Неприличный анекдот

                Половой акт – 50 долл.
                Наблюдение полового акта – 100 долл.
                Наблюдение за наблюдающим – 200 долл.
                (из шуточного прейскуранта)

     Фирма, вызвавшая меня на совещание, держала свою штаб-квартиру тут же, в бизнес-центре Скипхола, и завтра с утра мне предстояло выслушать несколько презентаций по итогам блистательно истекшего года и светлому будущему следующего. А пока я покатил свой чемодан, постукивающий на неровностях пола, к «Меридьену» с забронированным мне номером. Юный администратор дежурно полюбопытствовал насчёт «рум – смокинг о нон смокинг?» и выдал пластиковый джокер.
После подъёма в безлюдном лифте и прохода по пустынному коридору я открыл лакированную белую дверь комнаты, и Голландия плеснула мне в лицо густой сладостью выкуренной травы, сочившейся из каждой ворсинки мебельной обивки, штор, полотенец, постельных покрывал. Я ретировался к стойке в лобби и предложил безупречному юноше пойти и проверить самому, что за нон-смокинг рум он мне отписал, а заодно сэкономить на покупке очередного косяка, немного подышав в моём номере. Не меняясь в лице, распорядитель улья назначил мне новое прибежище и перепрограммировал ключ на другой номер.
     Распаковавшись, я прикинул своё свободное время: вся вторая половина дня принадлежала мне. Что я знал об Амстердаме? Королевский музей (да), музей Ван Гога (вероятно), квартал красных фонарей (что притворяться – да), легальная дурь в кофе-шопах (почему бы нет?), а также толпы велосипедов и нелюбовь к натуральным мехам (не волнует). Вроде, всё… Через полчаса, проведённых в полупустом поезде, я вышел на площади перед городским вокзалом. Королевский музей направо на трамвае, музей Ван Гога далеко вглубь города, а вот посмотрим налево… О, вот оно – как говаривал один матёрый человечище, «страшно и весело», прямо за квадратной лужей Дамрака, окружённой кабаками, она, томная мечта советского туриста, сбывшееся ожидание туриста несоветского – целый квартал улиц Красных Зорь! Не тех страшных, мрачных, населённых василисами и василисками социалистического быта, нет – местных, голландских, сияющих вывесками секс-шопов, кофе-шопов, пугливыми улыбками толкачей кокса, кокардами тщедушных полицейских, ещё не заблёванными уличными писсуарами и, конечно, витринами откровенной, медицински чистой любви. А также всего, что любви способствует – видео (сонливо смотрят вдвоём с осточертевшей женой), игрушки (хохоча, пробуют с лишённой предрассудков третьекурсницей гуманитарной академии), костюмы и аксессуары (вооружаются для игр со студенткой-медичкой), грибы (вчера был секс? у кого, у меня? с кем?!)
     Шло время, и всё больше окон с алыми занавесками зажигали свои огни для того, чтобы распахнуть драпировки и явить слоняющейся публике очередную заступившую на вахту труженицу. Проявилось много чёрного, крутозадого, с обильным целлюлитом; немного азиатского, тонкокостного, мелкогрудого, ложно-стыдливого; и, наконец, вот она, истинная Европа, во всех своих типажах: смуглых, белокурых, синеглазых, рыжеватых, большеоких, хитрых, наивных, пухлогубых, большеротых, остроплечих, круглоруких, остроколенных, с ямочками на крестце, с бёдрами-галифе, силиконовых, утянутых бюстгальтерами, болтающихся под халатиком, топорщащихся под маечкой… Девушка с тёмно-каштановой гривой, сидящая в профиль у окна, провела ладонями по волосам от лба к затылку, её спина выпрямилась, грудь поднялась, голова медленно (не слишком медленно) повернулась ко мне и состоялась секундная игра: дрогнули губы на продолговатом молочном лице, поднялись тёмные ресницы и огромные синие цветы распахнулись мне в глаза; и тут же – голова отворачивается в профиль, веки плывут вниз, ладони замирают на коленях, бестревожность, скромность, равнодушие к кривляющейся за окном улице.
     Тут же, дверь в дверь, окно в окно – цветочные горшки, замысловатые почтовые ящики – виньетки тихого рутинного быта. Одинокие катера, пришвартованные к низким гранитным набережным, редкие автомобили развозчиков товара – удостоверение всеобщего благосостояния. Молоденькая девочка: мелкий шаг, взгляд строго перед собой, серые брючки и синяя куртка, в ушках – жемчужинки на тоненькой цепочке; подошла к тёмной стеклянной двери, набрала код, вошла, и занавески на двери и окне впитали ярко-розовый свет – мутация уличной незабудки в комнатную туберозу.
     – Лайф секс шоу! – продублировал вывеску тихий, но дальнобойный баритон и раскатил прекрасные славянские «р». – Лайф секс шоу! Сёрти файф юро – тикет, форти файф – тикет плас фудс энд дринкс.
     Голос стрельнул мне в спину из крепко сваренной конструкции головы и шеи на корпусе деревенского кузнеца пропащей балканской деревни. – Вэлком то лайф секс шоу, сёр!
     И, словно на «позолоти ручку», я купился на этот «вэлком».
