Проводы

Стояла осень, был оркестр...

Гришке Брызгалову и Никите Второву принародно подарили чемоданы, и глава сельской администрации сказал речь. Небольшую, но очень ёмкую и зажигательную.

После такой речи и Гришке, и Никите захотелось вернуться из армии генералами или Героями России.

Да их, собственно, такими уже и представляли.
 
В основном, конечно, Нюра Грибова и Зоя Чудакова. Эти две уже видели триумфальное возвращение своих героев: осень, желто-синий пронзительный день, вся деревня возится в своих огородах, и вдруг - красные лампасы на дороге... или Золотые звёзды на груди.

Ехать на сборный пункт Гришке и Никите предстояло поездом, который проходил мимо деревни не очень поздним вечером.
 
Их пошли провожать всей деревней.

Покричали частушки, постучали каблуками об асфальт станционного перрона.
 
Попросили будущих героев что-нибудь на прощанье сказать - что-нибудь традиционно-привычное, родное. Например: "Живите спокойно! Теперь пусть только вякнут там, за буграми и буераками!"

  Но только ораторы откашлялись, только потолковали между собой об очерёдности выступлений, как подошёл поезд, и зарыдали матери.

- До встречи! - крикнули из тамбура мокрые от материнских слёз герои.

Вот и всё...

В свете заходящего солнца проплыли полуоблетевшие берёзки.
 
Деревенский стадион с козами на выпасе.

Островерхие копёшки сена на задах знакомых до грусти подворий.

Оставленные на пустых уже огородах перезревшие кабачки.

Дом Грибовой Нюры.

Дом Чудаковой Зои...

Прошли тщеславные мечты. Пришла тоска. И, главное, какая-то обида. На кого и за что, не понятно. На заокеанских ястребов, что не дают всему миру покоя? На разрыдавшихся матерей?

На игиловцев с их чёртовыми поясами смертников в аэропортах, автобусах, в метро? На планету, которая, как параличка, дёргается от взрывов в Ираке и в Сирии?.. На всех и вся! Но, в основном, конечно, на этих... так называемых подруг. Не обняли на прощанье, не заголосили, чтоб всем сразу стало понятно. Нет! Они стояли, как ни в чём не бывало, лузгали семечки и улыбались. Чему, спрашивается, можно улыбаться в такой момент? Радовались, что ли? Зачем же тогда было... А может, они никогда и не любили. Так, приятно было иметь надёжных провожатых, и всё... А теперь повыскакивают замуж, а ты там горбись для их счастья в полной выкладке. Преодолевай препятствия. Лазь по трапеции. Отжимайся на турнике. А они тут будут... Ведь должны же были перед людьми как-то не так себя показать. Просто обязанны были. А они - нет! Лузгали себе проклятые семечки и улыбались. А остальные, глядя на них, небось, думали: "Э-э!"

Вот такое вот лезло в голову и лезло.
 
А поезд равнодушно стучал.

И проводник, проходя мимо, в соседний вагон, кому-то сказал название следующей станции. Значит, отмахали уже - о-ё-ёй! И мысли плохие надо было в корне менять. А то уж очень всё не по-людски. Так же потом и обогреться будет нечем.

Не отрывая глаз от чадящей в пальцах сигареты, Гришка Брызгалов вдруг сказал:
- Зойка-то твоя... всплакнула. Я смотрю: плачет, плачет... украдкой.

Грустный Никита недоверчиво вскинул поникшую голову. Посмотрел-посмотрел. Согласно кивнул и понёс:

- А Нюра твоя мне говорит: ты, говорит, побереги там моего! Мало ли что, говорит. Он у меня отчаянный, говорит. За ним глаз да глаз нужен!

И, когда они слушали друг друга, то ни в чём уже не сомневались.

"А что?" - думал Никита.

"Эта Нюрка!" - мотал счастливо головой Гришка Брызгалов.

А когда слушать уже было нечего, сомнения опять брали верх.

- Всё! - так же неожиданно, как и в первый раз, сказал Гришка Брызгалов. - Два года буду, как рыба, молчать! Ни одного письма! Пусть поулыбается!

- А я, знаешь, что сделаю? - затараторил Никита. - Я снимусь на фотку, разошлю всем девчонкам района, а ей - ни фига! Во улыбочка выйдет!

- Да катись они, обе! - сказал Гришка Брызгалов. - Мы себе жен получше найдём! Верно? Я, например, мулаток очень люблю!

