Алый лед Медео. Памяти Дениса Тена

Никому не нужное МТМ, машинно-тракторная мастерская, на краю поселка, неподалеку от поросшего колючей челигой оврага: грязно серая громада, с проплешинами  рыхлой, осыпающейся штукатурки. На фронтоне выложенная щербатым красным кирпичом надпись: «Харьков. Строй отряд. 1972». К зданию, со стороны аула бредет щуплый человечек: временами он останавливался, что-то бормотал, и снова, упорно тянулся в прохладу раскрытых настежь ворот. Солнце пекло не на шутку…

Ерик, загоревший до черноты, затаился в полумраке бывшей кузницы, слился  с закопченными  стенами, внимательно следил за передвижением мужичка: светлые, почти желтые глаза, сузились в острые точки, совсем как у рыси на картинках.. Парнишка огляделся по сторонам, быстро оценил ситуацию, резко прыгнул навстречу, сильным толчком плеча сбил бродягу с ног.

 -Тварь! Убью-ю! —   голос Ерика дрожал, срывался с пронзительного фальцета  в тонкий, почти щенячий визг.

Он яростно бил ногами безвольное, дергавшееся  под ударами тело. Из-за угла МТМ выскочили двое ребят, с ходу повисли на плечах  разъярённого подростка.

— Ерик, стой! Убьешь! – закричали, тащили дружка в сторону.

Сделать это удалось не сразу. С большим трудом оттеснили парнишку от его жертвы. Ерик отчаянно изворачивался в цепких руках, рвался в сторону приподнявшегося мужика. Тот с трудом сел. Покачивался  из стороны в сторону, вытирал грязным ребром ладони разбитое в кровь лицо. Протер глаза, бессмысленно и тупо глянул в сторону парней, пытался что-то сообразить, но вероятно, так и не смог понять того что с ним произошло. Он был сильно пьян…

— Тварь! – Ерик перехватил его взгляд, с новой силой рванулся к алкашу: — Я, за мамку – всех порву! Любого! Все-е–х!

Ребята  метра два протащились за ним по земле, но жилистый Ерик стряхнул с себя их руки. Навис над мужичком, захватил ворот линялой майки, туго завернул затрещавшую ткань на щетинистом, судорожно задергавшемся  кадыке.

— Ты понял? Понял меня, алкаш? – Ерик просветлевшими от злобы глазами ловил взгляд мужика, но тот только сдавленно хрипел, вяло шевелил распухшими щелками век, не сопротивлялся, глупо улыбался  разбитыми губами.

Снова подскочили ребята. Но Ерик сам оттолкнул от себя алкаша. С хрустом переломил поднятую с земли ветку дерева. Его била крупная дрожь. Парень зябко повел плечами: несмотря на июньский полдень ему стало холодно и неуютно.  Тоскливо осмотрелся по сторонам. На посеревшем, резко осунувшемся лице, недоброй ухмылкой шевельнулись тонкие губы.

— За что ты его? – спросил один из друзей, с опаской поглядывая на присмиревшего товарища.

— А чё он, тварь, к моей мамке липнет! Я ему по хорошему говорил, отвянь от нее! А он… Раз выгнал его, другой раз! А он лезет и лезет в дом! И водяру с собой тащит…

— Да ладно тебе! Мало ли кто к вам ходит!– миролюбиво произнес белобрысый парнишка лет пятнадцати, и резко осекся. Смутившись от сказанного, виновато опустил глаза в провонявшую соляркой и машинным маслом  траву. Но ушедший в себя Ерик не заметил его оговорки. Парнишка осмелел: — Конечно, ты по понятиям на него наехал, мамка это святое! Ну…  А если б ты забил его насмерть, или покалечил? Соображать надо, ты же бешенный… На зону хочешь?

— Мало ему, суке! Убью-ю! – с угасающей яростью выдохнул Ерик в сторону  поползшего под стену здания мужика, вяло шевельнулся по направлению к нему, но не пошел, остался на месте. Побитый, залез в пыльные лопухи, закопошился: вытащил из кармана мятого пиджака пластиковую бутылочку, отвернул пробку и сунул горлышком меж распухших губ. Светлая жидкость, поднимая к донышку мелкие пузырьки, тихо булькнула. Ерик внезапно подскочил  к нему и выхватил  бутылку, принюхался, обернулся к друзьям: — Вроде как спирт, бодяжный! Чё, пацаны? Вмажем на халяву?

Ребята отрицательно покачали головами, отказались. Пьяный, при виде такого произвола  громко замычал, затряс косматой головой, потянул к парню руки, призывно шевелил растопыренными пальцами.

— Отвянь, падла! – уже беззлобно обронил Ерик, и мужик, вовремя оценив бесполезность своих претензий к обидчику, притих, уронил голову на грудь,  придремал.

Ерик брезгливо отер обслюнявленное горлышко, откинул голову на затылок, сделал два крупных глотка. Громко ухнул, поморщился. Сплюнул, вытер губы. Сорвал с куста мелкий, жесткий листочек, торопливо зажевал.

— Гадость! Наверняка у Файзуллы брал, бичар-р-а! Бодяжит, торгаш хренов!

— А где ж еще брать? – ответил дружок: — Больше негде!

…Этим летом в поселке произошло два не очень приятных события: одновременно закрылись девятилетняя школа и местный магазинчик. Причина была проста: нерентабельность того и другого. Магазин не потянул проживавший в городе коммерсант Файзулла, а школу — бюджет. Взамен,остались начальные классы, и то, они переселились в целях экономии из большого, рассчитанного на две сотни учеников здания, в купленный властями у людей дом. После неплохого ремонта маленькая школа стала выглядеть вполне современно и прилично, обзавелась компьютерами, электрическим отоплением. Заброшенная школа осталась стоять молчаливым памятником прошлого, совсем недавнего, но уже бесконечно далекого: в ауле осталось десятка полтора учеников. Пятерых старшеклассников  решено было устроить в городской интернат, а оставшийся десяток, и шесть малышей дошколят, легко размещались в трех, приспособленных под классы, комнатах. Разъехались потерявшие работу учителя и медики: из большого коллектива осталось только трое,  и фельдшер, чей пункт пристроили к школе.

Поселок тихо жил, пропуская через себя время и людские судьбы: за последнюю четверть века из бывшего целинного совхоза уехали почти все. Первыми, в конце восьмидесятых активно съехали  в «фатерлянд» немцы. За ними, почуяв ветер перемен, потянулись в свои края самые нестойкие из целинников: белорусы, украинцы. Затем, уже более мощной волной, прошел исход россиян, и не только русских людей: исчезли татары, башкиры, корейцы, одним словом, практически все, кого притянула к себе многоликая эпоха целины. Сейчас, из полутора тысяч человек, в угасшем селе оставалось чуть более ста, вместившихся в три десятка дворов, разрозненно раскиданных по длинным, асфальтированным  улицам. Но Ерик не помнил былого расцвета родного села, переведенного теперь в разряд не перспективного аула: с детства, детвора привыкла играть  в заросших задичавшими кленами и карагачами дворах, среди остатков стен и фундаментов. Со временем  руин становилось все больше: сиротливо забелели каркасы разобранных животноводческих ферм и промышленной зоны бывшего советского хозяйства. От двухэтажной конторы осталось каменное крыльцо. Кирпичный хлам Дома Культуры затягивался колючими акациями и кустами ядовитой жимолости.

Зимой поселок выглядел совсем неприглядно, и даже, жутковато: словно кадры из фильма о пронесшемся по земле апокалипсисе. Руины домов, черные деревья, из гущи которых немой мольбою тянутся к небу костлявые, обглоданные ветрами руки-ветки высохших вершин тополей, унизанные серыми гроздьями косматых вороньих гнезд, меж которых громко шумят расплодившиеся вороны и пронырливые галки. И редкие прохожие, торопливо идущие по натоптанным через заросли тропам к школе или магазину. Весной, картина резко менялась: развалины укрывались за сочной зеленью, полыхали остатками красоты искореженные яблони, пахучая сирень приветливо кланялась угасшим дворам затяжелевшими от соцветий ветвями. Природа, словно стыдясь содеянного людьми, старательно укрывала руины, и поселок как бы веселел, казался сплошным парком. Только, запущенным и не ухоженным, потерявшим своего заботливого садовника.

…Шли годы. Горячие ветры несли над степными просторами новые события. На берегу Ишима росла современная столица, расширялись крупные города, но Ериково село так и не ожило. Напротив, люди по разным причинам продолжали оставлять обжитые дворы. Ломался привычный уклад жизни. Сельчане в поисках лучшей доли для себя и детей, уходили в города.

Работа в ауле была: земля отошла к крестьянским хозяйствам.  Но расчетливые хозяева платили  немного. В первые годы сельчане работали больше по привычке, но скоро сообразили, что улучшения в ближайшем будущем не видать и стали искать заработка на стороне. Чаще всего – уезжали в города. Взамен выбывающих местных, хозяева земли приспособились привлекать рабочих со стороны, и не всегда приводили лучших. Бичи, и любящие выпивку шатуны, подобранные в городе из опустившихся на жизненное дно граждан, пасли скот, выполняли простые, не квалифицированные  работы за мизерную оплату, чаще всего имея кусок хлеба и крышу над головой. Чего, чего, а крыш в поселке пока еще хватало: не все брошенные дома были разобраны. На посевную и уборку приноровились приезжать механизаторы с юга: загорелые, немногословные узбеки… Спокойные, работящие, они выполняли работу и уезжали до следующего сезона. На землю пришел вахтовый метод…

Предприимчивый Файзулла свернул магазин, но частично сохранил свою торговлю. Товары доверил бабе Мане, одинокой, деловитой пенсионерка, и ее домик стал самым оживленным местом в поселке. В любое время суток, постучав в окошечко, можно было купить что-то из бытовой мелочи и продуктов. Продукты и консервы частенько были просроченными по годности, но жители не роптали: баба Маня быстро усмиряла недовольных, отказываясь отпускать им товар под запись. А это был серьезный удар по бюджету некоторых семей! И конечно, из-под полы, но продавалась водка или дешевое вино. Хорошую водку покупали редко, местные выпивохи обходились  разбавленным спиртом, который «бодяжила» сама тетя Маня, порой, не отходя от окошка, на глазах у покупателей…

  … После выпитого в голове Ерика зашумело. Он повеселевшими глазами глянул на друзей, подмигнул им. Лицо его разгладилось, приняло обычное выражение: парнем он был бы  симпатичным, если бы не слишком правильные и  резкие черты лица, особенно нос и подбородок. Мелкий носик хищно нависал острыми крыльями ноздрей над тонкими губами, делая парня похожим на ястреба. Из-за этого красивое лицо Ерика принимало отталкивающее, даже, пугающее людей, выражение. Особенно неприятным был его пристальный, почти немигающий взгляд сузившихся в колючие точки зрачков.

Но бывало, все это исчезало. Стоило Ерику улыбнуться и он становился другим: простым, и даже, доверчиво открытым, молодым человеком. Только улыбался он редко. Всегда смотрел настороженно, словно в  постоянном ожидания  какого подвоха или нападения. Дружившие с ним ребята, да и не только они, побаивались его, и на это были веские причины. Ерик вырос крайне неуравновешенным и вспыльчивым. Уже с тринадцати лет он был на учете у участкового и в районном отделе полиции,  считался склонным  к криминалу и непредсказуемым  действиям.

