Отрезвление на олимпе

                БЕСКОРЫСТНАЯ ДРУЖБА МУЖСКАЯ
                «Нет  больше той любви, как если кто положит               
                душу свою за друзей своих.        (Иоанн, 15, 13).
             В самые первые годы работы в музыкальной школе (это начало 60-х годов) я стал получать от своих бывших курсантов (теперь Оренбургского авиационного училища лётчиков) тревожные письма о том, что там они столкнулись с новыми порядками, которые стали в то время стремительно распространяться в армии и получили название «дедовщина». Заключались они в том, что отдельные старослужащие стали заявлять о своём каком–то особом, привилегированном положении. Они требовали от новобранцев беспрекословного им подчинения, прислуживания; оскорбляли их и унижали, а за непослушание жестоко избивали. Чем дальше, тем страшнее. Уже и по телевидению во всеуслышание стали вещать о расцветшей пышным цветом вакханалии в доблестной Советской Армии.
            Особенно больно было узнать, что некоторые мои бывшие воспитанники, добродушные и дисциплинированные ребята, не замеченные в стенах нашего 15-го ВАУПОЛ ни в каких отрицательных наклонностях, слишком легко поддались «свежим веяниям» в нашей славной, «несокрушимой и легендарной». Попав под дурное влияние курсантов старших курсов, они стали активно перенимать и осваивать их способы общения «с позиции силы» даже с прежними своими товарищами.
            Я уже упоминал выше как одно воспоминание неожиданно вызывает из недр памяти другое, на первый взгляд вроде бы совсем не связанное с первым, хотя, на самом деле, оно является лишь предисловием к тому, что я хочу добавить к затронутой теме.
            На первом этаже здания музыкальной школы, где я работал, была квартирка с входом со двора. В ней проживал слепой баянист с женой-еврейкой, сыном и дочкой. Женщина была инвалидом - во время ашхабадского землетрясения она потеряла по локоть левую руку. Однажды она осторожно так, деликатно, спросила меня:
           - Иван Алексеевич, вы случайно не еврей? -  и затем, почему-то, слегка смутившись, добавила – в хорошем смысле этого слова.
              Я конечно ответил отрицательно, хотя вопрос мне понравился. Я с уважением отношусь к этой, убеждён, выдающейся нации. Многочисленные общения с её представителями очень помогли мне в моей жизни.
            После нашего разговора утекло немало времени. Уже, наверное, ушли из жизни слепой баянист и его жена. Их сын после окончания суворовского училища окончил военное училище и в тридцать лет имел уже воинское звание майор. Дочка окончила нашу музыкальную школу; после окончания средней общеобразовательной школы поступила в педагогический институт, успешно окончила его и стала работать учительницей в одной из двух школ, находившихся недалеко от моего дома. Мы часто встречались по пути на работу, так как наши пути пролегали по одному тротуару.  Однажды я встретил её заплаканной. Повстречавшись, мы остановились, и она поделилась со мной своим горем. Её сына, старшего лейтенанта, убили в Оренбурге. Чтобы не доставлять женщине излишних страданий, я не стал уточнять подробностей гибели её сына, но у меня возникло много размышлений   по этому поводу.    
          Убийство военнослужащими своих товарищей по службе, стало обычной реальностью. «Не убий!» - гласит шестая заповедь «Закона Божия»; «Жизнь есть величайший дар Божий; поэтому лишать самого себя или другого жизни есть самый ужасный, тяжкий и великий грех». Не дай, Бог, «если завтра война, если завтра в поход» - кто с кем пойдет в разведку? Весь корень зла крылся в отсутствии в некоторых воинских частях должного порядка, в несостоятельности и слабости воинского руководства. «Ничто так ко злу не приводит, как слабая команда» - было записано в «воинском уставе» Петра 1. «Нет ничего пагубнее для воинской дисциплины, чем слабо поданная команда» - говаривал то же самое и самый бесспорный и непререкаемый военный авторитет всех времён и народов А.В. Суворов.
