Развилка. Часть VII. Глава 3

      Часть VII. Глава 3. ФИЛИПП В ГОСТЯХ


      В шестом часу Марина сняла трубку со звонящего телефона:

      — Сейчас… Филипп, тебя Марио. — И Марина небрежно бросила трубку на бумагу. — Похоже, завтра нам предстоит прослушать очередную повесть из «Тысячи и одной ночи»…

      — Марина, ты опускаешься до зависти? — снисходительно осведомился Филипп, картинно разыграв удивление.

      — Я не опускаюсь до зависти — просто устала от звона пустых перебрёхов…

      Пользуясь тем, что Филипп развернулся к ней спиной, Света глазами призвала взгляд Марины и постучала по виску костяшками сложенных в кулак пальцев. «Что ты делаешь? Зачем злишь?» — говорил её жест (после того, как Света похорошела и переехала к Косте, её неприязнь к Марине улетучилась совершенно, и теперь она считала своим долгом наставить подружку на путь истинный). Марина лишь презрительно пожала плечами, дав понять, что в советах не нуждается.

      — Здорово ещё раз! У тебя вечер сегодня свободен?

      — Вроде да, а что?

      — Как я тебе уже сообщал, к нам тётка из Италии приехала. Классную аппаратуру привезла: телевизор с большим экраном, видео с кучей функций, музцентр с компакт-дисками.

      — Это что? Лазерная вертушка?

      — Лазерные там только лучи. Само собой, кучу дисков и кассет, шмотьё фирменное, жрачку, сигареты шикарные. Хочешь, приезжай, покайфуем.

      — А когда?

      — Да сразу после работы, заеду.

      — А я ей не помешаю?

      — А её нет: я её с предками на дачу отвёз. Она всё медведей ищет.

      — Кого? — не понял Филипп.

      — Медведей. В городе не нашла и решила, что в окрестностях узреет. Она была уверена, что они у нас по улицам ходят.

      — Ничего себе! — рассмеялся Филипп. — А кто ещё будет?

      — Никого: ты и я. А ты что, меня боишься?

      — Разве для этого есть причины?

      — Если ты предпочитаешь их не видеть, значит, их не будет. Заезжать за тобой? Ты у меня ещё не был — надо исправлять недочёты.

      Музцентр и кассеты сделали своё дело: Филипп не смог сопротивляться.

      — Давай.

      — Тогда до шести.

      — Пока. — Филипп повесил трубку и пояснил окружающим: — К Марио тётка приехала, кучу аппаратуры и шмотья привезла. Поеду на техосмотр приобщиться к капиталистическим благам. Лидия Васильевна, свои комментарии можете не давать: они всем известны.

      Марио встретил Филиппа в новёхонькой дублёнке, отличных кожаных брюках и чёрном мохеровом джемпере, подчёркивающем глаза.

      — Уже прибарахлился? — осведомился Филипп, сев в машину. — Ничтяк! А по какому случаю такие подношения? Тётя в тебя не влюбилась?

      — Без памяти. Детьми она решила себя не обременять, и я оказался её единственным наследником — вот и балует.

      — А она старая дева?

      — Какая дева! В Европе вообще рожают мало, она в общем тренде.

      — В чём? — Филипп плохо разбирался в иностранных словах.

      — В тренде — ну, в тенденции.

      — А, так бы и говорил. — Филипп с самого начала встречи решил вести себя небрежно-вольготно и не очень удивляться, чтобы у Марио от успехов голова не закружилась и на приставания его не толкнула.

      Марио догадывался об этом, ухищрения Филиппа рождали в нём презрение, доходящее до омерзения, но он не раскаивался в приглашении: играть так играть, смотри и решай!

      Попав в квартиру Марио, Филипп облегчённо вздохнул, когда увидел, что в прихожей настелен обыкновенный паркет:

      — Ты не ввёл наши фигурные красоты? Сапожник без сапог…

      — Нет ни смысла, ни времени, ни желания. Раздевайся. Во-первых, мы не знаем, здесь останемся или переедем в один из домов кооператива.

      — Это те, которые без отделки?

      — Да, построенные на те двадцать процентов, которые берём за разработку проектов, функционирование аппарата и прочее организационное. Если переедем, а эту квартиру будем продавать, клиент всё равно переделает всё по своему вкусу. Потом, сам паркет нормальный — зачем перебивать одно на другое? От добра добра не ищут, тем более что у отца сессия начинается, да я ему ещё работу подкинул. Связываться сейчас с ремонтом, мебель двигать, выгребать горы мусора… Себе дороже, потопчем старые деревяшки.

