Согрешишь да не поправишь

Этой истории могло бы не случиться, и она не всплыла бы на свет Божий, прояви Павел Николаевич необходимую мужскую твердость. Из-за неудобного расписания он предложил отказаться от поездки. Хоть и неизвестно, сколько той жизни безмятежной осталось на закате дней, все равно не хотелось ему суетиться и менять эту жизнь на двадцать дней санатория. «Лежи на печи да ешь калачи все красное лето». Но неуступчивая супруга настояла на своем: когда еще представится возможность поле-читься в санатории на халяву, по льготной путевке, попить живой целебный пятигорский нарзан. В наши дни такое упустить нельзя. Болит спина, скрипят суставы, пора задуматься. Пора! И Павел Николаевич хорошо знает свою половину: она может «коня на скаку остановить и в горящую избу войти», но отказаться от желания – это выше ее умственных сил и духовных возможностей.
Да и женщину можно понять: никто не страдает от однообразия жизни так, как женщина, и никто так не умеет избавляться от нее. Но вожделенная поездка и впрямь оказалась утомительной и тяжелой. Оба не выносят стука вагонных колес, скученности и духоты. Да и кто в эти годы это выносит! В общем, выбились из привычной колеи, считай, ночь не спали. Грустное настроение усугубляет мерзкая октябрьская погода: хмурые низкие облака и злой колючий ветер. Усталые и разбитые, в шестом часу они сошли на Киевском вокзале столицы. В серой утренней мгле здание вокзала смотрелось, как старинная гравюра на страницах старомодного журнала. Катерину Петровну архитектура не интересовала. Сквозь сырой смрадный туман она видела теплый солнечный и улыбающийся юг. Вдоволь намаявшись от одиночества на кухне, она готова была в любую минуту взмахнуть крыльями и с очаровательной улыбкой произнести: «Люди! Адью!». Хорошо, когда есть мечта, и ты стремишься в ее объятья.
Обогнув вокзальное здание в холодном осеннем сумраке, они дотащились до экспресса на Внуково. Павел Николаевич катит большой увесистый чемодан, а в левой руке еще тяжелая сумка. На ступеньках чемодан надо поднять да пронести. Тяжело, – почитай, килограммов двадцать пять. Катерина Петровна суетливо помогала, но от нее мало толку. Павел Николаевич справляется сам: после бессонной ночи у него открылось второе дыхание. Осталось немного пути: добраться до аэропорта Внуково и в одиннадцать часов взлететь на Минеральные Воды.
Как только устоявшаяся жизнь нарушается, у Павла Николаевича градус тревоги мгновенно подпрыгивает. Вот и в это утро, считай, он под стрессом. И первый признак – раздражительность и брюзжание по всякому поводу: если он не выспался, день будет через пень-колоду.
– Ты подумай, – сокрушается он после покупки билетов, – еще три года тому назад экспресс стоил сто рублей, сегодня уже триста! – Павел Николаевич в свои семьдесят, как это ни странно, так и не нажил здорового цинизма. Наивный человек, он с детской непосредственностью воспринял новую капиталистическую жизнь.
– Закон стоимости, – разъясняет он супруге, – открыли английские экономисты, а обобщил бородатый Маркс: стоимость любого товара равна количеству затраченного труда. Закон, казалось бы, незыблем для всех времен и народов, но для родной России, закон что дышло, в том числе и закон стоимости, а цена товара у нас зависит не от количества труда, а от количества стыда и совести: чем меньше совести, тем дороже товар, обратная, выходит, пропорциональность. Господи! Дай мне возможность говорить только правду там, где всеобщее заблуждение!
