Часы

Холод изо всех сил пытался прогрызть стекло, заточенное в тиски пластиковой рамы, выжигая льдом разномастные узоры там, снаружи, пока внутри бурлила жаркая жизнь. От духоты невозможно было втянуть в себя хоть каплю воздуха, пропахшего мандариновой кожурой и еловыми ветвями щедро украшенного дерева, раскрывшего колючие объятия в тесной комнате.
  Варвара, перекинув косу за плечо, стерла со лба выступившие липкие капли пота, заставившие мелкие русые волоски завиться колечками, и еще настойчивее принялась орудовать большим ножом. Во все стороны брызнули багровые капли.
– Кровь! – хищно завопила маленькая Анечка, высовывающая хитрое лицо из-под столешницы, и захохотала почти демонически.
– Аня, – устало и тихо попросила мама, и ее вкрадчивый голос утонул в почти шизофреническом бормотании телевизора. – Варь, ну вся кухня в свекле будет. Аккуратнее.
– Виновата, исправлюсь, – послушно согласилась Варвара и щелкнула по носу маленькую сестру. Та, держащая в руках двумя скипетрами облезлых кукол, умчалась прочь, донимать отца, прикорнувшего после работы на стареньком диванчике с истертым от времени покрывалом. Квартиру неутолимо засасывала праздничная атмосфера.
Варя, продолжая ровными кубиками нарезать свеклу, скосила серые глаза на маму. Та, сгорбив плечи и опустив расплывшееся лицо почти к самой дощечке, на которой  в последний путь отправлялся пожухлый укроп, выглядела невообразимо замученной – темные круги под глазами, выцветшие тонкие волосы, накрученные на несвежие бигуди... Вечером она наденет свое самое любимое платье, в котором встречает Новый год уже в пятый раз, и будет тихонько сидеть за столом, мечтающая лишь добраться до кровати.
На пожелтевшей плите кипели кастрюли, пар на кухне стоял такой плотный, что походил на вату, по всему столу кучками были разложены овощи. Телевизор вопил вовсю и от восторга грозился взорваться информационной шелухой, засыпав весь стол пластиком и стеклом – на экране волшебники заколдовывали очередного дракона. Мама шмыгнула носом, утерла полой халата лицо и вновь принялась ритмично выстукивать гимн поклонения кулинарии.
– Мам, – негромко вдруг выпалила Варя. – Я тебя люблю.
Мама отложила нож в сторону, и он тревожно звякнул под мелодичное бульканье кипящей воды.
– Что-то случилось, Варь?..
Ответил матери маленький телефон в ярко-розовом чехле – тренькнул по-особенному, испуганно, неотвратимо. В их семье все знали этот звук. Заскрипел диван в гостиной – папа заворочался, пробуждаясь от тяжелой дремы, примолкла визгливая Анечка. Мамино лицо вытянулось и стало плоским, как масляный блин.
Варя притянула к себе проблемный телефон и, нахмурившись, вгляделась в сообщение. Вскочила, торопливо вытирая руки грязным полотенцем, бормоча себе что-то под нос, а потом и вовсе умчалась в комнату, стучать шкафами, греметь сумкой, тихо ворчать без умолку.
– Варь, ну Новый год! – почти отчаянно крикнула мама, вновь в немом отчаянии схватившись за нож. – Да черт бы с ними!
– Авария. Насмерть, – уже из коридора выпалила Варя, натягивая замызганную куртку и наматывая на шею толстый объемный шарф. – Работа, мам. Ну не могу я! Я быстро!
– Аккуратно! – крикнула мама, но не успела. Дверь хлопнула неотвратимо, точкой отсекла их безнадежный разговор, бродящий по кругу день за днем, словно привязанный к колышку козлик на короткой веревке. Телевизор восторженно хрюкнул и замельтешил рекламой, мать щелкнула пультом, отсекая это праздное безобразие, и посмотрела на останки распотрошенной свеклы.
– Мам, – из-под руки капризно протянула Аня. – Не хочу свеклу!
Женщина втянула в себя горячий влажный воздух и закрыла глаза.
День был настоящей зимней сказкой – высокое и застывшее ярко-голубое небо, солнце, от которого тепла было не допроситься, режущий глаза яркий снег. Слежавшийся наст хрустел под ногами, пока Варя бежала, чувствуя, как мороз обживается в легких – девушка запрыгнула в ярко-оранжевый апельсин маршрутки, выцарапала из кармана пропитанные холодом монетки и прищурилась, думая о сюжете...