      — Да, резонно. Ты джемпер не можешь поднять?

      — Тебя привлекает моя драгоценная задница?

      — Нет, заклёпки на штанах.

      — Тогда проходи, я сейчас переоденусь — полюбуешься.

      Марио прошёл в свою комнату, оставив Филиппа в столовой. Филипп осмотрел и квартиру, и аппаратуру, и яркие упаковки пакетов со сластями — и то, и другое, и третье его поразило.

      — У вас сколько комнат?

      — Четыре. Та, в которой стоишь, — самая большая, — пояснил Марио из своей. — По периметру прибавляются моя, родительская спальня и кабинет отца.

      — Аа… Здоровый телевизор. Сколько по диагонали?

      — Около тридцати дюймов. Семьдесят шесть сантиметров получается.

      — Класс!

      — Держи штаны. — Марио вышел к Филиппу.

      Заклёпки Филиппу очень понравились. Ему бы такие штаны!

      — Пластинка…

      — А тут ещё уголок и название фирмы, на заклёпках то же. И лейблы.

      — Прими мои поздравления. Шикарно тебя тётка отоварила, особенно аппаратурой.

      — Ею и займёмся. В телеке мне нравится простота — втыкай антенну, нажимай «search» на пульте, и он сам найдёт лучшую настройку, запомнит и будет выдавать автоматически. Так интересно было, когда он вчера по шкале бегал…

      — А эти три дырки?

      — Тоже дельно. Эти две для разъёма низкочастотного коммутатора — когда видео смотришь, качество улучшается, а эта для наушников — нацепи, если дело к ночи, и окружающим никакого беспокойства.

      — И всё на пультах?

      — Всё, видео тоже. Смотри, сколько кнопок. Можно программу набрать, кассету вставить и уезжать хоть на месяц. В заданное время он сам включится, запишет столько, сколько приказал, и спокойно отключится. Вернёшься — и просматривай пропущенное по уважительной причине.

      — Кассетами тоже тётка снабдила?

      — Этими она, ещё Маргарита что-то передавала, её плёнки у меня в комнате, тогда мы старый видяшник смотрели.

      — Ты с ней видишься? — ревниво спросил Филипп.

      — В основном с Евгением. А ты запал на прекрасную Марго?

      — Весьма соблазнительна — можно попробовать. Когда заскучает, сообщи.

      Марио внимательно посмотрел на Филиппа:

      — Похоже, твои дела с женщинами не так успешны, как могут показаться на первый взгляд, — иначе ты бы в них лучше разбирался. Такие, как Маргарита, никогда не ждут — выбирают сами. Захочет иметь с тобой дело — и найдёт, и обработает. Ждать будешь ты.

      — Спасибо за информацию, — оскорбился Филипп. — Кстати, что значили её слова «теперь понятно» при первой встрече?

      — А, это она ко мне подъехала, и мне пришлось её разочаровать, поведать, что меня интересуют только мальчики. Когда она тебя увидела, то решила, что я с тобой сплю, — отсюда и её «понятно».

      — А немного подумать она не могла? С чего это стричь всех под одну гребёнку?

      — Каждый мыслит сообразуясь со своими желаниями. Она приняла желаемое за действительное. Что ты удивляешься, когда минуту назад сделал то же самое?

      — Ну что ж, ты к женщинам равнодушен и поэтому анализируешь их пристрастия толково, — усмехнулся Филипп. — Тогда снизойди до меня, убогого, и объясни, почему некоторые из них симпатизируют гомосексуализму.

      — Коню понятно. — Марио спокойно смотрел на Филиппа ясными глазами. — По той же причине, по которым они с удовольствием смотрят гей-порнуху. Тебе интересно, когда лесбиянки друг друга вылизывают, а на кой чёрт это Маргарите, если у неё самой это имеется, причём натуральное, а не силиконовое? Человека всегда тянет к тому, чего у него нет.

      Филипп вспомнил Лилю и её настойчивость, продолжать разговор на эту тему ему уже не хотелось:

      — Ладно, пусть каждый разбирается со своими тараканами сам.

      — Тогда перейдём к комбайну. В двухкассетнике и радио ничего интересного, а диски… — Марио вытащил диск из коробки, на обложке которой красовался полный состав «Europe».

      — Такого центра даже у Маргариты нет.

