Под созвездием трусливого льва

      Глава 1.
Часы пробили двенадцать. Стрелки медленно передвигались по циферблату, вымеряя достаточное количество времени. Шаг за шагом, стук за стуком они неторопливо вели свой отсчёт. Обыкновенные часы с обыкновенной деревянной кукушкой, будящей тишину просторного кабинета каждый час своим неожиданным появлением. Впрочем неожиданным ли? 
- О, Господи, - подумал комендант сельской управы Шиллер, четко вымеряя своими кованными сапогами выделенную ему комнату, в которой не было практически никакой мебели. Красивый дубовый стол ручной работы, трюмо из покрашенного в темно жёлтый цвет дерева, пары кресел, да старых, порыжевших от времени занавесок на окнах. Вот и все убранство небольшого кабинета господина коменданта. - За что же мне такое наказание? Эти чёртовы прихвостни Кюнна совсем не умеют работать! Прислали их на мою больную голову! Ведь что бы следить даже за такой малой территорией, которая сейчас мне выделена нужны специалисты, нужны люди, знающие в этом толк и правильно организованны по работе с местным населением. То ли дело было раньше! - и слегка надменая, вальяжная улыбка тронула губы преклонных лет господина коменданта, стоило ему ненадолго пуститься в воспоминания. 
Бравый солдат Вермахта Шиллер всегда относил себя к ярым приверженцам своего кумира Адольфа Гитлера и слыл настоящим патриотом, рачителем дел великой Германии и пусть злые языки по углам шептались о том, что он фанатик, коменданта это нисколько не трогало, так как подобное злобное сявкание было еле разборчиво и крайне редко, ибо то бы было время расцвета и оглушительных надежд на правление Третьего рейха.
Однако на сегодняшний день события развивались не так гладко, как хотелось бы господину Шиллеру и хочу сразу уведомить читателя, что у него для этого были немаловажные основания, так как в порученных его внимательному и чёткому руководству штольням, железнодорожному узлу, а так же в паре небогатых деревушек из-за дня в день творилось бог знает что и комендант в отчаянии хватался за свою лысую голову в ожидании дальнейшех неприятностей.
Ну вот, казалось бы, те события, которые произошли три дня назад, а именно в среду.
Как гром среди ясного неба пришло известие о том, что один из узлов железнодорожной станции взорван и именно тогда, когда должен был прийти состав с особенно ценным грузом.
Наручный принес, будь он трижды не ладен, только солнце взошло над домами, осеняя своими яркими лучами кроны тополей и берёз. Слава богу, что самодельная бомба взорвалась ещё до прихода поезда и никто и ничто не пострадало ( то ли партизанские рожи сильно нервничали, то ли что то упустили из вида...ну, правда, много ли ума у партизан? Это же не вышколенные арийцы, у которых за плечами не одно вооруженное столкновение и которые в жарких песках далёкой Африки гнали прочь псов Черчилля под началом отважного и крайне предприимчивого боевого генерала Эрвина Роммеля), но ведь могло случиться и по другому, о чем сейчас страшно и подумать! Ещё не хватало, что бы эти недоучки его под трибунал подвели!
От того и нервничал господин комендант, от того и комкал в пальцах недокуренную сигарету, густо осыпая пеплом новый ковер в кабинете, не следя за тем, что за короткое время полпачки им уже было выкурено, оттого и морщил свой высокий, езъеденный морщинами лоб. И ведь давно уже послал за гауптшарфюрером Шульцем, закреплённым за данной территорией, а он все не шел. И где только черти этого наглого пройдоху носят? Наконец в дверь постучали.
- Войдите! - Шиллер опёрся обеими руками о край столешницы, вперив сосредоточенный взгляд в дверной проем. Его подушечки пальцев побелели от едва сдерживаемого волнения, по спине струйкой скатилась капелька пота.
- Разрешите? - вначале, как всегда, появилась ощерившаяся улыбка скорее не гауптмана, а какого то мартовского кота, облопавшегося сметаны, потом уже рыжий зачес его волос, а уж затем и его долговязая фигура, - гауптшарфюрер Шульц по вашему приказу прибыл! 
Постоянно улыбающийся, чуть ли не счастливый вид Вольфганга донельзя бесил коменданта, но свое раздражение Шиллер вынужден был скрывать под маской благодушия, так как этот чертов офицеришка служил не совсем под его началом. Он был протеже гауляйтера Коха и до появления в этих краях служил в его ординарцах. Сюда же он был на время сослан в виде наказания, но, похоже, наказан был им только господин комендант, постоянно испытывая досаду при виде этого напыщенного павлина.
Как дела на просторе военных действий, дорогой мой друг? - комендант ответно улыбался молодому гауптману, но внимательному наблюдателю сразу было понятно, что его взгляд не предвещал ничего доброго, - всех русских перебили? А то, знаете ли, мне по ночам плохо спится, все задаюсь вопросом - а в безопасности ли мы и все ли сделали от нас зависящее? Здешний житель он ведь какой? Как говорил ещё мой дед, царствие ему небесное, - русского мужика мало убить, его ещё повалить нужно! Не зря испокон веков этот народ никто не мог захватить, ни татары, которые более двухсот лет здесь царствовали, но все же вынуждены были отступить в связи с непридвиденными обстоятельствами, ни поляки с литовцами...а ведь Русь была уже почти в их руках, на ладони лежала, и что же, я вас спрашиваю? Нашлись некто, Минин и Пожарский, прогнали басурманина! А ведь какое время было! Ни царя-батюшки, ни какого либо простого градоначальника - бери власть в свои руки и диктуй свои правила, ан нет, упустили голубчиков...а Наполеона помните, этого маленького капрала? - комендант бросил мимолётный взгляд на гауптмана, потом на назойливую муху неведомо как влетевшую в комнату и уже минут пятнадцать рассекающую пространство. Наконец вредному насекомому видимо надоели эти силовые упражнения и она угомонились на одной из папок, лежащей поверх стола - ведь и в Москву вошел, и пол России прошагал со своей многочисленной армией...а в результате казаки в Париже. С нами такое не случится, как вы думаете?
