Продолжение Князь А. С. Меншиков-часть-7. 4

                Из СЕРИИ: ОТ КОРРЕСПОНДЕНТОВ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ
ПРОДОЛЖЕНИЕ: Князь А.С. Меншиков - 7.4
            
Из "Отрывки из записок унтер-офицера" - часть-4


                IV.
                7 СЕНТЯБРЯ. РЕКОГНОСЦИРОВКА.

     7 числа день был ясный. Провиант выдавался сполна; а солдату был бы хлеб, да если к этому чарка водки да хороший день, то ему всё нипочём. В такие минуты он счастлив, на лице его написано самодовольствие, во всех его движениях видна размашистость; он даже иначе набивает свою трубку, даже иначе угощает ею своего товарища, непременно как-то особенно толкнёт его и назовёт по отчеству: Максимыч, Иваныч, а если не знает отчества (что бывает редко), то фамилию перевернёт на отчество, например, если товарищ татарин и его зовут Абдурахман Мугамстулин, солдатик скажет: "а что, господин Абдрахман Габадулич, покурим - ка трубочки...  Зовут товарища Антон Намазов или Петухов, а солдатик величает его Намазыч! Петухович!
     Всё это я привел потому, что 7 сентября все и всем были довольны и спокойны как-то. Все, кто, стоя, кто, лежа, кто сидя, толковали, острили, рассказывали...
Была уже обеденная пора. Между солдатами скоро разносятся даже секретные распоряжения начальства. Так случилось и на этот раз... Только что поехали адъютанты за приказаниями в главную квартиру, а уж солдаты рассуждали, "что вот-де мы пойдём сегодня встречать беспременно французов". Угадали.
     Часа в два или в три пополудни пришло приказание: от некоторых полков взять от всякого взвода по полувзводу для рекогносцировки, а прочим остаться на своих позициях.
     В числе несчастных, невзятых, был и я с одним моим товарищем из дворян, Кучевским. Мы и другие оставленные завидовали счастливцам идущим. Мы думали: разобьют они в пух и прах французов; боялись, что лавры победы не достанутся нам.
     Рекогносцирующие выступили с позиции после полудня и, перейдя реку Альму и деревню Бурлюк, построились невдалеке от аула в боевой порядок, имея пешую артиллерию в голове, а несколько взводов гусаров на правом фланге.
Войска эти очень часто переменяли фронт свой: строились лицом то к морю, то к стороне Евпатории.
    Кучевский, я и другие сидели сзади ружейных козел и с грустью посматривали на различные передвижения наших. Наша позиция (где мы сидели) была очень высокая, она командовала долинами и возвышенностями, лежащими впереди вёрст на шесть, если не далее. С неё нам были видны не только движения наших войск, но даже приближение чуть-чуть заметного неприятеля, уже следовавшего из Евпатории.
Помню, как теперь, верстах в двух дальше наших, разъезжала наша конная артиллерия и изредка открывала огонь. Спустя часа два показалась с неприятельской стороны конная партия, в числе эскадрона или взвода, она медленно приближалась к нашим рекогносцирующим.
    Мы притаили дыхание, ожидая, как будут драться французы и как наши. Но конная партия, соблюдая равнение, стройно и спокойно шла тихим шагом и развернутым фронтом...
   Пешая артиллерия, построенная впереди колонн наших рекогносцирующих, засуетилась, закурились фитили, а конная партия подвигалась всё ближе и ближе к фронту артиллерии.
    Но вот из пушек сверкнул огонь, повалили клубы дыма, загрохотали выстрелы по дерзким кавалеристам. Когда дым рассеялся, мы увидели, как эти кавалеристы марш-маршем бросились на правый фланг наших, где стояли гусары. Правый фланг наших как будто подался назад от их напора. Но  - о чудо! - вдруг нападавшие были приняты нашими в свои ряды... А один, отделившийся от них, всадник, когда ещё продолжалась стрельба, устремился, с поднятой саблей прямо к фронту артиллерии.
 -  Что это такое? -  спрашивали мы друга, друга в недоумении.
Когда наши возвратились на свои позиции, загадка разъяснилась. Своих же гусаров мы приняли, по их кителям, за неприятельских кавалеристов. Им пришлось за французов выдержать первый выстрел - "для почину", говорили солдаты.
Неблагоприятно подействовал. этот починный выстрел на солдат: они находили в нём дурное предзнаменование.
    Отделившийся же всадник был, говорили, гусарский штаб- офицер, который бранился за выстрел...
    Считаю нужным разъяснить этот случай. Гусары уехали прежде на рекогносцировку, и их не узнали будто потому, что отдано было приказание быть нашим войскам в шинелях для единообразия, у гусаров же кто-то распорядился надеть кители, по случаю жары. Кители эти и были приняты за белые мундиры неприятельских кавалеристов (если только они носят их).
    Слава Богу, выстрелы никому не повредили.
    Под вечер этого дня прибыль Московский пехотный полк, в своих высоких шапках, похожих на нынешние армейские кивера, если с них снять всю медь и помпон; только козырьки были немного больше.
Во время рекогносцировки, казаки взяли в плен французского штаб-офицера.
Вечером неприятель занимал противоположные нам возвышенности. Музыканты нашего полка играли, близ серой палатки его светлости, марши и в особенности русские песни. Песенники пели:
Вы, французы, англичане,
Что турецкий глупый строй!
Выходите, басурмане!
Вызываем вас на бой!
Вызываем вас на бой!
Смеркалось. Приказано было меньше класть костров. По нескольку человек от рот были назначены в цепь за аул.
    Безотчетно тяжёл был вечер 7 сентября, канун Альминской битвы. На солдатах стали ложиться какая-то неуверенность и задумчивость.
    На нашей позиции горели редкие тусклые огни. В опустевшем ауле выли голодный собаки. Вдали и кругом раздавались говор, топот, ржанье, и все это, сливаясь в один гул, наводило тоску при виде больших и ярких огней неприятельских, раскинутых на противоположной нам возвышенности.
    Во время ужина, многие солдаты ели неохотно. Ночь про¬шла в томительном ожидании; спали в амуниции.
    Настало утро 8 сентября.