      — Эк тебя разобрало…

      — Смотри, она глаз положит, если узнает, и выкрадет.

      — Тётка другой пришлёт, а стоимость я впишу Евгению в смету — он их всё равно не проверяет, смотрит только на итог.

      — Ты не пропадёшь…

      — Хочешь жить — умей вертеться. Вставляю диск — он его крутит и читает, тут «read» выводится. Прочитал — показывает, сколько песен, вот квадратики. Включаешь — время пошло, минуты и секунды на каждую песню в обратном порядке. Можно ускоренный поиск включить — туда и сюда. — Марио орудовал пультом. — На видео то же. Не хочешь весь диск слушать — нажимаешь «play mode» и цифры в том порядке, какие песни тебя интересуют. Например, сначала десятую, потом вторую, седьмую, снова вторую и так далее.

      — А если больше десяти?

      — Тогда вот эту — один раз «10+», если выбираешь из второго десятка, и дважды и так далее, если из третьего и дальше. И ещё басы здесь отдельно. Слышишь, убираю, а теперь возвращаю.

      Любопытство заставило Филиппа позабыть и Маргариту, и тон, который он взял было сперва; Марио тоже увлёкся священнодействием с пультом.

      — Ладно, кончаем их трахать, хотя Темпест мне нравится. Громкость убавлю только. Сейчас обедать будем, а то ты проголодался после трудового дня.

      Филипп не возражал, Марио на минутку скрылся на кухне, откуда вернулся с большим овальным блюдом, на котором были уложены сыры, колбасы и ветчина, и с бутылкой красного вина.

      — Ты куда такую эскадру?

      — Не волнуйся, живо умнём, я вчера, наверное, целый килограмм слопал. Здесь всё, кроме ветчины, самодельное, из Италии.

      — А тётка ещё и перерабатывает?

      — Да, у неё там маслобойня, сепаратор, сыроварня, коптилка, пекарня… Я всё не запомнил, она много рассказывала. Консервные линии, сосиски, сардельки…

      Из очередного похода на кухню Марио возвратился, нагруженный отечественными припасами:

      — Икра, осетрина, салат из салата, салат овощной. Это всё наше, только сметана в салатах итальянская. Ты представляешь, я её ножом отхватываю, а она на лезвии стоит и ни на миллиметр не оплывает. Чуть ли не маргарин.

      — Значит, ты свою тётку вчера раскулачил?

      — Не, в смысле стола мы взаимно угощались. Она икрой наелась, её почему-то через границу не пропускают. Кстати, на первое у нас борщ. Ты его любишь?

      — Пойдёт.

      — А, хорошо, а то я равнодушен: только мясо из него выхватываю.

      — А твоей тётке там не скучно? Всё-таки одна, без детей, в деревне…

      — Как же, скучно! У неё жизнь ключом бьёт. Во-первых, она постоянно хозяйство расширяет: компоты, варенье недавно освоила, пекарня у неё сумасшедшая… Она где-то напала на старые описания и выстроила её по образцам 1672 года. Три века — прикинь! Хлеб вроде бы обычный, но покупатель клюёт: кому же не охота в желудок средневековье засунуть! И с удовольствием переплачивают втридорога за антиквариат, да ещё знакомым хвалятся. Воистину, зажралась Европа, если только излишества в почёте… Во-вторых, у неё закадычная подруга кондитерской фабрикой заправляет. Как и подобает женщинам, они давным-давно друг с другом ведут войнушку: у кого счёт в банке быстрее пополнится, кто моложе выглядит, кто любовника посмазливее заарканит. Тем интереснее, что моя тётка — брюнетка, а эта Мануэла — блондинка.

      — Ха! Мануэла, значит. А тётку как величать?

      — Сара.

      — Она еврейка?

      — Почему? Обыкновенная итальянка, в Европе и Америке Сары на каждом шагу встречаются, это у нас они все почему-то еврейки. Впрочем, ты её на днях увидишь и оценишь. Её любопытство разбирает, что у нас на стройке, — свезу на этой недельке.

      — Она вложиться в ваш бизнес хочет?

      — Возможно, хотя у меня на примете есть вариант повыгоднее. Но всё это — дело будущего.

      — И всё же, как же она без детей? Понятно, племянник родной, но не сын ведь.