- А я оженюсь на хохлушке! - вставил Никита. - Лучших жён нет во всём мире!

И оба успокоились. И про себя с мстительным злорадством подумали о предстоящем генеральстве...

А деревня оставалась стоять. Доделывала свои обычные дела. Неспешно рассуждала о планах завтрашнего дня: где чего ещё подлатать на подворье... да, наверно, и перезревшие все кабачки нужно в погреб стаскать - еда, не еда, а приправа свиньям к отрубям будет что надо...

Что ещё? Кажись, всё. Картошка в ямы закопана, капуста заквашена, сена вдоволь.

Эх-ха-ха-м!.. Надо спать. Спать, спать, спать!

- Фень, заметила - похолодало! Окна вон плачут уже.

- Чего ж удивляться - конец сентября. Ещё день, другой...

- М-да! Скоро, скоро... Ну, я выключаю?

- А крючок в сенях набросил?

- Набросил.

- Ну, тогда выключай. Ох-хо-ха!.. Завтра надо Петьке сказать, пусть...

Но это уже и не важно. Если надо сказать, значит, скажется.

И гаснут постепенно окна... Вот собаки ещё немного побрешут, уверят засыпающих хозяев в преданности порученному делу, и - тоже в будки, на покой. Чтоб не проспать первый выход хозяина на зорьке. И тогда тишина будет полная...

Всё, всё спит мирным сном.

Не спят родители уехавших героев и, как ни странно, Нюра и Зоя. В ЭТУ ночь они себя представить друг без друга просто не могли.

- Ладно, иди, - ещё с вечера разрешила Зоина мать. - Только утром забеги отправить Кольку в школу. Не проспишь?

- Ну, что ты!?

Да и то, какой сон?

Прижавшись друг к другу в полной темноте, они долго молча лежали.

Потом завздыхали.
 
Потом Нюра горячим шёпотом спросила:

- Зой, Никиту будешь ждать?

- А то как же! - даже испугалась Зоя.

- И я Гришку тоже буду ждать!

И умиротворённые столь непреклонным единодушием, примолкли опять... Конечно, будут ждать, а как же иначе? И, конечно, дождутся!.. Только вот дело в чём...

- Нюр, а Гришка просил тебя - ждать?

О, мамочка родная!

- Н-нет, - припомнила Нюра. - А Никита - тебя?

- Не просил.

- Во, кадры! Как же быть?

- Я буду ждать! - прошептала верная Зоя. - Буду!

- А если он привезёт с собой какую?

- Да ты что?!

- Да вот то! Может же такое быть? Может! Другие непременно просят ждать, а эти...

- Не говори так, Нюр, не говори! Они же - наши с тобой!

- Ха, наши! Как же, держи карман шире! Другие непременно целуются на прощанье, а эти, как чужие, даже рук не пожали, подлецы... Нет, я, пожалуй, Гришку ждать не стану. Мне сегодня Витька Шмелёв, знаешь, что сказал?

- Господи, этот-то бабник?

- Был бабником, да весь вышел - двадцать пять уже, время жениться!

- Ну, и что он сказал?

- Спросил, в какой сегодня горнице ночую.

- Вот, пройда! Не верь ему, Нюра, не верь!.. Да, Боже мой, чего несёшь-то! Наши в армии, а ты!

И опять вздохи, вздохи. И шёпот. Всё больше, конечно, обиженный шёпот. Нюра этой обидой уж так извелась, что готова была лететь на первый же стук Витьки Шмелёва.

- Только бы пришёл! - зло прошелестела она. - Только б пришёл! Первый же стук его, и...

Но, когда этот стук наконец-то раздался (осторожный такой... страшноватый... уверенный... всё наглеющий стучок), Нюра во всё горло закричала:

- Пошёл вон, идиот! Чего надо?.. Мама! Папа! Илья!

Отец с братом Нюры Ильёй в одном исподнем выскочили из дома, вмиг скрутили и ввели в комнату... перепуганного Гришку Брызгалова.

Нюра, глядя на помятого героя, вся прямо вспотела.

- Гриш, - пролепетала она. - Гриш... Что стряслось?

- Так это ж... - промямлил тот. - Не попрощались.

- А где Никита? - побелела Зоя.

- Пошёл стучаться к тебе.

- Солдаты! - ругнулся Нюрин отец. - А сборный пункт? Вам же там надо быть в девять ровно!

- А мы на попутках двинем, успеем ещё... Можно, Нюра меня до тракта проводит?