                V.
                8 СЕНТЯБРЯ. ЧАСТНОСТИ АЛЬМИНСКОГО ДЕЛА

    8 число - день Рождества Пресвятой Богородицы. День этот долго будет памятен участникам  в Альминском бою. Грустно вспоминать о нём! Не мне судить о причинах несчастного для нас исхода дела: они уже известны. Моё дело рассказать то, что пока не выветрилось из памяти.
     Пройдёт ещё лет пять - и забудется многое. Даже теперь прошлое представляется, будто в тумане, тогда как в первые три года после войны чуть не каждую ночь приходилось видеть во сне былые кровавые сцены.
    Да, товарищи! кто прослужил всю крымскую кампанию во фронте, у того крепко отзываются в боках все металлические неудовольствия и нравственные скорби. Ещё прискорбнее и больнее, если после такой войны поставят тебя в заднюю шеренгу. А это может случиться... Но не о том речь.
     Утро 8 сентября предвещало ясный день. У нас не было никаких приготовлений, и все мы как-то равнодушно смотрели на неприятельскую позицию.
    У французов и англичан было наоборот. Часу в девятом правый их фланг  (французов) начал спускаться со своей позиции. Нам было не совсем видно движение французских колонн: они шли по волнистой береговой местности, и только когда поднимались на возвышенные части дороги, изредка выказывались.
Спустя долгое время, начали спускаться и остальные неприятельские войска (англичане).
Позиция англичан была перпендикулярная позиции  нашего 2-го батальона, и нам показалось, что они идут прямо на нас. Красные мундиры были видны ясно.
Неприятель приближался. Полковые священники служили в батальонах молебны; горячо молились солдаты; многие из офицеров становились на колени.
    Вот правый фланг неприятеля уже подвинулся к нашему левому, он уже составляет прямую линию с нашим батальоном, который стоял на выдавшейся местности к речке полукругом.
    Неприятельский левый фланг (англичан) наступал на наш правый, а частью и середину, длинным  развёрнутым строем, имея впереди себя парную цепь, загнутую по углам. Красные мундиры и оружие блестели от ярких лучей крымского солнца
Войска, шедшие по берегу, т.е. французы, опередили англичан, их густые колонны были уже близ речки.
    В этот самый момент наш батальонный командир, подполковник Горев, крикнул: "В ружьё!" и тотчас же, на левом нашем фланге раздался первый ружейный выстрел, потом послышался мелкий дробный огонь, то усиливаясь, то ослабевая и переходя в продолжительные залпы.
 Левее нашего батальона, за лощиной, стояли 3-й и 4-й батальоны нашего полка. Впереди было расположено несколько рот резервных мушкатерских полков.
Был час пополудни. К нам, из английской цепи, стали долетать пули. Кто испытал в первый раз визг пули, не хвались, что слышал его хладнокровно (1).
   (1) Когда пуля после выстрела пролетает первую половину своего пространства, то звука она не имеет: её полёт слышен, как сильное дуновение ветра, но на второй половине она имеет уже звук, который можно определить словом «пэ-энь». Последние две буквы визга пули увеличиваются октавой выше двух первых букв и визжат особенно пронзительно. Весельчаки солдаты, впоследствии, конечно, когда уже были обстреляны, слыша полёт пуль, рассуждали: вишь как напоследях-то её забирает знать с голоду. Всё пень кричит, не видит, что сук.

    Мы, никогда не бывавшие в огне, все оторопели, и многие бессознательно спрашивали друг друга, слыша звук пули: "пэ-энь"  -  что это такое?- хотя и знали, что это пули. Пули посыпались ча¬ще и чаще... и "пэ-энь" слился в продолжительный, непрерывный "пэ-нь".