      — У неё и на этот счёт ответ готов. Они с матерью единоутробные, одна кровь, которая во мне разбавлена сперматозоидом отца. И у её сына будет то же, пожелай она родить. Поэтому у неё что сын, что племянник — всё едино. А если понесёт и девчонку родит? Ей даже подумать об этом страшно, так что мной успокаивается.

      — А разве она ещё может родить?

      — Запросто, они там до шестидесяти свободно плодятся. Разве что гормонами заправятся перед зачатием, чтобы выстилка в матке потолще была для будущего чада.

      — Да, совершенно другие стандарты. Таким образом, если ты её посетишь…

      — То явлюсь прекрасным принцем, обожаемым кровным родственником и, кроме того, нанесу смертельный удар Мануэле: у неё таких перлов в семье не водится.

      — Ты самокритикой не страдаешь…

      — Беру с тебя пример.

      — Если мы оба будем питаться в таком же режиме, то так растолстеем, что ни одна девчонка…

      — Не боись: на сексе сбросим лишнее, наша краса не пострадает.

      Сыры оказались вкуснее подаваемых в ресторане, борщ, сдобренный густейшей сметаной, выдался отменным, макароны к отбивным были поданы с таким великолепным (оттуда, из Средиземноморья!) соусом, что Филипп плюнул на взятый в начале вечера тон и оставил едкость замечаний и сарказм вопросов. Его удивление перешло все границы, когда на третье Марио принёс чашки с клубникой и малиной и отдельно поставил на стол сметану и сахарную пудру с ванилью.

      — Любишь послаще — добавь по вкусу.

      — Клубника?! Откуда? В январе?

      — Оттуда же.

      — У них клубника зимой растёт?

      — Не знаю насчёт «растёт», но то, что в магазинах продаётся, несомненно. Тётка купила и сама не ведает откуда: то ли в рефрижераторах держат, то ли в теплицах выращивают, то ли из Африки везут. Южный берег там под боком, небось, в африканской жаре два-три раза в год урожай собирают. Как посмотришь на всё это, так и тянет в Италию навсегда смыться. Грейся на солнышке, надоест — иди по Аппиевой дороге, в ушах сам собой звон легионов раздаётся. Фрески, Джотто, скульптура, Микеланджело, живопись, да Винчи, архитектура потрясающая… Анкона, Милан, Портофино, соборы, виллы на побережье… Только подумай, что там капиталисты для себя понастроили! Сан-Ремо, концерты, гей-бары — где хочешь, там и наслаждайся! Ascolta e godi! О! — Марио поднял вверх указательный палец. — Споюсь с Сарой, буду у Мануэлы любовников уводить.

      — А они на это согласятся?

      — А ты думаешь, там твоё благонравие в ходу?

      — А как Андрей на это посмотрит?

      — Известно как: попросится в компанию сообразить на троих. Ты групповуху пробовал?

      — Нет.

      — Я тоже. Надо вкусить… Ладно, дрейфуем в кресла, чай, ликёр и шоколад подам туда и прибавлю зрелище. Ты «Венеру» помнишь?

      — Какую Венеру?

      — «Venus» от «Shocking Blue» 74-го. Тогда у них в группе девчонка была.

      — Смутно.

      — И я до вчерашнего дня. Я их запись от 73-его ещё на старом маге слушал, девчонки там вроде не было. А это 74-й… Что ещё интересно: после оригинала записан ремикс…

      — Какой «ремикс»?

      — Ну, новый вариант старой песни, там её три девахи поют, совсем свеженький, 86-го года, и название у них весёлое: «Bananarama». На что я только оригиналы признаю, а эти тоже понравились. — Марио расставил на журнальном столике чашки, рюмки, ликёр, сладкое, включил кассету и стал изредка комментировать разворачивавшиеся на экране действа: — У этой, с хвостом, фигурка классная… «House Of Rising Sun», «Hotel California»… Соло потрясающее в конце… «Bon Jovi», совсем свеженькое. Солист — красавчик, с удовольствием бы трахнул… и Темпеста заодно.

      — Ну ты и развратник…

      — А ты девственник, который только с одной девочкой и дружил?

      — Да, причём это ещё в пятом классе было.

      — Плагиат: «Москва слезам не верит»…

      Филипп блаженствовал: он пил «Amaretto», курил шикарные сигареты, ел диковинный шоколад и вкуснейшие конфеты, смотрел на здоровом экране, которые в стране были наперечёт, великолепного качества кассеты, записанные по индивидуальному заказу где-то в Италии. Во второй раз ему пришло в голову, что, возможно, Лиля не так уж заблуждается, когда советует ему уступить Марио, да и отец вякнул нечто в том же самом духе перед Новым годом, а малину в желудке и диагональ этого телевизора честью и достоинством не измеришь. Надо будет об этом поразмыслить на досуге…

      — А Майкла Джексона с Мадонной у тебя нет?

