Джон в небесах с алмазами - Сны о Джоне Ленноне

Баста, карапузики. Закончилась веселуха. Посмеялись и хватит. Пора заняться серьёзным делом. Всю дорогу смеялись. И в самолёте, который едва не развалился на части где-то в районе озера Виктория. И потом в джипе, словно истоптанном слоном. Хотя какие слоны на Синае? Забавный этот парень Нил, или как там его зовут. С ним и без скотча обхохочешься…

На часах три пополуночи. Ночь смотрит одним внимательным глазом луны, как притаившийся матёрый зверь, преградив дорогу обманчиво мягкими лапами гор. Мягкостью своей они обязаны тягучему мраку, искрящемуся точками звёзд, как наэлектризованная шкура кошачьего существа. И ещё мутности неба, в которой теряются очертания горных вершин. Как сюда занесло Джона, ему и самому не очень понятно. Ещё вчера был на Бермудах. А сегодня уже здесь, посреди таинственного полуострова Синай. Нечто весьма похожее на приключения Алисы: вот ты в мире привычных трёх измерений, а вот уже и нет, «прощайте мои ноженьки, я буду присылать вам подарок новые шнурки».

На самом деле, всё произошло крайне просто. После того, как возник Нил. Просто подошёл к Джону в аэропорту и, без всякой фанатской банальности, типа «Ах, так это вы! Мне так нравятся ваши пластинки!», произнёс пару слов о Синайской горе, на вершине которой встречают рассвет те, кто хочет приблизиться к Истине. Джон загорелся. Как же так? Весь мир объездил, чего только не повидал, а о горе пророка Моисея услышал только сейчас. Надо быть идиотом, чтобы не воспользоваться случаем, который олицетворял этот самый Нил, между делом предложивший услуги гида. Трудно сказать, почему Джон не допустил даже мысли о подвохе, обмане, авантюре с целью выманивания денег у рок-звезды, как это не раз проделывали разномастные борцы за свободу карманов Джона Леннона от бремени купюр (точнее, его чековой книжки от лишних бланков). Было в этом Ниле что-то очень знакомое, но ускользающее, давно забытое, и потому манящее. Словно он знал такое, чего Джону всегда не хватало. Без чего всё остальное не имело особого смысла. Даже их с Йоко крепкая, как смерть, любовь.

Сколько себя помнил, он всё никак не мог достичь того, чего хотел. Однажды, ещё в битловские времена, за распитием огненной воды он пожаловался на это собутыльнику, случайно в тот день подвернувшемуся под руку. Глядя на пьянчугу сквозь тёмное стекло бокала, Джон поведал, что всё то, о чём мечтал в детстве – деньги, слава, женщины – у него есть, причём сверх всякой меры, но ни счастья, ни даже удовлетворения он не чувствует. Вряд ли возможно считать счастьем краткие мгновения эйфории оттого, что получилось нечто вроде «Земляничные поляны навсегда» или «В моей жизни». Слишком скоротечны эти мгновения, чтобы позволить выбраться из ямы уныния и лени. Пол пашет и пашет, как вол, а он, Джон, как сидел, так и сидит у себя в мысленном или реальном саду и пялится на проплывающие в небе облака. Надо бы шедевры нетленные строчить, но нет никакого желания, не то, что вдохновения. Даже взять бумагу и ручку – и то лень. «Я только сплю» так и сочинилась, едва ли не во время сна. Ни с кем из близких до той поры Джон не был так откровенен. Собутыльником, правда, оказался Мик Джаггер, который после этого себя возомнил ближайшим приятелем самого Джона Леннона, практически поверенным в тайный мир сердца властителя дум молодёжи 60-х. Мик сварганил из той пьяной галиматьи гимнообразную песенку, и теперь весь мир думает, что именно он, большеротый «стоун», никогда не получает того, чего хочет, особенно удовлетворения. Вот и славно, пусть мир так и думает, хотя это и противоречит всем известным фактам о «Катящихся Камнях»…