    Когда у нас ранили первого, рядового Черепова, какое смущение распространилось в рядах! "Черепова, Черепова ранили", -  говорили солдаты, с вытянутыми лицами.
     Открыла огонь ядрами и наша земляная батарея по наступающим англичанам. Эта батарея находилась у подошвы горы, бывшей на правом фланге нашей позиции, внизу палатки его светлости.
     Аул ещё не был зажжён, и мы видели неудачные выстрелы нашей батареи: её снаряды то не долетали, то перелетали английский строй, что тоже, на первый случай, дурно подействовало на солдат.
    Наш левый фланг просил помощи, и для усиления его повели Московский пехотный полк. Московцам путь лежал сзади нашего батальона. "Помоги вам, Боже!"  - проговорил им подполковник, Горев, и весь почти батальон повторил слова своего командира.
    Пред тем мимо фронта нашего батальона проскакал на левый фланг его светлость: там огонь увеличивался.
    Князь был  окружён многочисленной свитой, в числе которой было много татарских всадников и один кавалергард. Во время своего проезда мимо нас, князь заметил смущенье от английских стрелков.
    Штуцерный огонь, признаться сказать, произвёл неприятное впечатление на необстрелянных солдат. Нас удивляло то, что неприятельских стрелков не было видно, а в рядах наших оказывалась убыль.
     Но вот неприятель и вовсе скрылся. Пред приближением его аул  был зажжён казаками: дым пожара закрыл наших врагов, которые в то время уже подходили к мосту.
     Когда огонь английских штуцерных и артиллерии стал усиливаться, наш батальонный командир, чтоб не подвергать людей прицельным выстрелам, беспрестанно переводил батальон с места на место, то вправо, то влево, то вперёд, то назад. Это было лучшее средство развлечь непривычных к бою.
Многие до такой степени поддались чувству самосбережения, что нагибались и жались друг к другу, призывая на помощь всех святых угодников и угодниц.
     Неприятель сильно теснил наш левый фланг. Московцы и минцы, прижавшись к маяку, открыли адский ружейный огонь.
     Раненые кучами шли и ползли оттуда на перевязку, и многих из них доколачивали неприятельские снаряды.
К нашему батальону, на место нашей позиции (откуда только что свёл нас Горев, поставив нас немного ниже), прискакала пешая батарея, она открыла стрельбу по аулу, через головы, бывших впереди этой местности, уже расстроенных резервных рот.
    Вместе с этой батареей прискакал седой и довольно тучный генерал или полковник, не знаю (не до того уже было). Он обратил на себя общее внимание своей хладнокровной распорядительностью.
     Солдаты говорили: "вот командир, так командир, видно бывал в передрягах!"
Наш подполковник Горев, ободрял нас: "смотри, ребята!"  - говорил он: "вот старик, заслуженный, конечно, семейный, а видишь: не дорожит жизнью!.. а мы что? что нам терять? Кто из вас струсит  -  продолжал подполковник  -  взглянь на меня, и если я моргну хоть глазом, то вы можете меня не слушаться и уйти".  Слова эти имели большой успех: бата¬льон ободрился.
    Заметив потом, что на солдат действует визг снарядов. Горев, крикнул: "Ребята! не бойся той пули, что жужжит: эта пуля далеко!.. той, которая тебя убьёт, не услышишь".
     Московский и Минский пехотные полки, теснимые отовсюду, отступали, отстреливаясь. В этот критический момент нашего левого фланга, пронеслась марш-маршем, сзади нашего батальона, казачья лихая конная батарея и, снявшись с передков, немного левее нашего батальона, открыла учащённый огонь... (2)
(2) С начала боя, прежде казачьей батареи работала против левого фланга конная батарея.

