Чужая фамилия

 На обеих щеках знакомящихся со мной незнакомцев обычно вырисовываются большие вопросительные знаки. Откуда, спрошивают они, у носителя кривого еврейского носа и ветвистых, как у северного оленя, бровей такая слишком уж гойская фамилия? Наверно, он перелицевал ее из какого-нибудь Райзмана или Разумовича. Но, скорее всего, зацапал у своей конопатой колхозницы Таньки.
Нет и нет. Моя фамилия – настоящая,  потомственная. Прислал мне ее по старинной родословной почте далекий русско-имперский ХIХ век. Хотя до того она, действительно, была другой, вполне кошерной. И принадлежала молодому гродненскому еврею-литваку Пинхасу Вейзмиеру. Там, в западной Белоруссии, он родился, умнел в хедере и хабадской синагоге, рос, полнел телом и крепчал бицепсами. Но лишь до тех пор, пока тамошние еврейские местечки не стали грабить и поджигать пришлые бандюки с правобережной Украины. Тогда мой юный предок увязал наплечный узелок с вещичками и отправился на юг к Дюку де Решилье в Одессу, стремительно становившуюся в то время большим еврейским городом.
На Успенской улице он углядел маленькую черноглазку Софочку с тонкой шейкой и тонкой талией, но с выдающимся бюстом и широкими бедрами. От такой красоты он настрочил ей целую дюжину детишек (нам бы такую его могучесть!). Но поскольку молодчага Пинхас, как выяснилось, состоял в дамских портных, то из всех его 12 изделий только две оказались мужского пола – старший Шая и младший Шимон.
А тут еще проявилась совершенно непонятная непонятность. Как не удивительно это звучит, но в России тех времен лучше было, если многодетная семья имела только одного сына, а не двух. Что за дурацкая чушь, почему двое хуже одного?
Эта загадка требует своей разгадки, и ключ к ней лежит в кармане военного мундира Николая Палыча «Палкина». Да-да, того самого императора российского Николая Первого. Прижучив декабристов, самодержец принялся за ненавистных иудеев. По высочайшему Указу 1827 года о воинской повинности он повелел еврейских рекрутов брать не с 18-тилетнего возраста, как православных, а с 12 лет. На самом деле, призывные команды «ловцов» хватали и десятилеток или даже восьмилеток.
Облаченные в тяжелые солдатские шинели, месили дорожный суглинок эти горемыки, которых гнали колонным пешкодралом в дальние зауральские воинские гарнизоны. Там их насильно крестили, нарекая русскими именами и фамилиями. Так эти новые Ивановы, Поповы, Сидоровы на 25 лет становились «николаевскими солдатами».
Ага, решает с размаху мой догадливый интересант, вот где собака зарыта, вот откуда у еврея Разумова коренная русская фамилия - от прадеда-кантониста.
Нет и нет. Происхождение ее куда более витиевато, многоходово и прихотливо переплетено аж.. с престижем самой державы российской (ох, эти фокусы истории!). Но если точнее, с оглядкой царя на просвещенный Берлин и либеральный Париж. Что и вынудило его подсластить изуверские статьи того рекрутского Указа. А конфеткой, леденцом сосательным, послужило разрешение не брать в солдаты «кормильцев», то-есть, единственных в семье сыновей.
«Ой-вей!» - обрадовалась одесская Молдованка и Пересыпь, тут же кинувшись искать дырки-пролазы в кирпичной стене губернской бюрократии. А что мой пра-прадед Пинхас? Не шлимазал же он был какой-то. Пораскинул мозгами, родил некую мысль, прикрыл ее суконным картузом, чтобы она не убежала, и, надев новый лапсердак, зашагал к знакомому купцу с Марозлиевской улицы.
«Купи, - сказал он ему, - моего младшенького, усынови мальчишку, ты же у нас мужик одинокий. Ну, конечно, это понарошку, фиктивно. А я тебе за то десятку подкину». Тугой на раздумье и кошелек купец долго еврейскую шараду разгадывать не стал и, почесав бритый затылок, произнес: «За двадцать  решусь, за меньшее не сторгуемся». Пинхас поморщил лоб, почмокал губами, помолчал для виду и согласился на половину.
 Вот так за 15 рублей золотыми мой двенадцатилетний прадед Шимон и сделался Семеном Розумом. Надо ли объяснять, что и его брата Шаю государевы «ловцов» царские рекрутеры оставили в покое.
Через десяток лет после открытия шляпного магазина на Дерибасовской та хохлатская фамилия обрусела и стала Розумовой. А уже шимонов сын Давид, выучившись в бельгийском Льеже на инженера, получил вид на жительство в Белокаменной, где заакал по московски Разумовым.
Не меньшее недоумение всегда вызывал и подозрительный контраст между моим греко-православным именем и клеймом «еврей» в краснокожем паспорте. Эта неувязка сразу находила объяснение в старо-бородатом анекдоте, где Борух переименовывался в Бориса, Гирш в Григория, Мойше в Михаила, а Сруль, конечно, в Акакия. И поэтому Геннадию, естественно, следовало бы происходить от какого-нибудь Гидона или Гидалия.
Но ничего такого не было. Это имя досталось от похожей, но все же другой традиции – называть новорожденного в память ушедшего в иной мир предка. Тот, мол, займет в его жизни вакантную должность пастуха - Ангела хранителя. И будет Оттуда его пасти. Причем, для этого вовсе не надо какого-либо созвучия имен, вполне хватает хотя бы одной (ха-ха) буквы. Так, Абрам запросто может обслуживать Афанасия, а Двойра - Дуню.
Вот и я знаю с детства, что надо мной витает дух моей прабабушки Гиттл.
Впрочем, к чему этот словоблудный базар, что за камуфляжные переодеваания? Никому они не нужны и означают лишь «пысте майсес», как говорила моя бабушка из Бердичева. Спросите, почему? А потому, что в той советской жизни нас били не по фамилии, не по имени и даже не по 5-му пункту в анкете, а по 5-ой точке - давали под зад ногой.