              Это моё отступление вызвано воспоминаниями о моём обучении в военном училище и не очень продолжительной офицерской службе. Меня не прельщала военная служба. В военное училище я пошел под давлением сложившихся жизненных обстоятельств.  Учился через силу, с трудом преодолевая неприятие моей душой дела, которому должен был посвятить всю свою жизнь. Почти каждую свободную минуту, особенно в кино, когда мои друзья с интересом следили за событиями, разворачивающимися на экране, я анализировал всё произошедшее ранее и происходящее со мной теперь: «куда влечёт меня судьба и неизбежности закон неумолимый». Всё ли до конца я продумал, всё ли правильно оценил, и не было ли какого иного, более подходящего мне решения? И вот все эти моральные и физические «тяготы и лишения воинской службы» скрашивала мне крепкая и нерушимая солдатская дружба, существовавшая в нашей роте. Постоянным моим другом на весь период обучения был курсант Васильев Игорь, пришедший в училище после окончания военной школы музыкантских воспитанников, которая размещалась в том же корпусе, что и наше училище. Родителей у него не было, был лишь брат в Ташкенте, работавший на спиртзаводе. Я не говорю о нём, как о единственном друге, всегда готовом прийти мне на помощь лишь потому, что по моему глубокому убеждению почти каждый курсант нашей роты был всегда готов к этому.
             Зимой, почти каждое воскресенье, мы пробегали пятнадцатикилометровый кросс – от здания училища по Луначарскому шоссе до трансформаторной будки по семь с половиной километров туда и обратно. Бегали в основном налегке, иногда с оружием, но без полной выкладки. Когда у хиляков, среди которых постоянно был и я, иссякали последние силы, перед финишем особенно, на помощь приходили более выносливые ребята. Постоянное «шефство» надо мной «в этом виде программы» взял на себя Николай Колесников. С виду это был совершенно неспортивного вида юноша с нескладной фигурой, лентяй и прохиндей. Стоило лишь удивляться, откуда у него было столько сил и выносливости. Я спокойно встречал очередное воскресенье, будучи уверенным, что если даже нам придётся кросс бежать с оружием, Коля в «беде» меня не оставит. Он где-то, может быть на полпути, а то и раньше, отнимет у меня моё «вооружение» и потом меня же, уже окончательно выдохшегося, несколько последних метров до финиша протащит за руку.
            В какой -  то злополучный день, находясь в карауле, я серьёзно приболел. Не знаю, какие меры предпринял начальник караула, как он вышел из положения, но только меня не потревожили до самого моего обращения к врачам. А тот случай с моей неуклюжей попыткой выступить на комсомольском собрании в защиту Саши Гуськова? Я глубоко убеждён: нет ничего крепче и надёжней армейской дружбы.
            Не в моём характере делиться воспоминаниями о некотором сугубо личном, что обычно принято в дружном мужском коллективе. Но это был особый случай, который до определённой степени был связан даже с некоторой долей риска в связи с некоторыми нарушениями положений устава караульной службы, и это воспоминание - лишь дань памяти упомянутой выше священной армейской дружбе, существовавшей в нашей курсантской роте «образца 1950 года». Это было последнее (или, как теперь принято выражаться, «крайнее») наше несение караульной службы в «ранге» курсантов перед поездкой на стажировку в Кушку. Когда уже порядочно стемнело ко мне подходит начальник караула старший сержант Горбенко и говорит:
          - Ваня, Надя просила, чтобы ты забежал к ней на минутку - проститься перед отъездом. Беги - она ждёт. Я здесь всё организую в наилучшем виде, так что не волнуйся.
          Ни фига себе поворот! Надя, жена молодого офицера, с которым у меня хорошие отношения: я был несколько раз у них в гостях, и Надя мне нравилась, но между нами до сих пор не было никаких встреч, да и просто разговоров, а не то ещё чтобы «задушевных», а тем более уж каких-нибудь там rendez vous (в смысле «рандеву»). И вот теперь ни с того, ни с сего мой к ней полночный визит как раз в то время, когда мой товарищ в командировке, в летних лагерях с курсантами! Каково? Нет! Увольте! Такие «бяковые» поступки не для меня.