…Но друзья не разделяли приподнявшегося настроения Ерика, подавленно молчали, посматривали в сторону уснувшего в тени мужика.

— Не подохнет! – презрительно скривился  Ерик, и сделал еще один глоток: — Точно, гадость! А Файзулла – сволочь! Может, тряхнем его? А?

— Кого?

— Торгаша! – Ерик порозовел, неестественно оживился: — Не! А чё, я не прав? Точку на нашей земле держит, и еще впаривает нам это бухло? Этим пойлом крыс травить, а мы – пьем! Оборзел татарин! Думает, если он городской, и с участком в дружбанах, то ему все можно? Так чё, парни, тряхнем его на бабки? Он скоро должен приехать, товар завозить…

— Точно, отмороженный! – тихо сказал худенький.

— Ты это про кого? Талгат, скажи, чё он гонит? – Ерик вскипел мгновенно. Отставил бутылку и стал медленно наступать на парня: — А это, ты нюхал? – поднес к его лицу, побелевшие, крепко сжатые костяшки сухого кулака.

Парнишка опасливо попятился назад.

— Хватит! – крикнул Талгат. Дернул Ерика за майку, и сказал  белобрысому: — Иди, Шурик! Мы сами разберемся! – снова ухватил захмелевшего друга: —  Пошли, рэкитер! Приедет хозяин устроит нам разборку за этого доходягу! Тебе это надо? Пошли, пошли, пока не повязали!

Он с силой потянул Ерика за кусты. Шурик, опустив голову, торопливо пошел в другую сторону. Ерик, бросая на него злобные взгляды, нехотя повернулся и тоже ушел. Из раскрытой двери МТМ выбежала обвешанная репьями собачонка. Подбежала к спящему мужику, лизнула присохшие полоски крови на его грязной руке, испуганно заскулила. Мужик не шевельнулся. Песик улегся рядом с ним, положил голову на вытянутые лапы, часто задышал.  С длинного языка падали светлые капли слюны. Солнце входило в зенит. Стало душно. Стих ветер. Поникшую зелень давила жара..

…Ерик почти до вечера отсыпался на расшатанном диванчике, который они с пацанами  установили в зарослях брошенного двора. Заспанный и хмурый, пошел домой. Матери не было: пятилетние двойняшки Адилет и Алибек играли во дворе, что-то строили из дощечек и веток. Увидев брата, бросили свои дела, побежали к нему.

— А мамы нет! – заявил Адилет.

— Вижу! – пробурчал Ерик: — Пойдемте в дом, пожрем чего-нибудь…

— А ты чё? – не унимался Адилет: — Ничё не принес?

Ерик с досадой отмахнулся от назойливого братишки.

— Наверное, он железяк не нашел! – догадался Алибек: — Не накопал, да?

— Сегодня не копал! – ответил Ерик: — Завтра поищу… или вечером… Потом, куплю вам мороженного…

— Возьми нас с собой! – заканючил Алибек: — Мы тоже хотим металл искать! Я хочу медь найти, или люминь!  Много, целую гору! Возьми! Возьми!

Мальчик подпрыгивал, широко разводил руки, показывая, как много он может найти ценного металла. Ерик погладил его по жестким волосам и пошел в дом.

На кухне прохладно, чисто убрано. Под кастрюлей бесцветным пламенем тихо зашипел газ. Мысли Ерика потекли в привычном направлении. Он думал о том что газовый баллон почти пустой, и нужно покупать новый. О том, что в пределах поселка металл  уже почти не найти. В свое время его собирали все кому не лень, и малые  и старые. Чаще всего, найденное относили все той же бабе Мане: Файзулла установил у нее во дворе стационарные весы и бабулька принимала все, что добывали жители поселка. Когда накапливалось несколько тонн, приезжал сам хозяин, нанимал ребят и мужиков, грузил на машину, вывозил в город. Ерик всегда с завистью провожал глазами  тяжело нагруженный КАМАЗ, прикидывал, сколько навару хапанет скупщик, и темнел от злости: выходило, что почти ничего не делая, на банальной перепродаже, Файзулле капало в карман раза в три, а то и четыре, больше, чем он платил своим поставщикам. Такие деньги Ерику и не снились… Конечно, можно было и самому заняться скупкой, но где взять весы, и самое главное – деньги, для накопления металла…

Ерик вздохнул. Братишки, заглянув в кастрюлю, отказались есть надоевший суп из бульонных кубиков.

— Лучше маму дождемся! – рассудил Адилетик: — Она сегодня кулек муки купила, а вечером принесет молока: лепешек напечет, сладкую лапшу сварит…  вкусно!

Мальчик причмокнул губами и убежал с братом во двор. Ерик лениво гонял ложкой соленое варева, вылавливал  скользкие  кругляшки макарон и ломтики картошки: мясо в их доме было в редкость. Иногда мать приносила говяжьи внутренности, когда ее звали на забой скота мыть требуху, резать мясо на домашнюю колбасу, но такое случалось не часто.

Аппетита не было, Ерик отложил ложку. Солнце клонилось к деревьям, но жара не спадала, наоборот, давила густой духотой  на, и без того нагретую, землю. На ветвях безжизненно поникли  темные, похожие на кусочки зеленой жести, листья. В пыли купалась стайка воробьев. Ерик засмотрелся на них, бросил через открытое окно корочку хлеба. Взъерошенные птички испуганно вспорхнули, улетели.

От нечего делать, Ерик пошел к бывшей конторе. Под ногами мягко вдавливался плавкий асфальт. Там, на пятачке у бывшего сквера, в теплое время года было обычное место тусовки оставшейся в ауле молодежи и подростков. Когда совсем темнело, на столбе загорался один из пяти поселковых фонарей. На своем внедорожнике приезжал Жамбулат,  внук фермера, отдыхавший от столичного «универа» у  стариков,  врубал на полную мощь музыку колонок, и начиналась дискотека. Иногда он привозил ящик, другой пивка, угощал ребят и девчонок, и тогда, вообще – начинался праздник…

Точка сбора пустовала, было еще рано. Ерик пошел дальше. Светлые глаза привычно шарили по округе, выискивая все, что можно было отобрать на продажу. Вспомнив Жамбулата, подумал что скоро уедет в интернат и Шурик.  Талгат тоже уедет: он уже учился на втором курсе  ветеринарной академии в российском городе Троицке. Его родители решили дождаться диплома сына и потом, вместе с ним уехать в город. Или в саму Россию, пока еще не определились…

А без них, для Ерика — полный отстой! Летом еще ничего, зимой хуже! Снег, буран… и скука! Деревня совсем затихает: остается только одно, брать вилы и топать на ферму, или к занемогшим пенсионерам… И то, хорошо если позовут помочь по хозяйству, или расчистить после бурана высоченные сугробы. Пенсионеры в деревне самый богатый народ. И прижимистый: тянут свои жилы до последнего. Как теть Маша Аверкова: так и упала с ведром в руках. Хотя жила как все, скромно и экономно. Почти все что выращивала во дворе отправляла в город, детям и внукам. Ерик не раз видел как она грузила в рейсовый «бусик» сумки с продуктами и еще шутила: «Что за пенсионер, который детей до пенсии не докормит!». Шутила не от хорошей жизни, понимала, что в городе каждый килограмм или литр, идут в большую помощь…

…Шурик сидел на лавочке у дома своего деда. Опасливо  косился на калитку, дымил сигаретой. Увидев Ерика, вздрогнул, попытался уйти во двор.

— Стой! – окликнул его Ерик. Подошел, стал рядом: — Не с-сы! Я сегодня добрый, не трону! Будем жить, да, братан? – весело хлопнул приятеля по острому плечу, но глаза его были холодны, неприязненны. Он не забыл про «отморозка»: — Дай чинарик, добью!

Бесцеремонно отобрал у Шурика сигарету, глубоко затянулся

— Пивка бы! – мечтательно протянул он: — Только не даст в долг Манька! Ты как, есть чё?

— Не-е! Пустой! Нечего продавать: на той неделе приезжал армян, заказал три штуки кирпичей. А где их взять? Уже все что можно перебрали! Только, если кучи от двухэтажек  попробовать разгребать… там должны быть пескоблоки! Но тяжело-о! И жарко! Не ходил я…

— Да! Хреново! А заказ хороший, три тысячи штук! Может и наберем! Слушай! А давай Валерку попросим: он же на бульдозере! Раз-два и разгребет!

— Размечтался! Управ за это, его самого на кусочки  разгребет! – Шурик огорченно шмыгнул. Идея была хороша, но невыполнима: перехватить технику на калым в поселок  очень сложно. Было кому следить за этим.

-Эх-ма! – вздохнул Ерик: — И железа, тоже, не найти! Слушай: а давай, завтра у гаража покопаемся? Говорят, там есть металл…

— Металлоискатель надо, – снова шмыгнул обгорелым на солнце носом Шурик: — Вот тогда дела у нас в гору пойдут…

— «Сигналка» денег стоит, штук двадцать! Где их взять? А пока будем как собаки: на нюх надеяться!

Разговор не клеился. От сигаретного дыма Ерика затошнило, противно буркнуло в животе.

— Жарищща-а! – он с силой потянулся, до хруста в костях.

— Угу! – буркнул Шурик, ковыряя веточкой пыль у ног.

— Щас бы в горы, на Медео! – мечтательно протянул Ерик.

— Куда? – белесые брови друга поползли к верху.

— На Медео! Че, не догоняешь? Тупой? Каток такой есть в горах…

— Ну слышал! И чё?

— Чё, чё! – передразнил его Ерик: — Недавно по ящику смотрел, про фигуриста  передача была. Тэн, его фамилия. Слышал про такого?

Шурик невнятно бормотнул, мотнул кудрявой головой. Спорт его интересовал мало, хватало других забот.

— Дере-е-вня-я! – съехидничал Ерик: — А  кореец молодчага! Лет на шесть старше меня  — а уже чемпион! Представляешь? Горы, солнце, жара, и каток – белый, белый! Лед чистый, как зеркало! А на нем – Тэн! Каток здорове-е-н-ный, а Денис один. Катит, руки раскинул, вот так!  Блин, прикинь - как птица! – Ерик встал навстречу солнцу, закрыл глаза, вытянул руки: — Тренируется…. Вот бы туда, к нему!

Шурик незаметно глянул на друга. Тот уже сел,откинулся на спинку лавочки, мечтательно прикрыл глаза. По лицу блуждала улыбка, изменившая его настолько, что Шурик невольно вздрогнул: до того непривычно было видеть всегда циничного и колючего дружка с таким  умиротворенным выражением лица.

— Ты сам не хуже умеешь! – угодливо ляпнул он, и почему-то, хихикнул.

— Куда мне! – не скрывая самодовольства, отмахнулся Ерик: — Этим надо с детства заниматься: секции, стадион, тренер… А у нас что? Лед на котловане, и клюшка фанерная!