..Люди толпились, словно в цирке – их было видно издалека. Вереницы присыпанных снегом машин, кучки бормочущих зевак, выставивших вперед руки с зажатыми телефонами, будто древнеримские зрители, решающие, казнить или помиловать незадачливого гладиатора – Варя легко влилась в их ряды и дрожащими руками достала тяжелый фотоаппарат, опаливший пальцы льдом. Люли шептались, болтали, смотрели с осуждением и ужасом, но они были все одинаковыми, словно картонные фигуры – горящие нездоровым блеском глаза,  оскаленные зубы в первобытном любопытстве, прикованные к крошечной фигурке взгляды. Варвара вынырнула из-под чужих рук и остановилась, глядя на дорогу.
Холод проник в нутро и вместо легких выбрал мишенью душу.
Машина, развернувшаяся боком, была лишь останками автомобиля – развороченный бампер с ощерившимися кусками пластика, раздробленные фары, вмятина таких размеров, будто в машину попало пушечное ядро. Из-под машины кровью натекло масло, она стояла, стыдливая, будто была в ужасе от сотворенного. У двери ледяной скульптурой замер водитель – бледно-серый, словно старый снег, покрытый пылью от неугомонно чадящих заводов, мужчина, комкающий в руках ярко-синюю шапку, глядящий на маленький силуэт. Варя скользнула по силуэту взглядом и почувствовала, как слабеют ноги.
Варвара была корреспондентом – праздники, официальные мероприятия, похожие на несвежую жвачку, с вымученными улыбками и одинаковыми из раза в раз речами, библиотеки и бани, помпезные театры и рушащиеся общаги... Аварии. Убийства. Трупы. Она работала всего полгода, но уже многое повидала и ко многому притерпелась очерствевшей душой.
А тут ее ноги просто вдруг превратились в слизкое желе, и Варе пришлось схватиться белой ладонью за ствол дерева, стоящего молчаливо на обочине.
На дороге была девочка – маленькая, совсем крошечная. Разве могла она ТАК сплющить машину, словно тяжелый, пропахший битумом каток?.. Тельце бережно прикрыли бледно-розовым покрывалом, и на нем уже кое-где проступил свекольный сок. Руки в свекле.
Варю замутило.
Подъехала непримечательная машина, сноровисто выпрыгнули из нее люди, раскрывая в руках шуршащий, лоснящийся черный пакет, быстро и ловко сунули в него девочку, и фигурка эта вдруг превратилась всего лишь в обыкновенный мусорный мешок. Грохнули двери. Взревел мотор. Виновник аварии уткнулся лицом в шапку и крупно задрожал.
На дороге осталась лишь лужа натекшего свекольного, багряного сока  да отброшенное в спешке испачканное покрывало. Снующие полицейские хмуро косились на часы и на зевак. Варе хотелось руками растолкать гомонящую толпу – охочих до крови, до трагедии, до смерти.
Но это был ее хлеб. Ее работа.
Варвара, не ощущая пальцев на руках, прижала фотоаппарат к глазам и принялась снимать – вдавленный бампер автомобиля, спрятавшегося в ужасе водителя, мигающие проблесковые маячки на машинах. Лужа крови. Далеко отлетевшие маленькие ботиночки – ярко-синие, с бантиками, с маленькими янтарными бусинками. Их хозяйка тряслась сейчас в мусорном мешке, а маленькие красивые сапожки лежали в паре метров от машины под ясным небом, под деревьями, с которых серебром сыпались редкие снежинки, под радостной новогодней кутерьмой.
Варвара фотографировала, не думая ни о чем, кроме свеклы, которую она так и не успела порезать в салат. Голова стала пустой, гулкой, словно колокол. Нужно сделать работу. Точка.
 И вернуться домой, где они с мамой будут накрывать праздничный стол, где на шаткой табуретке с кривыми ножками Аня будет читать стихи папе, переодетому в Деда Мороза, где не будет покореженных машин и маленьких фигурок в мусорном мешке...
Удар в спину был таким сильным, что Варя, пытаясь удержаться на ногах, пробежала вперед, крепко прижимая громоздкий фотоаппарат к груди, оборачиваясь почти с ужасом. Перед ней возникло лицо – бледное, выцветшее, с вытаращенными дикими глазами и ртом, искаженным в такой жуткой гримасе, что лицо перекосило от боли.
– Ты! – рявкнуло лицо, заслонив собой весь мир, и Варвара испуганно вжала голову в плечи. – Сволочь! Мой ребенок!.. ТАНЯ! Господи!!! – лицо зарыдало, отшатнувшись, и Варя наконец-то смогла разглядеть его обладательницу – полную женщину с набрякшими багряными веками, со скопившейся в кончиках губ матовой слюной, с выступившими на лбу черными венами.