Павел Николаевич довольно высок, плотен и упитан. Кое-какие старческие признаки проступили на лице и в фигуре, но силенки у него еще о-го-го, и злиться он умеет. Волнистая седина, черные брови и бородка придают ему породистый и даже, можно сказать, представительный вид. Не мудрено: бывший чиновник городского масштаба. Он всю жизнь был правильным человеком и вел здоровый образ жизни: утром проветривал комнату, делал зарядку, регулярно чистил зубы и умывался холодной водой. Ничего не попишешь, так его научили родители: он правильно сидел за столом, не отвлекался от еды, летом меньше ел мяса, чем зимой, отвергал похоть, обжорство и пьянство. Следил, чтобы стул обходился без натуги, омывался водой. Он был уверен в том, что умеренная благоразумная жизнь сохраняет внутренний покой и здоровье. Тяжелая жизнь в детстве, когда сидел на воде и соли, выработала железные правила: довольствоваться малым, беречь кусок хлеба и не разевать рот на чужих жен и чужое богатство.
Екатерине Петровне стукнуло шестьдесят, но выглядит она на все тридцать девять, благодаря спокойной и обеспеченной жизни за правильным человеком. Волосы, окрашенные в темный каштан, в вагоне скомкались, и она старательно взбивает приунывшие кудри. В зале ожидания экспресса тепло, светло и уютно. Из-за бессонной ночи едва заметная сеточка морщин, словно паутинка на солнечном свету, ярче, чем обычно, проступила на ее красивом лице.
У большинства супружеских пар выход на пенсию – это прекрасная осенняя пора, когда желания и возможности уравновешиваются и совместные отношения приплывают в тихий заливчик мира и согласия, и не остается места неугасимой ревности и беспричинной злости по пустякам. Дети давно вылетели из гнезда. Много разного было на душе и у него и у нее, немало отметин, можно было бы в чем-то упрекнуть друг друга за тридцать лет супружества, но все лежало под золой и прахом прошлого, лучше не трогать. Только одну обиду он никак не мог забыть. Однажды, лет пятнадцать назад, в ответ на ревнивое замечание Павла Николаевича супруга бросила безжалостно, как булыжником в голову: «Если я захочу, ты меня не остановишь!» Циничные и бесстыдные слова потрясли Павла Николаевича.
– Дура! – заорал он что было злости. – Побойся Бога! Он дал тебе красоту, но лишил мозгов! Пустая балалайка!.. У домохозяйки амбиции императрицы! Стань лучше! Прошу сто раз. Иначе кончишь плохо! Запомни, душа, исполненная доброты, и светлый разум выше красоты! А впрочем, як кажа моя умница-сестренка, в ком начала искажены, тот лучше не станет.
Он месяц угрюмо молчал: жестокий червь обиды не отпускал. Как обрести надежду, когда мучает отчаяние? Вот столкнулся мордой с уроком – собственная жена неподвластна, оказывается ни себе, ни мужу. Ведь брак – это не только доверие другому человеку, это, если потребуется, и готовность к самоотречению, сознательный отказ от блуда.  А тут! Она провозгласила право на измену! Рятуйте, люди добрые! Феминизм переходит все границы! Женщина выходит из повиновения и становится неуправляемой. Это прелестное существо с нежным сердцем и недремлющими пороками становится безжалостным диктатором в пространстве семьи. Я думал, меня Бог избавил, ан и моя женщина – вместилище греха и порока. А если это так, ей же ничего нельзя доверить: ни семьи, ни печати, ни денег, ни власти… Разве можно было женщине давать равные права?! Дураку понятно, равные права – это нарушение равновесия полов, потому что при равенстве полов женское начало возрастает и начинает преобладать над мужским. Господи! Наши и не наши политики, либералы и законотворцы, в погоне за голосами женщин причитают об их равенстве, а сами не заметили, как за полтора столетия сделали слабую женщину владычицей мира! Сейчас самый смелый и отчаянный муж вряд ли сможет произнести: «Если я захочу, ты меня не остановишь!» Постесняется, не решится! Так, господа! Во что же превратилась современная женщина?! Это чудное создание природы?!