 
   Огонь был так действителен, что с первых же выстрелов к нам меньше залетали пули, и неприятель не решался выходить на ту позицию, где были прежде московцы.
Наши солдаты перевели свой сдержанный дух. Похвалы, желания всего лучшего посыпались на казаков, и здесь только мы оценили этот род оружия. Командир казачьей батареи командовал весело, громко и балагурил....
    В наш батальон ни разу не привозили приказания отступать, и даже вовсе не было никаких приказаний с самого начала боя.
    Горев, соображаясь с действиями фланговых батальонов, которые отступали шаг за шагом, стал отводить свой батальон, и нельзя было поступить иначе: наш батальон стоял в центре, и если б не был отведён назад, то мы образовали бы угол и непременно погибли бы.
    Бой всё кипел и кипел. Снаряды гудели повсюду.
    Вдали слышался барабанный бой, который и приняли за отбой. Батальон наш отходил, шаг за шагом, беспрестанно останавливаясь.
   Гореву не верилось, чтоб русские отступали, потому что конная артиллерия имела на левом фланге успех. Но отступление уже началось. У нас ядром вырвало трёх человек из рядов.
   Пройдя с версту от места боя, Горев, скомандовал:  "Стой". Очутившись вне выстрелов, мы вздохнули свободнее.
    Невкусно стоять под ядрами!.. дело прошлое... крепко щемило сердце у всякого!.. И если кто бывший под Альмой скажет, что он не ощущал подобного чувства, не верьте ему.
Мы простояли с час. Вдали была ещё стрельба, но с каждой минутой она становилась реже и реже.
   Впереди нас, на возвышенности, стояли гусары, для прикрытия отступления. Когда мы тронулись к р. Каче, послышался голос генерала Кирьякова, шедшего пешком, а потом подъехал наш полковой командир (Волков). Он, во время дела, был без лошади, но везде там, где предстояло наиболее опасности.

Продолжение следует