Пустой дом

 

               

Господи, какая же сегодня пароварка. Окно автобуса не открывалось, и в нагретом от солнца салоне было намного жарче, чем на улице. Я обреченно выдохнула, до окончания пути оставалось четыре остановки, но терпение было на исходе. Волосы упрямо прилипали к липкой коже, и сколько бы раз я не убирала их назад, они возвращались к влажной шее, вызывая новую волну нервного дискомфорта.





Я не хотела ехать домой. Нет, не так. Я не хотела ехать к родителям. Я хотела оказаться дома, в своей комнате, беспечно рухнуть на свою высокую мягкую кровать с ворохом декоративных подушек, выпить кружку кофе на кухне, медленно, наслаждаясь моментом, выкурить сигарету на крыльце. Встретиться со школьными друзьями, весело провести с ними время на нашем месте. Да даже поиграть со старым пекинесом Штруделем, и перекинуться парочкой стандартных фраз с его хозяйкой - вечно недовольной, и всех и во всем подозревающей мисс Джинсер. Интересно, как она сейчас выглядит? Перед моим отъездом в институт, она неудачно окрасила волосы в местном салоне, и вместо модного шоколадного оттенка, получила цвет сине-зеленой водоросли на голове. Как выразился тогда мой отец: «Позеленела от злости». В нашем маленьком городке ее мало кто любил, и ошибка колориста добавила настроения половине женской части населения и породила десятки новых, обидных прозвищ для этой скандальной, острой на язык женщины.




Часы показывали пять минут первого. В такое время мать была еще на работе, и это меня радовало. Ведь я уже знала, как пройдет наша встреча. Она обнимет меня, спросит как мои дела, как мое здоровье, и через некоторое время, после моих односложных ответов, грустно посмотрит в окно, томно вздохнет, выдержит драматическую паузу, пару раз украдкой взглянет на меня, и, удостоверившись, что я жду ее откровений, начнет долгий, муторный рассказ, повествующий о ее несправедливой, трудной, безвыходной ситуации. И мне останется только навести огромную кружку кофе, под уже знакомое замечание матери, что я сыплю слишком много сухого напитка, и слушать ее исповедь, которая может продолжаться часами.




Потом придет отец, если он вообще соизволит сегодня явиться домой, по-свойски взъерошит волосы на моей макушке, кинет пару шуточек невпопад, и уйдет на задний двор, где будет до самого вечера делать вид, что занимается благоустройством территории. Мать проводит его испепеляющим взглядом, а после повернется ко мне и, со связкой «Вот видишь», продолжит свою обвинительную речь.




Так мы просидим на кухне до часов семи вечера, а потом, я, сославшись на то, что мне нужно собираться, покину ее компанию, с распухающей от количества влитого дерьма головой и с неизменным чувством облегчения от окончания бессмысленной беседы.




Да, я знала, каким будет мой день, и только предвкушение предстоящего вечера весело щекотало мое сердце. Этим вечером я встречусь со своими друзьями, с которыми не виделась чуть меньше года. И это означало только: реки алкоголя, смех, пьяный угар и неминуемые приключения для задних подушек безопасности.




Я соскакиваю с последней ступеньки автобуса на землю, и нежный летний ветерок приятно холодит распаренную в адском котловане кожу. Закидываю рюкзак на спину, оставляя джинсовку в руках, и бойким шагом, чуть ли не пританцовывая от битов популярного трэка, играющего в наушниках, направляюсь в сторону дома. От остановки до нашего дома идти совсем не долго, не более пятнадцати минут. Настроение быстро набирает обороты. Я шагаю по родным улочкам, солнце мягко припекает голову, прохладный ветер заботливо сдувает жар с моей кожи, в воздухе еще осталась свежесть ночной грозы, а городские клумбы пестрят яркими фейерверками разнообразных цветов, утопающих в сочной, влажной зелени. Улыбка самопроизвольно появляется на моем лице, и, на волне радостной эйфории, я чувствую, что готова расцеловать любого прохожего, оказавшегося на моем пути.




Вибрация мобильного телефона заставляет меня вынуть наушники-гвоздики из ушей и остановиться. На экране высвечивается «Мама», и я принимаю вызов, уже готовая к тому, что беседа может затянуться на несколько минут.

- Дочка, привет. Ты уже дома? – женский голос звучит бодро и весело, что заставляет меня немного удивится. Какой необыкновенный день!

- Привет, мам. Еще нет, но уже подхожу. А что?

- Я сегодня немного задержусь на работе. Там в холодильнике, в синей кастрюле есть куриный суп с вермишелью, погрей, если проголодаешься. В шкафу есть печенье и конфеты, а на столе, в большой тарелке лежат фрукты, - я слушаю наставления мамы, одновременно пиная мелкие камешки на тротуаре, выдворяя их с пешеходной дороги. – И зайти в магазин, купи хлеба и оливкового масла. Я приду, и сделаю твою любимую картофельную запеканку, хорошо?

- Да, - протягиваю я гласную, мысленно сетуя на то, что придется идти почти в обратную сторону и сделать небольшой крюк, - хорошо.

- У тебя деньги-то есть с собой? – интересуется мама, и, судя по звуку, отпивает что-то из кружки.

- Есть, не волнуйся.

- Отлично. Только бери масло первого отжима. И хлеб с отрубями. Запомнила?

- Как такое можно забыть, - я улыбаюсь. Моя мать одержима идеей здорового образа жизни, пора вызывать экзорциста.

- Все тогда, я приеду после пяти. Голодная не седи! – серьезно добавляет она, - и не кури дома!

- Есть, сэр! – шутливо отвечаю я, разворачиваясь в сторону местного универмага.

- Я надеялась услышать, что ты бросила, - все в таком же тоне продолжает она, но я знаю, что в этот момент она улыбается. Чувствую по голосу.

- Кто? Я? – с удивлением переспрашиваю я, - да я и не курила никогда.

- Вот засранка, - смеется женщина, отчего я улыбаюсь во все тридцать два зуба, - до вечера. Кофе не глуши! – кидает она напоследок и сбрасывает вызов.




Маленький колокольчик звонко сообщает продавцу, что в магазин зашел очередной покупатель. В небольшом помещении работает кондиционер, и от ощутимой разницы в температуре на улице и в здании, на коже выскакивают мурашки, и пробегает легких озноб. Полная женщина средних лет подозрительно выглядывает из-за кассового аппарата, и, увидев знакомое лицо, дружелюбно кивает мне, и я киваю ей в ответ. Надо же, за год тут ничего не изменилось. «Сальная» Бетти все еще страдает ожирением, и, видимо, я все же проспорила Адаму двадцатку. Почему то я была уверена, что после того, как ее позорно кинул бойфренд, она грозно стукнет по столу кулаком, и скажет, что с нее хватит. А потом похудеет так, что об этом будут слагать легенды. Но чуда не случилось, и молодая, сексапильная девушка Бетти так и осталась заложницей жирового кокона.




С усилием прохожу стеллажи с шоколадными батончиками и сладкой газировкой, и останавливаюсь около полки с маслами и заправками для салатов. Какое там масло надо было? Оливковое. А дальше? Вот не умею я выбирать такие продукты, хоть убейте. Купить спиртного на вечеринку, или набрать полную корзину «мертвой» еды – это всегда пожалуйста. Но, выбирать конкретное масло, среди десятков одинаковых бутылок – по мне, так это маразм. Этикетки разрывались от обилия пафосных эпитетов: натуральное, экологически чистое, без ГМО, супер, пупер, экстра. ***стра, ****ь. Это же просто масло, для чего весь этот цирк? Однако я помнила, что если приду домой без нужного масла, то вечером останусь без запеканки, потому что мама не будет готовить ужин на «вредном» жире. И этот вариант событий нам был не нужен. Поэтому я уверенно схватила литровую бутылку из темного стекла с надписью «Экстра Девственность», и, довольная собой, отправилась на поиски хлеба.




Колокольчик снова весело звякнул, и в магазин вошел очередной покупатель. Я обернулась в сторону входной двери, но вошедший человек уже скрылся за стеллажами, и я увидела только длинную, широкоплечую тень. В такое время в магазинах мало людей. Основная часть горожан трудится на работе, подростки еще не встали, а детвора уже убежала играть в парк.




Пока я швырялась на полке с хлебобулочными изделиями, выискивая товар с сегодняшним числом на бирке, молчаливый посетитель прошел в мой ряд и остановился где-то позади меня, где располагались стеллажи с бакалеей. Меня это особо не заинтересовало, я была слишком увлечена раскопками, и даже не обернулась, что бы посмотреть, кто же там стоит за моей спиной. На глаза все же попадается этикетка, гласившая о том, что изделие содержит ржаные отруби и кучу клетчатки, но, как назло, до нее было не добраться – на пути возвышались горы булочек и сдобы. И я не нашла иного выхода, кроме как складывать лишние батоны и буханки в свою согнутую руку. В какой-то момент я даже практически дотянулась до заветного пакета с отрубным хлебом, но ощущение того, как бутылка масла опасно заскользила в моей ладони, отвлекло все внимание на себя.




Все произошло так быстро, что я не успела сориентироваться. Одна секунда – и я вижу, как масло летит вниз, ожидая неминуемой встречи с полом. Секунда – и чья-то рука перехватывает горе-бутылку за горлышко, спасая ее от гибели.