           Но снова «о земном». Что и говорить, случались и у нас лёгкие недоразумения. Постоянно не ладили, причём это была серьёзная вражда, может быть даже на национальной почве, между Робертом Мартиросовым и Михаилом Магомедовым. Причём агрессия в основном исходила от Магомедова. Какой национальности был Роберт за год общения с ним я так и не разобрался. Михаил же Магомедов был лакец (это одна из национальностей, проживающих в Дагестане) и откуда у него была такая неприязнь к Мартиросову было непонятно - только вместе им всегда было тесно: Михаил всякий раз, оказавшись рядом, затевал ссору, нередко переходившую в откровенную драку, где занимавшийся когда - то боксом лакец рассчитывал на лёгкую победу. Существует (вроде бы немецкая) поговорка: «Когда двое ссорятся, радуется третий».  В нашем случае речь не могла идти о какой - либо радости, а вот «позубоскалить» охотники возможно и были, в разумных пределах, разумеется.  А в общем и целом не про наших ребят подобные высказывания – не давали они «разгуляться» горячему кавказцу и очень быстро укрощали его пыл, когда накал противостояния начинал зашкаливать.
               Был некоторое время и у меня недоброжелатель, тоже из бывших боксёров, казах с большой и абсолютно плешивой головой – Турсунов (Турсуналиев) Коля, как он рекомендовал себя в письмах к русским девушкам. Всякими мелкими пакостями, не прибегая к открытому физическому воздействию, пытался он вынудить меня к конфликту. Я держался изо всех сил, понимая, что в «кулачном бою» я ему не противник; но у нас в руках было оружие, и неизвестно чем это могло окончиться. Определённо ясно было одно - я бы не остановился ни перед чем, чтобы защитить, как говорится, свои честь и достоинство. Он это понимал, да и курсанты не остались бы равнодушными наблюдателями, и не позволили бы разразиться «вооружённому конфликту» в пределах нашей дружной роты. Его раздражал мой внешний вид, моя «физическая наружность», вызывавшая в нём некие комплексы.   
                Будет, может быть, нескромно с моей стороны высказывать такое предположение, но другого ничего я не вижу. Один русский парень из нашей роты не очень привлекательной внешности сказал как-то мне грубовато, но искренне, с долей мечтательности, лёгкой и не злой зависти: «Мне бы твою морду!». Зря переживал парень -  каждого отдельного человека где-то ждёт его вторая половинка. Каждый для кого-то – его судьба. По слухам, в Австрии, куда он поехал в Группу Советских войск для прохождения дальнейшей службы, он увлёкся австрийской немкой, и та ответила ему взаимностью. Не знаю доподлинно, чем закончилась их любовная история, только скажу определённо, что за связь с женщинами – иностранками, тем более немками, в то время «провинившиеся» офицеры наказывались предельно сурово.
            А «Коля Турсунов» очень скоро покинул наше учебное заведение, наверное, и скорее всего, по причине неуспеваемости.
            Я с заслуженной гордостью могу сказать: за десять лет моей службы в должности командира взвода не произошло в моём подразделении ни единственного случая избиения кем-нибудь из моих солдат или курсантов, а тем более группой, своего сослуживца, несмотря ни на разницу в сроках их пребывания в армии, ни на национальной почве. А были в моих подразделениях ребята столь многих национальностей, что мне, пожалуй, легче было бы перечислить те, которых у меня не было.
                Но вот теперь, в новых условиях, когда осуществилось всё то, к чему я так стремился всю жизнь и особенно в армии, на фоне обретённой гражданской свободы, прекрасного начала счастливого общения с любимым инструментом, музыкой, меня неожиданно накрыла волна жестокой ностальгии по в общем-то непростому, не очень лёгкому моему прошлому, и особенно по армии, по армейским друзьям-товарищам. До сих пор я смотрю мои сны по двум сценариям: в одном из них я, оказавшись на окраине родного посёлка, не могу найти дорогу к моему родовому гнезду, или на окраине города Уральска пробую отыскать путь к нашему бывшему дому, или в другом каком-нибудь поселении ищу способ добраться до Уральска, и, почему-то, мне кажется, что по причине моего не совсем здорового сердца, передвижение, если на автомобиле, то обязательно при каких-то невероятно экстремальных обстоятельствах, а передвигаясь пешком – тяжело, с каким-то болезненным усилием преодолеваю участки местности, обязательно покрытые глубокой, вязкой грязью. В другом я вижу себя на службе: то на дежурстве по части, то на занятиях по строевой подготовке с курсантами, то в кругу друзей-однополчан «травим» анекдоты и всё такое-прочее; а то и в ожидании какой-то беседы в военкомате по вопросу возвращения к служению отечеству на военном поприще.  И иногда:                Всю ночь армейская пора
                Минувшей молодости снилась,
                И на перрон меня с утра
                Влекла неведомая сила. 