Он вздохнул. Шурик в чем то прав: в детстве, когда они еще жили хорошо, отец купил ему ботинки с коньками. И Ерик, сам того не желая, неожиданно увлекся катанием на льду. Уже позже, начал понимать, что это, пожалуй, было, единственное дело в его жизни, которое нравилось ему по настоящему. Он часами просиживал у телевизора, просматривал трансляции о фигурном катании, потом – копировал движения на замерзшем котловане. Года через два, Ерик,  удивляя своих земляков, ловко и бесстрашно скользил по льду. «Наш Тен!», с гордостью  говорили они про него. Ерик, демонстративно не замечал восхищения людей, но в душе его дрожало ликование: « я сумел это сделать, видите?»

Но, потом, все куда-то ушло: беды начались от подсевшего на алкоголь отца. С его уходом жить стало тяжелее, в дом закралась бедность. По началу, Берик с матерью не замечали этого, вроде бы все шло как обычно, но нужда оказалась сильнее их. Она въедается в семью не сразу, выгрызает былой достаток постепенно, по мелким частям. Сначала, человек идет с нею словно по болоту, осторожно шагает по тонким тропам, выбирает места где посуше. Но скоро выходит на зыбкую равнину, в которой куда ни глянь, разверстываются бездонные ямы, медленно поглощающие силы и здоровье. А идти надо! И тогда, попавший в болотину идет уже без разбору: лишь бы пройти еще несколько шагов, а там видно будет. Оступившись однажды, человек может остаться в этом болоте навсегда. Нечто подобное и произошло с Айшой: она не смогла удержаться на поверхности, и все больше погружалась в мутную безысходность вечных нехваток, порою, самого необходимого. Вся ее жизнь перешла в режим одного прожитого дня: сегодня дома тепло, накормлены дети. А завтра? Что будет завтра, узнаем – завтра! Зачем так далеко загадывать? В таких семьях дети взрослеют быстро: даже маленькие, они уже понимают что можно, а чего нельзя просить у родителей. Терпеливо стоят у прилавков магазина, поглядывая на фрукты и сладости, пока мать покупает хлеб и макароны…

Ерик болезненно стыдился унизительной жизни, которая захватила его семью, и начал постепенно уходить в себя самого. Отца он старался не вспоминать, но сильно переживал за обманутую, оставленную мать. Не в силах изменить сложившееся положение, Ерик упрямо боролся за достоинство, как свое, так и семьи, но по своему – агрессией. Мальчишке всюду мерещились жалостливые, или осуждающие взгляды людей, и он становился угрюмей и злее. Детство ушло от него слишком рано…Угнетало и то, что среди немногих сельчан, всего три-четыре семьи, в их числе и Берикова, попали в ловушку нищеты: остальные, жили не богато, но более менее  стабильно. Хотя, и это состояние было шатким: стоило кому серьезно заболеть и семья практически дочиста выгребала свои резервы, балансируя на грани бедности и нищеты. Доставалось и тем, кто учил детей, особенно тяжело доводилось тем у кого по учебе пересекались двое, или не дай бог, сразу трое, студентов. Но Ерик был лишен и этого

Единственно, кого он искренне любил, так это сестренку и братишек, но никогда не выказывал этого открыто. А вот мать?

…Года два назад, по поселку поползли слухи что Айша тайком встречается с одним из приезжих узбеков, и Ерик услышал об этом. Следить за матерью он не смог, но по тому как она внезапно повеселела, и даже похорошела, понял: это правда! После этого Ерик словно надломился: ревность, боль, тоска и стыд, все смешалось в один жгучий, удушающий комок, пекло где то там, под самым сердцем. Однажды, после очередной драки в школе и скандала с учителями, Ерик сидел дома и привычно вслушивался в голос матери. Накричавшись, Айша села на стул и тихо заплакала. Ерику давно надоели ее причитания, и он с любопытством смотрел на мать: он понял, что ему совершенно все равно что она чувствует. Какое она имеет право вот так, кричать, плакать? Только потому что родила и выкормила его? Так он ее не просил, рожать его! Это она виновата во всем: в том,что не удержала отца, из-за этого они обеднели! Виновата в том, что нарожала, и, наверное, будет еще рожать,  никому не нужных детей. От тех мужиков, которые откажутся от них. Какой в этом смысл?  О чем она думает? Он отчаянно защищает свою семью, но кому это нужно?

Айша всхлипывала, вытирала покрасневшие веки полой халата, посмотрела на сына и замерла в испуге: в ее лицо впился неподвижный, пристальный взгляд. В нем мать увидела презрение, смешанное с брезгливой жалостью. «Сынок!», жалобно вскрикнула она, и взгляд Ерика потух. Он не ответил, отвернулся, взял куртку и вышел из дома.

Больше, он на лед не выходил. Срубил топором с ботинок блестящие лезвия коньков, и равнодушно бросил их на кучу ржавого железа, которое собирался продать Файзулле.


…В животе  снова противно заурчало.

— Пожрать бы! Дома один суп! Задрали эти «маги, кноры!» Есть чё нибудь?

— Откуда? – ответил Шурик: — Мамки второй день нет…

— Пьет? А где она, у бичей гужбанит?

Шурик ничего не ответил, только густо покраснел и пригнул голову. Ерик прекрасно знал как живет его друг, но спросил специально. Ему, в отместку за то что тот у МТМ назвал его отморозком, захотелось сделать Шурику больно, и он удовлетворенно хмыкнул: укол достиг своей цели. Мать Шурика иногда уходила в запои, и тогда ее сын и маленькая дочка перебирались жить к деду с бабушкой. Старики сильно переживали, но справиться с дочерью не могли: бессмысленные уговоры — по хорошему, по плохому, ничего не помогало. Разгул и водка постепенно отнимали у детей их мать…

В трезвые дни Любаша была хорошей хозяйкой. В доме чисто, в огороде – сорнячинки не найти. Двор, хоть и пустой, без скота и птицы, но всегда убран и подметен. Накормленные, обстиранные дети. Что, казалось бы еще надо для спокойной жизни? Нет работы? Так этим никого не удивишь! Те, кто не работал на фермеров, жили от своего хозяйства: держали скот, продавали мясо, масло. До богатства – с двумя, тремя коровками, вовек не додоиться, но жили терпимо, по крайней мере неплохо питались и зарабатывали на самое необходимое. Когда то и Любаша держала хозяйство, но одной было непосильно, к тому же, ей не везло с мужьями! Сколько она их перебрала за все годы, точно никто сказать не мог. То ли ей попадались в основном неблагополучные элементы в штанах, то ли ее саму, с юности тянуло к приключениям, но факт был фактом: жены из Любы не получилось! Так и дожила она до тридцати шести лет: среди мужей, и, в конечном счете – одна! Надолго ни с кем не сходилась, или выгоняла сама, или ухажеры сбегали.  Но следы от беглецов остались: Шурик и его маленькая сестричка, черненькая, неизвестно на кого похожая девочка…

— Детские получила? – мстительно продолжал добивать Шурика Ерик: — Получила – получила! На неделе пенсию и пособия привозили! Теперь пока не просадит не жди ее… Ладно, братан! Не злись, шучу я! Мамка – дело святое! Я, за свою любого порву! Веришь?

Шурик кивнул: еще бы не верить, сам сегодня видел. Ерик возбужденно заерзал на скамейке, пошарил глазами по сторонам. Но вокруг никого не было, и парень сорвал взыгравшую злобу на пыльном, сером коте, который ласково мурлыча ластился к его ногам.

— Пш-ш-ел, тварь! Ненавижу котов! – зло зашипел он и резко откинул ногой не ожидавшее беды животное. Кот утробно мяукнул, и, перевернувшись в воздухе, шмякнулся в колючий куст шиповника.

— Зачем ты его? – вскочил Шурик.

— Не кипешись, братан! Чё ему будет? Коты всегда на лапы падают! Как бутерброд с маслом! Блин! – неожиданная ассоциация кота с бутербродом вызвала у парня голодную слюну: — Ты лучше пожрать принеси! У мамки нет, а у деда с бабкой, верняк, всего полно! Хорошо вам, две пенсии в доме! А мамка на братишек копейки получает…

Хмурый Шурик послушно пошел в двери, вынес кусок копченого сала с толстым слоем мяса, пару ломтей хлеба. По пути сорвал с грядки зеленый лук. Ерик жадно вдохнул ароматный запах, впился крепкими зубами в еду.

— У-м-м! – невнятно промычал он, торопливо заглатывая кусок: — Везет людям! Каждый день мясо едят! Дед коптил?

— Дед! – кивнул Шурик.

Из калитки вышел высокий, грузный старик. Остановился возле ребят.

— Здравствуйте, дядь Миш! – сказал Ерик, и стыдливо пригнулся, стараясь жевать не так заметно.

Дед, с высоты роста смотрел на угловатые плечи Ерика, на его короткую стрижку. Острые хрящики ушей парня медленно шевелились в такт движению рта.

Дядь Миша вздохнул, нахмурился.

— Ешь на здоровье! А ты, Сашка, из дома ни ногой! Скотина скоро придет, прибраться надо. Сегодня самим придется коров доить. Приболела наша бабушка… Поросята, слышишь, на всю улицу визжат? Гуси куда то ушли…

— А чего вы моей маме не сказали? – оживился Ерик: — Она все равно калымит,  коров доит. И вам бы помогла. Нам работа нужна…

— Сами справимся! Я, отроду, людей в батраки не нанимал! – сердито запыхтел дед, и пошел во двор. В калитке остановился, оглянулся, окликнул внука: — Сашка! Зайди в дом, я сала заверну! Отдашь ему… пусть братцев угостит, и Айшу, мамку свою!


 …Оживленная Айша допекала лепешки. Кусочки теста шипели на сковороде, румянились и вспухали в раскаленном масле, наполняли дом запахом горячего хлеба. Наевшиеся двойняшки спали в соседней комнате. За столом сидел мужчина средних лет, с шумом тянул в себя из пиалы горячий чай. Выпив, отставил её  в сторону. Айша вопросительно глянула, и он, поняв ее немой вопрос, покачал головой, перевернул кесе набок.

— Хватит! – неловко улыбнулся, большими, толстыми губами: — Чай не водка, много не выпьешь!

Хозяйка промолчала, следила за сковородой.

— Ты, на своего, подавала  на алименты? – после неловкого молчания спросил гость.

— Э-э! Какие там алименты! – отмахнулась Айша: — Мы с ним не расписывались! И хорошо что так вышло, хоть пособия на детей получаю как одиночка. Мало, конечно, а так совсем ничего не было бы. Что с него взять? Чем он будет платить?

— А где он сейчас?

— Говорят, в городе видели его! Не знаю… два года, вообще не появляется! Когда двойняшки родились, радовался, хвалил меня. А потом бросил…

— М-да! – протянул гость, внимательно следя за женщиной.

— Чё толку, за него говорить! – вздохнула Айша: — Не мужик он, так: алкаш и тряпка! Детей только жалко, трудно нам! Ты кушай, Булат, кушай! – подвинула к нему тарелку с лепешками.

— А дочка, как? Звонит? – продолжал расспрашивать гость, медленно прожевывая маленький кусочек.

— Асемка? Каждый день на сотку звонит! Дай ей бог здоровья! Заботливая, переживает за нас! Учится хорошо! За счет бюджета поступила, даже стипендию дают! Немного, но все таки деньги! Может хоть ей повезет, в люди выйдет!

Дочь Айши, симпатичная, полненькая девушка, была на полтора года младше Ерика, и после девятого класса поступила по государственному гранту в педагогический колледж. Мать вздохнула, присела к столу, задумалась.