В старые добрые времена, не имея прав, женщина ночью была госпожой и богиней, а мужчина, будь он император или простой пахарь, стоял перед ней на коленях. Днем он господин, ночью она. Теперь она – госпожа и богиня и днем и ночью, а мужчина – раб круглые сутки. Разве в душе моей Катерины проснется божественная любовь и уважение к супругу, если она не ведает женской слабости и беззащитности перед мужем, если она бесстыдно и нагло заявила о своих порочных желаниях: «Если я захочу...»? Разве не сгорит в душе мужчины после такого заявления звездное тепло любви? Скажите, люди добрые, где равенство и где справедливость?! Надо, размышлял Павел Николаевич, возвернуть женщину в домострой, вернуть ей пусть не подобострастие и кротость, но хотя бы уважение к мужу – и в счастье, и в страдании. Павел Николаевич не мог найти решения, как спасти человечество от современной женщины. Голова у него пухла. Ладно, думал он, со временем все поймут, в какую сторону кренится неустойчивое суденышко «мужчина – женщина», спохватятся и восстановят равновесие, чтоб не скатиться в бездну одиночества.
Другой бы вообще не обратил внимания, сказал бы: «Да хрен с ней!». А он не мог никак забыть этот плевок в душу, регулярно высматривая прошлые годы: сердце его умирало, старые глаза высыхали, и даже дивная любимая природа становилась для него мертвой – так эта душевная боль терзала его много лет… Затаилась внутри неизбывной грустью, а в быту выражалась грубостью и вспыльчивостью. Но в конце концов он рассудил философски: бабу не переделаешь, а такая фраза сидит в любой ветреной женской кастрюле. Правда, высказать такие слова рискнет не всякая дура. Устроить развод, что вполне было бы логично, будет себе дороже. Хотя хорошо помнил науку отца: не давай жене власти. Если она не ходит под рукой твоею, то отсеки её от плоти твоей… При всём при том ему с ней,  было удобнее, чем одному. Так и смирился, и даже временами забывал обиду, проявляя добрые чувства.
Во Внуково решили позавтракать. Павел Николаевич, несмотря на недосып и готовность вскипеть, превозмогая себя, засеменил по торговым точкам второго этажа узнать, что да как. Вернулся обескураженным:
– Ой-й-ёй! Ветер перемен! Простой чай стоит сто шестьдесят рублей! А еда – провинциальному языку и выговорить трудно! Кому же они впаривают это по таким ценам, и кто  у них покупает?! Хоть мы и не бедняки, но платить такие деньги у русского человека рука не поднимется: в десять раз дороже, чем у нас на Брянщине. Возьмем домашнюю заготовку, сядем за столик, как белые люди, за столик-то, надеюсь, москвичи плату не берут, да погоняем чайку… Зато москвичи, удивительное дело, отгрохали охренительные туалеты, просторные и светлые. Можно делать групповую физкультуру и пробежку. И все это удовольствие – бесплатно!!! Во! А у нас в провинции – везде за туалету гони монету! Зато дешевый чай!
– Ну, инфляция же? Сам же толковал! – вступает в разговор Катерина Петровна, раскладывая на столике домашние яйца, хлеб и курицу.
– Тебя уже пора назначать помощником Кудрина. Вместе в два счета развалите Россию.
– А может, и не развалим. Может кое-что и сделаем. Не первый год замужем!
– Вот кое-что у тебя с ним получится, это точно, а экономику вы с ним дружненько еще лет на пятьдесят-сто законсервируете. Я имею в виду ее отсталость и запущенность. Не знаю, как и о чем они, те, кто с ним вместе, думают и решают, но за двадцать пролетевших лет при огромных доходах от нефти и газа бедная Россия остается такой же бедной и убогонькой, каковой была 500 лет назад. Не решена ни одна государственная проблема: дороги, земля и деревня, наука! Эх! – махнул рукой.
– Нашли козла отпущения!
– Да, а как ты думаешь? Он со своими единороссами покровительствует грабительскому проценту богачей, спекулянтов и монополистов, а те от скупердяйства и сослепу провоцируют инфляцию, которая загоняет экономику в кризис.
– А я так понимаю, что эти вопросы от человека не зависят. Так ящик вещает.