- Что вы, господин комендант, эти голодранцы, безусловно, ещё смеют сопротивляться и некоторые из них ещё верят в силу и мощь Красной Армии, но не сомневайтесь, это всего лишь дело времени, ещё месяц - другой и наши доблестные дивизии будут в столице, превратив Москву всего лишь в платцдарм для наступления на настоящего противника, а именно на Англию! - Шиллер слегка поменял позу своего поджарого тела, отчего стул протяжно скрипнул - Вот от туда и разовьем настоящее наступление, захватив пол Европы и претворив в жизнь дело самого фюрера, тем самым обессмертив его имя! 
Гауптшарфюрер отнюдь не был таким простачком, какого из себя постоянно пытался представить. Он обучался в высших элитных школах Вермахта и закончил курсы на отлично, но его романтизм быстро развеялся, когда он оказался в штабе Коха, ибо такого узкомыслия и скудоумия, царящего в рядах правящей элиты Германии, эрудированному и крайне проницательному Вольфгангу сложно было и представить. Однако же стоило ему вставить свои пять пфеннигов и попробовать навести хоть какой то порядок в делах Вермахта, как он тут же был сослан в этот злосчастный медвежий угол без надежд на какие либо грядущие блестящие перспективы.
- На вашем месте, господин комендант, я наслаждался видами этого дикого края и почитал бы себя на экзотическом курорте...вы же не были до этого в России, не так ли? Теперь она как последняя шлюха лежит перед вами, широко расставив ноги и только ждёт, что бы стальной жезл наших непревзойденных кирасир вошёл в нее как можно глубже...
Гауптман чуть ли не подмигивал коменданту, изображая из себя святую наивность и старательно делая вид, что в этом вопросе беспокоиться абсолютно не о чем. Подумаешь, Россия какая то, варвары одним словом!
Дорогой Вольфганг, не менее вас разделяю надежды на будущее процветание Германии, но не скажите ли вы мне, любезный вы наш, какого лешего твориться у вас под носом? Не удосужите ли чести объяснить, какие твари буквально несколько дней назад чуть не взорвали состав с секретным грузом, а сегодня, если я не ошибаюсь, была предпринята диверсия на торфяной склад, не так ли? Вашу мать, Вольфганг, вы можете дать четкий ответ, что происходит и когда вы собираетесь хоть что то предпринять? - несмотря на всю сдержанность комменданта его лицо пошло багровыми пятнами, а глаза метали настоящие шаровые молнии.
- Господин комменданта, осмелюсь вам заметить, что торфяники находятся не под моей юрисдикцией, я отвечаю только за железную дорогу, - улыбка Вольфганга сложилась в две презрительные усмешки, - но ничего страшного, если вы случайно об этом забыли. Ведь вы же прекрасно осведомлены, господин комендант, что незаменимых людей у нас нет и, быть может, кто то будет более способен справиться со столь сложной работой, которая, смею вам заметить, крайне вредна для вашего уже довольно таки изношенного сердца.
Шиллеру вначале показалось, что он не расслышал гауптмана или не правильно растолковал значение его слов, но постепенно до сознания коменданта стала доходить брошенная ему в лицо фраза с ярко выраженным подтекстом.
- Встать!!! Смирно!!! Слушай сюда, гауптман, - Шиллер уже не в силах был утаить своих истинных чувств к этому зарвавшемуся выскочке, - когда я на полях сражений вел батальоны в ад минометных орудий, когда я подставлял свою грудь под обстрел шальных пуль, ты, недоносок, девочек по кустам тискал! Если ты считаешь, что война для тебя это курорт, то ты у меня не то что в эту дыру, ты у меня в штрафбат побежишь, ты у меня на коленях под пулеметы поползешь, Шульц, помечая туда дорогу своим кровавым следом! И никакой гауляйтер за тебя не заступится! Я тебе даю неделю и если ещё раз на протяжении ста километрах услышу про русских пеняй на себя, ты меня понял?! Понял, я спрашиваю?!! - истерика и жгучая злость Шиллера была неподдельной, практически через каждое его слово с губ брызгала клочьями пена, единственное только искры вокруг не летали.
- Да понял, понял, - гауптшарфюрер недовольно пожал плечами, - ну так что, я свободен? 
- Пошел вон, кретин! - и тяжёлая стеклянная пепельница, наполненная окурками, разлетелась на тысячи осколков о косяк вмиг закрывшейся деревянной двери.
Секретарша сидела в испуге. Миловидная светловолосая немка лет сорока, ходящая тенью на протяжении нескольких лет за комендантом отнюдь не часто наблюдала его в таком сильном раздражении, чуть ли не в бешенстве. Вжавшись в кресло и стараясь быть как можно более незаметной она переполненными ужаса глазами взирала на долговязого Шульца, который в эту секунду стремительно пересекал коридор.
- Да пошел он на хер, старый маразматик, - жёсткая складка легла на облик молодого и привлекательного для истинно преданных делу Вермахта барышень человека, выдавая его настроение, - чертов кретин!
- Вольфганг! Шульц! Да погоди ты, ей богу! - голос откуда то сзади пытался достичь мембран его ушей, пока гауптшарфюрер ещё не успел покинуть здание.
- Давай, рассказывай все, как было - рука Пихлера легла на плечо Вольфганга, пухлыми пальцами прикрыв один из погонов с нашивкой гауптмана на гвардейском кителе, - что этот древний пень так раскричался? 
