Из Речи Cталина на 18 съезде ВКП б

                В части  II доклада, 10 марта 1939 года,
                озаглавленной Внутреннее положение Советского Союза,
                есть такой отрывок:

  "Некоторые деятели зарубежной прессы болтают, что очищение советских организаций от шпионов, убийц и вредителей, вроде Троцкого, Зиновьева, Каменева, Якира, Тухачевского, Розенгольца, Бухарина и других извергов, "поколебало" будто бы советский строй, внесло "разложение". Эта пошлая болтовня стоит того, чтобы поиздеваться над ней. Как может поколебать и разложить советский строй очищение советских организаций от вредных и враждебных элементов? Троцкистско-бухаринская кучка шпионов, убийц и вредителей, пресмыкавшаяся перед заграницей, проникнутая рабьим чувством низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей и готовая пойти к нему в шпионское услужение, - кучка людей, не понявшая того, что последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического барства, - кому нужна эта жалкая банда продажных рабов, какую ценность она может представлять для народа и кого она может "разложить"? В 1937 году были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Выборы дали Советской власти 98,6 процента всех участников голосования. В начале 1938 года были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховные Советы союзных республик. Выборы дали Советской власти 99,4 процента всех участников голосования. Спрашивается, где же тут признаки "разложения" и почему это "разложение" не сказалось на результатах выборов?"

  Барство, оказывается, это - ярмо на плечах! А вся ленинская гвардия, членом которой был и сам Сталин, которую, он, всю истребил, оказалась: "жалкой бандой продажных рабов", "кучкой шпионов, убийц и вредителей", и наконец, просто "извергами"!
   
  По поводу "извергов", стоит ознакомиться с документом, под которым стоит подпись уцелевшего изверга:

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об антисоветских элементах». Из протокола заседания Политбюро № 51, п. 94.
Строго Секретно
(Из О[собой] П[апки])
Решение от 2.VІІ.37 г.

Послать секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нац компартий следующую телеграмму:
«Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом[,] по истечении срока высылки, вернувшихся в свои области, - являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.
ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.
ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке».

                СЕКРЕТАРЬ ЦК Сталин И. В.


   Итак, "замечено", что большая часть бывших кулаков и уголовников, выйдя на свободу, занялось диверсиями! На самом деле, Сталина напугали не кулаки и уголовники, последние шпионить не будут и диверсии, тоже, не их ремесло, а "кулаки", в массе своей были ликвидированы "как класс", пять лет назад, а из тех что уцелели, многие загнулись на каторжных работах в суровых условиях, - напугали, его, сообщения НКВД о многочисленных критических высказываниях людей города и деревни, в свой адрес на собраниях и вне их, при обсуждении проекта конституции, а затем и в ходе выдвижения кандидатов в депутаты первого Верховного Совета, с предложениями не вносить в списки Сталина и его приближённых. Крестьяне, особенно, недовольны были своим рабским положением, и на собраниях говорили прямо: их, обирают до нитки, и жизнь их стала хуже чем при царе!

            На основании, этого решения, с августа 1937 года и до конца 1938-го, органы НКВД расстреливали от 1200 до 1500 человек, ЕЖЕДНЕВНО ! Так, что в сумме получилось 680 тысяч убитых, при этом, уголовники, даже убийцы, получали срок, но не расстрел.

 Вот отрывок из документальной книги ПИР БЕССМЕРТНЫХ   Д. А. Быстролётова, как иллюстрация этих ужасов, наяву:

  "... однажды ночью дверь со скрипом растворилась, и в комнату еле шагнул через порог тощий мужчина неопределенного возраста с измученным худым лицом.
— Алексей Алексеевич Наседкин, — представился он мертвым голосом и бессильно повалился на койку. — Из ГУГБ.
Я назвал себя и вкратце рассказал свою историю.
Новый напарник чуть оживился и, с трудом переводя дыхание, заговорил:
 — В последнее время я был наркомом внутренних дел Белоруссии… Сменил там вашего Бориса Бермана… Он после перевода из московского ИНО проработал в Минске несколько месяцев… Потом его арестовали… На смену прислали меня… Борис уже расстрелян… Мое дело тоже закончено… Скоро расстреляют и меня… А раз вас в камере соединили со смертниками Дьяковым и мною, то, очевидно, в должное время расстреляют и вас… Логично? Нам всем уготовлено одно и то же, но в разные сроки… Будем ожидать смерть пока что вместе… Скоро меня уведут, и вы останетесь один… Но ненадолго…
   Наши койки стояли друг против друга, я целый день вынужден был глядеть на него. Это был человек неприметный, Алексей Алексеевич был Наркомом Внутренних дел в маленькой республике, но все же наркомом. О себе он рассказывать не любил и, когда молчание становилось невыносимым, принимался развлекать себя и меня рассказами о Борисе, человеке, которого мы оба хорошо знали.
 — Однако в Минске это был уже не тот Борис, которого вы когда-то встречали в Берлине, и даже не тот, у которого частенько сидели в кабинете на Лубянке.
  Я вспомнил высокого, стройного, молодого, вернее, очень моложавого мужчину, любимца женщин, всегда веселого, энергичного, большого умницу, ловкого руководителя в хитросплетениях своих и чужих шпионских комбинаций. Борис заражал всех своей жизнерадостностью, товарищеской простотой, неизменным желанием помочь в беде.
 — В Минске это был сущий дьявол, вырвавшийся из преисподней, — вяло бормотал Алексей Алексеевич, никуда не глядя, — он сразу поседел, ссутулился, высох. У меня дядя умер от рака печени, так вот тогда Берман так же ежедневно менялся к худшему, как раковый больной. Но у дяди болезнь была незаразной, а здесь же чахнул и таял на глазах сам Борис и при этом распространял вокруг себя смерть. Он сам был раковой опухолью на теле Белоруссии… Дмитрий Александрович!
— А?
— Слушайте: Борис расстрелял в Минске за неполный год работы больше восьмидесяти тысяч человек. Слышите?
— Слышу.
— Он убил всех лучших коммунистов республики. Обезглавил советский аппарат. Истребил цвет национальной белорусской интеллигенции. Тщательно выискивал, находил, выдергивал и уничтожал всех мало-мальски выделявшихся умом или преданностью людей из трудового народа — стахановцев на заводах, председателей в колхозах, лучших бригадиров, писателей, ученых, художников. Воспитанные партией национальные кадры советских работников. Восемьдесят тысяч невинных жертв… Гора залитых кровью трупов до небес…
   Мы сидели на койках друг против друга: я, прижавшись спиной к стене, уставившись в страшного собеседника глазами, он, согнувшись крючком, равнодушно уронив руки на колени и голову на грудь.
— Вы слушаете, Дмитрий Александрович?
— Да.
— Вы, наверное, удивляетесь, как смог Борис организовать такую бойню? Я объясню. По субботам он устраивал производственные совещания. Вызывали на сцену по заготовленному списку шесть человек из числа следователей — три лучших и три худших. Борис начинал так: «Вот лучший из лучших наших работников, — Иванов Иван Николаевич. Встаньте, товарищ Иванов, пусть остальные вас хорошо видят. За неделю товарищ Иванов закончил сто дел, из них сорок — на высшую меру, а шестьдесят — на общий срок в тысячу лет. Поздравляю, товарищ Иванов. Спасибо! Сталин о вас знает и помнит. Вы представляетесь к награде орденом, а сейчас получите денежную премию в сумме пяти тысяч рублей! Вот деньги. Садитесь!»
  Потом Семенову выдавали туже сумму, но без представления к ордену за окончание семидесяти пяти дел: с расстрелом тридцати человек и валовым сроком для остальных в семьсот лет. И Николаеву — две тысячи пятьсот рублей за двадцать расстрелянных и пятьсот лет общего срока. Зал дрожал от аплодисментов, счастливчики гордо расходились по своим местам. Наступала тишина. Лица у всех бледнели, вытягивались. Руки начинали дрожать. Вдруг в мертвом безмолвии Борис громко называл фамилию: «Михайлов Александр Степанович, подойдите сюда, к столу».
  Общее движение. Все головы поворачиваются. Один человек неверными шагами пробирается вперед. Лицо перекошено от ужаса, невидящие глаза широко раскрыты. «Вот Михайлов Александр Степанович! Смотрите на него, товарищи! За неделю он закончил три дела. Ни одного расстрела, предлагаются сроки в пять, пять и семь лет».
 Гробовая тишина. Борис медленно поворачивается к несчастному. Смотрит на него в упор. Минуту. Еще минуту.
— Я… — начинает следователь.
— Вахта! Забрать его! — Следователя уводят. Он идет меж солдат покорно и тихо. Только в дверях оборачивается: Я… — Но его хватают за руки и вытаскивают из зала.
— Выяснено, — громко чеканит Борис, глядя в пространство поверх голов, — выяснено, что этот человек завербован нашими врагами, поставившими себе целью сорвать работу органов, сорвать выполнение личных заданий товарища Сталина. Изменник будет расстрелян!
 Потом Петров и Сидоров получают строгие предупреждения за плохую работу — у них за неделю по человеку пошли на расстрел, а человек по десять — в заключение на большие сроки. — «Все. — Поднимается Борис. — Пусть это станет для каждого предупреждением. Когда враг не сдается, его уничтожают!»
 Таким способом он прежде всего терроризировал свой аппарат, запугивал его насмерть. А потом все остальное удавалось выполнить легче. Иногда представляли затруднения только технические вопросы, то есть устроить все так, чтобы население поменьше знало о происходящем.
 Опять молчание, прерываемое только мирными трелями сверчка.
 — А сколько вы сами расстреляли советских людей, Алексей Алексеевич? Тысяч сто? Больше?
 — Да я что… — вяло шмыгает носом Наседкин, — я, конечно… объективные условия, так сказать… Работа есть работа, и, если хотите, я расскажу, как производился забой. Технику, так сказать, покажу. Ведь если средняя длина тела мужчины примерно сто семьдесят сантиметров, высота от спины к груди тридцать сантиметров, а ширина в плечах, скажем, сорок сантиметров, то, зная цифру убитых Берманом, можно вычислить кубатуру потребовавшихся могил. Давайте считать: восемьдесят тысяч на сто семьдесят это будет…
 Я не выдерживаю:
 — Довольно. Окончите потом, Алексей Алексеевич. Не могу больше.
 — Теперь я расскажу об одном обстоятельстве, которое меня мучило больше всего — о ежедневном утреннем звонке из Москвы. Каждый день в одиннадцать утра по прямому проводу я должен был сообщать цифру арестованных на утро этого дня, цифру законченных дел, число расстрелянных и число осужденных как общей цифрой, так и по группам.
Москва всегда любила и любит точность во всем. Социализм есть учет. Я являлся на полчаса раньше и залпом выпивал стакан коньяка: ничего иного делать не мог. Листик бумаги с колонкой цифр лежал уже на столе. Ровно в одиннадцать раздавался звонок и чей-то равнодушный голос предупреждал: «Приготовьте телефонограмму». Щелканье и шорох переключения. Наконец гортанное, хриплое: «Ну?» И я лепетал цифры в условленном порядке, одну за другой, без словесного текста. Вешал трубку. Вопросов никогда не было. Минут пять сидел в кресле не шелохнувшись — не было сил. В ушах все еще звучало страшное: «Ну?» Потом выпивал вторую рюмку коньяку, облегченно вздыхал и принимался за работу.
— Кому же принадлежал этот гортанный голос?
Наседкин долго молчал.
— Не знаю. Я был слишком маленьким человеком, чтобы сам хозяин мог звонить мне. Нарком Белоруссии — ведь это только начальник областного управления. Но область-то наша была непростой, вот в чем дело. И дела в ней, после приезда Маленкова и раздутого им дела о массовом предательстве, тоже вершились необычные. Боюсь думать… Не знаю… Не знаю…"
 