            Поскольку моё жилище по стечению счастливых обстоятельств оказалось недалеко от вокзала, я при каждом удобном случае выходил на перрон ко времени прибытия поездов следующих в западном направлении, становился на пути движения пассажиров к буфету во время стоянки поезда в надежде на случайную встречу. И что вы думаете? Дважды мне улыбнулась удача: первый раз мне встретился капитан Пойдин, мой бывший сослуживец ещё по 81 ОИАБ в/часть 30 131 далёкого 1951 года в с. Беловодском, тогда молодой лейтенант, командир автомобильного взвода. Очень знаменательной оказалась вторая встреча, случившаяся 13 июня 1963 года с капитаном Геннадием Фадеевым, который после расформирования в Уральске 15 ВАУПОЛ получил направление для продолжения дальнейшей службы на Байконур, и теперь по случаю очередного отпуска следовал на отдых в родные края на Украину. Во время краткого разговора Геннадий мне намекнул, что через трое суток ожидается весьма интересное, даже всемирного значения, событие. И точно. В указанный Геннадием день, 16 июня 1963 года в космос отправилась Валентина Терешкова.
                ВЕРНИСЬ, Я ВСЁ ПРОЩУ!            
           Интересно, что по прошествии трёх-четырёх лет, как бы «одумавшись», без оглашения какого-либо нового решения правительства, повсюду началось срочное возвращение на военную службу некоторых уволенных в 1960-м году офицеров. Конечно же вспомнили и обо мне. Подготовка к возвращению временно забытого сына отечества в семью по-прежнему бесправных защитников отчизны началась с попытки доказать, что он давно уже здоров совершенно и готов продолжить исполнение «священного долга». К счастью (а может быть к сожалению, кто знает), доказать это, несмотря на все старания, не удалось. Медицина оказалась бессильна, и моя совесть чиста. Я больше никому   и ничего не должен.    
                Виниться мне ни перед кем не надо,
                Я в Армии достойно отслужил.  (12 лет).
                Брат воевал в окопах Сталинграда,
                Отец под Ржевом голову сложил.
            После расформирования военного училища мой сосед Айзик получил назначение для прохождения дальнейшей службы в город Вольск. И даже в суматохе сборов к переезду он нашёл время, чтобы оказать нам ещё одну последнюю, очень важную и очень значительную услугу.  Основываясь на документах об увольнении меня из Армии по болезни, Айзик добился передачи комнаты, которую освобождал, в наше владение и, благодаря его заботам, наша квартира стала трёхкомнатной. Позже, приводя в порядок подвал, которым мы вместе пользовались, я наткнулся на большую кипу тетрадей с записями Айзика историй болезней его бывших пациентов, результаты наблюдений за ходом лечения, эффективность использования тех или иных препаратов и т.д. и т.п. Явно этот колоссальный труд был подготовкой к написанию научной работы - диссертации для получения учёной степени. Обидно думать, что Айзик, проделав такую огромную работу, отказался от идеи стать врачом с учёной степенью, чего он, конечно же, заслуживал как никто другой. Как бы то ни было, но известий от него после отъезда из Уральска никаких нам не поступило. Громадный, неоценимо важный труд остался неиспользованным. «Канули в лету» многочисленные многолетние, важные исследования, наблюдения и выводы. Для медицины, мне думается, это была немалая потеря.