После того, как Нил сказал, что до Синая можно вылететь уже ночью, Джон решился. Посадил Шона вместе Фредом в самолёт и попрощался. Ничего страшного, малыш долетит как-нибудь без отцовской опёки. Йоко встретит их Нью-Йорке. Прекрасный он пацан, но совсем извёлся без матери. Суровый морской порядок, которому следовал отец, ему порядком поднадоел, каким бы каламбуром всё это не казалось: порядок – порядком, ветер – ветреным, море – заморенным… По-крайней мере, при матери Шону обеспечены и тепло, и уют, и сытость… Кстати, о сытости. Кажется, Джон не ел уже целые сутки, но это его нисколько не волнует. Даже наоборот. Мысль о еде промелькнула где-то на периферии сознания и тут же исчезла. Или он сам отогнал её, как докучливую муху.

Надо двигаться. Ближайшие смутные фигуры паломников уже поднялись, закидывая за спину рюкзаки. Кто они такие, как и откуда приехали сюда – не всё ли равно? Из-за ночного мрака никто из них не узнал его. Вот и славно, хотя всё-таки как-то странно не узнать Джона Леннона, героя трудового буржуазного класса. Ещё вчера, пролетая на весьма подозрительном летательном аппарате над Африкой, он прикидывал, как будет маскироваться, скрываясь от поклонников – хоть и пустыня, а битломаны всегда и везде найдутся. А эти арабы, говорят, народ горячий, от них всякого можно ожидать. Но всё обошлось. Приземлились в иссушенном солнцем аэропорту на самом берегу бесконечно лазурного моря. Пробежались под палящими лучами до пыльного джипарика. Загрузили нехитрое шмотьё – да что у него там, куртка и пара перчаток, купленных почти на бегу в первой попавшейся лавчонке, – и вперёд, за устремившимся за горный хребет солнцем.

Правда, была ещё остановка в пути, посреди дикого ущелья. Уже там Джон понял, что горы затаились, и следят за теми, кто вторгается в их владения. Странное это сочетание – горы и пустыня. Или пустыня среди гор, или горы, окружённые пустыней, – не поймёшь. Но место это точно особенное. Джон ещё не понял почему. Было лишь непривычное ощущение приближения к чему-то такому, о чём и не мечтал никогда, хотя оно существовало всегда, помимо мысленного волка и ментального партизана. Приближения к чему-то, что ожидало его прихода, хотя сам он об этом не догадывался. И это что-то – или Кто-то – гораздо значительнее, величественнее и выше окружающих горных склонов.

Он побродил немного рядом с крытым соломой шале, удерживаемого в вертикальном состоянии вопреки всем законам физики. Хотел подойти к той невидимой кромке, от которой начинают расти горы, но из мрака вынырнула верблюжья морда, отвратительно оскалила здоровенные зубы и, кажется, ухмыльнулась. Джон счёл это явным намёком на то, что не нужно далеко отходить от спутников и вернулся к мутному дорожному полотну. «Верблюд» – неплохое название для очередного шедеврального альбома Пола, в продолжение линии «Барана». Бедный, бедный Макка! Тогда в начале 70-го почва ушла из-под его ног. Ладно, хоть не табуретка, как у Питера Хэма из «Бэдфингер». Кто бы мог подумать, что всегда уравновешенный Пол, может впасть в самую пучину отчаяния из-за такого ординарного и само собой разумеющегося события как уход из уже развалившейся группы её основателя? Выводить всех из себя – всегда было его, Пола, прерогативой. Обычно он доставал всех своей бараньей упёртостью, упрямым стремлением к совершенству. Один «Серебряный молоток Максвелла» чего стоит. Так хотелось после нескольких десятков дублей этим самым молоточком да по его гениальной головушке! В приступе безумия Пол всё же наворотил массу глупостей, в череду которых входил и наспех сляпанный альбом, и хук по физиономии ни в чём не повинного барабанщика: всемирная история Битлз началась с фингала Джорджа Харрисона, а закончилась подбитым глазом Ринго Старра. Лишь «Пусть будет так» на пару с «Длинной извилистой дорогой», лебединые песни Битлз, могли послужить оправданием для зарвавшегося басиста, как бы высокопарно это не звучало. Впрочем, все тогда друг друга стоили – и в гениальности, и глупости…