Гауптшарфюрер Питер Пихлер был невысок ростом, слегка полноват и слыл в своем полку неунывающим оптимистом, но что в нем особенно импонировало Шульца, так это его искромётный юмор. Не одну шутку выкинули они вместе с ,, тортиллой,, как весело его прозвали сослуживцы, не раз вместе сидели на губе и не раз подписывали выговоры одними и теми же чернилами, благо последние на них сыпались довольно изрядно, будто отжившая уже свое листва в осеннем лесу. Да что и говорить, если практически не один выходной не обходился без приключений, а похождения веселой троицы( ибо тут, естественно, не обходилось без их заводилы, обершарфюрера Мюллера, о котором речь пойдет несколько позднее) приводила в трепет всю округу.
- Да зарвался совсем, раритет долбаный! Решил на мне отыграться за штольни, а ведь, между прочим, это твоя епархия, и я, как говорится, ни сном, ни духом.
Тут Шульц бросил свой надменный взгляд на сжавшуюся в углу секретаршу, на толпу посетителей, кучкующихся по обе стороны от двери в кабинет главного и успевших изрядно поредеть после недавней сцены, вспомнил гневный взгляд Шиллера и процедил сквозь плотно сжатые зубы:
-Пойдем, выйдем.
- Да ладно, не бери в голову, Вольф, ну чего в жизни не бывает, - весело щебетал Питер, пока друзья шли по направлению к выходу, - и ладно, если бы там действительно что то сенсационное случилось, а так...подумаешь, неудачная попытка налета на торфяные склады, ведь она от того и неудачная, что эти лапотники теперь по всему лесу будут искать чистые подштанники. Да они еле ноги унесли от моих орлов, вот тебе крест, более половины русских свиней остались лежать в канаве. Пока уцелевшие доберутся до своего логова, они от страха забудут, как их родная мать выглядит, не то что бы готовить очередной акт возмездия. Да я бы после такого себе лично железный крест на грудь повесил, а этот престарелый мопс только и знает, что тявкает из своей будки. Вестимо, крыша поехала!
- Ну да, особенно если учесть, что этих полудохлых коммунистов вообще не должно здесь быть и что трёх сынов Вермахта...понимаешь, тртрёх!!! - вытянутая рука с тремя разжатами пальцами в непосредственной близости от лица Пихлера на просторе покосившихся изб и октябрьского, пробирающего до костей и промозглого воздуха безкомпромисно доказывало, что в это утро погибло не пять и отнюдь не два солдата, а именно три человека, - повезут в свинцовых гробах в края своего отчего дома! Я же ему говорил, что у меня нет ни людей, специально обученных для этой работы, ни даже вшивых собак! Я что, этих голожопых партизан один с фонариком должен между сосен искать? Особенно увлекательно, если я при этом ещё кричать буду,, выходите, сволочи, у меня прямой приказ Шиллера, я вас расстрелять должен!
Едва заметная улыбка изобразилась на лице Вольфганга при мысли о такой воображаемой картине. Пихлер же и вовсе засмеялся:
- Да, представляю их ажиотаж, когда они тебя услышат и строем ломанутся на твой призыв, по дороге хорошенько раздавая тумаки направо и налево в надежде быть первыми. - Питер на секунду остановился и с серьезным видом всмотрелся в Шульца. - А знаешь что? Пойдем ка мы, друг, лучше выпьем! Глоток шнапса в этом деле наш лучший союзник!
Вечер на деревню Ярыкино ложится незаметно. Казалось только вот-вот последние лучи ещё шарят по поленнице дров, заглядывают в местами треснувшие стекла, причесывают свалявшуюся шертску соседского одноглазого кота на завалинке, бегут по садовой дорожке и с отчаянной дерзостью заглядывают в старый колодец, стараясь проникнуть везде и всюду, а в места, ими нехоженные, непознанные отплевываясь длинной причудливой тенью, как тут же подступают густые сумерки и вот уже различимы первые звёзды, вот уже луна благословляет своим спокойным матовым светом русскую глубинку, место оккупации мирных колхозников, мужиков и баб, детей и стариков, людей, по разному одаренных внутренними нравственными и волевыми качествами, но захваченных немецкими фашистами.
Заглянем же и мы, дорогой мой читатель, на правах наблюдателя в одно из окон среди этого осеннего и столь тревожного, замирающего от предчувствия надвигающихся событий пейзажа и постараемся внимательно рассмотреть, что же все таки там происходит? Почему среди отчаянной тишины близлежащих домов этот не хочет засыпать, не хочет претворяться мертвым и обезлюдевшим, а, наоборот, оглашает всю округу пьяными криками, перемешанными с отборной немецкой бранью.
Видит ли читатель на подоконнике в маленьком горшочке робкий фикус, скромно, но весьма стойко пытающегося противостоять густому облаку никотинового дыма? Простите, а это что? Герань, кажется, во всяком случае причудливый разрез зелёных листочков свидетельствует именно об этом.
Светлое пятно, негромко напоминающее о когда то мирной жизни становления коллективизации, об упорном желании совместным трудом и бессонными долгими ночами пробить свой путь к социализму, единству, равенству и братству. 
Что же за злосчастное иго разрушило покой этого дома, перевернув кухонный стол, насытив его винными парами, заставив одних в полицейской форме бегать чуть ли не на четвереньках в желании выслужиться перед серыми офицерскими мундирами, перед жадностью топтать несгибаемым маршем чужие земли, перед жгучей ненавистью к народам, испокон веков его заселяющим, перед непоколебимой уверенностью в том, что никто, кроме них, что в них зарождается начало всех начал, все же остальные...рабы от рождения, пребывающие в этот мир с единственной целью - преклонять колени перед знаменем черной свастики на красном фоне и быть марионетками в руках их доблестного, всемогущего фюрера!