            
     Спрашивается, какие, под дулом пистолета, и в такой обстановке в стране, могут быть результаты голосования и явки на них, кроме как 99% ? Причём, и после смерти Сталина, вплоть до 90х годов, они такие и были. Выходит, что вбитый в головы людей страх за свою жизнь, был настолько силён, что и 30 с лишним лет, после смерти тирана, полностью так и не выветрился. А когда убедились, что тюрьма, действительно, рухнула, ненависть народа к сталинскому и последовавшему за ним, брежневско-горбачёвскому охвостью, была настолько сильной, что омерзительный правитель Ельцин, в руины превративший заводы, а поля в заросшие полынью пустыри, расплодивший по всей стране преступность, войну на Кавказе, и то, сумел победить на выборах 1996-го года, сталиниста Зюганова! Хоть кто другой, но только не коммунист, так как это, в сознании большинства - проказа, однажды уже разрушившая страну, и не такой народ дремучий, чтобы вторично вляпаться в то же дерьмо. У сталинистов, с тех пор, не было, нет и не будет шансов прийти к власти. А "поколебание" и "разложение" началось, наверное, давно, начиная с "военного коммунизма", с войны РККА против крестьян, донских казаков, кронштатских матросов, требовавших: "Советы без коммунистов!"

  "Деревня вымирает!" - слышны, постоянно, причитания. А сколько, она, могла терпеть издевательств над собой, начиная с ленинских продотрядов и ЧОНов, сталинских раскулачиваний и парткомовских методов руководства: что и где сеять, прикреплённому к земле, беспаспортному колхознику.
   Скала сталинистов, Сцилла, хотя она, конечно, ещё, угрожает, потому, что сталинистов в стране тьма, вследствие обнищания. (Ну, как тут не вспомнить украинское присловье: Чому бiдний? Тому што дурний. Чому дурний? Тому што бiдний.)  Но, мимо, неё, пройти можно, постольку, обнищание, это, не тотально. Опаснее для России другая скала, между которыми она очутилась - Харибда, угрожающая, её, раздавить, это, олигархат, ибо у него власть! Его цели все прекрасно знают, набить карманы, выкачать из недр, что можно, и свалить с деньгами, где благополучно и безопасно, - а что с этим олигархатом делать, не очень ясно. Время, для того и идёт, чтобы прояснить.

   
                9 января 2020 г.


Рецензии