Я ошарашено перевожу взгляд на ловкого мужчину, и сердце испугано замирает в грудной клетке, а мое дыхание останавливается на глубоком вдохе.




Меньше всего я ожидала увидеть его сегодня. Брайан Уайт – человек-легенда. Та самая городская легенда, которой пугают детей, чтобы те в страхе возвращались домой к положенному времени. Количеству сплетен и предрассудков, кружащим около его персоны, позавидовала бы сама Мадонна и Леди Гага. Городской сумасшедший, изгой, отшельник, педофил, сатанист, извращенец, убийца – как только его не называли. Не уверена в том, что он заслужил хотя бы одно из этих прозвищ, но дурная молва шла за ним по пятам. Горожане уже давно вынесли свой вердикт «Виновен» и тщательно избегали любых точек соприкосновений с этим человеком, порой доводя глупый бойкот до вершин бесчеловечности. Так было раньше, и я понятия не имею, изменилось ли что-то в моё отсутствие. Судя по тому, что странный мужчина теперь выбирается из своего огромного, мрачного дома, то – да.




Поборов секундное замешательство, я искренне улыбнулась ему.

- Спасибо, - я забрала падшую бутылку из его рук, и когда случайно коснулась его ладони своими пальцами, непроизвольно вздрогнула. Руки у него были холодные. – Я растяпа.

- Ничего страшного, - спустя некоторое время, спокойно отвечает он. И мне кажется, что я впервые за всю свою жизнь слышу его голос. Он не отводит взгляд, смотрит прямо, уверенно, изучая мое лицо так, как будто не уверен в том, что видел меня раньше. – Будьте аккуратнее.

И, прежде, чем я успеваю что-то ответить, поворачивается ко мне боком и выходит из бакалейного ряда, оставляя на собой тонкий, едва уловимый шлейф горького парфюма. Не знаю, сколько времени я простояла, смотря ему вслед, но когда я пришла в себя, то почувствовала, что выгляжу глупо.




Расплатившись на кассе, я снова выхожу на залитую солнечным светом улицу, отчего прищуриваю глаза и довольно улыбаюсь. Да, сегодня хороший день. Снова хочется петь и танцевать. Замечаю на парковке около магазина машину Уайта; мужчина стоит, облокотившись на водительскую дверь, и курит, делая медленные, глубокие затяжки. Внезапно он поворачивает голову в мою сторону, и наши взгляды пересекаются. И мне не страшно. Я лишь приветливо машу ему рукой, улыбаюсь и, нацепив наушники, разворачиваюсь в сторону дома, крепко прижимая к себе приобретенные покупки.




Дом встретил меня пустым молчанием. Кинув полный рюкзак на пол, и разувшись на ходу, я прошла на кухню, попутно отмечая, что придется заняться уборкой. В раковине скопилась посуда, оставленная еще с ужина, и, возможно, не одного. Поставив злополучную бутылку и пакет с хлебом на стол, я взяла в руки одиноко лежавший на столешнице апельсин. Он был надкусан с одной стороны, вместе с цедрой, а вокруг укуса была окантовка из губной помады цвета фуксии. Это заставило меня ухмыльнуться. Мама все еще продолжает делать это после завтрака, такая «натуральная» замена жвачке.




Пока я возвращалась из магазина домой, мне позвонила моя школьная подруга Ева. Взбудораженным голосом она сообщила, что сегодня после восьми мы собираемся нашей небольшой компанией у Адама дома. Все складывалось более, чем удачно. Ведь у нас было и место для тусовки и повод. В предвкушении шумной вечеринки я включила телевизор, выбрала музыкальный канал и начала уборку.




Но мои мысли занимало не только грядущее веселье с друзьями. Даже можно сказать, что встреча с бывшими одноклассниками и соседями была в моей голове лишь маленьким задним двориком, полностью скрывавшимся за фасадом высокого, каменного дома. Сегодня я должна рассказать родителям одну важную и безумно неприятную новость. Я много думала об этом, и решила, что уже нет смысла тянуть с этим и держать в тайне. Мне нужна помощь.




Да, сегодня я им все расскажу. Пусть после этого мне будет сложно, пусть в доме разразится скандал. Последствий уже не избежать, и чем дольше я буду тянуть, тем больше их будет.




Вечером я признаюсь. Да, решено. Точка.




Внутри все сжималось, и каждый раз при мысли о том, как близко было разоблачение и наказание, внутренности обливало ледяной водой, пальцы холодели, и по всему телу пробегал мелкий озноб от нервного холода. И когда страх, от принятого мной решения, проходил, то где-то глубоко, словно скользкая, гибкая змея, выползало сомнение. Оно тихо и зазывающе шипело о том, что мне все сойдет с рук, что никто и никогда об этом не узнает. Стоит лишь пойти на сделку с совестью и летние каникулы пройдут беспечно и легко. И я снова колебалась с ответом. А потом прогоняла искушение промолчать в ее логово и обещала себе, что покончу с этой историей раз и навсегда. И чем быстрее, тем лучше. Вот только хитрый змей всегда возвращался, преподнося новые доводы. Каждый раз все весомее и заманчивее предыдущих. Два варианта событий, два полюса, трансформировавшихся в мой личный знак бесконечности. Я должна все рассказать. Но я не хочу.




Мама вернулась с работы около шести часов вечера. Крепко обняла меня у порога и поцеловала в щеку, после чего вручила два пакета с едой, и отправила на кухню. И зачем я тогда ходила в магазин, если она знала, что после работы тоже пойдет за покупками? Лучше об этом не думать, со странностями родных я уже привыкла мириться и уживаться.

- Он еще не пришел? – голос матери раздается из коридора, где она снимает обувь.

Он. Отец. Или еще лучше «Твой отец». Честно, я не помню того времени, когда они называли друг друга по имени.

- Еще нет, - спокойно отвечаю я, раскладывая продукты на столешнице.

- Чайник горячий? – мама заходит в кухню и следом за ней в комнату вплывает удушливый запах ее духов. Я утвердительно киваю головой, убирая свежие овощи в холодильник. – Налей мне зеленого чая, - женщина с шумом садился на стул и вытягивает ноги, показывая, что она устала.




И дальше все направляется по давно знакомому течению: вопросы об учебе, просьба показать «зачетную» книжку, чтобы убедится в том, что я закрыла сессию. Нет, эта была не просьба, а приказ. Скользкий вопрос о моей личной жизни, о том, когда я уеду. И вот настал тот триумфальный момент, когда она, отпив напиток из кружки, тяжело вздыхает и бросает в мою сторону печальный взгляд.

- Он вообще со мной не разговаривает. Бегает от меня. Я иду в одну комнату, а он – в другую. Сажусь смотреть с ним вечером телевизор, так он вскакивает через пять минут и уходит курить. И с телефоном своим не расстается. У него точно кто-то есть. Как ты думаешь, что мне с этим делать? Может, проследить за ним?

Снова этот вопрос. Чертово дежа вю, бессмысленное и беспощадное. Какого совета она от меня ждет? Что я найду верное решение, как настроить семейную жизнь сорока девятилетней женщины? Даже если бы я была гуру психологии, мне это было бы не под силу.

- Я не знаю, что делать. Как мне поступить, - тем временем мама продолжает свою браваду, - я уже не могу мириться с его безразличием. Его поведение унижает меня, понимаешь? – она прерывается и смотрит на меня. – Что молчишь?

- А что я должна сказать? – я недоуменно развожу руками, - что мне тебе посоветовать? Я в такой ситуации не оказывалась, и я без понятия, что нужно делать.

Я не скажу ей ничего этим вечером. Да. Сейчас неподходящий момент, ведь я чувствую негативный настрой матери. У нее давно не было возможности выплеснуть обиду и злость от поведения отца, и, скорее всего, она намерена не упустить свой шанс и выцепить меня на ссору.

- Ну конечно, - с раздражением проговаривает она и с громким стуком ставит кружку на стол, - ты не знаешь. Да тебе все равно, ты такая же, как и он. Тебе никто, кроме себя самой, не нужен.

- Не говори ерунды, - я стараюсь держать себя в руках, хоть это дается с каждой секундой все труднее.

- А что, я не вижу? Это же твой любимый папочка, - ядовито говорит она, меняя интонацию голоса на пародическую, - вечно ты его защищаешь. Он ведь у тебя такой хороший.

- Так, - я резко встаю из-за стола, - я пошла собираться, мне уже пора.

- И куда ты пойдешь? Я тебя никуда не отпускала, - грозным голосом сообщает мать, и в этот момент внутри меня лопается красный шар гнева.

- Я и не спрашивала твоего разрешения! – тон моего голоса начинает расти вверх, и его уже невозможно взять под контроль, - или мне весь вечер сидеть дома и слушать твоё нытье?

- Нытье? – переспрашивает она, и я понимаю, что сказала лишнего, - вот значит, как ты заговорила. Приехала она, целый год мать не видела, и слова ей не скажи, сразу шипеть начинает! Никуда ты не пойдешь! – она грозно встает из-за стола и в этот момент в дверном проеме появляется отец.