– Здравствуйте, я ваша тетя! Как раз все наоборот: все зависит от человеков! Чай хоть дорогой, но очень даже ничего! К вашему, Катерина Петровна, сведению, римский император Диоклетиан, чтобы положить конец алчности, и действуя вопреки бессовестным людям, которые называются сегодня барыгами, очень даже быстро остановил инфляцию, которая называлась спекуляцией. Две тысячи лет тому назад! Как? Своим указом он установил твердые цены на продукты питания, товары и ремесла, а также на оплату труда. А за превышение цен – тут же секир-башка. Эти цены продержались пятьдесят лет, вот так! Сегодня этот срок великоват, но года три-четыре-пять запросто, без ущерба для экономики, с дальнейшей корректировкой. И опять пяток лет держать цены. Нынче у нас национальная идея и девиз: «Бороться и искать, урвать и перепрятать!»
После неторопливого завтрака, не дожидаясь объявления диктора, сами поднялись по ступенькам и завернули на контроль. Людей, как сельди в бочке. Павел Николаевич комментирует:
– Тусовка-раздеваловка. Раньше на контроль приглашали по рейсам, теперь народ прет скопом.
Симпатичная девушка в форме Аэрофлота зорко следит за раздевающейся публикой и время от времени объявляет для вновь подошедших пассажиров: «На просмотр в большие коробки – верхняя одежда, ремни и головные уборы, в малые – обувь».
Народ спешно распаковывается и укладывается. Павел Николаевич, сдерживая себя при виде всеобщей торопливости, медленно снял куртку, пиджак, кепку, ремень, а потом, на автомате, как дома, рубашку и уже стянул штаны на бедра – показались белые кальсоны образца тысяча девятьсот, в общем, прошлого века, которые Павел Николаевич из экономии носил до сих пор.
– Мужчина! Мужчина! Не надо снимать брюки и раздеваться полностью! Только ремень! – долетело и дошло, наконец, до Павла Николаевича. Он в недоумении поднял глаза на смеявшуюся от души девушку, смущенно мотнул головой.
– С недосыпу, дочка! Забылся! Заклинило!
Ну, вот, наконец, кресла в двадцать четвертом ряду туполевской машины. Теснотища! Ни рук, ни ног не протянуть. «В тесноте, да не в обиде», – молвит Павел Николаевич. Жену посадил у окна, сам сел посреди-не, соседнее кресло на проходе досталось молодому мужику лет сорока пяти. Ничего особенного! Лысина на всю башку, длинный нос с горбинкой и черные настороженные глаза. Он сразу не внушил расположения Павлу Николаевичу из-за того, что беззастенчиво и дерзко, как лошадей, оценивающе оглядывал молодых женщин. По этой причине Павел Николаевич назвал его про себя «самцом похабным». Павел Николаевич положил руку на теплое колено жены, как будто пожелал счастливого полета, но тут же вспомнил, что у нее только что прошел насморк, а при изменении давления снова могла появиться боль. Он хоть и брюзжал частенько, но не хо-тел выглядеть в глазах жены отрицательной личностью.
– Давай-ка, Катерина Петровна, закапаем в носик нафтизин на всякий случай!.. Ну а теперь покемарим, насладимся покоем.
Павел Николаевич закрыл глаза и расслабился, надеясь, что супруга последует его примеру. Но услужливый сосед предложил ей газету, и она зашелестела страницами. Павла Николаевича удивило это желание супруги: обычно она не очень-то жаловала газеты и книги, больше любила телефон и семечки, уши трещали от ее бесконечных тары-бары, а тут вдруг газеты: «Деловая колбаса»! Да ладно.
Молодого соседа с первого взгляда поразила строгая красота женщины, мягкий свет иллюминатора освещал прекрасное лицо, на котором сияли чудные выразительные глаза с золотисто-коричневым отливом. Но какие глаза! Убивающие наповал. От красоты, как огонь, зажигается сердце... Донна Исабель знаменитого испанского художника Франсиско Гойя. Удивило противоречие: нежное, милое, смиренное лицо и строптивые повелительные глаза. Лицо холеное, без фальши и притворства, кажется, само смирение. А может, ему показалось? Какая женщина без притворства? Он дал волю собственным фантазиям. «Под маской смирения женщина всегда прячет свои когти и пороки. Выстрелишь первым взглядом – она сама кротость и покорность судьбе, воды не замутит: умна, таинственна, желанна, а копнешь поглубже, и раскроется перед тобой строптивая вавилонская блудница. Представляю, как шла она по площади лет пятнадцать назад, омытая солнечным светом, и мужские сердца дождем падали к ее ногам. Она и сейчас хороша и интересна – вторая молодость. Сразу видно, что следит за модой: из-под дорогой меховой куртки виден капюшон спортивной курточки цвета темно-серого мрамора с коричневыми блестками, для дороги лучше не придумаешь».