В двух шагах от джипа он нашёл апельсин, жёлтый и абсолютно круглый, похожий на солнце размером с теннисный мяч. Словно большое светило оставило его у дороги как указатель верного направления. Джон немного пожонглировал апельсином, вспомнив вдруг о неравнодушии Ринго к этому фрукту. Может быть, Ричи где-то здесь. Может быть, он обронил апельсин из своей дорожной сумки. Эх, давно ничего не сочинялось для нашего милого парня Ринго Старра. Раньше сентиментальный барабанщик-меланхолик звонил регулярно, просил, чтобы Джон что-нибудь этакое выдал для него, что-то скромненькое на тему «Я – величайший» или нечто морализаторское, вроде «Кулинария на любовной кухне». Теперь, правда, он бросил канючить и плотно – гораздо плотнее, чем прежде, когда они ещё встречались в Калифорнии, – подсел на стакан. Бедный Ричи, но его можно понять. Особенно Джону… 

За раздумьями Джон не заметил, как справа выросла огромная стена из белёсого кирпича, уходящая в небо. Монастырь, о котором Нил рассказывал ему в самолёте, скорее напоминал неприступную крепость. Монахи-ортодоксы живут здесь, не изменяя устава жительства уже 14 веков. А вот Джону собственный устав приходится менять по семь раз на дню, да всё без толку. Не может он найти того, что устраивало бы его полностью, что принесло бы хотя приблизительное душевное равновесие, напоминающее что-то вразумительное, хотя бы нирвану Харрисона. Нельзя сказать, чтобы он завидовал Джорджу, чуть что впадавшему в медитацию, тем самым заслоняясь от проблем. Мантры Джон и сам петь умеет, да только от них толку нет. Всё равно суетные мыслишки своим хаотическим движением не дают покоя, ни на минуту.

Хотя Джородж – всё-таки молоток. Не каждый сможет так просто и откровенно спеть, как это сделал Джордж: «Мой Господь, Тебя от ранней зари ищу я; Тебя жаждет душа моя» (интересно, сам придумал или где-то прочитал?). Смелость несравнимая. Особенно не сравнимая с эгоистическим самобичеванием Джона почти в каждой песне. Но, с другой стороны, может быть, выворачиванием души наизнанку выражается подсознательная тяга к исповеди, к покаянию. Говорят, именно в этой исповедальной тяге заключена загадка русской души. Даже при красном режиме у русских принято было исповедоваться друг другу за бутылкой водки. Что-то подобное всегда испытывал Джон, только вместо водки был рок-н-ролл. И откуда в ирландских жилах столько русских эритроцитов?

…С одной стороны молчаливая мощь монастырской стены, с другой – таинственно молчащие горы. Под ногами едва видная каменистая тропа, слегка освещённая тусклой луной, – того и гляди споткнёшься. Точно так же и в жизни. Разве мы видим дорогу перед собой. Так, общие очертания, которые мы больше придумываем, чем видим реально. И вот бредём бессмысленно, уткнувшись в чью-нибудь спину, даже не сознавая того, кто нас ведёт и куда. Правда, и за нами тоже кто-то идёт. Вот и получается: «Я тебе почешу спинку, а мне, если не ты, то кто-нибудь другой», ну или как-то так.