Из-за своей ссоры мы и не слышали, как он вошел, и теперь он просто стоял у входа в кухню, скрестив руки перед собой.

- Ее почти год не было, и это все, что ты можешь ей сказать? – мама с опаской оборачивается назад, - да что с тобой не так? Что ты ко всем цепляешься. Она уже взрослая, и сама может решить, как ей проводить время.

- Взрослая? Отлично! – выкрикивает мама, - все могут делать то, что хотят, а я должна оплачивать ваши развлечения из своего кармана. Она никуда не пойдет!

- Пойдет, - отец проходит ко мне и по привычке взъерошивает волосы на макушке и целует в лоб, - все нормально?

Я слабо киваю в ответ, видя, как этот жест разозлил мать.

- Мое слово значит, ничего не стоит в этом доме? – взревела она, на что отец спокойно повернулся к ней.

- Пусть идет.

- Нет! – категорично заявила она.

- Я пойду, - твердо заявляю я, и на секунду мне кажется, что мама сейчас сорвется со своего места и ударит меня. От ее перекошенного злостью лица становится не по себе. Уверенна, что так бы она и сделала, если бы не было отца.

- Хорошо, - она с яростью отодвигает стул, и он падает на пол. От грохота я непроизвольно вздрагиваю. - Раз мои слова для вас ничего не значат, то можете вообще со мной не разговаривать. И делайте, что хотите!

После этих слов она выходит из комнаты, и я чувствую острый укол вины и сожаления за то, что только что произошло. Она обиделась на меня, и я этого не хотела. Что теперь делать? Пойти за ней и попросить прощения? В поисках поддержки, я смотрю на отца, но он уже смотрит не на меня, а в экран телефона, глупо улыбаясь только что пришедшему сообщению.




Вот я и дома. Дом, сраный дом.




- Зуб даю, у тебя что-то произошло сегодня, - Ева усаживается рядом со мной на одну из ступенек крыльца и протягивает красный пластмассовый стакан с алкоголем, попутно забирая из моих рук недокуренную сигарету, и делает затяжку. - Хмурая ты какая-то.




Я грустно ухмыляюсь, отпивая крепкий алкоголь. В этот вся Ева – стопроцентное попадание с одного раза. Мы слишком давно дружим, и она знает меня, как облупленную, от ее взгляда ничего не утаить.




- Опять мать мозги ****? – спрашивает она с сочувствием в голосе, и я лишь киваю в ответ, принимая из ее рук свою сигарету. В доме Адама орет музыка и из окна видно десятки теней танцующих в угаре людей. Встреча удалась на славу: алкогольные реки текли в «зеленые» берега, электронная музыка была слышна во всем квартале. Окидываю взглядом подругу. Ева смотрит куда-то вдаль, покачиваясь в такт музыке. Она все же сдержала слово и отстригла свои длинные русые волосы под каре, и ей это безумно шло. Словно почувствовав мой взгляд, девушка поворачивает голову в мою сторону и задорно подмигивает. – Не грусти, подруга. Все будет хорошо, мы же вместе. И нет проблем, которых мы не сможем решить, так?

- Так, - я непроизвольно улыбаюсь, хотя в душе совсем не радостно. Там темно, сыро и все перепачкано грязью. Может, рассказать все ей? Она поймет. Мы через столько прошли, и я ей доверяю. Я уже открываю рот, чтобы сказать ей то, что гложет меня изнутри больше года, но спустя секунду закрываю его и, опустив голову, рассматриваю свои белые кроссовки на высокой подошве. А если нет? Я потеряю единственную подругу, одну из четырех колонн, удерживающую мое психическое состояние в равновесии. Разве я могу так рисковать? Нет. Только не сейчас.

- Как тебе моя футболка? – девушка разворачивается ко мне всем телом, демонстрируя белую футболку с принтом Кока-Кола, которая явно на несколько размеров больше необходимого. – Круть, правда? Я ее всего за полтора бакса ухватила, - улыбаясь, сообщает она.

- Да, круто, - ощущение того, что я нахожусь не там, где должна находиться, накатывается с новой силой. Мне нужно возвращаться домой, мама, скорее всего, волнуется. Я не должна была сюда приходить. – Я, наверное, пойду.

- Да брось, - возмущается Ева, ее брови складываются жалостливым домиком. Так всегда происходит, когда она хмурится. – Еще и двенадцати нет. Что тебе дома делать? А? Ляжешь спать? Или пойдешь извиняться к матери? А сама-то знаешь, за что извиняться? Она же манипулирует тобой, это ж очевидно. И сейчас она еще несколько дней будет строить из себя жертву, а ты будешь пресмыкаться перед ней, только ради того, чтобы загладить свою несуществующую вину.

- Ты в чем-то права, - соглашаюсь я, и снова закуриваю сигарету, - какая разница во сколько я приду домой. Последствий уже не избежать.

- Давай еще часик потусим, и пойдем по домам, окей? – Ева по-дружески обнимает меня и прижимает к себе, - я же так соскучилась.

- Я тоже, - от подруги несет алкоголем, но в искренности ее слов я не сомневаюсь. Почему я не могу быть с ней искренней? – Ева, я должна тебе кое-что сказать…




Но договорить я не успеваю. Входная дверь громко хлопает и на крыльцо дома вываливается пьяные Адам и Сэм. Их истерический смех отдаленно напоминает вой гиен, они почти несколько минут не могут прекратить смеяться, заводясь от какой-то шутки, известной только им двоим.




- Вы чего тут сидите? – Сэм первый приходит в себя и плюхается рядом со мной, ненароком толкая в бок, - грустите?

- Аманда с матерью опять поссорилась, - говорит Ева, не выпуская меня из объятий.

- О, - протягивает Адам, усаживаясь рядом с Евой, - что она от тебя никак не отстанет?

- Я не знаю, - едва слышно отвечаю я. От последней сигареты закружилась голова, и я понимала, что нужно идти домой, ведь я все же перепила на этой вечеринке, хотя давала себе честное слово, что такого больше не повторится. – Я устала.

- Тебе надо выпустить пар, - Сэм снова толкает меня локтем в живот, чтобы я посмотрела на него. И когда я поднимаю на него глаза, парень протягивает мне явно самодельную сигарету. – Затянись.

- Что это? – я осторожно принимаю странную сигарету из его рук, и некоторое время рассматриваю ее.

- Успокоительное, - откуда-то сзади отзывается Адам, - не бойся, ничего не будет. Просто забудешь о своих проблемах.

- Травка что ли? – испуганно спрашиваю я, не способная оторвать взгляда от тлеющего конца сигареты, - нет, спасибо, я…

- Да не очкуй, - Ева ловко выхватывает самокрутку из моих пальцев, и тут же глубоко затягивается, медленно выпуская из носа струйки дыма, - видишь? – она с интересом смотрит на меня, протягивая мне все ту же сигарету. – Бери, тебе нужно расслабиться.




Косяк снова оказывается в моих руках, и мне любопытно и страшно одновременно. Хотя, чего мне бояться? Я только попробую и все, сделаю только один затяг. Мне нужно, просто необходимо, расслабиться. И если это поможет не думать хотя бы несколько минут, то я с радостью это сделаю.




Смело затягиваюсь; сладковатый дым необычен и не дерет горло, как табачный. Ничего страшного, это просто марихуанна, сотни подростков ее курят.

- Вот, - протягивает Адам, одобряюще хлопая меня по плечу, - сейчас накроет.

- Да, тебе нужно выпустить пар, подруга, - заявляет Ева, - нужно выплеснуть злость на кого-то. Или на что-то.

- Побить посуду? – спрашивает Сэм, и окидывает взглядом нашу компанию, - я, кажется, знаю, где это можно сделать.

- И где? – я передаю Адаму сигарету, и, облокотившись на Еву, смотрю на парня.

- Как где. В доме этого гребанного педофила Уайта, - просто отвечает Сэм и поднимается с крыльца, - я видел, как он уезжал сегодня вечером. Его нет дома. Ну что? – он окидывает нас вопросительным взглядом, - разнесем его логово к чертям собачим?

- Да, брат! – громко соглашается Адам и протягивает ему прямую ладонь, на что Сэм уверенно «дает пять», - этой чушке давно пора было преподать урок!

- А если он вернется и вызовет полицию? – спрашивает Ева, но я вижу по ее лицу, что идея ее заинтересовала.

- Да нам медаль за это в полиции дадут, - отвечает Сэм и протягивает мне руку, чтобы я поднялась с крыльца, - ты с нами?




В голове нет ни одной путной мысли, и почему то мне становиться от этого смешно. Впервые за долгое время я не мучаюсь от едких размышлений, и мне действительно хорошо.

- Да, - я хватаюсь за протянутую ладонь друга и поднимаюсь с крыльца, все еще смеясь от чего-то непонятного, - это будет весело

Дорога до дома Уайта пролетела как в тумане. Можно сказать, что я шла туда на автопилоте, едва передвигая ногами, просто следуя за своими друзьями, горланившими на всю улицу матные песни. Помню лицо Евы, она оборачивалась ко мне и ласково улыбалась, протягивая бутылку со спиртным. Пить не хотелось, желудок горел от количества крепкого алкоголя. Но кто я такая, чтобы отказываться? Пару больших глотков – и перед глазами появляется мутная пелена, фокус сбивается, и я начинаю запинаться о собственные ноги.