     Зальчик мест на четыреста был разделён продольным проходом и наполнен некогда красными креслами  с рыжими подлокотниками. Правая половина была оцеплена ало-белой лентой типа «место преступления», в левой, кроме меня, поместилось ещё с полдюжины жертв мухоловчатой южнославянской гостеприимности. Охранник в белой майке, обтягивающей бычий торс, прошёлся по залу, бубня с тем же балканским акцентом «но смок, но драгс, но алкохол, но фото … но смок, но драгс…» и встал в дальней от сцены части прохода. Желанный час близился, но ни Германа, ни даже желавшей отдаваться ему Лизы на сцене не являлось. И тут причина задержки прояснилась: в дверях полутёмного театрика раздались шёпоты и шорохи, и в зал просеменили две дюжины японцев. Для обуянных приступом массового вуайеризма мужчин и женщин с одинаковыми причёсками одинаковых угольно блестящих голов служители сорвали полосатую ленту с места ещё не случившегося CSI (не иначе как изнасилования по взаимному согласию), и прибывшая публика втёрлась в целлюлитные плюши. Билеты им всучили, конечно же, по максимуму, с «фудс энд дринкс», поскольку каждый был вооружён стаканами с чипсами и колой.
     Дождавшись прибытия главных гостей, бра в зале слегка приглушили, а на пустую сцену, словно куперова жидкость, потёк прожекторный свет и тут же – густой звук романтического фортепьяно. Из правой кулисы явилась босоногая дева цветущих лет и дивного сложения и, тряхнув каштановой волной, начала несложный танец, основанный на порывистых движениях бёдрами и запястьями. Полупрозрачная простыня цвета лунного камня обвивала её от сияющих плеч до острых коленей, но танцовщица, не прекращая пляски, начала решительно избавляться от ненавистного наряда. Добившись своего, дева приблизилась к рампе, повернулась к залу спиной и, изгибаясь вперёд и вбок, повела тщательную демонстрацию идеально депилированных гениталий. Дальнейшее соло являлось вариацией на тему «кролик из цилиндра», только из «цилиндра» извлекались всевозможные предметы, преимущественно шарики и бусы. Этот реквизит демонстрировался публике, прикладывался к губам, соскам, обрабатывался языком, снова исчезал в чреслах, и так далее.
     Десятиминутная прелюдия завершилась под неуверенный аплодисмент. Умолкло истомлённое фортепиано, и за время затишья рабочий вынес на сцену и установил в её центре постамент, напоминающий куб со скошенной вершиной. После нескольких секунд тишины ритм приближающихся тамтамов грозно возвестил новое действие. Вероятно для вящего контраста, следующая актриса выпорхнула из левой кулисы. Всё, что могло дышать, судорожно всхрапнуло: высокая девушка, ещё длиннее на золотистых каблучках, с белокурой гривой до копчика и без признаков волос в иных местах, со свежим лицом без явного макияжного вмешательства, начала медленную прогулку по сцене, оглаживая себя и встряхивая волосами. Её одиночество длилось недолго: трагический контраст явился в виде двухметрового бритоголового негра. Перекатывая под кожей мускульные шары, он выпрыгнул на сцену, потрясая пылающим возбуждением. Контрастная пара, стоя в профиль к залу, недолго разыгрывало пантомиму «хочу-не хочу», и очень скоро красавица была повергнута на колени, чтобы припасть губами к источнику животворения.
     Сцена поклонения победительному мужеству несколько затянулась, и я случайно посмотрел в сторону наследников Микимото. Два десятка крошечных фигур, из тех, кто сидя и стоя кажутся одинакового роста, застыли, словно перед их глазами разворачивалось сражение Годзиллы с человеком-пауком или, по меньшей мере, появления летающей тарелки из чрева Хасшинпо. Раскрытые рты, округлившиеся чёрные глаза… лишь капли пота на носах и висках выдавали признаки жизни в этих жертвах Медузы. Внезапно лёгкая судорога пробежала по стайке: мизансцена сменилась, горько-шоколадный жрец страсти поднял пленницу под колени, та крепко обхватила его и впустила. После серии мерных встряхиваний истомлённая красавица была уложена на постамент, причём голова покоилась на нижнем крае столешницы, а яростный гигант, закинув тонкие лилейные лодыжки на свои асфальтовые плечи, осваивал девичьи чресла, поднятые под углом. Сцена начала медленное вращение, пара совершала нежные проникновения и откаты, предъявляя нашему взору повторение влажных ракурсов.
     Я снова, причём совершенно бесстыдно, занялся изучением эффекта европейской пластической культуры на детей Дальнего Востока. Посланцы восходящего солнца оставались в параличе. Что творилось в их головах? Что представлял себе потомок самураев? Мечтал променять старый тати своего деда на эбеновый танто тропического дикаря? Что воображала угловатая женщина, едва достававшая до пола своими столбикообразными ножками, глядя на струящиеся по полу золотые пряди сладко страдающей юдзё – что безжалостный Ямата-но-ороти карает её собственное мягонькое жёлтое тело, выжигая его изнутри огнеплюющим факелом, факелом, факелом?!
     Сжатые кулачки, раскрытые рты, пересохшие губы, временами – судорожные полупопытки привстать с сиденья, забытые фудсы и дринки, ёрзание ногами на месте, немигающие очи чёрные, градины пота на висках и губах – нет, не любовный напиток номер девять, – а завораживающая битва богов с титанами, яростные нападки уличённого Зевса на ревнивую супругу, мстительный молот рогатого Гефеста, занесённый над неверной Афродитой (без малейших скидок на состояние аффекта, ваша честь судьи-олимпийцы!) – вот цунами, которое вертело гаснущим сознанием потерявших берег охотников на тунца и било утлые лодочки их разломанного самообладания, невесть как занесённые к пенистым рифам Северного моря. Оригато, милые, милые искатели жемчуга в мутных каналах Де Валлена, оригато вам за неоплатную радость лицезреть целую толпу восторженных детей перед воочию явившимся Сантой, за самое долгое и весёлое разрешение от похоти! И пусть багроволицый мохнатый волшебник дарует вам ещё много-много чудес с ёлочки, украшенной волшебными красными фонарями!
     А в музей Ван Гога я не пошёл: там сплошь китайцы, а что с них возьмёшь, кроме крика?