная тишина. Какое-то время казалось, что грозные военные машины сами не осознали новой реальности и, споря с законом земного тяготения, на неестественно длинное мгновение застыли в замолчавшем небе. Затем так же медленно и нехотя перевернулись вниз тяжёлыми моторами и попадали, как спелые груши, за кромки высоких елей.

– Не медли! – поторопила меня Мелисса.

Послушно, игнорируя хлопки взрывов от упавших вертолётов, я сел на водительское сидение джипа. Моя спутница расположилась рядом, и мы захлопнули двери. Через лобовое стекло она пристально всмотрелась в небо – где-то в самой выси над горизонтом вспыхнуло, разросшись дымными лучами, второе солнце. Мы оба наблюдали за этим величественным апокалиптическим явлением, пока долетевшая взрывная волна, простучав по крыше дёрном и оторванными сучьями деревьев, слегка не подняла и осторожно опустила нашу тяжёлую немецкую колесницу.

– Стальная птица не донесла своё яйцо смерти. – прокомментировала Мелисса, как мне показалось, с лёгкой иронией в голосе.

«На борту стратегического бомбардировщика ВКС сдетонировала вакуумная бомба» - я перевёл для себя язык моей госпожи.

– Трогай!

– Как?

Она хлопнула ладонью по передней панели джипа и мотор послушно заурчал. Затем Мелисса вполне заурядно, как заправский пассажир, отодвинула кресло, чтобы вытянуть прекрасные длинные ноги и чуть откинула спинку.

– Куда?

– Туда, где красная стена с двойным змеиным языком лижет небо, где звёзды красные на пики острых башен насадили!

Гелендваген плавно тронулся, брезгливо объехав трупы, и выбрался на щебневую дорогу, ведущую к ближайшей деревне. Оттуда щербатое асфальтовое покрытие вело напрямую к федеральной трассе М-8 на участке «Ярославль - Москва».