 - О, да ты в говно уже, - голос Сэма звучит запредельно громко, словно он приложил к моему уху мегафон, - сестричка, ты чего?

  Я поворачиваю голову на его голос, но его лицо расплывается в мелкой ряби и к горлу подкатывает первый ком тошноты. Слышу чей-то смех, но определить, кому он принадлежит, не получается. Даже не могу понять мужской он или женский. Кто-то с силой хлопает меня по плечу, от чего я чуть не теряю равновесие.

  - Почти пришли, Миринда, - гогочет Адам и тянет меня за руку в сторону возвышавшегося над остальными двухэтажного дома.




   Дом Уайтов всегда был причиной насмешек и косых взглядов: мрачный, стоявший в стороне от всех, с нелепым высоким забором и одним-единственным сухим деревом. Когда-то давно в могучий, ветвистый тополь попала молния, разрубив широкий ствол пополам. После это дерево не кидало листву, и мне всегда было непонятно, почему же владельцы дома не срубили уродливый монумент. Опаленная кора и голые, лишенные зеленого одеяния ветки, были похожи на скрюченные руки престарелого человека, тянувшиеся к вам с целью придушить. В тусклом свете луны дом выглядел пугающе. Я невольно остановилась перед коваными воротами и, запрокинув голову, вглядывалась в черные окна. Лет пятнадцать назад, когда я даже в школу не ходила, глава семейства Уайтов по известной только ему причине, заложил окно, выходящее на улицу. С тех пор фасад дома был изувечен: единственное широкое окно смотрело на всех проходящих людей с подозрением, симметрия нарушилась, и фамильное гнездо Уайтов приобрело вид пирата-отшельника или, как говорил мой отец, кота-разбойника с одним глазом. Вроде бы тебе его и жалко, но все равно, когда ты его видишь, отводишь взгляд.

 - Чего зависла, - со спины налетает Ева, обвивая мои плечи руками, - мальчишки уже взломали замок, пойдем, - она мягко подталкивает меня к входу.

   Тяжело вздохнув, я крепко сжимаю ладонь подруги, и мы вместе шагаем в распахнутые ворота. Адам и Сэм уже прошли вглубь территории Уайтов и их силуэты были скрыты ночными сумерками. Мне удалось разглядеть только Адама: его кристально чистая, белая футболка плясала перед глазами светлым пятном.

 - Обоссы тут все! – кричит Адам кому-то, как я понимаю, он обращается к Сэму.

 Я приглядываюсь, пытаясь рассмотреть фигуру парня, и замечаю его спину. Сэм стоит напротив мертвого дерева, и не сложно догадаться о том, что он там делает.

- Дегенераты, - усмехаясь говорит Ева, наблюдая ту же картину, что и я.

 Заливистый смех Адама вызывает приступ тупой головной боли, и в голове вырисовывается простая мысль:

- Я не хочу тут находиться, - тихо говорю я, едва шевеля губами. Во рту сухо и говорить приходится через силу.

- Что? – переспрашивает подруга, поворачиваясь лицом ко мне.

- Пошли домой, мне плохо, - жалобно прошу я, хватая ее за руку, - пожалуйста.

- Мы только же пришли, - брови девушки сдвигаются к переносице и она с силой выдергивает свою руку из хватки моих холодных пальцев.

- О чем тут шепчитесь? – подлетевший к нам Сэм, сгребает обеих в охапку, - секреты-секретики?

- Аманда хочет домой, - с ноткой раздражения произносит Ева, кукольно надув губы.

-Домой? – громко спрашивает Сэм, и, услышав его удивленный возглас, Адам направляется в нашу сторону.

- Кто тут хочет домой? – парень отпивает из бутылки, и немного сполоснув рот, проглатывает жидкость, вызывая у меня новый приступ тошноты.

- Аманда, - нараспев произносит его друг, прижимая меня к себе еще крепче.

   Еще чуть-чуть и мы столкнемся лбами. Я хочу отстраниться от него, и упираюсь ладонями в его грудь. Попытка выглядит жалкой, парень без труда одним рывком сокращает между нами расстояние, и я упираюсь носом в его грудь.

- Аманда, Аманда, - Адам подходит к нам, недовольно цокая языком, и Ева забирает у него полупустую бутылку с виски, - и почему ты у нас такая трусиха?

- Да, она такая, - соглашается с ним Ева и смотрит на меня, демонстративно делая жадный глоток темного напитка, - чего ты боишься? Тут никого нет. Это пустой дом.

- Или боишься, что мамочка тебя поругает? – с издевкой спрашивает Адам, - ты негодная дочь, Аманда. Ты разбила мои надежды. Почему ты не пришла домой в десять часов? – парень пародирует женский голос, и удается ему это успешно. Наша компания взрывается новым приступом смеха. Но вот мне не смешно.

- Тебя что, в угол поставят? – Сэм произносит эти слова практически мне в ухо, обдавая щеку теплым воздухом.

- Мы же ради тебя сюда пришли, - продолжает Адам, - а ты нас кидаешь. Ну давай, беги к своей мамочке.

   Я чувствую себя слабой, чувствую себя мишенью. Под вопросительными взглядами друзей, я с силой отталкиваю от себя Сэма и разворачиваюсь к компании спиной, закрывая лицо руками. И зачем я только пришла сюда? Я должна быть дома. Едкие слезы подкатывают к глазам и мне приходится с силой сжать губы в плотную линию, чтобы не разреветься.

  - Ну ты чего? – мягкий голос Евы раздается справа от меня, но я не хочу смотреть на нее. Отрицательно качаю головой, не убирая рук от лица. Пусть она уйдет, - Вы ****ные дебилы, - кричит она куда-то за мою спину, - до слез ее довели.

- Ты серьезно? – шуршащие шаги приближаются ко мне и на плечи опускаются теплые ладони, - Аманда, что случилось? Я тебя обидел?

 Снова отрицательно качаю головой, пытаясь внутри собраться с силой и спрятать слезы. Затолкать их туда, откуда они пришли.

- Мы же укуренные алкаши, что ты нас слушаешь? – Адам заботливо и аккуратно убирает выбившиеся из хвоста пряди волос, заправляя их за ухо. – Перестань. Пожалуйста. Или я сейчас заплачу вместе с тобой, и потом Вы будете гнобить меня все оставшееся лето. Плакса Адам, - почти смеясь, произносит парень.

- Водный Адам, - выкрикивает Сэм.

- Соленый Адам, - подсказывает свой вариант Ева.

- Боевой, плаксивый альфа-самец, - Сэм уже ржет в голос, и произносит слова с запинкой.

   Я, невольно улыбаясь, злюсь и на них, и на себя. Нет, ну что за придурки.

  - Дураки, - я убираю руки, и вдыхаю прохладный, свежий воздух. Обида, которая еще пару минут назад казалась мне острой и глубокой, улетучивается в воздухе, когда я вижу окруживших меня друзей. Они все смеются, и посматривают на меня, ожидая реакции.

  - Даже не буду спорить, - Адам обнимает меня на плечо, прижимая к себе, - все нормально?

  - Да, - легко отвечаю я.

  - Если ты не хочешь туда идти, то мы не пойдем. Правда же, ребята? – спрашивает Ева, обводя взглядом всех присутствующих.

 - Правда, - первый соглашается Сэм, закуривая очередную сигарету и выпуская клубы белого дыма. – Что скажешь, Эм?

  В воздухе повисает вопрошающая пауза, и все взгляды устремляются ко мне. Я знаю, что они хотят пойти в этот дом, и что если сейчас я попрошу отвести меня домой, друзья, конечно же, согласятся. Но, когда я поднимусь по крыльцу своего дома и скроюсь за входной дверью, они будут обсуждать мой отказ между собой. И придут к единогласному выводу, что я – трусиха, которых свет ни видывал. А что, я так сильно хочу домой? Что меня там ждет? Гнетущее молчание матери? Или отец, полностью поглощенный тем, что происходит у него в мобильном телефоне? Кому я там нужна? Никому. А друзья ждут моего решения, они готовы послушать меня, сделать так, как лучше мне. И я не стану отказывать им в этом ночном приключении. Я же не видела их почти год, и так соскучилась по этим засранцам. Я хочу провести время с ними, а не в одиночестве с родителями.

 - Почему мы еще стоим тут? Пошли в дом. Разнесем его к чертям, - мой голос еще дрожит от внутренних препираний, но звучит твердо и уверенно.

- О, это моя девочка! – радостно выкрикивает Адам и, зажав мою голову между своих огромных ладоней, целует в лоб. – Люблю тебя.




  - Охренеть можно, - присвистывает Сэм, а после с разбега, не снимая грязной обуви, прыгает за высокую двуспальную кровать, застеленную белым покрывалом.

  Адам вальяжной походкой пересекает спальню, останавливается у окна и выглядывает во двор, попутно допивая виски из горла бутылки. Я сижу в единственном кресле, напротив кувыркавшегося в кровати Сэма, обхватив руками живот, который сходил с ума. С каждой минутой пребывания в этом доме мне становилось хуже, но ребята, увлеченные бесконтрольным разгромом первого этажа, этого не замечали. Или делали вид, что не замечали.