— Нечего! – убежденно тряхнул большой головой гость: — Было бы желание и руки, остальное будет!

— Не знаю! – засомневалась Айша: — Детям отец нужен! Вон, Ерик, совсем от рук отбился! Никого не слушает… Боюсь я за него! В армию – комиссию не прошел, желтухой переболел! Работать долго не может: нервный, начинает скандалить, бросает, уходит…

— А я, чем не отец? Я буду хорошим отцом!– внезапно перебил ее гость, и снова, внимательно посмотрел в глаза хозяйке, предупредительно выкинул вперед руку: — Ты не торопись, молчи! Не спеши! Я дело говорю! Детей твоих своими считать буду. Асемке поможем, ей еще два года учиться? Так? Так! А с Ериком… С Ериком мы договоримся! Чё мы, не мужики что ли? Поймет! Лишь бы ты согласилась…

Айша покраснела, опустила глаза. Она догадывалась, неспроста зачастил к ним этот человек, понимала, что нравится ему. Но наученная горьким опытом встреч с мужчинами, воздерживалась от тесного общения, держала  Булата на расстоянии. Кроме того, Айша боялась и стеснялась сына. Он очень болезненно переносил ее попытки завести новую семью. Иногда подруги говорили о том, как Ерик люто преследовал тех кто пытался ухаживать, или плохо отзывался о ней. Становился совсем неуправляемым и страшным. Как то он сам сказал Айше: «Ты, мам, только скажи кто тебя обидит! Любого убью!». Мать сильно испугалась, глядя на побелевшее лицо сына, и  поняла: он не шутит, он сможет убить. И виновата в этом, будет только она. После этого разговора она совсем прекратила общаться с мужчинами. Были у нее небольшие интрижки: женщина еще молодая, и симпатичная. Но теперь, переживая за сына, твердо  решила держаться подальше от греха…

Только в этот раз, Айша чувствовала: Булат хочет её не только как женщину. Он сам ищет себе семью, и она, почему то верила ему. Или, очень хотела поверить. То что он совсем не привлекательный не отталкивало ее, и не с такими бывает живут. Зато он сильный и добрый. Особенно когда смотрит на нее и улыбается. А когда у человека хорошая улыбка, он и сам, не может быть плохим. Вспомнив это, Айша улыбнулась своим мыслям, не подумав как воспримет ее улыбку пристально смотревший на нее «жених».

— Тяжело тебе одной! По людям ходишь, коров доишь! Пособиями на детей не проживешь, а я …, — мужчина умолк, прислушался.


…Хлопнула калитка. Айша испуганно вздрогнула. В кухню вошел Ерик. Хмуро глянул на гостя, но ничего не сказал. Положил на стол промасленный пакет из газеты, пошел в комнату где спали братишки.

— Ты куда? – робко спросила мать.

— Спать!

— А кушать?

— Не хочу!

— Что ты принес? – Айша прикоснулась к пахучему свертку.

— Сало! Дядь Миша передал! – коротко ответил Ерик и скрылся за занавеской.

Булат вопросительно глянул на хозяйку, та пожала плечами.

— Ладно, пора мне! Пойду! – гость поднялся из-за стола.

Проходя мимо Айши, не удержался, крепко обнял ее за плечи. Та испуганно оглянулась на занавески, отпрянула. В спальне заскрипела кровать, закряхтел Ерик. Гость вздохнул и вышел на улицу.


…Айша прибирала со стола и думала о предложении, которое ей сделал  Булат. Почему-то оно не очень радовало ее, но она понимала, что у нее появился шанс, хоть и шаткая, но все же – возможность, завести нормальную, как у многих людей, семью. Вот только одно: выйдет ли что хорошего из всего этого? Булат, слышала, тоже – не подарок. Многое навертел в своей жизни. И как бы ей снова не ошибиться!

Мимо проскользнул Ерик.

— Ты куда? – встревожено крикнула Айша.

— Чё? На двор нельзя выйти? – огрызнулся  сын: — Щас приду…

…Булат неторопливо шел по пустой, темной улице в свою «шарагу». Так они называли дом, который выделил хозяин фермер своим работникам, которых каждую весну собирал в городе. Местные давно отказались работать на него, считая его жадным и прижимистым в оплате, и многие разъехались из поселка. Но хозяин от этого особо не страдал, обходился еще более дешевой рабочей силой. Правда, был большой минус – большая текучка «кадров», но на деятельности фермера это отражалось не сильно: желающих покалымить  месяц другой всегда было достаточно.

…За его спиной послышался торопливый топот и тяжелое дыхание. Булат остановился.

— Стой! – крикнул, запыхавшись от бега, Ерик: — Стой, говорю!

— Ну, стою! Дальше что? – спокойно спросил обернувшийся на окрик мужчина.

— А ничего! – Ерик нагнулся, уперся руками в колени, перевел дух. В темноте зло блеснули его глаза: — Ты чего возле мамки трешься? А-а?

— Ну, во первых не трусь, а прихожу! – медленно произнес  Булат: — А во вторых, не тебе меня спрашивать! Понял?

— Все, дядя! Ты дошутился! Я, за мамку – любого порву!

Ерик нервно рванул на груди майку и ловко кинулся на мужчину. Но тот слегка отодвинулся, перехватил руку парня, заломил ее в сторону, резко дернул.

— Пусти-и! – болезненно зашипел Ерик, захлебнувшись от неожиданной и резкой боли в суставах: — Пусти, козел-л…

— За козла ответишь отдельно! – сказал  Булат и ослабил хватку крепких рук: — Я тебе не алкаш жестянщик, что ты побил у МТМ. Завтра я тебя сам найду и поговорим! А пока иди! Спи, сынок!  — он оттолкнул парня от себя: — Запомни: я и не таких ломал! Ты слышал, кем я был?

— Слыш-ш-ал! – с ненавистью прошипел согнувшийся Ерик. Он растирал сильно заболевшую руку: — Ненавижу! Ментяра, поганый!

— Был мент! А теперь нет! – строго ответил  Булат: — А что, мент, по твоему не человек? Да и не мент я, последнее время в охране служил…

Ерик ничего не ответил. Мужчина вздохнул, повернулся к нему спиной, и медленно, продолжил свой путь.

— Сука! – прошипел ему вслед Ерик и яростно пнул ногой воздух.

…Мрачный Ерик прошмыгнул мимо матери.

— Ты где был? – Айша догадывалась, куда внезапно сорвался ее сын и сильно волновалась. Внимательно осмотрела Ерика, но внешне, ничего не заметила, и у нее немного отлегло от сердца.

— Нигде! Отстань! – отрезал  Ерик, и с размаху упал на жалобно скрипнувшие пружины кровати.

Утром он проснулся от звука голосов. Осторожно выглянув в окно, Ерик увидел у калитки белую ниву шевроле. Рядом с матерью стоял высокий, седой мужчина, управляющий КХ. Ерик нырнул за занавеску, прислушался:

— Доиграется он у тебя, Айша! Ох, доиграется! Где он? – выговаривал управ, поглядывая на окна дома. Заметив колыхнувшуюся занавеску, прищурился.

— Нету его! – испуганно твердила Айша: — В город уехал, по делам! Завтра вернется…

— Ну что ж! Завтра так завтра! – хитрый управ не сводил глаз от окна: — А кто вчера моего слесаря Абена избил, не знаешь?

Айша похолодела, замотала головой: чуяла сердцем, добром не кончится у нее с Абеном. Но в чем ее вина, если тому вздумалось за ней приударить? Она ему ничего не обещала, наоборот: гнала, предупреждала. И теперь – что-то случилось.

— Кто мне будет радиаторы паять, колеса ремонтировать? – продолжал строгий допрос управ: — Дня три  Абен пролежит, не меньше. Скажи, что мне делать? Не знаешь? И я не знаю!

— Не бил он его! – лепетала Айша: — Нету его дома!

— Эх, Айша, Айша! – убавил тон управляющий: — Я все понимаю, но и ты пойми! Добром Ерик не кончит: двадцатый год ему, а он железки, камни собирает! А как кончится лето, чем жить будете? Учиться он не учился, из специальности – только лопата да вилы…

— Может возьмете его к себе на работу? – заплаканная Айша с надеждой посмотрела на управляющего, умоляла его взглядом.

— А толку? Прошлый год ты вот также просила! Пойми, он отработал всего месяц! А потом начал куролесить: то ему не так, это не то! Стал опаздывать, прятаться! Сделал замечание, он на меня попер — «щас, я тебя уделаю!» Представляешь? Мне седьмой десяток, а ему хоть бы что? Он у тебя ненормальный…

— Работа тяжелая, зарплата маленькая! Вот он и психует! – жалко оправдывалась Айша, опустив к земле загоревшееся от стыда лицо.

— Вопрос оплаты это не ко мне! Я не хозяин, мое дело работу требовать! – рассудительно ответил мужчина, и с сожалением добавил: — А за что ему больше платить? Не приучила ты его к работе! Зря его прикрываешь… На днях был у нас с участковым разговор о нем, и не только о нем…

Дальше Ерик слушать не стал. Метнулся на кухню, ухватил кусок хлеба и сала, тихонько выпрыгнул в окно. Пригнулся к земле, побежал к сараю. В руке остро кольнула боль. Ерик зашипел от неожиданности.

— Козлы! Все козлы! – шептал он посеревшими губами, перебираясь через заросший бурьяном сеновал.

Он понимал, что управляющий во всем прав, но обида и ненависть на весь мир, от этого только усиливалась.


…На другой день Ерик с Шуриком долбили тяжелыми кувалдами бетонный столб. Они нашли его под грудой битого кирпича. Внутри столба железная основа, арматура, ее можно выгодно продать.

Шурик остановился передохнуть, вытер мокрый лоб. На лице остались белые, цементные полосы. Ерик, с силой выдыхая воздух, громко хакал, мерно поднимал и опускал молот на железную крепость бетона.

— Чего он? – кивнул в сторону Шурик: — К нам идет!

Ерик оглянулся: к ним, неспешной походкой подходил Булат. Подошел, сел на камни и достал пачку сигарет, протянул ее  в сторону, не прекратившего работу, Ерика.

— Куришь? Ну, как скажешь! А я закурю! – задымил сигаретой, прищурился: — Тебя, Шуриком зовут, так? Оставь нас ненадолго, мне с твоим другом поговорить надо.

Шурик послушно кивнул, ушел в сторону. Ерик со злостью отбросил кувалду.

— Ну? – жестко спросил он, обращаясь к мужчине.

— Ты не нукай, не злись! – рассудительно заговорил  Булат, и похлопал по горячим от солнечного жара кирпичам: — Присядь, поговорим! Как мужик с мужиком!

Ерик угрюмо покосился на него, но послушался. Сел рядом.

— Я не просто так, к твоей мамке приходил! Ты уже не маленький, двадцатый год живешь, все понимаешь! – медленно говорил Булат: — Я по хорошему хочу: надо жизнь налаживать! И ей, и мне! Обижать не буду, братишек твоих, сестренку – родными считать буду…. Тебе, конечно, отцом не стану, но детей буду поднимать как своих…

— Слышал, у тебя самого дочка в городе! – процедил Ерик: — Не много тебе столько детей  поднимать?

— Детей много не бывает! – рассудил Булат, и, о чем то вспомнив, вздохнул: — У нас в семье, со мной считать – девятеро росло! И ничего, выросли.