          Домик, в котором мы теперь заняли полностью квартиру из трёх комнат, находился по улице Фурманова (в то время; потом после приобретения Казахстаном независимости она получила имя знаменитого казахского композитора Курмангазы) №208. Место расположения его было очень удобным во всех отношениях: недалеко вокзал, на привокзальной площади небольшой дубовый парк. В парке танцевальная площадка и летний кинотеатр, где с наступлением темноты летом мы в очень комфортной обстановке смотрели кинофильмы. Мальчишки, которым каким-либо образом не удавалось попасть на просмотр фильма в театр, умело использовали в качестве сидений сучья растущих рядом деревьев, но шалостей, или тем более хулиганства, не допускали.
           Недалеко находился и небольшой клуб, куда мы стали ходить смотреть фильмы зимой. Рядом с клубом – баня.
           Магазины продуктовые тоже были совсем недалеко: один около вокзала, а другой совсем рядом с нашим домом, и окно одной из комнат нашей квартиры «смотрело» на одну из его боковых стен. Нередко в палисаднике, под окнами нашей квартиры, по существу на лоне природы посетители магазина устраивали «пикники».
         В то далёкое время большой популярностью у любителей выпить пользовались дешёвые фруктовые вина, именуемые в простонародье «бормотухой». Как - то раз я ненадолго задержался на углу нашего жилища и смотрел задумчиво в сторону магазина, куда за покупкой некоторых продуктов ушла моя Софья. Проходивший мимо мужичок среднего роста, и примерно моего возраста подходит ко мне и обращается с такой просьбой:
       - Земляк, не найдётся ли у тебя для меня тридцати трёх копеек? Не хватает на бутылочку для поправки здоровья. Вчера слегка перебрал и вот страдаю.
         Не мог отказать я «земляку» в неотложной помощи, поскольку имелись у меня тогда столь необходимые «страждущему» эти спасительные тридцать три копейки. Минут через пять, может быть чуть больше, выходит из магазина явно повеселевший «облагодетельствованный» мною мой новый знакомый и, не проходя мимо, подходит ко мне. Он достаёт из-за пазухи остаток «бормотушки», ибо значительную часть её он уже успел употребить, вытаскивает из горлышка бутылки сработанную из клочка газетки затычку и просто сражает меня наповал своей честностью, бескорыстием и искренним, джентльменским благородством:
        - Большое тебе спасибо, земляк. – И, подавая мне открытую бутылку добавляет – На, выпей на свои тридцать три копейки.
            Но, тронутый до глубины души его самоотверженным поступком, я от своей законной доли «священного» напитка отказался. Слава Богу, с Божьей помощью я давно и навсегда покончил с подобными увлечениями. Безотносительно к этому случаю, ибо он уникален сам по себе, – для меня употребление алкоголя исключено совершенно, в любых дозах и любого качества.
           Где-то года через два мы перебрались во вновь построенный трёхэтажный дом, где на третьем этаже заняли трёхкомнатную квартиру №31 по улице Вокзальной (через некоторое время ставшей Гвардейской, а в самое последнее время имени Алии Молдагуловой – героя Советского Союза). Тут расстаралась, как всегда, неугомонная моя Софья Сергеевна. Начальник отделения железной дороги, в прошлом, видимо, сам бывший военный, г-н Петров не посмел отказать уволенному из армии больному офицеру в улучшении жилищных условий. В новом доме хорошие светлые комнаты, все доступные удобства 60-х годов; уютные, тёплые коридоры.  Домофоны в Уральске начнут появляться только в начале ХХ1-го века, а пока в любое время суток заходите в коридор погреться или по каким другим надобностям, - пожалуйста, вход свободен. И заходили. Правда, пока в пределах культурных потребностей.
            Например, однажды, часу в третьем ночи слышу в коридоре, в районе второго этажа, с детства знакомые, чуть слышные звуки слегка позвякивающего стекла и булькающей жидкости. После минутного затишья до моего слуха доносится полное неизбывной тоски и отчаяния пение: Все подружки по парам               
                В тишине разбрелися.
                Только я в этот вечер
                Засиделась одна.
           Затем горькие, во весь голос рыдания. Облегчив душу слезой, неизвестный страдалец некоторое время молчит, отдавшись грустным размышлениям о превратностях своей горькой судьбы. Потом всё повторяется сначала, в том же порядке, и так несколько раз, пока изрядно проплакавшись, он не попадает в объятия Морфея – одного из самых могущественных врачевателей человеческих душ.