      — Упаси боже! Это американское барахло только Андрей может подбирать по глупости молодости.

      — Весь мир всё же слушает.

      — Во-первых, не слушает, а смотрит, во-вторых, напряги мозги и задайся вопросом, почему это происходит. И у того, и у той голоса отвратные и песни мерзейшие. Слушать нечего, вот их на кассетах и плодят. Старая история: помнишь этот ажиотаж вокруг «Пинк Флойд»? Дескать, для полного впечатления видео смотреть надо. А почему «Битлз» без этого обходились? Потому что у них были песни, а у этих — белиберда. Если американцы могут раскручивать своё дерьмо, чтобы его сбыть, из этого отнюдь не вытекает, что я буду клевать на вопиющую бездарность. Один с неграми прыгает в подворотне и озабочен только тем, чтобы его лапы в вонючих носках быстрее дрыгались. Найди какого-нибудь агрессивного алкаша на улице и любуйся — эффект будет тот же. Другая деревяшки сосёт и на стуле онанизмом занимается. Спроси у своей матери, она в школе преподаёт: наверняка  кто-то этим на уроках время коротает. У «Пинк Флойд» молотки по экрану летают, Джеймс Бонд принимает ледяной душ и постреливает, Гамлет изображает мучительные раздумья и помахивает шпагой. Всё это лишь умело раскрученное барахло. Читал эту хреновую Бондиану? Разве что от скуки, если в троллейбусе стекло снегом занесло и на улицу глазеть нельзя. Прочитал, твоя остановка, выходи, бросай эту книжонку в первую попавшуюся урну и не вспоминай больше.

      — Насчёт Бонда я согласен. Со своим «Бонд. Джеймс Бонд» он давно надоел. А Гамлет чем тебя разозлил?

      — Тупостью автора. Зачем страдать от незнания того, «какие сны в том царстве нам приснятся»? Спросил бы у своего папашки, если это тебя интересует. А он тебе открывает имя убийцы — и вся пьеска не тянет даже на пошлый детективчик. Почему? Да потому, что Шекспир был туп и сам не знал, какие сны приснятся. И туп вдвойне, потому что не смог прочитать «Божественную комедию», хотя она появилась двумя веками ранее. И это понятно: попробуй вместить в английского мясника итальянское воображение — много ли удастся?

      — Может, он просто о ней не знал.

      — Брось! Уже в ХIV веке существовало семьсот рукописей «Божественной комедии» — семьсот, когда всё прочее переписывали один, пять, от силы десять раз! Семьсот, когда абсолютное большинство было безграмотным! Это значит, что любой грамотный человек был с нею знаком. Юристы отступали от строгих протокольных норм, не могли удержаться и в конце каждого договора приводили цитаты из Данте — вот по чему узнаётся гений.

      — Шекспир у тебя не в чести.

      — Как и всё американское и английское. За некоторым исключением. — Марио кивнул на экран. — Британия вообще омерзительна. Как навешивала её плешивая сучка с короной на башке медальки на пиратов и разбойников, так этим же занимается очередная тварь. А их толстомордый Черчилль!.. Правильно сделала его жена, что всю жизнь ему изгадила… Война ещё не кончилась, а он своим: «Составьте план войны против СССР». Мы двадцать миллионов положили, вся европейская часть в руинах лежала, народу жрать было нечего — кто в этих условиях после четырёх лет будет воевать?! А этот выродок — нет, уже заранее готовится. Дерьмовый осколок империи! Отовсюду уже попёрли: и из Индии, и из Африки, своему главному мусорному ведру — Штатам — жопу лижут, а в башке по-прежнему мысли о былом величии. Выродки и подонки, а о янки и говорить нечего: грязь со всего света. Ни истории, ни языка, ни культуры, ни земли, ни имени. Они все нас ненавидят, спят и видят, как нашу Сибирь цапают, мы у них кость в горле, мы единственная страна, которая может смести эти поганые Штаты с лица земли.

      — Но это обоюдно.