— Только – как, выросли? Ничего не расскажешь?

— Тут ты прав, нечего врать! – вздохнул  Булат: — По разному судьба сложилась! Я вот сам виноват… В девяностых в ОМОН после армии брали, я и начал с сержанта. Потом отучился, стал офицером! – при этих словах он гордо выпрямился, глаза построжали: — Взводом командовал, еще год и на капитана представление вышло бы… Но! – и он снова вздохнул.

— То то и оно, что – но! – мстительно сказал Ерик: — Споткнулся? А сейчас не боишься?

— Боюсь! – честно ответил Булат: — Но прошлого не вернуть: пятнадцать лет, день в день, пробичевал! Пропил работу, жена с дочкой ушли. Но теперь все, хватит! Завязал!

— Давно? Помню, дня три назад ты водяру у бабки брал! Или не себе? Ты чё? Мамке по ушам трешь, пока в койку к ней подгребаешь?

— Себе брал! – вздохнул мужчина, и убежденно затряс коротко стриженной головой, заговорил горячо и быстро: — Но с сегодняшнего дня – все! Завязываю, в глухую! Сам увидишь: мужик сказал, мужик сделал! Зуб даю! – он щелкнул ногтем по длинному, желтому зубу: — Не веришь?

Ерик молчал, рассеянно перебирал мелкие камушки. Булат вздохнул.

— В общем, я тебе все сказал! Мать твоя, тоже не против! Надо жить, Ерик! Надо! Увидишь, у нас все получится.

— У нас? – вскинулся Ерик.

— Не психуй! О братьях подумай!– Булат поднялся: — Я же сказал, в отцы напрашиваться не буду. Но помочь, всегда помогу…

Ерик с отчаянием и ненавистью смотрел в след уходившему. Судорожно вздохнул, грудь теснило, в висках застучали молоточки.

— Чего ему от тебя надо? – спросил Шурик, встревожено поглядывая на вспотевшего друга.

— Допрыгается, тварь ментовская! – голос Ерика дрожал от бессилия, от понимания того что все будет так как сказал и решил этот, ставший вдруг решительным, мужик. И, срывая злость на друге, громко закричал: — Чего стал? Бери кувалду, херачить будем! Или тебе баба Маня в долг сигареты дает! Нет? Так чего стоишь, бей-й!

Он с такой силой опустил молот на столб, что тот вздрогнул во всю свою десятиметровую длину. В лицо брызнули мелкие и острые осколки бетона. По щеке потекла тонкая струйка крови. Ерик вытерся, и долго, бессмысленно,  смотрел на грязную от крови и пыли ладонь…

«О братьях подумай!» вспомнил он, и внутри расползлась волна жалости и боли: к матери, к сестре, к себе самому: «А обо мне кто думал? Кто подумает?»


…Домой пришел поздно. Еще со двора понял: он тут, в доме! Стиснув зубы, парень открыл дверь на веранду. У газовой плиты стояла мать, снова пекла лепешки. Вкусно пахло горячим, мясным  варевом. За столом сидел Булат, курил сигарету.

Мать смущенно посмотрела на сына и отвернула от него заалевшее ярким румянцем лицо. Сегодня она показалась Ерику особенно оживленной, и от этого похорошевшей, красивой. Все трое неловко молчали, отводили глаза друг от друга, словно нашкодившие дети, которых застали врасплох внезапно пришедшие родители.

Ерик сел напротив Булата, съел лепешку, запил горячим чаем.

— Я – спать! – сказал он словно в пустоту, и пошел в свою комнату.

— Сынок! – остановила его, еще больше покрасневшая, мать, голос ее виновато  дрогнул: — Я тебе постелила с братишками! Там много места, комната большая!

Ерик кивнул, прошел в другую дверь. Раньше, с малышами спала мать. А теперь… Не раздеваясь упал на кровать, провалился лицом в мягкую подушку.


…Несмотря на усталость, ему не спалось. Долго лежал с открытыми глазами. Ни о чем не думалось.  Хотелось просто лежать и смотреть в темноту. В детстве он любил так делать, только ему нужно было немного света из соседней комнаты или от луны, через окно. В полутьме он находил на стене малозаметные трещинки или плохо затертую штукатурку, и пристально вглядывался в них. Через время, трещинка начинала приобретать разные очертания, и Ерик явственно улавливал в них самые разные рисунки: тонкие, словно очерченные темными паутинками. Это могли быть животные, цветы, горы, лица или фигуры людей. Насмотревшись в них, мальчик засыпал. За стеной тихо говорили мать с отцом, шелестела журналом или страницами книжки сестренка…

Но теперь все по другому: за занавеской позвякивала прибираемая со стола посуда, говорили, но это звучали не его, не родные как прежде – голоса, а голоса —  чужих ему людей, которые оставили его одного в полной темноте. Ерик отвернулся к стене и крепко зажмурился…

Ночью он внезапно проснулся, прислушался. Из его комнаты послышался сдавленный шепот, что то скрипнуло. Ерик резко сел на кровати, потом встал, выхватил в темноте из вешалки куртку и выскочил на улицу.

Было тихо и тепло. Яркие звезды переливчатыми россыпями усеяли небо. Далеко на западе, виднелись багряные остатки света ушедшего на покой солнца. От развалин фермы тягуче плыл унылый голос ночной совы.

Ерик сел на крыльцо, уткнулся лицом в острые коленки, и так и задремал, сидя, укутав потрескавшиеся от кирпича и камней ладони в рукава курточки.  Во сне он улыбался, ему снился чистый и белый лед Медео. По нему плавно скользил фигурист. Сердце Ерика забилось тревожно, и одновременно радостно. Фигурка, широким полукругом вышла на поворот стадиона, и внезапно взвилась вверх, высоко — высоко, в самое небо. И исчезла, растворилась в его синеве. Изумленный Ерик проследил за ней глазами, перевел взгляд на каток, и вздрогнул. Он ясно увидел, что в том месте, с которого ушла в небо фигурка, лед почернел, стал медленно заливаться мутным, словно смешавшиеся краски позднего заката, багровым потоком …


…Незаметно прошло лето и почти вся осень. Начались обычные, нудные дожди. Хмурые тучи цепко хватались за холодное небо, обволакивали его от горизонта до горизонта, надолго и прочно. Ерик быстро шагал в сторону поселка от промзоны, в которой располагалось фермерское хозяйство. На душе его было тоскливо и гадко. Парень, неосознанно срывал свое недовольство, сбивая палкой с веток кустов холодную дождевую россыпь.

В конце лета управляющий уступив просьбам матери, принял его на работу. Обязанности были несложным: лопата, метла, там принеси, туда положи. Но он мирился с этим, понимая, что больше ничего не умеет делать. То, чем пришлось занимался, ему совсем не нравилось, но нужно было работать. Ерик понимал это, и  старался как мог.

Но сегодня с этим было покончено: в этот раз Ерик насмерть поругался с завхозом, и ушел, твердо решив больше никогда не возвращаться к хозяину фермеру. Домой он сразу не пошел, допоздна бродил по унылым развалинам поселка, прикидывая, что еще можно взять полезного с мокрых, заросших бурьяном руин.

Первым за ужином заговорил  Булат, спросил, почему он не видел сегодня Ерика на работе. По тону его голоса и глазам Ерик понял что он все знает, и это его сразу разозлило.

— А ты чё, сам не знаешь?

— Знаю! Но хотел сначала спросить у тебя.

— А нечего спрашивать! Ты мне кто, что бы тебе отвечать? – вскипел  Ерик, вызывающе повысив голос на мужа матери.

— Не во мне дело, а в тебе! – отпарировал  Булат. Айша стояла рядом. Она пока еще ничего не поняла, но почувствовала: между её мужчинами происходит что то, не совсем хорошее.

— Ну, так и займись собой! – Ерик резко встал из-за стола, пошел в комнату.

— Погоди! – остановил его Булат: — Сядь, поговорим! Рано или поздно это придется сделать!

Ерик нехотя вернулся на место.

— Я тебе сразу сказал, в отцы не набиваюсь! – медленно заговорил Булат: — Но и ты пойми нас с мамой. Жизнь всегда остается жизнью. Скажи, что ты хочешь? Слово даю, чем смогу – всем помогу тебе! Будь и ты мужиком. Мужик сказал – мужик сделал! Вот как надо поступать! Есть проблема – давай, будем решать…

— Нечего решать! – буркнул Ерик: — Достали вы меня все, решальщики…

Но Булат не обратил внимание на его тон и слова.

— Ты только скажи: хочешь учиться – давай, поступай куда сможешь! Хочешь работать – будем думать! Но только ты сам, один, так далеко не уйдешь…

— Это как? – не понял Ерик.

— Зачем ты накинулся на завхоза? Он человек в годах, что он тебе сделал?

— Сказано тебе – достал он меня, значит – достал!

— Он поступил правильно: сделал замечание, потому что ты опаздываешь на работу. А ты в псих кидаешься, майку на груди рвешь! И вообще, где ты нахватался этих зэковских отмашек? Прямо, как зону «топтал», а не кирпичи с Шуриком долбил. А-а?

Ерик угрюмо молчал. Не отрываясь смотрел в половицу.

— Были тут, до тебя, трое! – вмешалась Айша: — Местные они. Юрка, фамилию не помню, старшим в их банде был, шесть лет отсидел за садизм. Парня убогого со справкой, в старом сарае подвесили и издевались. Когда вернулся, местная шантрапа вокруг него собралась. Года два от них житья не было. Воровали, пацанов, мужиков избивали… пьянствовали каждый день… А на что пили? Ужас! Никому до этого дела не было! Вот и он!  — Айша кивнула на сына, виновато вздохнула: — Не углядела я. Наверное, крутился у них на побегушках и набрался тюремного ума. О Аллах! Когда ты перестанешь меня наказывать?

— А где они сейчас? Ну… те…

— Слава богу, Юрку снова посадили, а дружки, давно уже, куда то разбежались! Что им тут ловить? Три десятка дворов осталось…

— М-да! Дела, тут у вас! Как в Чикаго! – Булат пристально смотрел на Ерика, побарабанил пальцами по клеенке стола и решительно добавил: — Ладно, дело прошлое! Проехали! Так что, поступать будешь?

— Нет! – отказался Ерик. Ему стало стыдно за себя, он покраснел. Как можно было признаться в том, что уже с четвертого класса он почти перестал учиться. И ходил в школу только из принуждения со стороны матери, участкового и поселкового акима. Сейчас он не сдал бы экзамен не то что в колледж, а даже в тот же четвертый класс.

— Что тогда? – настаивал  Булат: — Учиться – нет! Работать – нет! В армию – нет! Куда тогда – да?

— В город поеду! – выдавил из себя Ерик.

— А там что? Кто тебя ждет, кто встретит? Отец? Так он если бы хотел вас видеть, дал бы о себе знать! Три года срок большой. Может его и в живых нет, ты не думал об этом?

— Сам устроюсь!

— Где? Что ты умеешь делать? Как будешь жить?

— Достали вы все! – Ерик снова завелся: — Что вам от меня надо? Чтобы я за копейки тут на баев батрачил? Ты сам, много зарабатываешь?

— Немного, зато честно! – отрубил Булат.