Эй, старая калоша, какого черта мой стакан до сих пор пуст? Или ты хочешь, что бы горло настоящего арийца совсем пересохло от жажды? - подошва начищенного до блеска офицерского сапога весьма ловко отпечатала свой рисунок на заднице русской пожилой женщины, заставив ее отлететь в сторону и чуть ли не свалиться под ноги бравых солдат Вермахта, - тащи сюда бутылку шнапса и быстро! Я долго ждать не намерен! Видимо у вас тут совсем плохо с дисциплиной, ну да ничего, под моим зорким оком ты будешь у меня как шелковая!
Раскатистый хохот разбежался по стенам жилища, в котором когда-то, может быть в другой жизни, она была полноценной хозяйкой. Смычный плевок же в ее сторону говорил о том, что те времена уже прошли и, возможно, никогда больше не вернутся.
- Итак, Вольфганг, так что же предпримем? Ты сам говорил, что этот пёс уже вне себя от ярости. Представляешь, что может случиться, если мы и дальше будем будем бездействовать? Меня совсем не прельщает видеть ни себя, ни тебя в рядах штрафного батальона! - утерев тыльной стороной ладони губы от весьма удачного броска слюной и загасив в полупьяном взгляде искры потрясающего его тело совсем недавно истерического хохота спросил Петер, - ты же всегда отличался весьма здравым мышлением. Неужели сейчас ничего не можешь придумать? Вот веришь или нет, но лично я в тебе абсолютно уверен, более того, ты неоднократно доказывал, что на тебя можно положиться даже и в большей казалось бы передряге!
Есть одна идея, Петер. Слышал что нибудь об охоте на живца? Да впрочем что я спрашиваю, ведь твое имение славится своими охотничьими угодиями. А какие у тебя борзые, эх! Твой отец знает в этом толк, точно тебе говорю, недаром сам Геббельс приезжал прошлой весной к вам поохотиться. Правда этот матерый кабан чуть не снёс ему полголовы, но, на мой взгляд, охота была весьма удачной. Интересно, а Пауль после такого инцидента не изменил своей закоренелой привычке брать в руки оружие? 
- Теперь он перенес эту свою страсть к охоте на евреев, Вольф, они менее агрессивны.
Друзья вновь весело рассмеялись, вспоминая беззаботную пору их ушедшей юности.
- Но ближе к делу, Вольф, что ты говорил про живца? По глазам вижу, что ты придумал что то стоящее. Давай, выкладывай!
Шульц снисходительно усмехнулся и из подручных средств, а именно из коробка спичек, нескольких неочищенных картофелин и двух горбушке хлеба приблизительно составил что то похожее на карту района.
- Искать их по лесам бессмысленно, не так ли? И местность эти псы знают лучше нас, и средств у нас для этого нет, что бы развернуть облаву по всем законам жанра, но...
Здесь гаутпман сделал многозначительную паузу. Пихлер смотрел на него с нетерпением. 
- Да давай уже, выкладывай, не тяни! - казалось Петер сейчас подскочит от нетерпения.
- Но, как известно, если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе. Значит поступим следующим образом. Устроим карательную операцию. Построим виселицы и предадим гласности то, что каждый из жители этой деревни будет на ней вздёрнут, от малого ребенка до последний старухи, если чёртовы партизаны не выйдут из леса. В поощрении их доброй воли пообещаем, что ни один из них не будет уничтожен. Их возьмут в плен и по всем правилам войны направят только на принудительные работы в Германию. 
Петер на секунду задумался.
- А знаешь что? Ты гений! Нет, правда, Вольф, блестяще придумано, обожаю твою умную рыжую голову! 
И Петер с ажиотажем хотел крепко поцеловать своего закадычного друга, но в тот момент, когда он приставал со своего места и проятигивался к Шульцу свои руки на их стол неожиданно налетел сильно пьяный капрал да так неудачно, что перевернул его. Остатки мутного самогона брызнули на китель гауптшарфюрера, оставив на нем несмываемое грязное пятно.
- Ах ты, дрянь! Совсем, сука, дороги не видишь? 
Кулак Шульца в коротком замахе четко ударил в череп пьяного немца, прибавив к пятну от самогона на своей форме ещё и капли крови. 
Капрал был сильно пьян, но реакция его ещё ни разу не подводила, даже в таком состоянии. Схватив левой рукой пустую бутылку из под самогона он резко ударил ей Вольфа снизу вверх так, что бутылка разлетелась именно в области кокарды на фуражке. 
- Грёбаный ублюдок, да как ты смеешь! - его собрат по несчастью Петер был вне себя от ярости. 
Он оттолкнул капрала далеко в сторону, так что тот приземлился на свою пятую точку, но к Пихлер сразу подскочили ещё двое. Один схватил его за ворот и произвел сильный удар в живот, второй о спину Пихлера вдребезги разнёс стул. 
Петер осел. В углу жалобно выла женщина. Ее стенания были похожи на вой недобитой собаки.
Неизвестно, чем бы закончилось это открытое столкновение, если бы в комнату неожиданно не ворвался обершарфюрер Миллер, о котором мы упоминали несколько ранее.
- Всем оставаться на своих местах, скоты! Дважды повторять не буду! - и тут же комнату сотряс пистолетный выстрел.
Не успел ещё осесть сизый пороховой дым, как обстановка в комнате уже разрядилась. Двое немецких офицеров помогли подняться пьяному капралу со своего места и отправились допивать алкогольные напитки дальше. Несколько полицаев бросились к перевернотому столу, пытаясь вернуть кухонный интерьер в подлежащий ему вид и место. Женщина громко икала после недавно с ней случившейся истерики, но все же старательно вернулась к своим обязанностям кухарки. 
Шульц стряхнул с фуражки остатки разбитого стекла.
- Сукины дети, - негромко произнес он.
Пихлер же стоял у импровизированной стойки и жадными глазками вливал в свое нутро очередную порцию шнапса.