      — Правильно. — Марио внезапно остыл. — А вывод отсюда такой: спокойно пьём кока-колу, пользуемся только тем, смотрим только то, что нас достойно, и терпеливо ждём, когда бог явит свой вердикт и спалит эту сволочь. Или затопит. Или разорит. Мне любое понравится, хотя некоторые неудобства всё-таки предвижу: представь, что у тебя в квартире, в соседней комнате, подыхает слон. То-то вонища пойдёт, а неприятности с выходом, когда туша распухнет!

      — Надо расположиться в другой комнате, ближе к подъезду.

      — Вызвать ликвидаторов и пересидеть недельку у родственников. Всё решили. Осталось выбрать, что из киношек будем смотреть. Магия с ведьмами, катастрофы, комедии — выбирай. Боевиков, карате и детективов у меня, естественно, нет.

      «Не так он прост и примитивен, — думал Филипп. — Не одни деньги у него на уме. Другой на его месте просто зарылся бы и наслаждался бы тем, что привалило, а тут такая придирчивость. Критика от настоящей ненависти — не злобная, не вздорная, не прихоть. Марио как матрёшка: снимается одно, обнажается другое — и всё интересно. Нет, я его не люблю, но это многоличие всё же притягательно».

      — Подожди! Ты опять выбиваешься из общей линии, как с Джексоном, Мадонной и Гамлетом. Мы же сейчас со всеми дружим: и с Европой, и с Америкой…

      — Дружи. И периодически оценивай, во что эта дружба выльется. Через год, через два, через три…

      — Но пока ведь ничего плохого! Те же кооперативы, предпринимательство, выезд облегчён. Ведь раньше не было так просто думать о поездке в Италию — и это новые возможности.

      — Я убеждён, что в итоге дерьма на одной чаше весов окажется больше, чем конфет на другой.

      — Хорошо, тогда не стоит о неведомом будущем. Что ты говорил о спецэффектах?

      — Я их и сам ещё не отсмотрел. Кассет полно, только музыку вчера прокрутил. Давай для начала Спилберга.

      — Давай! А язык?

      — Всё на итальянском, но я переведу.

      — Ты им свободно владеешь?

      — Да.

      — Класс…

      Филипп хотел спросить про порнографию, но решил оставить свой интерес на потом. Он пребывал в странном состоянии. С одной стороны, Марио по своей воле, без указки, вполне бескорыстно делился с Филиппом тем, чем обзавёлся, и это говорило о его доброте, щедрости, расположении. С другой стороны, предоставляя имевшееся во временное общее владение, он невольно показывал Филиппу, чем сам Филипп был обделён, и это не могло не вносить некий разлад, дисгармонию, не рождать осознание неравенства. Филипп не знал, что делать, но примкнуть и пользоваться было проще, удобнее и мирнее, чем дистанцироваться и гордо отвергать предлагаемое искренне. С одной стороны, общаясь с Марио, Филипп всегда учитывал возможность влюблённости Марио в него, и это заставляло держаться настороженно, с другой стороны, если Марио и был влюблён, то этого не показывал и во всём остальном был сведущ, образован, оригинален, и время, проведённое вместе, было приятным, занимало, влекло и провоцировало на желание повторить весёлые мгновения. Легче было поддаться и беззаботно болтать, чем просчитывать в уме возможные повороты и постоянно быть начеку. С одной стороны, образованность Марио была всеохватывающей, это выделяло его среди других и внушало Филиппу уважение, так как только придирчивый взгляд, которым Филипп не обладал, мог уловить в этой осведомлённости некую поверхностность, происходившую от нехватки времени и от того, что Марио частенько остывал, не до конца изучив одно и переключившись на другое. С другой стороны, Филипп боялся, что попадёт в сеть сплетённой умом Марио логической цепи, результатом которой обнаружатся необходимость, очевидная польза и неизбежность совращения Филиппа очарованием Марио. Думая о Марио, Филиппу приходило на ум то одно соображение, то другое, но они не складывались в стройную систему: наступал очередной день, Марио выкладывал очередной сюрприз, и увлекательнее было смотреть, как на огромном экране разворачиваются глобальные катастрофы, исчезают целые города, чем плутать в лабиринтах размышлений, оформляя их в единое целое, и получалось, что единственным соображением, доведённым до конца, оказалось предновогоднее решение Филиппа не отдаваться Марио ни при каких обстоятельствах. Филипп пользовался тем, что имел Марио, Марио не предъявлял этому счёт, и, покуда ситуация оставалась неизменной, из неё надо было извлекать только удовольствия. Как сейчас…