– Это моя работа... – едва ворочая языком, выдавила Варя привычную фразу, не в силах отвести от женщины взгляда. Народ вокруг зашептался – те, кто принялся расходиться, остановились, жадно прислушиваясь к доносящемуся вою.
– Твари! Нелюди! Моя дочь... А вы... Лишь бы фото... Боже, да где душа твоя?! Как ты можешь?! Убирайся отсюда, дрянь! Не смей, не смей фотографировать моего ребенка!!! Танечка, Таня, нет, не может, не может... – она забулькала словами, переходя на низкий, гортанный крик, и осела в чьи-то механически протянутые руки. Ее поймал пожилой мужчина, сгорбившийся так сильно, будто его плечи вот-вот должны были костями рухнуть прямо на заледенелый асфальт. Лицо у него было пустым и черным. Он смотрел куда-то в сторону, без эмоций гладя спину рыдающей женщины. Та, прокричав весь скопившийся внутри гнев и ужас, стала похожа на  сдутый, мертвый воздушный шар. Живая, но погибшая внутри.
– Простите, – прошептала Варя, отступая назад. Шаг. Второй. – Простите меня...
 И, обернувшись, побежала прочь. Все внутри нее, покрывшись инеем, вдруг стало склизким и вязким, вымазав душу в чем-то бесконечно черном.
... Старенький принтер чихал, ворчал и упорно отказывался работать, прикрываясь то ли вечной ленью, то ли наступившим праздником. Варвара, выругавшись, изо всех сил ударила по пластику кулаком, отчего рука обиженно заныла, а принтер, судорожно чихнув, брезгливо выплюнул ей фотографию – деревья, дорога, разбитая машина, из которой сочится масляная кровь. В комнату сунулась мама – кривые ломаные кудри обрамляли ее бледное лицо, глаза были потухшими:
 – Варь, Новый год. Идем. Ане скучно без тебя.
– Минутку, – механически отозвалась Варя, укладывая перед собой фото. Мама ушла.
Варвара выдохнула, цедя кислород мелким глотками, и закатала кружевной рукав платья. На бледной руке со светлыми волосками вновь красным рубцом проступили часы – две стрелки, мелкие черточки цифр, неровная окружность. Девушка не помнила, когда впервые осознала, каким даром наделила ее природа – события стерлись из памяти, не оставив после себя и мысли. Мама рассказывала, что с этим шрамом она уже родилась – странная причуда природы, кривой рубец, сложившийся в привычный силуэт.
Мама не знала, что это за часы. Варя не рассказывала.
Сейчас она сидела, задумчиво созерцая фото с проступившими светлыми полосками – краска в принтере заканчивается, нужно заправить картридж. В комнате звонко смеялась Аня, папа хлопнул шампанским, телевизор шумно поздравил его с этим событием. Решившись, Варвара затаила дыхание, словно перед шагом в ледяную прорубь, прислонила руку с часами к губам и подула на них теплом, бормоча то время, которое ей было необходимо. Ощутила, как дрожат губы, как колет кожу, как внутри нее все заходится в волнении.
Она давно не делала этого.
Рубец вспыхнул и зачесался. Варя потянулась рукой за фотографией и замерла, прислушиваясь к залу, не решаясь сделать последнего шажка, разглядывая стрелки – они почти сошлись на двенадцати.
Господи.
Постаревший певец в телевизоре завел приторную песню, и его насильно приглушили пультом. Аня уронила тарелку со стола, мама взорвалась криком. Сестренка обиженно и басовито заревела. Папа, топая, словно медведь, сходил на кухню за сигаретами и отправился на балкон. Из-под двери в комнату проникло ледяное дыхание зимы.
Варя заплакала. Слезы покатились по щекам, марая их солью, а руки схватили фото и резко ударили изображением по макушке – фотография растянулась, превратившись вдруг в раму для картины, погружая в себя девушку с головы до пят. На пол упала карточка с голыми деревьями и снежным покрывалом. Вздрогнула, закурилась дымком и исчезла.
Мама пальцами с обломанными ногтями вытирала слезы на щеках младшей дочери и просила прощения за крик, отец затягивался сигаретой на балконе, нахохлившийся, словно растрепанный воробей. В комнате Вари воцарилась пустота.
..Веки распахнулись, и девушка сразу же зажмурилась, прикрывая ладонью в теплой перчатке слезящиеся от яркого света глаза. Искрящийся снег под ногами, беспечная синь над головой, сплетенные в тесных объятиях ветки обнаженных карагачей. Солнечный день. Мороз. Через пару часов наступит Новый год.