— А кому, нахрен, нужна твоя честность? Мне? Твоему хозяину? Пошли вы все, знаешь куда!  — Ерик яростно сверлил глазами мужика. Поостыл, и сказал уже более миролюбиво: — В городах полно пацанов, таких как я… И ничего, устраиваются… Живут! Получше чем в аулах!

— Ты прав, живут! – невозмутимо подтвердил  Булат: — Только по разному: кто работает – а кто ворует. Кто спортом занимается – а кто пьет, наркоманит. Много их по городам шатается… Только, знаешь, как их называют?  Мамбетами! Позором нации, вот как!

— Я не мамбет! Слышишь ты, тварь! Я не мамбет! Я человек! – Ерик уже ничего не видел перед собой. Рванулся к Булату. С грохотом опрокинулся уставленный посудой стол. В комнате визжали близняшки, истошно вопила растрепанная Айша, бесполезно стараясь растащить сцепившихся меж собой сына и мужа…

…Через несколько дней Ерик все же уехал. С Булатом они вроде как бы помирились, но неприятный осадок остался. Зареванная Айша собрала сыну вещи, и тот, глубоко вздохнув, ушел из ставшего для него чужим дома.

В городе он первым делом отыскал Шурика. Тот, на удивление многим, умудрился поступить после девятого класса в горный колледж. Дед Миша рассудил здраво: чем оканчивать школу в интернате, лучше поступить в колледж. Сплошная экономия, как времени, так и денег.

Все вышло по задуманному дедом плану, и Шурик зажил в общежитии при колледже, учился. Парнишка первым делом отвел Ерика к своим знакомым ребятам из соседнего села, которые уже года два как  работали на мукомолке. Там, в старенькой землянке, на самом краю города, Ерик познакомился с  Дарханом, которого звали просто – Дарик,  и с Лешей: избушку для них снимал владелец большой мельницы, которая виднелась неподалеку от жилья. На другой день парни свели Ерика со своим управляющим и тот, нехотя, но все же согласился, принять его на временных началах, с испытательным сроком на два месяца.

В сам мукомольный цех Ерику доступа не дали: боялись за технику безопасности неопытного парня. Огромный цех шумел в стороне, а Ерик трудился на складах: таскал и грузил мешки с мукой, с отрубями, с кормосмесями. Подметал, перекидывал бурты отлежавшегося  к помолу зерна: в целом – ничего нового, все привычное и обыденное. Не устраивала только зарплата: для начала ему положили те же сорок тысяч тенге что и в ауле, чуть больше минималки. Но Ерик, полный надежд на будущее – не унывал, надеялся со временем перейти или найти, на более высокооплачиваемую  работу. Город большой, только верти головой, приглядывайся и своего не упускай…

Сначала он сильно уставал, потом привык, втянулся. Похудел еще больше, но с удовольствием ощущал как приливает, играет в его жилистом теле новая, энергичная сила. Город ему понравился своей оживленной суетой, деловитостью. Особенно вечерами, когда улицы заливал яркий свет фонарей, рекламных стендов и витрин. Нравилось и то, что в этой многолюдности никто не обращал  на него внимания. Каждый жил своей жизнью, и то же время все это сливалось в одно, гармонично связанное в единое целое, неведомое прежде Ерику, живое, многоликое и разноголосое, существо.

Завелись новые знакомства. Особенно Ерику понравились два парня, друзья Леши: Батыржан, которого называли запросто Бот, и его товарищ Никита. Они были старше его и в свое время остались в городе после учебы. Конечно, Ерик понимал, что и у них не все так просто как может показаться глядя на их крепкие тела и уверенные взгляды: забот и проблем хватало у всех. Прежде всего – вопросы с работой и жильем. Непросто найти без протекции хорошую работу, а тем более купить, пусть не большую, но свою квартиру, но Ерик был уверен: эти справятся. Не сразу, но удастся. Легко и быстро все достается в этой жизни другим, либо мега шустрым, либо тем кто носится по ночным улицам на шикарных машинах, купленных за деньги богатых родителей.

Бот и Лешка земляки. Их связывало общее детство, знакомые, дружба родителей. А Никита приходил вместе с Ботом как правило по субботам, после тренажерного зала и бассейна. Оба работали на горном комбинанте, который вмещал в себя едва не половину взрослого населения степного городка. Зарабатывали парни средне, но на жизнь хватало, если не думать о квартире или еще о чем то ином, дорогостоящем. Там уже в силу вступали другие расчеты, которые они не могли потянуть даже в мечтах. Но у парней было хоть что-то, а у Берика, не было даже и того малого, чего добились упрямые ребята. Это начинало его угнетать, и он все чаще стал задумываться о проведенных впустую годах своей, пока еще только начинавшейся – жизни. Думал, но выхода не видел. И это понимание ограниченности своих возможностей снова начало его раздражать.

Порой он пытался осмыслить, где и когда, начались нескладухи в его судьбе, но однозначного ответа не находил: в памяти всплывали пьяные загулы отца, вечно озабоченная и паникующая мать, сердитые или сожалеющие взгляды учителей и соседей и еще нужда. Неприкрытая бедность, которая словно липкое болото засосала в свою ненасытную утробу его семью. Да и не только их, и других то же.

Не раз Ерик слышал рассказы пожилых людей о том, что была страна без богатых и бедных, и в ней  нормально жили все кто работал, но глядя на детей фермера, на сытого торгаша Файзуллу, ему не верилось в то, о чем сожалели старики. «Сказочники!», брезгливо отмахивался от таких рассказов рано повзрослевший Ерик, и шел заниматься привычным делом: ломал на кирпич стены, искал металл или доски…Он давно понял главное: в этой жизни он может надеяться только на себя самого. Только то, к чему он шел, понималось плохо. Точнее, не понималось совсем. И это непонимание, понемногу заполнялось ожесточением, вызванного, как он думал,  правившей жизнью несправедливостью. И это  еще больше отравляло его сознание и жизнь.

Скоро, совсем запутавшись в мыслях, Ерик понял: вопросов перед ним стоит гораздо больше чем ответов, и махнул на все рукой. Стал просто жить и работать. О матери он думал мало, больше скучал по братишкам и сестренке. Плохо, что Асемка училась в другом городе. Они часто созванивались и Ерик знал, что сестра встретила хорошего парня, и всем сердцем желал ей добра. Но, не изменяя себе, все же счел нужным сделать сестренке серьезное заявление: «Смотри, Асемка! Что не так, я твоего парня за тебя порву! Так и передай ему! Мне пофигу, чей он сынок!». Асем в ответ засмеялась и обозвала его дураком. И по тому как она это сказала, Ерик понял: сестренке реально хорошо, и на сердце у него сразу непривычно потеплело.

…Ерик вспомнил об этом разговоре когда они с Шуриком возвращались на маршрутном автобусе в центр города. По выходным он приходил к общаге, дожидался друга, и они подолгу бесцельно бродили по улицам и скверам. Шурик рос тихим, неприметным парнишкой. Даже слишком тихим, и не всегда умел постоять за себя в извечных разборках пацанов. Но само по себе вышло так что Ерик помалу прибрал его к своим рукам. Он считал Шурика едва не своей собственностью и присвоил себе как единоличное право на помыкание пареньком, так и право на его защиту от наиболее ретивых друзей. Столкнувшись с ериковыми кулаками смутьяны быстро понимали, что за обиду Шурика следует немедленная расплата, и тот жил, под невольной опекой друга, довольно спокойно и привычно. Но Ерик никогда не злоупотреблял своим положением превосходства над белобрысым дружком, разве что — так, по мелочи,  для острастки, не более…

В первые дни общения Ерик заметил, что друг чем то обеспокоен, но на расспросы не отвечал. Тогда, умудренный жизнью Ерик, расспросил одного, другого из Шуриковых сокурсников и причина угнетенного состояния дружка быстро всплыла на поверхность в образе двоих, возомнивших себя хозяевами общаги, парней. Ерик, при помощи Дарика и Лешки, провел с ними профилактическую беседу и через неделю с удовольствием отметил что Шурик повеселел, и даже выпрямил свою отмеченную скалиозом гэобразную  спину: он не знал об участии в его житейских делах ерика, но, возможно, догадывался…

…В тот день они забрели особенно далеко, и решили вернуться на автобусе. В салоне было немноголюдно и душно. Прямо перед Ериком сидела светловолосая женщина с ребенком на руках. Он невольно залюбовался ее стройной, скрытой легким топиком фигурой. В ушах женщины покачивались крупные серьги с зелеными камнями, и Ерик отметил эту странность: владелицам таких сережек, наверняка, привычнее ездить на своей машине, а не в пыльном автобусе. Рядом с ней, несмотря на то что место было свободное, стоял высокий, крепкий парень казах, лет тридцати или чуть больше. Автобус качнуло на ухабе, задремавший ребенок захныкал. Парень заботливо нагнулся над женщиной и ласково заговорил с дитем.

«Жена! Везет же людям, с такими красавицами живут!», позавидовал Ерик, но не больше. На севере Казахстана смешанные браки обычное явление, и этому никто не удивлялся, тем более не осуждал. Ерик вырос среди полного «интернационала», и хорошо усвоил уроки матери, которая не раз говорила своим детям: «Помните, родные мои! Все люди одинаковы! Главное, что бы человек, всегда оставался человеком!» Ерик с ее словами был полностью согласен, и никогда не заморочивался подобными вопросами: жили, да и жили! Какая разница, кто ты…

Шурик смотрел в окно, Ерик незаметно задремал. Очнулся он от резких звуков чьего-то голоса. Оглянулся назад. Посреди салона стоял худой человек в помятом спортивном костюме. На вид ему было лет около тридцать, не больше. Ерик поморщился, от мужика несло воньким спиртовым перегаром. И вообще он ему не понравился сразу: косматый, загорелый до черноты, худющий… Но борзый – до наглости, Ерик это понял сразу.

— Сидите, да! Молчите, да! – вещал лохматый в цветной спортивке: — Никто не уступит место хозяину города? А-а? – он обвел мутным взором притихших пассажиров.

В автобусе ехали в основном пожилые русские мужчины и женщины, наверное, на комбинате закончилась рабочая смена и они возвращались домой. Русских в городе было много, возможно они составляли половину жителей. Ерика это, по понятным причинам, не интересовало, а вот нетрезвый «хозяин города» заинтриговал  конкретно.

— Ничё! Скоро все закончится! Уйдет шал и вы уйдете! Чемодан, вокзал и в рашку. Всё нам достанется! Мы, казахи – хозяева своей страны! Алга Казакстан! – оратор попытался тряхнуть кулаком, но едва не упал. Автобус сильно качнуло: — Мы, потомки Шынгызхана, а вы кто? Окупанты! Узур..Зур… Зурпаты! – сложное слово давалось ему с трудом и он замолчал, переводя дух после высокопарной речи.

Ерик огляделся. Пассажиры делали вид что ничего не замечают, старательно отворачивались от пьяного. Только парень отвлекся от ребенка и с любопытством смотрел на нетрезвого активиста. «Эй-е-ей!» — сказал он и двинулся к середине салона.

— Алмат, остановись! – белокурая красавица заволновалась, ухватила парня за запястье: — Не видишь, он пьяный! Оставь его!

— Подожди, Света! Я быстро! Все под контролем!

Парень подошел к зависшему на поручнях оратору.