- Не горячись, Вольф, - засовывая в кожаную кобуру пистолет и быстро подходя к столу обронил Мюллер, - ребята скучают без дела, а ведь сам прекрасно знаешь, что нет ничего хуже для дисциплины чем переуд вынужденного бездействия. Слышал наши войска уже на подступе к Москве и деректива Гитлера успешно набирает свой ход. Только в Брянске нам удалось захватить более 600 тысяч пленных красноармейцев и около 1200 танков.
- Да, я тоже в курсе текущих событий, Ганс, - Шульц одной рукой то ли приобнимал своего друга, то ли, наоборот, пытался за него держаться, дабы не упасть. Из его раны на лбу стекали алые капли крови, но он пока не обращал на это внимание. Более его занимало то обстоятельство, что Пихлер наконец принес мутную жидкость самогона и разливал ее по трем граненным стаканам.
- Я прекрасно осведомлен так же, что 12-ого наша армия взяла Старицу, а позавчера был захвачен Ржев. Говорю вам, господа, уже не за порогом тот день, когда наши войска будут на красной площади.
- Давайте же за это и выпьем, - Пихлер протянул каждому по стакану и взял в свободную руку головку репчатого лука.
- За великую Германию, - громогласно возвестил он и с разных концов полутемного помещения нестройным хором откликнулись,, хайль Гитлер!,,
Единственное, что могло сплотить в тот момент ряды самовлюбленных арийцев, так это беззаветная преданность к их национальному вождю фюреру.

Да ты закусывай, не стесняйся, - Питер на кончике ножа протянул небольшой кусочек сала при виде, как лицо у Миллера от выпитой им жидкости страдальчески сморщилось. 
- К сожалению в нашем медвежьем углу дела обстоят не так шикарно.
Шульц уже присаживался за стол, носовым платком вытирая сочащуюся кровь, а скорее размазывая ее по лицу.
- Эй, старая, быстро тащи сюда воду, - полуобернувшись крикнул Мюллер.
- Ты ведь в курсе происшедшей диверсии, не так ли? - Петер сосредоточенно смотрел на Ганса. 
Мюллер утвердительно кивнул.
- Но Шульц придумал отличный план и богом клянусь, после него мы все получим внеочередные воинские звания! С этим рыжим молодчиком дело иметь только себе на пользу, благодаря ему однажды мы станем генералами.
Лицо Петера сияло от удовольствия и гордости за своего товарища.
- Изложи его, Вольф, порази Ганса высотой своего интеллекта!
- Да подожди ты, - осек его Ганс, - пусть сначала рану промоет.
Шиллер смачивал носовой платок в принесённом ему небольшом тазике и убирал следы на своей огненно рыжей шевелюре от недавнего инцидента.
- Тогда позволь я сам расскажу, - просительно посмотрел на него Питер.
- Выкладывай. 
Пихлер детально пересказал схему предстоящего мероприятия Мюллеру, на что тот одобрительно покачал головой.
- Да, и правда неплохая идея, но, господа, у меня есть для вас новость получше.
Миллер сделал многозначительную паузу. Друзья выжидательно на него оглянулись.
- Сегодня около дома одной местной жительницы был пойман кто то из партизан. В данное время его пытают, дабы выяснить, где находится их чёртово логово.
- Да что ты сразу то молчал, осел! - два друга хором подскачили со своего места, как ужаленные.
Мюллер ошарашенно смотрел на них обоих.
- Так вы же, блин, не спрашивали.
В сыром подвале, находящемся аккуратно под зданием, выбранном немецким комендантом под казарму, стоял ощутимый запах жженого человеческого мяса. Единственная электрическая лампочка, подвешенная за белый изолированный провод слабо освещала стены данного каземата. По одной из центральных стен стоял железный верстак, давно уже покрашенный и среди следов ржавчины торчащий в разные стороны следами этой облупившейся и задранной краски. На верстаке лежали инструменты. Молоток, зубило, клещи и кое-какие другие средства развязывания языка и способа за очень быстрое время добывать нужную информацию, название которых знал только толстомордый немец, в данную минуту исполняющий роль палача. Рукава его кителя были по локоть закатаны, на спине крепким узлом завязан черный кожаный передник, в котором обычно разделывают мясо. Рядом стояли два молодых немецких новобранца. Они ещё пока старательно пытались соблюдать строжайшие наказания военного устава, так как прибыли в часть всего лишь неделю назад.
Посредине помещения, скованные по обе руки за подвешенные к потолку железные цепи висел человек. Сложно было разглядеть, какой он был - старый или молодой, красивый или не очень, так как все тело его было изборождино кровавыми ранами, а в некоторых местах кожа на теле попросту свисала, так сильно он был изуродован. Один глаз его полностью заплыл, во рту оставалась только половина зубов, да и те были вырваны из центрального гнезда и сильно расшатаны. Ухо было ловко срезано и валялось рядом, в пыли полусырого подвала.
Человек уже не кричал, он спокойно принимал свою участь. Вначале его раздирало только чувство гнева к ненавистным захватчикам, жгучая злость к поработителям, но через полчаса непрерывной адской боли даже этого чувства не осталось. Теперь мужчина отрешённо ждал конца своей участи, наблюдая за своими последними мгновениями на этой земле как бы со стороны.
Ну как дела, Шмидт? Заговорил чертов русский?
Мюллер осторожно спускался по выложенным кирпичом ступеням мрачного подвала, прислонив ко рту белый надушенный платок. За ним след в след спешили два его боевых друга. 
- Никак нет, господин оберст. Молчит, зараза! -жирной рукой вытирал обильный пот со лба Шмидт, - но ничего, никуда красножопый не денется.
- Да, видимо разучился ты работать, Юрген. Бывало человек начинал перед тобой исповедоваться ещё до того, как ты успевал к нему подойти и так тараторил, что не успевали записывать. Все рассказывал - что было и что не было, чуть ли не в участии во Франко-Прусской войне признавался.