  - Смотрите, что я нашла, - Ева заваливается в комнату, задев плечом откос двери, и чуть ли не разворачивается на сто восемьдесят градусов, но каким-то чудом сохраняет равновесие. Девушка прикладывает указательный палец к губам, и едва слышно икает. – Он точно извращенец.

  Ее слова вызывают во мне интерес, и я заставляю себя оторваться от лицезрения плавающего пола. Приходится сощурить глаза, чтобы рассмотреть то, что держала подруга. Я никогда не видела таких кукол. Нет, конечно же, в кино их показывали, но в реальной жизни, своими глазами – нет. Фарфоровая кукла размером в двухгодовалого ребенка была одета в пышное кружевное платье, локоны темных волос, цвет которых я не могла рассмотреть в полумраке комнаты, картинно лежали завиток к завитку. Девушка держала игрушку на вытянутых руках, иногда тряся ее так, что голова куклы рисковала оторваться от тела.

   - Где ты это нашла? – Сэм с интересом рассматривает находку, протягивая руки, чтобы взять куклу. Ева прицельным броском кидает куклу в парня, и тот ее ловко ловит, - почти как живая, - он зачем-то поднимает подол платья, оголяя керамические ноги. – Он походу дрочил на нее.

   - Сэм, твою мать! – восклицает Ева и заваливается на кровать рядом с ним, - тебе с ним нужно познакомиться. Вы точно найдете темы для разговоров.

   - У нее трусов нет, - лицо парня выныривает из-под накрахмаленного платья с озадаченным видом. Адам начинает хохотать, как сумасшедший, наблюдая за действиями друга.

  - ****ь, ты тормоз, - задыхаясь от смеха, произносит парень.

 И в ту же секунду Сэм бросает увесистую куклу в развеселившегося Адама, и тот ловит ее за парик.

  - Вы что делаете? – мой голос звучит тихо, и никто из присутствующих не обращает на меня внимания.

  Про меня словно забыли, ведь в общем веселье я не участвовала. Тошнота с каждой секундой подкатывала все выше. Потом приступ отступал, и на пару мгновений становилось легче, но следующий вал был еще сильнее, и все ближе к глотке. В голове стоял противный писк, как будто над моей головой завис огромный рой лесных комаров, и стоило мне закрыть глаза, как появлялись разноцветные круги.

   - Это его дама сердца? – Адам разворачивает куклу головой к Сэму и Еве и снова бросает ее, словно волейбольный мяч.

   Я чувствую острую резь в животе, внутри все сжимается от спазма и в горле начинает жечь от подступившего к последнему рубежу содержимого желудка. Резко вскакиваю на ноги, плотно прижав ладонь ко рту, в голове на секунду гаснет свет и картинка пропадает.

   - Что такое? – озадаченно спрашивает Ева, ее перепуганный взгляд находит мое белое, как полотно лицо, - тебе плохо?

 Ответить ей не получается. Новый спазм заставляет мое тело податься вперед, и я, понимая, что до позора мне осталось не более десятка секунд, пулей вылетаю из спальни. Я не понимала, куда я бегу. Ноги ослабли, стали ватными, словно их заморозили местной анестезией. В голове все смешалось, и от тупой боли в районе затылка становилось только хуже. Распахиваю первую попавшуюся дверь – еще одна спальня. Другую дверь – библиотека. Горло саднит от кислоты и на спине выступает холодная испарина. Колени дрожат и сгибаются под тяжестью тела. Когда я открываю третью дверь, мои силы уже на исходе. Но я спасена, ведь я оказываюсь в ванной комнате. Пальцы ходят ходуном, и подцепить крышку получается не с первого раза, кажется, я даже сломала ноготь. Не в силах больше терпеть, я склоняюсь над ободком унитаза, и желудок сжимает невидимый, огромный кулак, выдавливая одним движением все его содержимое.

 Набираю полный рот холодной воды из-под крана, и немного сполоснув зубы и язык, сплевываю в раковину. Волосы прилипают к потному телу и от тремора, что бьет по моим рукам и ногам, мне приходится опираться о стену. Напротив меня висит зеркало, но я знаю, что не хочу видеть свое отражение, мне противно от осознавания того, что я натворила. Боль плавно отступает и в голове начинает проясняться. Подставляю соединенные ладони под поток ледяной воды и умываю лицо. Боже, что я наделала? Зачем я пошла сюда? Можно было же просто сказать «нет» и ничего этого не было бы. Почему я пошла у них на поводу? Надо возвращаться домой, и чем раньше, тем лучше. Выключаю воду, и меня окутывает зловещая тишина. Я даже не поняла, почему мне стало так тревожно и засосало под ложечкой. Не было слышно ни гогота парней, ни их голосов. Ничего. Тишина, словно я нахожусь в абсолютно пустом доме. Но эта тишина не продлилась долго.

  Спустя пару мгновений я услышала то, что заставило мое сердце рухнуть в самый низ, и по телу прокатилась холодная волна страха.

 Это был звук полицейских сирен.


 От узнаваемого, воющего звука сирен перехватывает дыхание. Ступор, охвативший мое тело, сковывает все мышцы, руки наливаются цементом, а ноги врастают в пол. Я не могу ни вздохнуть, ни двинуться с места, словно меня заколдовали, даже не моргаю. В ушах громко ухает от участившегося сердцебиения.


  Нет, нет, нет! Этого не может быть! Кто мог вызвать полицию? Я сейчас проснусь. Точно проснусь, нужно только подождать и кошмар оборвется. Но я не сплю. И за долго время оказалась в такой заднице, что страшно думать о последствиях. Их не будет, если меня не поймают. Если я сейчас сбегу, то как они докажут, что я была здесь? Так? Надо найти ребят, пора выбираться. Придерживаясь одной рукой о шершавую стену, а другой обхватив ноющий живот, я бреду по коридору. В темноте помещения вспыхивают красно-синие отблески, патрульные уже близко, возможно, что машины полицейских уже припаркованы около ворот Уайтов.

    — Ребята, у нас пробле… — я замираю в проеме двери, ведущую в спальню, не способная вытащить из горла ни звука.

   От страха и паники внутри все сворачивается в тугой болт. В комнате нет никого. Пусто. С трудом волоча ноги, я подхожу к окну, где еще пару минут назад стоял Адам, и осторожно отодвинув занавеску, выглядываю во двор. Первое, что я замечаю — это свет фар стоящей напротив ворот машины. Яркие, почти белые электрические лучи выхватывают из ночного воздуха микрочастицы, какую-то взвесь. Скорее всего, начался мелкий дождь. Двое мужчин в форме уверенно пересекают двор, направляясь к дому, светя фонарями под ноги. Черт! Я резко отпускаю штору, боясь, что они увидят мое лицо в окне. Сама не замечаю того, как начинаю грызть ноготь указательного пальца. Мать долго и безуспешно боролась с этой привычкой, но я не могла ничего с собой поделать. Как только случалось что-то, что выбивало меня из накатанной колеи, палец сам оказывался у меня во рту. Невидящим взглядом обвожу интерьер опустевшей комнаты. Они ушли без меня? Но как? Как они могли так поступить? Не верю, что они способны бросить меня.

   Глухой хлопок, раздавшийся с первого этажа, сообщает мне о том, что полицейские уже зашли в дом. Нужно убираться, да поживее. Не успеваю я сделать первый шаг, как нога задевает что-то валявшееся на полу и раздается четкий, звонкий стук. Я замираю на месте, как статуя, прислушиваясь к возне на первом этаже. Опускаю взгляд вниз и вижу что-то бесформенное, брошенное на полу. Медленно опускаюсь, стараясь рассмотреть препятствие, оказавшееся на моем пути. Сначала я подумала, что это какой-то предмет одежды или интерьера. Но когда рука нащупывает что-то твердое и холодное за ворохом ткани, я понимаю, что это кукла. Аккуратно, словно боясь, что я сделаю ей больно, переворачиваю забытую игрушку лицом к себе.

  В тусклом сером свете рдеющего рассвета фарфор кажется неестественно белым, будто бы подсвеченным изнутри невидимой лампочкой. Роскошное платье керамической модницы смялось и съехало в сторону, рюши задрались наверх, делая вид одеяния неопрятным. Идеальные, словно прорисованные рукой талантливого художника, локоны взъерошены, часть выбившихся волос закрывает искусственное лицо девочки, и я кончиками пальцев осторожно убираю их в сторону. На меня уставляется мертвый глаз, обрамленный густыми ресницами и зияющая пустота, занимающая большую часть правой стороны лица. Она поглотила и глаз, и часть носа и щеки — их больше не было. Острый обломок разбитой куклы лежал всего в шаге от меня, словно опавший лепесток увядающего цветка. Ребята, ну что же вы натворили? Зачем? В сердце защемило от вида изуродованной красавицы, познавшей человеческую жестокость.