Мужчина, похоже, типичный любитель приключений, гастролер, возбужден и заинтересован. Из любви к искусству или ради забавы на два часа почему бы не поиграть? Время до посадки пройдет незаметно. Он тут же бросил несколько глубоких пристальных взглядов на женщину. Что это за пара? Он чувствовал симпатию и влечение к этой незнакомой женщине. Он восторженно и многозначительно бросил взгляд: «Вы так прекрасны, я падаю к Вашим ногам».
Брови ее сомкнулись, выражая строгую непреклонность. «Что это значит? Как вы смеете бесцеремонно обращаться с замужней женщиной?! Вас, кажется, надо остерегаться».
Он ответил ей взглядом, полным извинения и раскаяния: «Я очень сожалею и крайне огорчен. Извините пожалуйста, не сердитесь, прошу Вас… Разве я совершил преступление, оценив Вашу красоту? Разве есть запреты смотреть на звезды, на солнце, на цветы? На Вас?»
Но ее строгие глаза продолжали выражать недовольство: «Вы, видимо, любитель командировочного флирта? Замужняя женщина не может себе позволить подобное. Займитесь лучше стюардессой, она молода и красива». Екатерина Петровна указала взглядом на проходящую девушку.
«Что Вы! Видеть Вас и только Вас – единственная отрада. Я только лишь поддался чувству, внушенному мне Вашей красотой! Может, влюбленной душе было бы грустно без общения с Вами, без восхищения Вами. Я молю Вас лишь о жалости!» Его глаза сверкали мольбой и тоской.
Екатерина Петровна поразилась его выразительным глазам, они все видят, все понимают и без слов обо всем могут рассказать. Удивительно! Пылающие, огненные глаза.
Передавая очередную газету, он, якобы случайно, прикоснулся к ее теплой, нежной и изящной руке и обомлел: привычная для свободного мужика огненная искра пробежала у него от пальцев до самого спинного мозга. Горячий интерес мужчины привел женщину в замешательство. Она поправила прическу, достала зеркальце и долго осматривала свое красивое лицо, особенно долго свои прелестные глаза. Потом глубоко вздохнула и, положив обратно зеркальце, опустила грустные ресницы. Легкая скептическая улыбка тронула ее губы.
«Ну что Вы, – говорило ее лицо. – Это было давно, я не помню, когда это было… И как это нелепо выглядело бы! Большой костер давно погас! И отцвели хризантемы в саду…» В глазах ее блеснули слезы. Она покачала головой и долго не поднимала ресниц.
Он любовался ею, хорошо понимая, что перед ним особенная крепость: главное, конечно, возраст, потом неизвестное положение. Женщина читает газету – это уже знак. Весьма представительный муженек, седой, симпатичный, упакованный по самое некуда! Видать, немалые должности занимал, если отхватил такую красотку. Дама – крепкий орешек! И лакомый кусочек! Но все трудности и сопротивления не пугают любителя приключений. Они придают атакующей стороне новые силы. Такие дамы тяжело решаются, но уж если скажут «да», то без остатка, не помня себя, бросаются в омут любви. Он смотрел, как ветерок струи от индивидуального пульта теребил ее волнистый локон, весело щекотал щеку, а стратосферное солнце нежно грело  лицо.
Наконец, она подняла глаза на проходящую стюардессу и невольно взглянула на него, поразившись взволнованности его горячих жадных глаз и привлекательного лица. Его глаза просто кричали: «Нет! Нет! Вы зря так относитесь к своим годам! Вы прекрасны! Вы белая лилия – символ чистоты! Я очарован и покорен Вами! Теперь я знаю, зачем живу. Конечно же, чтобы быть вместе с Вами!»