— Салем, землячок! Что, места не хватило? А вон, видишь, заднее сидение свободно! Идем, родной! Идем!

Он слегка подтолкнул худого по проходу. И тут Ерик заметил, как сзади стали подниматься еще двое. Но парень уже выдавил оратора к сидениям и тот плюхнулся к своим товарищам.

— Отыр, жигитер! Не шуметь, сидите! – парень предупреждающе поднял руку с телефоном: — Один короткий звонок и вас на остановке встретят настоящие хозяева города! Как вам такой расклад?

Троица угрожающе заворочалась, возмущалась. Пассажиры беспокойно загомонили. Водитель, пожилой казах, стал притормаживать.

— Спокойно, граждане! – громко сказал парень, обернувшись к людям. Улыбнулся жене, подмигнул ей: — Не волнуйтесь, все в порядке!

— Так ты говоришь, хозяин города? – снова с любопытством спросил он троих друзей: — А откуда ты приехал сюда? Я ведь вижу, ты из приезжих. Что молчишь, хозяин? А ты не думал, на чьи деньги ты приехал к нам? На их деньги! – парень обвел рукой пассажиров: — Они, в отличие от тебя – налоги платят… и живешь ты на эти налоги! Ты ведь не работаешь, так? Пособия требуешь, квартиру? А что ты из себя представляешь сам, хозяин ты наш! Сиди! – он резко толкнул пытавшегося приподняться дебошира и голос его угрожающе зазвенел: — Делаем так: скоро остановка, и вы мирно выходите из автобуса! А я за этим прослежу…

Он развернулся и спокойно прошел к семье.

— Граждане! Я приношу вам свои извинения за этих дебилов! – громко сказал он людям: — Это не патриоты, это – позор нации! Но, к сожалению, они есть. Не обращайте внимания, все в порядке!

Ерик с восхищением смотрел на смельчака. А Шурик не отрывался от окна: там, наверное, ему было интереснее.

— Зачем ты ввязываешься в это? – зашептала женщина: — А если они тебя ножом ударят? Не видишь, они не просто пьяные, они чем то обдолбанные! Наркота, наверное…

— Э-е, милая! – усмехнулся парень: — Если таких как эти не останавливать, то мы и сами станем обдолбаными!

Автобус остановился. Трое, злобно поглядывая на обидчика, потянулись к выходу. Ерик  огляделся: остановка была пуста, до центра еще далеко.

— Идем! – потянул он Шурика.

— Куда? Нам еще пилить и пилить до центра!

— Идем, говорю! – Ерик, в нарушение принятых правил, юркнул в переднюю дверь. Водитель с неодобрением поморщился, но промолчал.

Трое стояли и громко ругались, чисто русским матом. Потом заговорили на казахском языке. Ерик прислушался, в их речи он уловил ощутимый акцент: на севере так не разговаривали.

— Твари! – процедил он, вникнув в суть разговора: — Парня грозятся отыскать! Жена его им понравилась! Ух, суки-и! – выдохнул он и резко прыгнул вперед.

Наверное, еще ни разу в жизни Ерик не вкладывал столько силы в удары. Он успел махнуть два раза: один упал, второй опрокинулся на скамейку.

— Бежим! – завопил Ерик, и изо всех сил рванул в сторону.

Они бежали долго, петляли среди домов, и только через два квартала вышли почти к центру.

— Ты чё творишь! – Шурик не мог отдышаться, закашлялся: — Зачем они тебе сдались?

Но Ерик не отвечал, весело ухмылялся.

— Точно, отмороженный! – не мог успокоиться Шурик: — А если бы нас менты взяли? А? Тебе что, раз и домой! А меня отчислить могут! Ты обо мне подумал? Мне, в отличие от тебя, есть что терять…

— Ладно, братан! Все путем, пошутил я! – миролюбиво ответил Ерик, хотя последние слова друга больно кольнули его: — Давай, дуй в свою общагу. А я в свою. Пока!

Ерик демонстративно не пожал протянутой Шуриком руку и быстро пошел по тротуару. Временами он улыбался, и тихо шептал сам себе: «Вот так, вам, мамбеты! Будет повод, еще подкину! А я не мамбет, я – человек!»

…Идти было далеко, но Ерик не заметил пройденного расстояния и в приподнятом настроении дошел до дома. Потом он часто вспоминал этот день, который, как оказалось,  перевернул всю его жизнь. Если бы он мог знать, что его ожидало в доме. Он бы, наверное, проклял тот день, вернее, прошедший, за двое суток назад!

     В накуренной комнате было шумно: громко звучал телевизор. За столом сидели  Дарик  и Леха, пили пиво.

— Братан! Заходи! Где ты был? Мы тебя уже потеряли! Айда, садись! – Лешка весело смотрел на Ерика, показывая на пиво. Тот качнул головой, отказался. Прошел к кровати, лег на серое, пропахшее сухой пылью одеяло. Убавил звук телевизора, и устало прикрыл глаза.

— А мы, баблом разжились! – весело прокричал Дарик, но умолк, обернулся к двери. В комнату вошел Батыржан. Под его майкой бугрились плотные мышцы.

— Привет, тунеядцы — хлебомолы! – улыбнулся «качок», пожимая протянутые к нему руки; — Гуляем? Что, хозяин зарплату выдал? Вовремя я, не опоздал!

— Не! – снова завеселился  Дарик: — Муку леванули! Хозяин вышел, а мы на машину отруби грузили. Ну и кинули водиле – мешка четыре высшего сорта… как раз на пиво!

— Дело ваше! – «качок» нахмурился: — Только зря вы так: выяснится, уволит! И зарплату не выдаст. Где вы тогда устроитесь, а-а?

— Фигня! – успокоил его Лешка: — Ты, Ботик, не нагнетай, мы не в первый раз! А южанин не обеднеет от четырех мешков…

Дархан неприязненно смотрел на Батыржана. Он не скрывал того, что ему давно не нравится Лешкин друг, земляк. «Правильный он какой то…Не наш!» —  как-то раз ответил он на Лешкин вопрос, и на этом тема замялась. Батыржан, конечно это тоже замечал, но не придавал значения. Он поступил проще: поиграл, словно невзначай, перед заносчивым парнем клубками нажитых  в спортивном  зале  мыщц, и у того все вопросы иссякли, словно сами по себе. Дарик был задиристый, склочный характером, но перед силой всегда пасовал, трусил…

Ерик слушал, но в разговор не встревал, не хотелось. В отличие от Дархана, Бот ему понравился. Действительно, он был не такой как те ребята, которые по большей части встречались Ерику по жизни. Бот жил в городе года четыре, или пять. Отучился в горном колледже на механика, но устроиться по специальности не смог, не было вакансий. Но упрямый парень не сдался: пошел работать слесарем на комбинат, надеясь со временем добиться хорошей работы. Его родители жили в деревне, полезных связей и родственников  в городе у них не было и Боту приходилось рассчитывать на самого себя. Уныния этот факт у него не вызывал, правда, иногда беспокоило только одно, как бы не обскакал его кто-нибудь, имеющий протекцию. Но комбинат был не тем местом, в которое сбивается  золотая или позолоченная молодежь. Дети богатых шли во власть, в органы, в чиновники, но не в бригадиры или в начальники цехов и участков… Там где  было нужно работать, а не тянуть время в ожидании повышения по службе  и теплых мест, они не водились.

Однажды Ерик пересекся с «золотой элитой». Поздним вечером он проходил мимо бара, и почти столкнулся с выходившей из машины девушкой. Берик отступил, пробормотал извинение. Но нарвался на презрительный взгляд: утонченная девица словно облила его потоком отвращения и гадливости. С таким омерзением иногда смотрят на скользких лягушек  или крыс. Ерик невольно поежился. Сопровождавшие девчонку парни наоборот, радушно улыбнулись. «Заблудился  жигит!», сказал один их них и они ушли в шумный бар, наверное, сразу забыв про растерянного парнишку. Ерик стоял словно оглушенный. В чувство его привел легкий окрик: неподалеку стояли  патрульные. Один из них, поманил Берика пальцем, но второй остановил  напарника, указав  в сторону. Ерик все понял и, опасливо  втянув голову в плечи, заторопился  к остановке.

Дома он рассказал друзьям о встрече. Дархан громко смеялся, потрепал Ерика по плечу.

— Ты не туда зашел, братан! У них свои пастбища, у нас свои. Они на нашу территорию не ходят, боятся! Мы – сила! А они кто, без своих папаш?

Ерик давно заметил как неприязненно относится Дархан к тем кто богаче и удачливей его самого. А учитывая то что парень жил одним днем, и ровным счетом ничего не имел, то эта неприязнь распространялась на очень широкий круг людей. В том числе и на Батыржана с Никитой.

Вот и сейчас, слушая гостя, Дарик недовольно  скривился но смолчал, отхлебнул пива. Бот наморщился,  принюхался.

— Пошли, Леха на улицу! Воняет у вас, живете как бичи!

— Щас! – заторопился Лешка: — Бабло поделим и пойдем.

Он вытащил из кармана мятый комок денежных купюр, разобрал их, разгладил, пересчитал, разделил на три части:

— По поторы штуки тенге на брата осталось! На, Ерик, лови свое! – Леша кинул свернутые в трубочку деньги. Ерик открыл глаза, рулончик упал на его грудь: — Бери, не отказывайся! У нас все по чесноку: сегодня мы забашляли, завтра ты! Тем и живем.

Парни поднялись. Ерик благодарно кивнул им и добавил звук: по телевизору начинались новости. Быстро частил диктор, на экране появился блок с фотографией чернявого парня. Ерик присмотрелся, вслушался и громко ахнул. Бот с недоумением обернулся в его сторону.

— Это чё? Это как? Как это? – голос Ерика задрожал, глаза с недоумением  забегали  по небеленым стенам комнатушки.

— Что? – не понял Бот.

— Там! – Ерик указывал пультом на экран: — Дениса убили… Тена…

— А–а! – сообразил Батыржан и присел на стул: — Ну Ерик ты даешь! Совсем вы тут закисли, отстаете от жизни! Третий день об этом жужжат! Убили фигуриста….Жалко парня, талантище  был! А ты что, не слышал?

— Нет! – метнулся к нему Ерик: — Кто? За что?

— За ерунду! Пацаны какие-то, фары с его машины снимали, а он их застукал. Они его на нож взяли! …Не спасли, умер! Кровью истек…

— А кто они? – упавшим голосом спросил Ерик.

— Кто их знает! Пишут что из аула приехали, свалили в город за сладкой жизнью… Придурки! Работать не умеют, не хотят. Ничему не учились! А что, не так говорю? – Батыржан повысил голос, прямо посмотрел в сторону завозившегося  на стуле Дархана: — А хотят до хрена и все сразу! У нас мало что ли, таких, в городе? Мы тоже из аула, но работаем: я на комбинате, вы на мельнице. А они? Скоро проходу от них не будет!

Бот сердито нахмурился, машинально взял со стола бутылку пива, отхлебнул, поморщился. Дархан не утерпел, вскинулся на парня.

— Чё ты гонишь? Если город, то только для городских, так по твоему? А мы «мамбеты»… и нам всю жизнь баранов у баев пасти? За копейки? Ты сам, почему в городе, а-а?

— Я учиться приехал! Специальность получать! И получил!