Навстречу Варваре шла девочка – маленькая, облаченная в громоздкий пуховик, она подпрыгивала от нетерпения и уже готова была поднырнуть под руку застывшей посреди дороги Вари, чтобы выскочить на заметенный снегом пешеходный переход, как девушка присела рядом и цепко схватила маленькую ладошку.
– Эй, привет! Не бойся, – торопливо вымолвила Варвара, натягивая профессиональную улыбку и показывая девочке громоздкий фотоаппарат. – Я журналист, знаешь телеканал «Новотроицк»?
Девочка опасливо кивнула, с подозрением глядя на странную незнакомку.
– Я снимаю видео про Новый год, – восторженно выпалила девушка. – Пожелания маме! Поздравления! От детей! Хочешь маму поздравить из телевизора?!
 Глаза девочки вспыхнули озорным огоньком – она расслабилась, улыбнулась залихватски, кивнула и гордо расправила плечи. Варя, глядящая ей прямо в глаза, услышала, как мимо с диким воем пронеслась машина, водитель которой явно забыл обо всех правилах и запретах – автомобиль промчался мимо, невредимый и живой, унося за собой маленькую смерть.
– Мамочка! – радостно закричала девчушка, махая маленькой ладошкой в узорчатой розовой варежке прямо в камеру, когда Варвара принялась снимать ребенка. – С Новым годом! Пусть праздник этот принесет удачу и успех, а на еловых ветках, припорошенных снежком...
Малышка рассказывала стихотворение громко, с выражением, глядя в камеру легко и непринужденно, и проходившая мимо женщина, навьюченная тяжелыми пакетами, не смогла сдержать теплой улыбки. Варвара же, глядящая в маленький экран, не отрывалась от ребенка – от румяных щек, от щербинки между белоснежными зубками, отчего девчоночья улыбка казалась неповторимой, от выбившихся из-под пуховика тонких русых косичек, от синих сапожек с бантиками и бусинками жемчужин...
Таня. Маленькая Таня читала маме стихи, передавала приветы одноклассникам, смеялась задорно, как колокольчик, и все внутри Варвары заходилось от пугающего чувства. Девочка была такой живой, радостной, бесконечно влюбленной в маму, в праздник, в жизнь, что от одной мысли о свекольном соке и мусорном мешке все внутри девушки сводило болезненной судорогой.
Выключив фотоаппарат, Варя пожала руку девочке и подивилась тому, какая теплая у нее ладошка – это чувствовалось даже через плотный пух варежки.
– Когда по телевизору покажут?! – горячо спросила Таня, поправляя тонкие, мышиные косички.
– Скоро. Куда идешь-то? – спросила тихо Варя, вглядываясь в глубокие и чистые голубые глаза.
– Маме хочу купить елочный шарик, в подарок, – торжественным шепотом поведала девочка. – Я весь год деньги копила! Сейчас куплю самый-самый красивый! И под елку положу. Круто же!
– Круто... Осторожней только, Таня. Дорогу переходи осторожно, по сторонам смотри. Машины летают – ужас. Хорошо?.. Не расстраивай маму.
– А откуда вы знаете, что меня Таней зовут? – с подозрением спросила проницательная малышка.
 – Хочешь, открою тебе секрет? – заговорщицки прошептала Варя и приблизилась губами к самому уху девочки. – Я волшебница.
– Круто! – восторженно отозвалась малышка. – А можно три желания?!
– У меня сегодня выходной, – рассмеялась Варя и, не удержавшись, погладила девочку по щеке.– Беги за шариком. Только осторожно.
Снег сиял, по небу проплыло невесомое бархатистое облако. Варя стояла, глубоко сунув замерзшие руки в карманы, и смотрела, как Таня переходит дорогу и растворяется в толпе людей, которые в последний праздничный день срочно бежали по магазинам, срочно тащили домой пакеты с едой, срочно скупали подарки и срочно торопились жить. На асфальте не появилась свекольная лужа, не смешалось с кровью машинное масло, обрамленное россыпью осколков, не стоял, уткнувшись лицом в шапку, водитель.
Отодвинув рукав пуховика, Варвара со страхом посмотрела на часы, ожидая увидеть слипшиеся стрелки – но нет, между ними остался зазор. Пару миллиметров, не более того, но полночь, ее полночь, еще не пробила.
Ее время еще не вышло.
Судорожным всхлипом вырвался воздух вперемешку со страхом из ее сжавшихся легких, Варя нервно запрокинула голову и расхохоталась небу прямо в лицо. По местному крошечному каналу сегодня не покажут новость о сбитой насмерть девочке – вместо этого маленькая румяная Таня будет поздравлять маму и читать красивые стихи. Сейчас Варя возьмет еще парочку коротких интервью и сделает праздничный сюжет – теплый, искренний, мало кому нужный, но зато бесконечно пропитанный новогодним духом.