Впереди Нил. Шагает легко, упруго, даже как-то весело. Чувствуется, опыт, он явно не первый раз здесь, среди притаившихся гор. 2285 метров над уровнем моря его не пугают. Ему здесь каждый камень знаком. Хорошо, что он такой бодрый и неунывающий, в одиночку Джон вряд ли бы решился повторить подвиг пророка Моисея. Впрочем, Моисей на встречу с Богом шёл босиком. У Джона же на ногах крепкие ботинки. Он невольно оглядел их. Похожи они на те башмаки, которые были на нём в тот вечер, когда Стю чем-то вывел его из себя? Сам Джон ничего не помнил. И накачан был изрядно, и в глазах от злобы потемнело. Кажется, Стюарт сказал ему, что-то о комплексах, скрываемых под маской мачо. Не надо бы ему было наступать на больную мозоль. Джон сатанел, когда кто-то позволял себе усомниться в его мужественности. И не важно, кто перед ним стоял: хоть знакомый диджей, хоть придурок из толпы слушателей, хоть лучший и единственный друг. Говорят, что Джон бил не глядя, а Стюарт даже не закрывался. Что он должен был делать? Он, тот, кто любил Джона как брата? Не мог он ответить ударом на удар. Неужели Джон всё-таки зарядил ему каблуком по голове, точно так же, как за пару недель до того это сделала шпана, которой битловские шутки во время концерта показались слишком дерзкими? Тоже нашлись – ревнители нравственности! Драк было много. Чуть что не так, сразу бей в рыло, и не думай о последствиях. Хотя нет, кажется, те же Роллинги о чём-то таком заикались, даже один из альбомов назвали полу-философски – «Последствия». Юмористы. Типа, мы такие умные, только притворяемся раздолбаями.

Хотел бы Джон так шутить, да не получается. Но ещё круче то виртуозное остроумие на грани интеллектуальной акробатики, которым владеет Боб Дилан. Но с детства Джона всё больше к какой-то чернухе тянуло, к той, что называется чисто английским юмором. Отсюда и все эти рассказики про инвалидов-чудиков, несчастных недоносков. Вот уж веселья полные штаны. И ведь ничего – публике нравилось. Публике вообще очень нравится, когда ей рожи корчат, дразнят и потешаются. Отсюда у человечества такая нездоровая любовь к обезьяньим вольерам и разного рода шутам-горбунам. Джон маску охальника-скабрёзника для того и одевал, чтобы без зазрения совести в хари фанатские плевать. Им же от кумиров всё равно что получать: что автограф, что клок волос. Слюна тоже подойдёт. Что за гадость эта ваша хвалённая битломания! «Всё, что вам нужно, это любовь!»? Да неужели?!

…Тропинка упрямо идёт вверх, петляя чаще и чаще, всё туже закручивая спираль серпантина. На машине по этой старой пыльной тропе ни за что не проехать. Одни верблюды на ногах-ходулях снуют вверх и вниз, подвозя уже уставших путников. Погонщики просят всего доллар за услугу. Сесть, что ли, на корабля пустынных гор и не утруждать себя, а то ноги с непривычки начинают ныть? Нил, правда, сказал, что по-настоящему ощутить гору можно только поднявшись на неё пешком. Наверное, это так. А как же иначе? До всякой истины нужно дойти самому, а не доехать на чужом, в данном случае верблюжьем, горбу. Можно ли считать, что взошёл на вершину, если она покорилась верблюду, а не тебе самому? Научится ли ребёнок ходить, если за него всю учёбу освоят родители?

Вот уж точно, кто не проходил этот процесс вместе с малепусеньким Джоном, так это его любимые родители – папа Фрэд и мама Джулия. Впрочем, он-то сам заметил, как вырос Джулиан? Теперь Джон учится ходить вместе с Шоном. Только тому, кто постарше, нужно взойти на гору, а не бродить, как тому, кто помладше, от кресла к дивану и обратно.