Ее охватило волнение. И тут же в очередной газете она увидела очерченную его рукой заметку: «Герцог Орлеанский, будущий король Франции Генрих II встретился с Дианой де Пуатье, когда ей было тридцать девять, а ему двадцать. Но он бесповоротно и отчаянно влюбился в маркизу. Диана прошла с ним через всю жизнь и фактически правила Францией. Даже после шестидесяти ее называли обладательницей удивительной красоты, не оставляющей никого из мужчин равнодушным».
А на следующей странице вновь отчеркнуто: «Алиментщиков не будут выпускать за границу».Терпение мужчины не останется тщетным.  Неожиданное чувство жалости к нему вспыхнуло у нее в груди: «Бедный! Он одинок! Конечно, когда мужчина один, вполне допустимо и нисколько не предосудительно присматриваться к женщинам и даже влюбляться!» И она ответила ему долгим, мягким, снисходительным, как ему показалось, разрешающим дальнейшее общение, взглядом, который как будто говорил: «Мы все несчастны и одиноки в этом безумном и чуждом мире. Как я Вас понимаю… Если бы Вы знали, как тоскует женское сердце по нежности, по робко сказанному слову, по большому чувству».
Он испытал сладостный трепет. Несмотря на расстояние между ними, оба почувствовали волнующую близость.
Она взглянула в иллюминатор. Солнце властной хозяйкой освещало безбрежную заоблачную высь. Захватило дух от этой необыкновенной красоты. Небесная рапсодия!
Он ответил ей пламенным порывом с нежностью и желанием. А глаза твердили: «Вы единственное сокровище этой летящей машины, и всего, что есть на свете! Ах, этот сладостный наркотик видеть Вас!»
Что-то далекое и давно позабытое, как свет погасшей вечерней зари, затеплилось и вспыхнуло в глубине ее души. Глаза ее вдруг изменились и стали большими и сияющими. А в сердце хорошо и немного грустно. Приятно и стыдно. И страшно! Она, кажется, растерялась из-за этого хаоса чувств и мыслей. Голова шла кругом. Лицо и глаза выдавали смятение души, пальцы рук, державшие газету, нервно дрожали. Она еще раз взглянула в восторженные и пылающие страстью глаза и окончательно убеди-лась, что безумно нравится ему. Ее взоры становились все нежнее, они, кажется, ласкали его.
У нее вдруг исчезла усталость, а на душе стало легко и светло. И чудилось ей, что не могучий самолет несет ее над безбрежной пустыней облаков, а собственные крылья. Она летела на крыльях и чувствовала всем телом изменения и неровности полета и неба. Флюиды любви висели в воздухе. Газету теперь она держала для видимости, шелестя страницами.
Когда подошло время обеда, сосед изловчился, взял из рук стюардессы еду и передал супругам с пожеланием приятного аппетита, нечаянно и выразительно прикоснувшись к ее руке. На ее лице вспыхнула растерянная гримаса, которую не мог понять Павел Николаевич. «Что с ней? Она так взволнована», – подумал он.
– Как ты себя чувствуешь, друг мой? У тебя лицо пылает огнем. Мы сегодня так издерганы!
– Все хорошо! – холодно и тихо ответила она.
После обеда еще полчаса оставалось до посадки. Газеты сложены за сетку впереди стоящего кресла, а чувства накалены до крайности… Глаза в глаза, ласкающие взгляды. Как бесконечно много можно сказать и прочесть в один миг на милом лице, которое еще час тому назад было чужим, а сейчас из очей струится свет и тепло. И все вокруг волшебно и необыкновенно. Серое бытие и тоска сгинули под напором этого неожиданного общения. В безмолвной любовной игре было что-то захватывающее и потрясающее...
О, это упоительное предчувствие сближения с женщиной! Ради него мужчина пойдет на любые свершения. И ни одного пошлого взгляда: страстный, деликатный, искренний, безмолвный разговор. Ей хочется сохранить в памяти эти чувства, запереть в сердце навсегда.