Воздух вокруг стал сладким и чистым, солнце улыбалось лично Варе, мимо пронеслась повозка, запряженная лошадьми –  в городском парке скоро примутся катать маленьких детей в санях. Дома Аня наверняка нарисовала праздничную елку и успела довести скучающего папу до белого каления, мама дико обрадуется прибывшей помощи в нелегком кулинарном деле, а сама Варя...
Сама Варя еще не израсходовала время, выделенное ей природой неведомо для каких нужд. Доставшийся ей дар она бережно хранила, оставляя для самого верного, для того, о чем просила ее душа. И сейчас она знала, что приблизившиеся к двенадцати стрелки не были напрасным, стоило только вспомнить румяные щеки, широкую улыбку во все зубы и маленькие синие сапожки, которые и сейчас бежали по снегу.
Мороз щипал щеки, и Варвара, натянув капюшон на голову,  ступила на пешеходный переход, внимательно оглядываясь по сторонам. Занесенная дорога, блестят, пуская солнечных зайчиков, выстуженные холодом трамвайные рельсы под ее ногами.
Рывок, и мир вокруг замельтешил, сливаясь в одну сплошную кутерьму. Варвара ничего не успела понять – небо вдруг качнулось, вжимаясь в ее лицо, каждая клеточка в теле вспыхнула болью, разрываясь, и прямо на нее рухнула пустота. А потом ничего не осталось – ни мыслей, ни чувств, чтобы ей осознать хоть что-то, понять – что случилось-то?!
Просто тьма. Чернота. Беспросветная. Беспробудная. Варя кончилась без остатка.
 ... Случайные прохожие вздрогнули от резкого грохота, такого сильного, будто на две половинки раскололось небо перезрелым арбузом. Тонкая девичья фигурка взлетела вверх, взмыла балериной в мерзлом воздухе и опала, ударившись о землю так сильно, что звук ввинтился в кости у случайных зрителей трагедии.
Крики. Люди бегут на помощь. Развернувшись посреди дороги, стоит разбитая машина. Из салона вываливается водитель, смотрит на переломанное тело и скулит в ужасе, стягивая с головы ярко-синюю шапку и прижимая ее к дрожащей челюсти.
Он успел купить подарки, хоть и очень боялся опоздать, заваленный работой – розовое платье с рюшами для дочери, витое кольцо для жены, набор для вязания старой маме-инвалиду и рыболовные снасти отцу. Подарки лежали сейчас в багажнике, перемешанные от страшного удара, и мужчина понимал, что они больше никому не нужны.
В этой семье Нового года не будет. Как и в еще одной.
Семье этой девушки.
– Чего случилось? – пробившись вперед, громко спросила женщина с тяжелыми пакетами, высовывая любопытное лицо из толпы.
– Сбил, – коротко отозвался  мужчина в черной меховой шапке.
– Насмерть?!
– Насмерть.
– Офигеть! Новый год! Насмерть! Чума-а.... Надо Лидке позвонить...
Кто-то стыдливо прикрыл распластавшееся, раскинувшее руки тело серой простыней, и та мгновенно напиталась выступившей кровью, так неотвратимо напоминающей свекольный сок. Примчалась полиция, бормоча что-то о «дебилах, которые хоть в Новый год не могут обойтись без глушняка». Кто-то из прохожих наклонился и вытащил из кармана Вари мобильный телефон, нашел в контактах короткое «Мамочка». На фотографии обычно замученная мама еще была счастливой, молодой и тепло прижимала к себе маленькую Вареньку.
Прохожий постоял, глядя на фото, зябко поводя лопатками под теплым свитером и толстой курткой. Сунул телефон пробегающему мимо полицейскому:
 – Вы это... Позвоните...
– Кому?! – рявкнул мужчина, которому предстояло провести праздничную ночь в компании сослуживцев, а не в объятьях беременной красавицы-жены, отчего настроение у него было прескверное.
– Матери...
Варвара лежала на спине, раскинув руки так, будто хотела обнять весь мир, это высокое равнодушное небо, этих маленьких невнимательных девочек. Из-под простыни торчали ступни в беспечно-голубых носках с облачками. Если бы Варя могла почувствовать напоследок еще хоть что-то, то она бы непременно почувствовала спокойствие. Теплое, мягкое, воздушное.
Маму только жалко.
На запястье багрянцем горел рубец – стрелки часов сошлись на двенадцати, отсчитав последнее время.
Время, потраченное не впустую.
Не напрасно.