Происходящая обстановка нескрываемо забавлялась Мюллера. Пихлер и Шульц были настроены более скептически. 
- Какой то он не живой у вас, - обронил Вольфганг, приподнимая фалангами пальц подбородок изможденного мужчины за подбородок, - он точно ещё дышит? 
- Не извольте сомневаться, господин гауптшарфюрер, сейчас оживет, родимый! 
Лессер, - окликнул Юрген одного из солдат, - приведи-ка выродка в чувство.
Рядовой солдат Вермахта быстро взял в руки оцинкованное ведро, наполенного до краев студёной водой и вылил содержимое на пленника.
Партизанин дернулся, замычала что то нечленораздельное, железные цепи протяжно скрипнули.
- Да, вот с такими олухами приходится работать, - Мюллер брезгливо посмотрел на бывшего красноармейца и подступил к нему чуть поближе. - Это же окровавленный кусок мяса, что он вам связанное рассказать сможет? 
Юрген тем временем на углях расскаливал докрасна кочергу, пытаясь ещё одним варварским методом добиться от пленного нужной информации.
- Боюсь придется отложить допрос до завтра, иначе русский точно скончается. Приношу свои извинения, господа, - обратился он к своим боевым товарищам, - завтра я возьму это дело под свой личный контроль. 
- Снять пленного и отвести в выделенную ему камеру, - обратился он уже к солдатам, - да проследите, что бы его тщательно накормили.
Солдаты Вермахта, как один, быстро подскочили к рулевому колесу, благодаря которому цепи опускались и поднимались на нужное расстояние. Пленник упал на землю. Один из солдат бросился к одной его руке, другой к противоположной и вскоре цепи были сняты с изможденного пленника. Казалось, что у русского абсолютно нет уже сил и он в очередной раз потерял сознание, однако неожиданно со сверхъестественной злостью вспыхнули его глаза и с рычащим фольцетом,, гори в аду, проклятый фашист,, пленник смертельной схваткой вцепился в горло Лессера. Солдат истошно вскрикнул. Второй рядовой сын Вермахта пытался оторвать партизанина от своего товарища, но русский вложил в это удушье свою последнюю волю. Ему было уже не важно, будет жить он или умрет, последняя миссия на этом белом свете была заключена лишь в том, что бы на небеса утащить с собой ещё одного фашиста. 
Лессер судорожно хрипел. Его глаза были готовы вот-вот вылезти из орбит, ногти судорожно царапали землю. 
- Помогите, - чуть слышно прошептал он.
Возможно солдат действительно стал бы очередной жертвой этой злосчастной деревни, если бы не железная кочерга Юргена, со всей силой обрушившейся на череп русского.
Партизанин выпустил из своих стальных объятий солдата, завалился на бок и задёргался в предсмертной агонии.
- Ну теперь он точно не дышит, - подытожил Мюллер.
Лессер в ужасе отползал от уже мертвого тела, шепча еле слышно какие то слова, но, скорее всего, вознося молитву за чудесное избавление Пресвятой Богородице. 
Юрген методично протирал грязной замасленной тряпкой кочергу от крови и слипшешося на ней остатка черных волос.
- Да, неожиданный поворот событий - носком сапога Пихлер докоснулся до новопреставленного русского и с нескрываемой озабоченностью бросил пристальный взгляд на друзей. - Кто нибудь знает, что теперь делать? 
Ответа, увы, не было, все присутствующие хором молчали.
Вольфганг не менее других испытывал чувство досады, но пытался не дать зародиться внутри себя чувству праведного гнева. Он иногда проделывал такую тайную работу над собой и весьма редко, но все же иногда  ему это удавалось.
- Одно точно, в этом подвале нам делать больше нечего. Предлагаю вернуться в кабак и там уже все хорошенько обдумать, но на мой взгляд придется прибегнуть к тому плану, который я предложил ранее. Если ни у кого нет возражений прошу за мной, господа, - и Шульц направился к выходу.
За ним не задумываясь последовали Пихлер и обершарфюрер Мюллер.
Выйдя на прохладу свежего ночного воздуха друзья молча побрел в сторону питейного заведения. Луна ровным светом прокладывала им дорогу, кроны берёз весело шумели над головой немецких офицеров.
А когда поймали этого недобитка? - задумчиво обронил Шульц, упрямо глядя себе под ноги.
- Да приблизительно час назад, - с виноватой интонацией в голосе, как будто случившееся произошло полностью по его вине изрёк Мюллер.
На секунду вновь воцарилось молчание.
- А где, в каком месте, Ганс? 
- Да около дома какой то крестьянки. Похожи он приходил за медикаментами и провизией.
- Подожди, а где сама эта крестьянка? - Шульц мгновенно остановился посредине дороге и в ажиотаже схватил Ганса за локоть, - ее же ведь тоже должны были заключить под стражу до выяснения.
Мюллер ошарашенно уставился на своего друга. 
- Признаться мы об этом как то не подумали.
- Так где она, черт бы тебя побрал?! Ты понимаешь, что она может вывести нас на их след?
- Дома, наверное. Где же ей ещё быть.
- Веди! - приказ был коротким и ясным, как удар плетью.
Мюллер даже и не думал что либо возразить. Он понимал, что эта женщина, быть может, их последняя надежда за весьма сжатый срок найти партизан.
Благо и дом, в котором поймали русского находился от немецких офицеров буквально в нескольких десятков метров.
Входная дверь была открыта. На дворе стояла мертвая тишина. Окна смотрели на улицу слепыми черными провалами давно немытых и местами опутанных тонкой тесемкой паутины стекол.