Как правило, целеустремленные любители флирта умеют терпеливо и настойчиво доводить дело до конца. Воспаленная страсть у них перерастает в страсть игрока. Истекающий срок любовной игры придал мужчине смелость, и он произнес, едва скрывая волнение:
– Отдыхать, наверное, на Кавказские Минеральные Воды?
– Да, – неохотно ответил Павел Николаевич.
– В какой же санаторий?
– В пятигорский имени Лермонтова, – быстро проговорила женщина.
– Хорошего вам отдыха!..
Работая менеджером в одном из санаториев, обольститель быстро составил программу действий. И не ошибся! Подождал денек, когда врач назначит процедуры, и через день уже стоял в девять утра у дверей лечебного корпуса. С газетой в руках. Как на боевом посту. Вокруг обычная курортная мизансцена: отдыхающие на лавочках, одни толкуют о болячках, другие читают газеты или изучают записи врачей в курортных книжках, так что наш герой вне подозрений.
Он хорошо знал этот санаторий, как и то, что процедуры супруги будут принимать, с большой вероятностью, порознь.
Осеннее солнце ярко слепило, отражаясь в больших стеклах дверей и окон, и падало на чудный изумрудный газон и цветочную клумбу с красными розами.
«Боже, как хорошо здесь»! – восхищалась Катерина Петровна теплым  ласковым югом. Взволнованное сердце бедной женщины вздрогнуло и едва не разорвалось на части, когда она увидела его. Едва владея собой, подошла к входной двери.
– Вы?! – она была изумлена, растеряна и восхищена.
– Я буду ждать Вас сегодня в шестнадцать часов. Это время Вам подойдет – у источника № 1. Это здесь, недалеко, в ста метрах, внизу. Узнаете. Отпроситесь на час-два. Буду ждать. Иначе умру! Если бы Вы знали, как велика Ваша власть надо мной!
Она машинально и безотчетно ответила: «Хорошо!» – мистическое наваждение, от которого невозможно отказаться.
После минеральной ванны она успела отдохнуть. Потом привела себя в лучший вид, причесала волосы, надушилась дорогими духами и в полном блеске, с давно позабытым стуком сердечка полетела изящной и легкой бабочкой к назначенному месту. Как  в первое свидание! Она сияла счастьем.
Точно в назначенный час он вынес из бювета оранжевый стакан минералки и вручил улыбающейся женщине. Руки обоих дрожали от волнения в предвосхищении счастья. Потом он проводил ее в сверкающую иномарку. «Скорее!» – стучало в висках. «Скорее!» – звучало в груди. Скорее! Все так хорошо! Небо подарило нам возможность остановить мгновение. В салоне звучала музыка:

Станция есть под названьем «Минутка»,
Мимо бегут и бегут поезда;
И на станции той так легко разминуться,
Так легко разминуться нам с тобой навсегда!

От первого источника в сторону центра – хороший спуск, метров двести, до той кряжистой высокой березы в желтом осеннем платье, а потом крутой поворот вправо; тут надо быть очень внимательным: дорога узкая, разминуться могут только две машины. Перед поворотом надо обязательно затормозить, потому что за поворотом дорога не просматривается. Он очень любит скоростенку и привычно, с азартом и волнением притопил газок и в считанные секунды достиг сотни километров, зная точно, что тормознет перед поворотом. Но какой-то олух пролил на участке торможе-ния жидкость – то ли масло, то ли керосин: рядом работали строители. И нажатый тормоз, и повернутый руль не вписали машину в разворот, она обреченно скользнула юзом и вылетела на встречку, врезавшись в поливочно-уборочную машину, которая торопилась на Провал. Оба автомобиля в лепешку вверх колесами полетели на встречную придорожную полосу. Старая береза, дремавшая грезами прошедшего лета, выдержала страшный удар груды искореженного металла, но, вздрогнув, разом лиши-лась своего осеннего наряда, осыпав позолотой последних листьев торопившихся влюбленных.