   Шаги поднимающегося по лестнице человека, моментально выводят меня из странного транса, заставляя мысли и тело встрепенуться, как от холодного душа. В панике осматриваю комнату, но глаза не могут ни за что зацепиться. Спрятаться негде и не за чем. Под кровать? Слишком большое расстояние от пола до перекладин, меня точно заметят. Шкаф? Долго, очень долго. А вдруг он закрыт на ключ? Теперь я понимаю, что чувствуют затравленные животные, какое невыносимое отчаянье и страх они проживают. Окно! Я могу выпрыгнуть в окно. Если свеситься на вытянутых руках, то расстояние до земли сократиться, и я могу избежать неудачного приземления. Времени обдумать дальнейшие действия нет, и я бросаюсь к спасительному выходу, одним движением распахивая тяжелые, бархатные шторы, слыша, как скользят по металлическому карнизу железные петли. Окно оказывается отнюдь не пластиковым, а деревянным. И вместо привычной белой ручки, я вижу крошечный шпингалет. В панике дергаю за язычок, но он проворачивается во влажных пальцах и не сдвигается ни на миллиметр. Давай, давай, давай! Эмоции поглощают меня, и я с силой продолжаю налегать на блестящий механизм и вскоре, видно пожалев меня, щеколда сдается, и створка окна открывается. Настежь распахиваю окно, впуская в комнату густой воздух, и шумно выдыхаю, готовясь к прыжку. Сердце испуганно замирает и внутри все перехватывает.

   — Стоять! Руки за голову так, чтобы я их видел! — произносит зычный, мужской голос за спиной, и я послушно завожу руки за голову, укладывая ладони на затылок.

   Я все еще смотрю во двор, изучая взглядом причудливые очертания корявого дерева, не способная обернуться и встретиться взглядом с блюстителем закона, когда холодный металл наручников опоясывает мои запястья.

   Это просто пустой дом, ничего не будет. Слова Евы проносятся в голове, как кадры после фильма, вызывая на лице кривую усмешку.




  Несмотря на жаркое время года, в кабинете шерифа было холодно и стыло. Я не переставала поправлять то и дело сползавшую с плеч джинсовую куртку какого-то молодого офицера, тщетно пытаясь найти хоть немного тепла. Подушки пальцев ног и рук заледенели и я их не чувствовала. Прямо передо мной, на столе стоял одноразовый стаканчик с кофе, тонкий пар поднимался с поверхности черного напитка и исчезал в воздухе. Пить хотелось до безумия, в горле все высохло до трещин. Но я не могла пошевелиться. Боялась, что одно движение завершит хрупкое равновесие и грянет буря. Настенные часы монотонно отмеряли последние секунды спокойствия, но я даже не могла поднять взгляд, чтобы посмотреть какое сейчас время. За моей спиной хлопнула входная дверь, впустив в кабинет шум из коридора. От резкого звука я вздрогнула и поспешила натянуть джинсовку выше, до самого подбородка.

    — Так, так, так, — шериф уселся на свое кресло, больше напоминающее кожаный трон, и с усмешкой в карих глазах, лукаво посмотрел на меня. — Аманда, верно?

   Я качнула головой, подтверждая его вопрос. Жгучий стыд бензиновым пятном покрыл все мое тело, лицо горело, словно в него брызнули из перцового баллончика.

   — Твоя мать не говорила, что ты вернулась, — мужчина привычным для него движением указательного и большого пальца погладил седеющие усы. — И что ты забыла в этом доме? Ты хоть понимаешь, что по факту проникновения на чужую территорию мы должны завести на тебя дело? Тем более, что ты пьяна в стельку. Еще и травку курила.

   — Я ничего не курила, — едва слышно бубню я, не отрывая взгляда от своих коленей. Внутренний жар опалил лицо и шею, я чувствовала, как краснею.

   — Ох, ты не представляешь, как я часто это слышу, — устало вздыхает шериф и откидывается на спинку кресла, — ты же поступила в Прингстон, да?

   Я кожей ощущаю на себе его изучающий взгляд, который скользит по моему лицу и рукам. Понимаю, к чему он клонит.

  — Да, — коротко отвечаю я, все еще не решаясь посмотреть в глаза мужчине и увидеть там осуждение и непонимание.

   — Понимаешь, да? Если я сейчас открою на тебя дело, то не только испорчу каникулы. Тысячу часов исправительных работ ты точно себе намотала. И это в лучшем случае. Мистер Уайт может выставить твоим родителям приличный счет. Не один десяток тысяч. У тебя есть лишние деньги?

  Отрицательно качаю головой. В носу неприятно засвербело, и уголки губ поползли вниз. Ну что же я за дура такая! Как я могла в такое вляпаться!

   — Я почему-то так и думал. Мне кажется, что с таким личным делом тебя точно лишат стипендии. А может и возможности обучения. Ты этого хочешь?

   — Н-нет, — уже задыхаясь от подступивших слез, отвечаю я. Плечи начинают ходить ходуном.

  — Слезами тут уже не помочь. Аманда, слушай, я попробую поговорить с мистером Уайтом, замолвить за тебя словечко. Честно, этот тип давно в черном списке, и я одним взглядом присматриваю за его персоной с момента исчезновения Мелиссы. Но ты должна мне кое-что пообещать, хорошо?

   Собрав остатки воли в кулак, я судорожно сглатываю слюну и поднимаю взгляд на развалившегося в удобном кресле мужчину. Его взгляд беззлобный, располагающий к себе. Между чужеродным, непонятным Уайтом и дочкой его бывшей одноклассницы есть большая разница. Я ему более приятна. Чаша весов правосудия склонилась в мою сторону.

   — Больше никаких приводов, окей? Ниже травы, тише воды — это твой девиз на это лето. Я понятно объясняю?

  — Да, сэр, — я смешно мямлю дрожащими губами, от чего шериф Джонсон широко улыбается, обнажая два ряда белых зубов.

   — Вот и хорошо, деточка, — он поддается вперед и опирается локтями о стол. — Родителям мы уже позвонили. Можешь себе представить, как они отреагировали. Так что, дома тебя ждет заслуженное наказание, — он снова улыбается, глядя на мой испуганный вид.

  Дверь снова открывается, и в кабинет просовывается голова того самого молодого помощника шерифа, который из жалости одолжил мне куртку. 

  — Шериф Джонсон? — оттопыренные уши паренька раскраснелись, видно, что он очень взволнован. — Мистер Уайт приехал.

   Мне ничего не хотелось в жизни больше, чем провалиться сквозь землю в этот момент. Как было бы прекрасно, если бы пол просто рухнул подо мной, и я полетела вниз, сидя на этом стуле из светлого дерева. Господи, какой позор! Как я посмотрю в его глаза? Что мне ему сказать? Пальцы с силой сжимают сиденье стула, словно это мой последний оплот безопасности. 

  — Хорошо, сынок, — спокойно отвечает мужчина, — сейчас я к нему подойду.

   Лопоухий парень исчезает как по взмаху волшебной палочки, оставляя за собой лишь шлейф дешевого парфюма, по своему запаху больше напоминающий освежитель для воздуха.

  — Пострадавший, — мужчина тональностью в голосе приписывает слову огромные кавычки, — на месте. Мне пора идти. И еще, Аманда. Ты была там не одна, верно?

  Простой вопрос, заданный мне в дружелюбной подаче, неожиданно бьет меня по голове кирпичом. Я не знаю, что ответить, не успела подготовить ответ. Что сказать? Пока мысли в истерике бегают в полой голове, я стараюсь держать себя в руках, ничем не выдавая болезненные раздумья над этим вопросом. Назвать ему имена? Могу ли я поступить так со своими друзьями? Да, они сбежали без меня и теперь мне нужно в одиночку принять весь груз ответственности за то, что мы сделали вместе. Но, сдать их полиции — это вершина свинства. Они же перестанут общаться со мной. За мной закрепиться не только слово «трусиха», но и «предательница». Да, сдать их шерифу — это предательство.

   — Нет, я была в этом доме одна, — мне хотелось, чтобы голос звучал уверенно и ровно, но, конечно же, дрожь была бы слышна даже глухому.

   — Ну да, ну да, — мужчина устало причмокивает губами и, окинув мою сжавшуюся фигуру быстрым взглядом, покидает кабинет, напоследок громко хлопнув дверью.

  От хлопка дверью я непроизвольно вздрагиваю, и медленно оборачиваюсь назад, вслед ушедшему шерифу. Через застекленную дверь я вижу, как проходит мистер Джонсон, уж его фирменную походку вразвалочку невозможно ни с чем перепутать. И идущий за ним высокий, черный силуэт, следующий за мужчиной мрачной тенью. Это точно он. Это Брайан Уайт. Человек, от решения которого зависит моя дальнейшая судьба.

   Минуты тянулись мучительно долго. Я маялась в томительном ожидании приговора, настороженно прислушиваясь к любым шорохам и разговорам в коридоре. Мысленно готовилась к тому, что с момента на момент в кабинет ворвется взбешенный Брайан и кинется на меня с кулаками. Вдруг я услышала приближающийся к двери чей-то властный говор и вторящие ему женские голоса. Происходил какой-то конфликт, кого-то пытались остановить. Я замерла, ожидая худшего.

   — Вам туда нельзя! — писклявый голос тщетно пытался образумить обладателя баса.

   — Да насрать, тут моя дочь! — пробасил мужчина и входная дверь распахнулась.

   Я со всех ног бросилась к отцу и обняла его так крепко, как только могла. Его разгоряченное тело тут же обдало меня жаром, грудная клетка грозно вздымалась при каждом вздохе. Мужчина, не задумываясь, обнял меня в ответ и, склонившись, поцеловал в макушку. 