Хотя совсем недавно так и было. Шатался, как неприкаянный, из комнаты в комнату, поглядывая в окно, скользя взглядом по гитаре, висящей на стене. Потом вдруг что-то изменилось. Захотелось вновь ощутить подушечками пальцев приятную упругость струн, извлечь из холодного бездыханного инструмента гармонию звуков. Захотелось сыграть что-то совершенно новое, непохожее ни на что. Особенно на то, что сочинялось раньше: на всех этих «испуганных внутренних уродцев и яйце-человеков, среди стекла и стали бродячими котами метящих углы». Всё это, конечно, замечательно и предельно откровенно, но уже просто надоело. Это занудное самокопание, которое ни к чему не ведёт, кроме депрессняка. Когда смотришь внутрь себя, видишь только пропасть. И что делать с ней – вот в чём вопрос.

Кстати, о пропасти. Бездна – не в голове, а в реальности – уже открылась под ногами. Высоко же, мы ребята забрались. Толпа растянулась по узкому серпантину. Кто-то устал и присел отдохнуть у очередного понурого бедуинского шалаша. Кто-то, хорошо физически подготовленный, наоборот, ушёл далеко вперёд, и его фонарик светит уже где-то над головой Джона. Позади внизу тоже вереница огоньков – желающие взойти на вершину упорно перебирают ногами, преодолевая дорогу, вначале вовсе не казавшуюся трудной, но с каждым шагом становящуюся всё круче и круче, всё непреодолимее. Опять же – как в жизни: чем больше желание достичь вершины, тем сложнее это сделать. Гораздо проще успокоиться, сказать самому себе, я немощен и слаб, да и без вершины этой можно обойтись как-нибудь. В конце концов, жизнь – то, что происходит с тобой, пока ты строишь совсем другие планы. Жил до этого дня без горы пророка и в ус не дул. К чему такие мучения?

Но спина Нила маячит впереди. Он даже не оборачивается, чтобы посмотреть, следует Джон за ним или присел отдохнуть на один из булыжников, которыми огорожена тропа. Как странно. Ног уже не чувствуется, порывы ветра превратились в сплошной поток холода, бьющего в лицо, и нет никакого намёка на окончание пути. Луна скрылась за вершиной, на тропу легла густая тень. Тьма сгустилась вокруг Джона. Тяжесть навалилась на все мышцы тела и фибры души грузом, тянущим назад, вниз. Наверное, нечто подобное испытывал король Элвис перед смертью. Но выбора нет: лучше быть Джоном в небесах с алмазами, чем несчастным толстым старым Элвисом в мокрых подгузниках.

Нужно идти вперёд. За счёт чего? Только за счёт воли? Или чего-то ещё? Отчего-то на ум приходят все гадости, которые сотворил в жизни, от которых невыносимо стыдно сейчас. Именно сейчас, когда идёшь вверх на негнущихся ногах. Словно лишь преодолев этот подъём и взойдя на священную гору, выкинешь из души всю мерзость, жить с которой уже нет никакой возможности. Главное, успеть до рассвета. Иначе всё пропало. Так и останешься с этими нечистотами, которые уже подступают к горлу. Собственная блевота угрожает. Даже удивительно, сколько всего накопилось и теперь лезет наружу через поры памяти. Ещё с детства. Ещё с тех наивных шалостей со скабрёзными рисунками распятий или обычных подростковых гнусностей: парни, как вы выносите эту гадость?! Потом омут секса, когда наступает момент дозволения парням лезть под юбки. Внимание! На старт! Полезли! «Однажды у меня была девушка или у неё был я». Потом похмельные дни гамбургских ночей, когда сам себе казался этаким Бунгало Биллом, которому по колено море спиртного пополам с никотином. Потом все эти звёздные безумства, когда жизнь представлялась чередой сплошного успеха и вершин, которые, к сожалению, оказались вершинами для кого угодно, только не для тебя самого.

