Красота девичья

Манька ни кофию не пригубила, ни  фрукта не отведала.
Кофейный дух перепутал ароматы, омрачив аппетит.

Полчаса старик за дверью хоронится.
Не сговаривается ли с кем?  Нынче просто –  накрутил телефону  ручкой и  вот, говори слушай.

Маетно девке: сердчишко скочет в груди, жаром дышится, ладошкой у лица машет, влагу со лба платочком, а ювелирщик нейдёт.
Трудная задачка с чужого денег взять!
А от чего с чужого? Как ни есть - своё!  Почитай, по наследству. От того и право  распорядиться им!
 Клад сей вороновским сродственникам отпренадлежался. Теперь она владелица!

Дверь бесшумно отворилась, ювелир котом  из проема, улыбнулся. Глаза без цвету хитростью полнятся.

« Нет, не к добру улыбка такая, - Манькино сердчишко стукануло громко, забарабанило часто, вот-вот горлом выскочит. Замерла душонка.»

- Ох, Любезная Мария Петровна, задали Вы, мне задачку с камешком дивным. Сколько же хотите за диамант? – лицо старика вроде с улыбкой, но не живая она, как прилеплена и глаза…

- А чем же озадачились, вы, Яков Самуилович? Да и к чему ко мне с вопросом таким, коли сами  ведаете?

- Давайте, Мария Петровна, начистоту, - ювелирщик голосом утробным

Сверкнули зрачки его угольками искристо, бакенбардешки, теперь, что уши козлячьи и вот,  старик угодливый в черта и обратился!
 Волосенки  от залысины – рожками. И кажется Маньке, носом, как пятаком сырым,  двудырчатым поводит, шмыгает.
Глазенки мелкие  друг от дружки бегают, не уследишь: какой был левым,  правый уже. Надбровья лысые  морщатся. Губы тонкие языком длинным лизнул, да такая рожа скривилась.

И в обморок бы Маньке. Да не той чёрт сподобился…

Видит старый: побледнела девица, замерла… Да вдруг, и полыхнули очи её огнём живым!
Две струи пламенны к нему неминуемо: не остановить, не укрыться!
 Чувствует жар адов. Кожа на лице пузырится-лопается, вот и в огне весь!

Ведьма! Ведьма!

И секунды представление не длилось. Враз старик тухлый, да девка ядреная уразумели: вместе им быть!


- Вы,  верно, о камне этом немало знаете. Но и я кое-что ведаю, -  голос у Маньки сладкий, напевный. Губы лепестками нежными, подбородок дивный дрогнул.

Трепыхнулось в старце чувство забытое, коего  не ощущал давным давно.  Вернулось далеко-далёкое с годами утраченное, озарило дивно, запламенело  в сердце ветхом, душу освежило.
И, теперь, не разберётся: кто же в бесценности? Девица сочностью юной, красоты небесной, либо камни  чистоты  невероятной?
А если вместе?

Да-а. Какой же силищей красота девичья владеет!

По старости своей, сослепу не разглядел диаманта дивного в чуде  живом, не ощутил аромата прекрасного в листочках нежных роскоши юной. Камень через линзу высмотрел, а рядом-то ангела-чародея красоты трепетной не узрел.
Так и затмился разум разом…

Манька к ювелиру близко. Верно, влюбился старый!
Руку его взяла легонько, другой провела ласково, в глаза ему глянула. А те застыли в ожидании неведомом. И чувствует девица - оседает старик.
« Ох, как бы не помер, - подумалось, - без него теперь никак мне»

Старый в кресло грузно каплей сморщенной, по щеке пергаментной слеза крупная, заморгал часто, одышкой зашёлся.

Маня рядышком на стул, и вот ручку его наглаживать. А тому и не успокоиться никак.
Овладелся чувством мальчишеским, упоен, и  фортелю какого выбросить желается, да не знает, не помнит, как вести себя в случае эдаком. И про каменья забыл. Рядом глаза голубые с поволокой дивной; погружается в них, утопает…

Вдруг, лакей в комнату беззвучно вошел. Шепул на ухо коротко.
Бриллиантщик замахал ручкой.

- Завтра, завтра. Нынче нет  меня, -  голосом помолодел и теперь, в глазах блеск юный, румянец редкий на щеках гладких.

Ох, не ведьма Манька! Колдунья!

Вот, такие старички  ювелиры в Петербургах водятся.
 Хотя, есть ли разница в том,  каким сословием похвастаться можешь, при делах любовных?
А, видать и есть.
Скажем, грузчик, что бочки катает, да  с мешками грузными; ему ли в работный день, или после ужина, глаза омутные разглядывать, ароматы тонкие чувствовать, да с шейкой чудной в продолжение играть? Или, скажем,  кузнец с молотом у горна…

Понятно – мало кто с такого сословия до годов ювелирщика  добредёт, да и сможет ли простолюдин красоту женскую оценить, ощутить верно, даже  и при молодых годах, да без  состояния денежного?
Что с красотой от которой дух заходится, без капиталу делать! А она-то, прелесть девичья, всегда к богатству стремится.
Удел у ней такой, у красоты ненаглядной.

Видится старичку Манька  брильянтовая с перстнем дивным на пальчике нежном в алькове  с прозрачной туникой.
 И  ясно старому: никак без блеска дивного алмазов,  да девицы в красоте трепетной  не обойтись. Владеть алчет!

А судьба-то, вон как девку балует.
Ну, могла ли деревенщина предвидеть, что из воровского шалмана и в опочивальню мильёнщика вселится?

Как старик с красавицей вечер провели, не разглядеть было. На окнах высоких, шторы бархатные. И лишь с улицы стёкла зеркальные  в блеске лунном,  с отражением  звезд россыпно.

Утром Яков Самуилович ножки сухонькие в тапки бобровые уместил, и  к дверям заветным.
Стоит истуканом в колпаке  ночном, в рубашке до пят и не верится ему:  ужель, за стеной сокровище в окладе бриллиантовом?
 От счастия глаза влажные, подбородок дрожью мелкой, сердце сладострастно «Сон в летнюю ночь» отбивает, и дышать хочется, как никогда.
Пьян блаженный без шампанского.

"Марафетка"