  — Тебя тут не обижали?

   — Нет, все хорошо, — проговорила я в его рубашку, пахнущую свежестью раннего утра.

  В коридоре раздался цокот каблуков, и на пороге появилась разгневанная женщина, с укором смотревшая на отца.

    — Это же ни в какие рамки не лезет! — гневно взвизгнула она, буравя меня и папу едким взглядом.

   — Моника, угомонись, — во время подоспевший шериф жестом указал девушке на то, что ей пора заняться своей работой, и она, лихо развернувшись, отправилась вглубь коридора, нервно сопровождая каждый шаг резким движением рук. — Мужика ей хорошего надо, — философски подмечает мужчина, провожая взглядом миниатюрную фигуру, а после смотрит на нас с отцом. И я понимаю, что нас ждет долгая и неприятная беседа.




   — Итак, Аманда. Звезды, удача или что там еще бывает, сегодня на твоей стороне, — на выдохе произносит шериф, и я чувствую, как ладонь отца сжимает мою руку. — Мистер Уайт достаточно легко пошел на условия сделки, которые я ему предложил. Заявление он не оформил, так что официально ты ничего не сделала.

  Груз всего мира падает с моих плеч, я практически на физическом уровне ощущаю, как исчезают железные ремни, сковавшие мою грудь. С улыбкой смотрю на отца, внутри все ликует. Такое облегчение я испытывала только раз: когда увидела свою фамилию в списках на зачисление в колледж. Отец одобрительно кивает головой, улыбаясь в ответ.

   — Рано радуетесь, ребята, — мужчина прерывает нашу идиллию единственной заметкой. — Учитывая материальный урон, который ты нанесла ему этой ночью, Мистер Уайт настоял на том, чтобы Ваша семья выплатила ему пять тысяч долларов.

    — Хорошо, сделаем, — все еще улыбаясь, отвечает отец, и я мысленно благодарю его за то, что он сидит рядом со мной, поддерживает в сложный момент. — И отработала пятьсот трудочасов в его доме, — завершает мужчина и внимательно смотрит на меня, — это пятьдесят шесть дней, по девять часов занятости. Все твои каникулы.

   Его слова прокручиваются в голове на убивающем повторе. Пятьсот часов, пятьсот часов, все каникулы, пятьсот часов, пятьдесят шесть дней, два месяца, все каникулы. Улыбка медленно сползает с моего лица. Два месяца с Брайаном Уайтом под боком. Оглушенная информацией, я плавно киваю головой, до конца не представляя себе масштабы катастрофы.

 Шаркая ногами, я едва поспевала за широкой спиной отца, боясь выглянуть из-за нее, или просто идти рядом с ним. Мне хотелось спрятаться от всего внешнего мира, спрятаться от любопытных взглядов, которыми нас провожали. Я упорно продолжала смотреть на кроссовки, считала шаги, чтобы хоть как-то отвлечься от позорного шествия по коридору участка. Осуждение, витавшее в воздухе давило на грудную клетку, как разряженный горный воздух. Мне было трудно вздохнуть. Я не знала, куда себя деть, в какую нору забиться, чтобы избавиться от всепоглощающего, жгучего стыда.


  Вот я и дома. Я же так сильно мечтала приехать в родной городок и встретиться с друзьями, увидеть родителей, знакомых, весело провести время. И что теперь? Каникулы превратились в срок отбывания, и от осознавания того, что пытка завершится только через два месяца, хотелось выть волком. Хотелось кричать в голос и бить себя руками по голове, в надежде на то, что физическая боль заглушит эмоциональную.

   Я чувствовала себя последней тварью, и кроме того, теперь все знали это. Что я и есть последняя тварь. Лицемерная, паскудная тварь. Еще утром все было хорошо, еще утром я видела Брайана в магазине и даже улыбалась ему. А после ворвалась в его дом и разбила все, перевернула все кверху дном. От воспоминаний о том, что сейчас творится на первом этаже его дома, я зажмуриваю глаза, морщась от острого укола в сердце.

  Отец останавливается, и, не увидев этого, я по инерции налетаю на его спину. Почему он стоит? Господи, папа давай просто уйдем из этого места. Умоляю тебя, отвези меня домой. Прошу. Но все слезные мольбы остаются несказанными, я не решаюсь открыть рот и произнести это вслух.

  — Здравствуйте, — сильный голос отца доносится до меня как из-под толщи воды и я медленно поднимаю голову, чтобы увидеть с кем он говорит.

  От пищевода до кишок все скручивается от боли, словно кто-то поднес к моим потрохам зажигалку. Дыхание замирает на вздохе и в голове громко стучит церковный колокол. Бум. И все звуки исчезают, все становится размытым. А ноги моментально становятся слабыми, способными погнуться под тяжестью моей вины. Я не могу отвести взгляд с Брайана Уайта, не могу моргнуть, не могу прийти в себя. Мужчина не смотрит на меня, и в этом мое спасение, ведь если бы хоть на долю секунды его взгляд мазнул по мне, мое сердце бы разорвалось напополам. Высокий, почти под два метра, одетый в черную рубашку и черные штаны, он возвышался надо мной как обвинитель на заседании суда. Его карие глаза были обращены к отцу, лицо расслабленно, без лишних эмоций, если не считать тяжелых мешков под глазами, придававших его выражению толику усталости.

  — Здравствуйте, мистер Дэвис, — звучит голос с хрипотцой. В его речи так же нет эмоций, она пресная, лишенная окраски. Он не хочет с нами говорить. Его опущенные плечи и каменное выражение лица красноречиво говорят об этом.

   — Я пришлю Вам чек сегодня же, можете быть в этом уверенными, — удивленно перевожу взгляд на отца, все больше поражаясь его выдержке и умению правильно вести себя в таких ситуациях. Строго по делу, ровно так, как надо. — Извиняться, наверное, бесполезно, но, все же, я могу Вас заверить в том, что произошедшее этой ночью никак не отражает отношение моей семьи к Вам. В этой выходке нет ничего личного, и мне, правда, жаль, что такое случилось в Вашем доме.

  — Мне тоже жаль, — устало выдыхает Брайан, скрещивая руки перед собой, и плавно переносит взгляд на меня. Кожа лица тут же начинает гореть и становиться неимоверно душно. — Жду завтра в десять, Аманда, — мое имя он произносит с паузами, отчеканивая каждый слог. — Надеюсь, что убираешься ты так же хорошо, как и громишь все вокруг.

  Хоть его лицо ничего и не говорило, глаза мужчины кричали о его ненависти к каждому из нас. Он не показывал это мимикой, не язвил словами, не убегал от разговора и не напрашивался на скандал. Ему было достаточно посмотреть на меня, и я все поняла. В его глазах не было ничего кроме лютой злобы и презрения.




   — Ну и нахуевертила же ты делов, — произносит отец, как только я пристегиваю ремень, и машина трогается с места. — Твоя мать вне себя от ярости, я даже не знаю, что она сейчас нам устроит. Ох, и визжать же она будет, — мужчина раздраженно цокает языком и смотрит в зеркало заднего вида, — а вон и обиженный наш. Я с удивлением и растерянностью оборачиваюсь назад и вижу следующую за нами чёрную машину. — Видимо, он сейчас будет сталкивать нас с трассы, как в тех боевиках. Бам-бам-бам, — веселый настрой отца мне до конца непонятен, но, может, он просто хочет разрядить ситуацию? — Его «Бьюик» нам ничего не сделает, не на тех напал, — мужчина задорно подмигивает, и мы сворачиваем на нашу улицу, а блестящий седан, следующий за нами, поворачивает налево, поднимая за собой столбы пыли.

 — Пап?

 — Что? — не отрываясь от дороги, спрашивает мужчина.

 — Ты на меня не сердишься?

  — Я? А что мне на тебя сердиться. Деньги я ему отдам, не великая сумма. Это не конец света. Во всем можно найти и положительные стороны.

 — Да? — скептически спрашиваю я, внутренне содрогаясь от предстоящей встречи с матерью. — И что хорошего в том, что я сделала?

  — Ну, теперь не я главный злодей в семье, — отец поворачивается ко мне с улыбкой, и настроение, и так безвозвратно испорченное, падает камнем вниз.

   Я ведь всего на несколько минут подумала, что у меня еще есть опора и сопереживающий человек. Но нет, нелепые надежды снова разбиваются о стену безразличия и личной выгоды.

  — Ясно, — коротко отвечаю я, отворачиваясь к окну.

  Слезы, забытые где-то в недрах суматошной паники, выходят на первый план, и я чувствую, как жалость к себе и ощущение несправедливости уже наворачиваются на глазах.




   Свет горел только на кухне. Мать ожидала нашего приезда, сидя за столом, демонстративно разложив около себя тонометр и кучу шуршащих блистеров от таблеток. Стараясь не шуметь, я аккуратно крадусь в полусумраке коридора, не решаясь пройти в столовую. Или почувствовав, или все же услышав мои шаги, женщина поднимает голову, до этого покоившуюся на согнутой руке, и смотрит на меня с немым упреком. Она молчит, и с каждой секундой настойчивой тишины, я начинаю осознавать весь объем ее злости.