Какой там «Сатирикон» Феллини?! «Всего этого слишком много», – как точно подметил Джордж. Потом усталость от всего: от жены, от друзей, от музыки, от Битлз, от поклонников, от шоу-бизнеса, от вундеркиндов, от телевидения, от интервью, от наркоты. «Я так устал» – всего лишь жалкий писк погибающей душонки, уже не способной внятно выразить собственные страдания. Тогда Джона утомило всё и вся, кроме Йоко. Странно, что в какой-то момент она сама устала от него, от такого доброго и пушистого, умного и красивого. Что-то ревнивый парень сделал не так? И, как результат, – Гамбург, «скользя и сползая», повторился в Городе Ангелов во время затерянного уик-энда в прекрасной «аналитической» компании Харри Нильсена, Кита Ричардса и Ринго Старра. Хотя ни о каком мальчишестве речи уже не шло. Запои, бесконечный разврат и прочая дрянь – все признаки отчаяния. Когда не видишь выхода, поневоле поёшь «Твой блюз» мрачного Джона Леннона, а не «Твою песню» живчика Элтона Джона. Не понятно одно, что же позволило тебе скоротать эту ночь?

Но он же искал выход! Искал и даже получал иногда подсказки, которые сам не мог осознать до конца. Он только чувствовал, что нужно идти через вселенную, но куда и зачем? Кажется, ответ был совсем рядом, когда в голове зазвучала мелодия «Представь себе». В ней было всё так прозрачно и ясно, как никогда ни до, ни после. Джон просто услышал, точнее, вдруг почувствовал дыхание небес, в котором нет – и не может быть – разделения людей на нации, страны, религиозные конфессии, бедных и богатых. На небесах не имеет смысла говорить о противостоянии добра и зла. В небесах – только небеса, они никому и ничему не противостоят. Вообразите, что в мире только свет, где нет тьмы, нет боли и страданий, нет смерти. Есть только Бог, о Котором Джон однажды с откровенностью неразумного дитяти спел, что не верит в Него. Но почти сразу же после этого к нему пришло ощущение возможного Рая как абсолюта. Рая как истинной, а не иллюзорной, суетной жизни. Жаль, но почти никто – даже он сам в полной мере – этого не понял, запутавшись в словесных смыслах песенки, с приятной сладенькой мелодией. Можно было бы оправдаться тем, что не дело радиоприёмника думать о том, что он передаёт. Да стоит ли? Вообразить гармонию Небесного рая сложно. Но можно попробовать. Если не получилось тогда, в прошлой жизни, то можно попытаться хотя бы сейчас, когда через боль и усталость начинается новая жизнь. Только сделать это можно лишь постепенно – по ступеням. Так же, как взойти, превозмогая себя как главную помеху себе же самому, на гору Моисея.

На ногах гири. Гири, из всего отвратительного, что сотворил в жизни. Но душа… Душа стремится вверх, туда, где не переставая шумит ветер. И, оказывается, что не так уж и важно – есть ещё силы или их не осталось совсем. Нужно только стремиться к вершине, хотеть и желать этого изо всех сил, потому что нужно очистить душу, вымести из неё весь смрадный гниющий мусор накопленный годами. И, неведомая доныне, сила поможет, поведёт за собой. Даже, невзирая на то, что физически это невозможно, мышцы не слушаются, голеностоп не гнётся.

Эта сила и есть Тот, Кто вёл сюда, к небесам, босого пророка.

Небо уже тронул тихий, едва ощутимый утренний свет. Алмазы звёзд растворились в бесконечности космоса. Серые тени ночи на глазах становятся светлее. Рассвет уже рядом. Ещё немного и солнце, ударив наотмашь, сдёрнет своими пронзительными лучами покров невидимости с живого чудища гор. Они станут реальнее самой реальности, но вряд ли менее таинственными.

Джон идёт, упираясь руками в колени. Последние ступени самые крутые. Остаётся совсем немного. Как там пел Джордж: «Солнце восходит… эта была такая долгая, холодная зима»? Ангел или человек, бодрый, улыбающийся, стоит на вершине и радостно машет рукой? Обретённый друг, потерянный друг. Нил Синайский или Стюарт Сатклифф…

Ещё пара шагов. Ещё пара ступеней… Это уже пустяки. Это уже вполне возможно. Давай, Джон, держись. До неба уже рукой подать. Пора начинать всё сначала.

март, 2010