- Пихлер, осмотри двор и все близлежащие постройки, мы с Мюллером в дом. Будьте осторожнее. - Вольфганг достал из кобыры сияющий от недавно наложенной смазки ,,вальтер,, и бесшумно проник в покосившиеся от времени сени. Первое, что ему бросилось в глаза это разбросанное в беспорядке женское барахло по всему периметру неуютного помещения. Становилось абсолютно ясно, что кто то в большой спешке покидал этот дом, стараясь поскорее унести ноги.
И все же Шульц и Мюллер обшарили каждый сантиметр, каждый потаённый уголок деревенского сооружения.
- Во дворе никого нет, - безапелляционно заявил Пихлер, входя в центральную комнату покосившегося строения. - Вижу у вас результаты не лучше.
- Поднимай тревогу, Ганс. Я хочу, что бы ни один солдат не знал покоя до тех пор, пока не выйдет на след этой чертовой сестры милосердия! 
- Сейчас? - переспросил Мюллер? - Всю роту из-за одной какой то местной крестьянки?
Казалось, что Ганс просто не верит своим собственным ушам.
- Да, обершарфюрер, сейчас! - гневно воскрикнул Шульц, - и именно из-за одной чертовой крестьянки!
Женщину нашли под утро. Погода сильно изменилась, по улице шел монотонный противный дождь. Он однообразно барабанил по покрытым железными листами крышам, по придорожной пыли, превращая ее в грязное жидкое месиво и накладывая на сельский уединенный ландшафт пятна непроходимых луж. Даже сельская скотина попрятались от дождя под все мыслимые и немыслимые навесы, лишь изредко где то вдалеке промычит корова, да издаст хриплое кукареканье какой то ополоумевший петух. Было однообразно, серо, тускло и сыро.
Как я уже и говорил своему глубокоуважаемая читателю в помещение, снимаемое гауптшарфюрером Шульцем женщину привели уже под утро. С ней была ещё одна русская молодая девушка, весьма симпатичная, несмотря на ее простой и далеко неприглядный наряд. Как ее до сих пор оставили нетронутой доблестные солдаты Вермахта оставалось загадкой, но именно на чердаке этой черноокой славянки и пряталась пособница партизан. 
Двое дюжих СС-овца бросили обеих к ногам Вольфганга. 
Шульц молча проходил перед ними и лишь сосредоточенно в каждую всматривался. Кроме опрятно застеленной кровати, небольшого обеденного стола в центре комнаты со стоящей на ней искусно изготовленной вазой и небогатого букетика нарцисс и астр, кроме зеркала на одной из стен, да небольшого шкафа для одежды в комнате присутствовали ещё около пятерых немецких солдат, обеспечивающих надёжную охрану, да у входной двери жалко мялся сельский староста. Он же заодно и выполнял роль переводчика.
- Итак, - обронил наконец гауптшарфюрер, - я надеюсь до вашего сведения доходил указ коменданта о том, что за помощь партизанам человек, в этом деле замешанный подлежит смертной казни через повешивание. Одна из вас не сочла нужным к этому приказу прислушаться, вторая же, насколько мне известно, обвиняется в сокрытии преступницы, что с определенной долей вероятности может быть приравненно к измене интересам великого фюрера. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Молодая девушка, стоя на коленях, сквозь рыдания пыталась подползти к сапогам гауптшарфюрера в попытке облобызать их и вымолить прощения, если бы не два солдата, крепко держащих по обе стороны ее за плечи. Вторая тряслась, как осиновый лист и чуть ли не выла, но за все время пока не проронила ни слова. 
- Я облегчу вашу участь и обещаю отпустить вас, если вы мне сейчас же расскажете, где прячутся партизаны и дадите мне честное слово, что если вам ещё что нибудь станет известно о готовящихся диверсиях вы тут же мне о них доложите. Как бы местные жители не пытались очернить нас грязью, уверяю вас, милые дамы, что я не палач. Моя задача наводить порядок и следить за тем, что бы наши солдаты мирно соседствовали с крестьянами. Переведи, - бросил пристальный взгляд на старосту гауптшарфюрер Шульц.
- Я ничего не знаю, господин офицер, клянусь богом! - проголосила молодая женщина. - Клянусь вам, если бы мне что то было известно я бы сообщила вам об этом первой. Не убивайте, пожалуйста.
Девушку душили рыдания.
- Я вам верю, фрау, - изрек Шульц и практически в упор выстрелил молодой девушке в голову, - поэтому и считаю наше дальнейшее общение бессмысленным. 
- А вы ничего не хотите добавить? - обратился он уже к пособница партизан.
Женщина в ужасе посмотрела на мертвое тело некогда весьма привлекательной девушки, на входное отверстие от пули, на кроваво-красную лужицу, образовавшуюся после выстрела и неожиданно вскочила на ноги, да так шустро, что пара солдат схватилась за оружие в опасении на то, что она сейчас неминуемо кинется на гауптшарфюрера, но Вольфганг жестом остановил их.
- Я все знаю, я расскажу, товарищ офицер! Я отведу вас туда, где они прячутся! Не беспокойтесь, товарищ офицер, я отведу вас той тропой, с которой они не ждут вашего появления! Они все будут в вашей власти, только не стреляйте!
Гауптшарфюреру трудно было сдержать самодовольную ухмылку.
- Я хочу, что бы в карательную операцию входили все полицаи, находящиеся сейчас в деревне. Позаботьтесь о том, что бы они все собрались у меня во дворе не позже, чем через пятнадцать минут, - обратился он к старосте. - с собой я возьму не более трёх солдат Вермахта. 
- Господин гауптшарфюрер, а доложить о случившемся господину Пихлеру и Мюллеру? - спросил с нескрываемой ноткой озабоченности один из солдат.
Шульц на секунду задумался.
- Да нет, не стоит. Я думаю к тому времени, когда они оба проснутся, наша миссия уже будет закончена, - и Вольфганг ещё раз самодовольно улыбнулся.