 — Мам, я могу все объяснить, — я говорю тихо, почти заискивающе, словно подхожу к опасному, дикому зверю, способному кинуться на меня в любой момент.

  — Заткнись! — грубо прерывает она мой так и не начавшийся монолог. — Ты хоть представляешь, в какую историю нас втянула? Какие сплетни теперь будут о нас пускать по всему городу? Ты о нас с отцом подумала, а? — с каждым обвинительным вопросом ее уставший голос крепчал и повышал тональность, а лицо перекашивалось от гнева. — Это же надо было додуматься! Пробраться в чужой дом! Пьяной! Ты что, совсем тупая? Или ты и на учебе этим занималась? А? Может ты и там целый год пила, как последняя шлюха? Кто тебя этому научил, а? Что молчишь, сучара?

   У меня даже не было возможности вставить хоть слово в ее тираду без пауз. Оставалось только слушать оскорбления, послушно склонив голову.

  — Что теперь будут о нас говорить? Как мне теперь идти на работу? Надо мной будут же все смеяться! Я же всем говорю, какая у меня дочь красавица, умница, отличница. И вот, посмотрите на нее! Отбитая на всю голову дебилка! Да лучше бы ты совсем не приезжала! Устроила нам тут представление. Что? Взрослой стала? Так решай теперь свои проблемы сама, раз ты такая самостоятельная! И ради Бога, не подходи ко мне ни по какому вопросу, я тебя, суку, видеть не могу. Понимаешь? Меня тошнит от твоей зареванной рожи. Иди в свою комнату, — заканчивает мать и отворачивается от меня, словно разглядывание электрической плиты ее успокаивает.

  — Мам, я…- я предпринимаю последнюю попытку извиниться перед ней, но она не дает мне договорить.

  — Я сказала пошла вон! Не доводи до греха! — в голос орет она и я, встрепыхнувшись от сильного крика, вылетаю из кухни, толком не видя стен и мебели из-за струящихся по щекам слез.

  Забежав в свою спальню, я закрываю дверь на замок, и без сил падаю на кровать, сразу же закрывая глаза. Калейдоскоп событий фатального дня, как адское слайд-шоу, прокручивается в голове, и внутри все переворачивается, словно внутренности взбивают винтом с заостренными лопастями. Я настолько устала, что все переживания притупились. Хотелось только одного — спать. И за пару минут до того, как провалиться в черную дыру тревожного сна, я про себя отмечаю, что в одном я согласна с матерью.

  Лучше бы я и правда не приезжала.




  Поспать мне никто не дал. Всего через два часа, после того как я отрубилась, отец разбудил меня громким стуком в дверь, сообщив, что если я не хочу опоздать в первый же день исправительных работ, то мне пора собираться. Я что-то брякнула невпопад, плохо соображая и не понимая, что он от меня хочет. Куда же я пойду? Ведь теплая, мягкая подушка, еще пахнувшая стиральным порошком, меня не отпустит. Как и согретое теплом моего тела пушистое покрывало. Но воспоминания просыпаются быстрее меня, и уже через минуту голова кипела от роившихся мыслей-тараканов, и сон, подняв руки вверх в примирительном жесте, уступил дорогу утреннему самоистязанию.

  — Тупая овца, — в полголоса говорю я сама себе, включая свет в ванной комнате.

   Зеркало встречает меня отражением опухшей, с размазанной косметикой под глазами, девушки, на правой щеке которой еще был виден след от подоткнутого под лицо одеяла. Уже почти девять утра, и мне стоит немного ускориться, чтобы успеть на свою новую «работу». Пока лицо приводит в порядок экспресс-маска, я застилаю кровать, и, распахнув дверцы шкафа, придирчиво осматриваю его содержимое. Меня сегодня ждет большое количество грязной работы, и надевать что-то светлое или маркое смысла нет. До дома Уайта идти практически через весь город, так что все же придется надеть что-то нормальное. Я и так выгляжу как запойная алкашка, и если еще буду выглядеть как бездомная попрошайка, то меня снова загребут в участок.

 И хоть в спальне я пытаюсь как-то взбодриться, настроиться на хороший лад и неустанно повторяю, что ничего страшного не произошло, как только я спускаюсь вниз, на кухню, атмосфера бойкота и смертельных обид водружается на мои плечи невидимой мантией. Отец уже уехал на работу, в коридоре до сих пор пахнет его парфюмом. Мать молча пьет зеленый чай из личной кружки, к которой никому нельзя было прикасаться, всем видом показывая, что не нужно с ней говорить, и подходить тоже. Украдкой взглянув на ее напряженную спину, я в спешке бросаю парочку панкейков в пластмассовый контейнер и, закинув рюкзак за спину, ретируюсь из комнаты, пока в мою сторону не посыпались новые упреки.

  В коридоре мне под ноги бросаются брошенные кеды, в которых я была всю ночь, и я осторожно отодвигаю их ногой. Нет, ноги и так гудят, как трансформатор, а свод стопы при любом неудобном движении сладко потягивает мышцы. Находилась я уже на модной платформе. Хватит, спасибо. Где-то должны быть старые конверсы, и я, не стесняясь, разгребаю коробки обуви в шкафу, пытаясь их отыскать. Краем уха слышу ворчание матери, она что-то говорит сама себе. Но я-то знаю, что если не прекращу возню, следующий комментарий в мою сторону будет намного громче и язвительней. С трудом выуживаю из завала фирменных упаковок потрепанные кеды, попутно роняя белую коробку с мамиными туфлями из кожи пони. Сердце пропускает удар, и я зажмуриваюсь, в предвкушении новой порции оскорблений.

 — Что ты там все роняешь! — орет с кухни мама, и я, наспех затолкав гребанные коробки обратно в шкаф, максимально быстро обуваю любимые кеды, завязав уродские бантики из шнуровки и, подхватив рюкзак за одну лямку, вылетаю из дома, едва переводя дыхание.




 Идя по мокрому от ночного дождя тротуару, я разматываю наушники плеера. Телефон я так и не смогла найти, и заикнуться о пропаже гаджета родителям я так и не решилась. Может когда-нибудь я и скажу им об этом, но точно не сегодня. Плейлист в памяти плеера остался с прошлого лета, и первая же песня вызывает у меня приступ болезненной ностальгии, от которой в душе начинает покалывать мелкими иголками. Прекрасная пора, когда я готовилась к вступительным экзаменам, когда мы с Евой выбирали выпускные платья, когда мечтали о новой жизни и были в предвкушении знаменитой студенческой поры. Когда родители мной гордились, когда я возвращалась домой с радостью. Когда все было нормально.

  Иногда, когда жизнь катится по накатанной дорожке, вы можете чувствовать, что в ней не происходит ничего интересного. Что она стандартная, клишированная и обыденная. Что вы не индивидуальность, а один из многих. Но как только случается резкий поворот и все переворачивается с ног на голову, вы начинаете с тоской вспоминать то время, когда ничего не происходило и мечтать о том, чтобы все скорее устаканилось. Я бы все отдала, чтобы вернуться в прошлое лето. В беспечную пору, когда самой большой проблемой был вскочивший за два дня до выпускного бала красный прыщ на лбу.

  Чем ближе я становилась к дому Уайтов, тем сильнее сбивалось мое дыхание. Шаг замедлялся, и даже самая веселая песня не перекрывала бушующее в душе волнение. И вот железные ворота снова передо мной. Робко толкаю калитку, и она послушно отворяется, пропуская меня вовнутрь. Значит, он меня ждет, раз оставил ее открытой. Пальцы задрожали, и захотелось закурить, отсрочить неминуемую встречу еще хотя бы на пару минут. Глубоко вздохнув и медленно выдохнув, я направилась к входной двери дома. Трели звонка утонули где-то в пространстве огромного холла, и я, помявшись на крыльце около минуты, решила нажать еще раз. Внутри все тряслось, и я старалась не думать о том, что впереди еще девять часов пребывания в этом доме. Почему же он не открывает? Может, спит? Может я сейчас смогу уйти и вернуться где-то через час?

   Дверь дрогнула и открылась, отчего у меня внутри все окатило ледяной водой. Я испуганно уставилась в образовавшийся проем между каменной кладкой и отворенной дверью. Облаченный в длинный халат, Брайан Уайт смотрел на меня сверху вниз, заставляя сжаться от презрительного взгляда его карих глаз. Я смотрела на него, как мышь на змею. Мне было страшно, но разорвать зрительный контакт не получалось. Бледное лицо мужчины словно гипнотизировало.

   — Явилась, — Брайан первый прервал затянувшуюся паузу, и от его маслянистого, грубого голоса дыхание сперло.

  Если бы я могла, я бы убежала с этого крыльца куда глаза глядят. И бежала бы не оглядываясь, до самого дома. Но я продолжала стоять как вкопанная, таращась на сонного мужчину. Он, видя мой ступор, измученно закатывает глаза и молча открывает дверь шире, безмолвно приглашая зайти в дом. Собрав остатки силы воли, нервно теребя лямки рюкзака, я натянуто улыбаюсь, хоть и понимаю, что улыбка более чем неуместна и прохожу в дом, нечаянно задевая рукой живот Уайта, отчего на руках сразу же встают волосы.

  Дверь за моей спиной захлопывается. Ну что ж, началось.