Битых два часа водила русская женщина по непроходимому дремучему лесу бравых солдат Вермахта и пара десятков полицаев. Два часа их сапоги под непрекращающимся противным осенним дождем месили грязь, спотыкаясь о корневища деревьев, пробираясь сквозь густо сросшиеся ветви хвойных деревьев и кустарников, пока они в третий раз не вышли на то же самое место.
- Всем стоять, - издал приказ Шульц, - ты что, старая ведьма, решила водить нас по кругу? Ты действительно думаешь, что немецкого офицера так легко обмануть и я не смогу обнаружить, что к этой поляне мы выходим уже в энн-ое количество раз?
Гауптшарфюрер крепко держал в своей руке овчинный полушубок женщины в области ее груди и всем весом прижимал к земле. Горящие гневом глаза кидали молнии.
- Клянусь богом, господин офицер, они здесь были, я вас не обманываю! 
- Да что ты врешь, стерва, за все время наших поисков мы не нашли ни единого окурка, ни горстки пепла от костра...или, по твоему, они сидели на деревьях?
- Да ничего она не знает, господин гауптшарфюрер, - обронил один из палицаев, держащий в своих толстых брыластых губах рыжую пожухлую травинку и изрекшим ту истину, которая практически каждому уже была известна.
- Молчать! - крикнул Шульц в ярости, с силой оттолкнул от себя пленницу и, задумавшись, отошёл в сторону.
Да, действительно, пособница партизан ни о чем не знала. Было наивно полагать, что эти оборванные, полуголодные выродки леса посвятят ее в более или менее стоящие подробности. В их игре она выполняла роль поставщика, не более, передавая необходимую информацию и продукты тому, кого направляли раз от раза ее навестить.
Отчаянный стыд за свою глупость, за то, что так слепо доверился своей удаче в погоне за воображаемым противником душил Шульца. Ему уже слышалось, как будто отряд его верных солдат, а вместе с ними и полицаев еле сдерживаются, что бы не расхохататься.
- Пристрелите ее, - скомандовал гауптшарфюрер и бросил свой,, вальтер,, на траву.
Один из чернокительнивов с белой повязкой на рукаве, а именно Егор Красильников осторожно поднял оружие и вложил в руки второму полицию.
- Если мне не изменяет память это же его брат, - подумал про себя Шульц.
И точно, два полицая были на удивлении друг на друга похожи, только один из них был черноволос с хищными линиями лица, выдающего в нем настоящиго прирожденного убийцу, второй же рус и намного мягче по характеру.
- Ну, братка, вот и настал твой черед себя проявить, - хищно оскалился Егор, - докажи свою преданность господину гауптшарфюреру.
Семён Красильников, а именно так звали второго полицая  неумело взял в руки предоставленное ему оружие, как будто сталкивался с ним впервые. Его руки заметно тряслись.
Боже мой, что делать? - думал он, - я не могу выстрелить в эту женщину!
Младшего Красильникова сделали полицаем совсем недавно, когда наши доблестные ряды красноармейцев пытались вырваться из окружения, и когда по нелепой случайности Семён угодил в фашистский плен. Его брат, отнюдь, сделал свой выбор сознательно и, как он любил говорить, по глубоко идеалогическим рассуждениям. Именно Егор и спас ему тогда жизнь, уговорив перейти на сторону фрицев, но в данную минуту решение Степана, казавшееся тогда наиболее правильным, дало сейчас глубокую трещину.
- Уж лучше бы меня пристрелили, - думал новоиспеченный полицай, - во всяком случае погиб бы с честью.
- Какого черта ты медлишь? Стреляй говорю! - рычащий баритон Егора словно молотком по наковальне раздавался в голове испуганного донельзя Степана.
,,Если сейчас бросить оружие и бежать, то я и не успею сделать двух шагов, как меня самого пристрелят,, лихорадочно соображал младший Красильников. Он воочию представил, как тяжёлые свинцовые пули вонзаются в его черную полицейскую куртку, разрывая со звуком встревоженных диких пчел плоть на его спине. Он воочию видел, как под этим дружным обстрелом его тело как бы спотыкается о невидимое препятствие и замертво падает на землю. Семён затравленно оглянулся вокруг и потом посмотрел в лицо женщине. Она уже спокойно стояла в нескольких шагах от него, но в ее глазах было столько обречённости, столько невысказанной тоски, что перед взором полицая невольно всплыл образ матери. Именно с таким выражением лица она провожала его на войну. Это было лицо русской женщины, лицо скорби, непередаваемых мук и всепрощения. 
Непередаваемо сложно было сейчас Семёну решиться на какой либо шаг. Выстрелить? Но это то же самое, как всадить нож в сердце самому дорогому для него человеку, которая видела в нем героя, защитника, человека, которым можно по праву гордиться, ибо нет для матери большей гордости, чем сознание, что она выростила достойного гражданина для общества, солдата, на мужестве которого испокон веков держится Русь.
- Стреляй сука, не позорь брата, - крикнул в лицо Семена Егор, уже сам доставая пистолет из кобуры с твердым намерением, несмотря ни на что, выйти из этой перепалки победителем.
Семен, клацая зубами, чувствуя всеми своими нервными окончаниями дикий озноб по коже, сильно трясущейся рукой до такой степени, что пистолет в ней чуть ли не прыгал, навёл прицельную мушку на фигуру русской женщины, чьей то дочери, жены, матери, крепко зажмурил глаза и с усилием надавил на спусковой крючок.
Стая ворон взвилась в месиво иссиня-свинцовых туч, разбуженные выстрелом и ещё долго оглашающая место трагедии своим скорбным, могильно тревожным карканьем. Эти пернатые познали на своем веку, что война если и не забирает по какой либо случайности жизни, то неминуемо меняет судьбы миллиона людей, выявляя наружу то ядро, на котором и основывается характер человека в минуты тяжких испытаний.