— А как мне было учиться? Кто мне помогал? Я может до седьмого класса хорошистом был, а потом? Нас в семье шестеро, отец по вахтам пошел… мать болеет! Какая тут учеба? Никому мы не нужны, всем по барабану… Ты знаешь, что это такое – когда просто жрать хочется, а из еды – один хлеб и картошка?

Дархан со злостью смотрел на Батыржана, хотел сказать что-то еще, но тут вмешался слегка пьяненький Лешка: он засмеялся, громко и заразительно.

— Чего ржёшь? – еще сильнее обозлился Дарик.

— Вспомнил! Тут, одни пацаны, мне на днях прикол рассказали! Представляете, говорят, что эмвэдэшники потребовали у  Парламента новые тюрьмы строить: вроде как не хватает посадочных мест! Молодежи много в зонах, преступность у нас молодеет!

—  И чё?

—  А ничё! Агашки, сенаторы,  офигели от такого: вы что, говорят ментам, будущее страны в тюрьмы затолкать хотите? Вместо того что бы вести профилактику…ну и прочую хрень, на зону нашу смену поколений гнать…Во, прикольно! Отказали конечно.  А ты говоришь – не нужен, никому, нигде… Нет, братан! О нас помнят…нас много… Кто то посчитал, в интернете пишут – тысяч двести в города рванули…

— Хватит ерунду молоть! Пусть даже и виноват кто-то, что из этого? Идти воровать? Наркоманить? Так что ли? – разозлился Батыржан: — Никиту знаете? Ну, тот, друг мой?  Он тоже из деревни, а уже  в управлении комбината работает: умом добился! Он с подругой живет, снимают  квартиру. Она у него в кафешке у вокзала  пашет, через сутки. Домой едет совсем поздно, и он все время встречает, боится за нее. Говорит, прижились возле парка  мамбеты: как ни иду, сидят на корточках, насваем  поплевывают! Прохожу, рассказывает, мимо, кожей чую – как им охота меня остановить. Но не решаются! Умолкнут, и сверлят глазами… буровят, как сверлышками, сволочи, но трусят! Никита парень не лох, покрепче меня будет. Но не все же, в городе, такие как мы с Никитой? А кто попадется слабее?  Эти наркоманы стаей бьют, как волки! Что им тот Тен?  Думаете они знают, кто такой Тен? Им все пофигу! Мои друзья по бригаде тоже из поселка приехали, снимают двушку на въезде. Так их уже два раза ограбили, двери ломали! в третий раз один из них дома оказался, пришлось ему совком от наркоманов отбиваться. А кто ребят грабил? Может и те, что на корточках, Никиту глазками провожают! Тьфу, твари! Убил бы их! – парень сплюнул, энергично зашагал из прокуренной комнаты: — Пошли, Леха! А то я сдохну от этой вонищи…

Дархан зашипел ему в след, тихо выматерился.  Ерик сидел неподвижно, укрыл ладонями лицо. В груди саднило от неожиданной новости. Он не хотел в это поверить! Потому что тогда, вместе с Денисом умрёт что-то еще, очень важное, с которым Ерик тайком от всех жил почти восемь лет. Это что-то,  помогало ему подниматься над самим собой. Когда он, еще маленький мальчишка, падал на лед после неудачного прыжка или разворота, было очень больно, хотелось плакать. Но Ерик думал о том что и Денис, тоже – падал, падал, падал! И поднимался! И он, Ерик, тоже – поднимется, обязательно встанет. И снова заскользит по неровному льду, расчищенного от снега котлована. Так было всегда… и что будет теперь? Неужели все так просто: упасть по чьей-то прихоти и равнодушию, и никогда не подняться…

— Ты чего? – спросил Дархан: — Из-за фигуриста? Да! Не повезло парням…

— Кому? – вскинулся Ерик.

— Парням, говорю – не повезло! Ну чё, этому чемпиону – фары? Копейки! Чё вписался за них? Ну сняли б… Новые он купил бы… А так, сам на нож сел, а пацаны на зону…Эх, не повезло им!

— Заткнись! – прошипел Ерик, с ненавистью глядя на глотающего пиво Дархана. Но тот ничего не заметил. Допил, вытерся рукавом. Раскрыл еще одну бутылку.

— Ерунда! Мои знакомые тоже такой мелочевкой занимаются: фары, зеркала, колеса снимают… Потом продают. Один раз ментам попались: по печени пару раз двинули и отпустили, по примирению… Закон такой есть: примирение сторон… Отмазались, и снова дело делают! Чё тут такого?

— Ничего! – глухо ответил Ерик:- Отвянь…

— Отвянь-отвянь! – пробурчал Дархан: — Достали вы все, правильные! Работают они! Где работают, как работают? За что работают? Да этот качок, двадцать лет будет двушку свою  перед банками отрабатывать по программе 7-20-25… Прикинь, половина жизни  уйдет на полсотни квадратов: год жизни –  стоит два квадратных метра!  Нет! Я так не хочу! Мне надо другое! Чё умолк?  Не бери в голову, бери от жизни! Пей пиво! Сегодня мы при деньгах!

— А завтра? Завтра что? – спросил его Ерик.

Он разговаривал словно на автомате. В висках болезненно ныло, зачернело в голове. Такое случалось с ним и прежде, обычно перед дракой. После этого на Ерика накатывала волна безрассудной, слепящей ярости, и он готов был кинуться с голыми руками на что угодно и кого угодно. Но сейчас?  Его ярость была бессильной, страшной в своем внутреннем опустошении  и ледяном  ужасе осознания  того безразличия к себе самому, с которым он сталкивается почти всю свою жизнь со стороны других . Ерику вспомнился странный сон: Медео, ввинтившаяся спиралью в высокое небо стройная фигурка и лед, который из белого превращался в багровое пламя… Но это был не огонь. Ерик подумал – наверное, это похоже на кровь! Темная и густая, она неотвратимо заливает чистый лед Медео, заполняет стадион. Неужели она перехлестнется через край, и  понесется страшным селевым потоком среди гор Алатау?  И это не только кровь Дениса, но и его самого,  Ерика, и еще тех, кто пролил ее, и возможно – прольет еще не раз! Потому что….потому что — так вышло… Но он, Ерик, не сможет взлететь к небу как Тен, а останется внизу, намертво вмерзший в ту грязь, в которую  превратилась белизна…которая с детства манила к себе, потому что там был ОН!  Человек, который сумел подняться над собой и всеми…

— Эй! Братан! – Ерик очнулся. Над ним склонился возбужденный Дархан, глаза его блестели: — Я дело говорю! Так чё, валим отсюда?

— Куда? – оторопел Ерик.

— Ну, даешь! – изумился Дархан: — Пол часа распинаюсь, а он? Валить, говорю, надо… из города…

— Зачем?

— Затем! – отрезал Дарик: — После Тэна менты все города прошерстят! Шмон будет! Доберутся и до нас, к гадалке не ходи. Ты что, в подвал к ним хочешь? Или назад в аул, железки копать, баранов пасти?

— За что заметут? – безразлично ответил Ерик.

— Ты совсем тупой? – возмутился Дархан: — Найдут за что! Считай: прописки городской нет – раз! Южанин нас на мельнице не оформляет – два!  Зарплату черным налом платит – три! Мамбеты мы с тобой, брат! Мамбеты! Мы для ментов  как подарок в отчетности по борьбе с преступностью…

— Что делать будем? – Ерик с трудом возвращался в привычную, неприглядную реальность.

— В «рашку» свалим, в Челябинск! Там, говорят, на стройках можно по 30-40 штук поднять! Представляешь, какое бабло? Двести тысяч тенге…  это тебе не сорок,  как у нас на мельнице!  Месяц отработаем, а там видно будет!

— Ехать — деньги нужны! Где мы их возьмем?

— Во! Наконец то, пробило тебя! – обрадовался товарищ: — А то я уже пугаться стал. Кто он тебе, спортсмен этот?

— Никто! – отмахнулся Ерик: — Так что предлагаешь?

— На дело сходить! – Дархан понизил голос, подмигнул: — Ты как то говорил, знакомый на окраине точку торговую держит, так?

Ерик кивнул: был разговор, о том, как он случайно натолкнулся в небольшом магазинчике на старого приятеля Файзуллу. Оказалось что это торговая точка его, а всего, он их в городе открыл четыре или пять.

— Эй! Братан, очнись! Да что с тобой сегодня? – возмутился Дархан, щелкая пальцами перед лицом друга: — Слушай! Я все продумал: будем брать его!

— Кого? Файзуллу?

— Да на хрена он нам сдался? Такие как он с собой бабло не носят! Магазин возьмем! Слушай, я все продумал! – Дархан склонился, горячо зашептал в самое лицо Берика: — Купим два билета на Челябинск. Автобус отходит в половине двенадцатого ночи, Нормалек, как раз для нас! А мы, перед самым закрытием магазина подрежем кассу, и на автовокзал. По времени все совпадает…Пока расчухаются – мы уже за бугром! А там, видно будет!

— Я на мокрое дело не пойду! – решительно заявил Ерик, отодвигаясь от неприятно пахнущего пивным перегаром товарища.

— А кто говорит про мокруху? Ты чё, головой поехал? Сам говорил, там две тетки торгуют! Напугаем их и все дела! Ну? Как ты? Со мной…или назад в аул?

Ерик стиснул зубы. Перед глазами снова встала уходящая в небо острая спираль тугого воздуха и маленькая, стремительно уменьшающаяся в размерах, фигурка. Ерик знал кто это. Это — Тэн! Он  уходил в другой, бесконечный мир…  К тому, о чем не знает  никто…

После полудня небо над степью  распогодилось, заморосило  мелким, теплым дождем. На редкость тихо, безветренно. Работа в поле остановилась и бригадир развез механизаторов по домам. Булат со вкусом пил горячий чай, наслаждался отдыхом, легкой прохладой, которую принес с собой дождь. Неразлучные близнецы увлеченно разбирали под навесом веранды многорукого «трансформера», ссорились, тут же мирились, и снова, отвинчивали цветные кубики и треугольники.

Айша сидела напротив, следила за детьми. За прошедшее время она расцвела, похорошела. Стала добрее и спокойнее. И на то были свои причины.

— Как ты? – спросил Булат, кивнув на ее заметно округлившийся живот.

— Нормально! – смутилась Айша: — Уже поворачиваться начал! Снова мальчик будет!

— Это хорошо!  Хотя девочки, говорят – ласковее, чем сыновья!

— Наверное! – согласилась Айша, и на ее лицо набежала тучка озабоченности: — Асем звонила…

— Как она там? Может ей денег надо? Скажи, вышлем немного!

— Нет! – с трудом выдавила из себя Айша и вздохнула: — Сказала, на следующую субботу приедут к нам.

— Приедут? – удивился Булат: — Кто?

— Сваты! – Айша опустила голову еще ниже. По щеке скользнула слезинка.

— Жаным! Радоваться надо, дочку сватают! А ты? Чего плачешь? Встретим как положено: возьму у хозяина под зарплату барана, попрошу аванс! Не переживай!

— Страшно мне! Кто мы, и кто – они!

— О чем ты? – не понял Булат.

— Асем говорит, у её Батыра семья богатая: большие начальники, и отец и мать! Как там будет жить наша  девочка?  В одной квартире, хоть и большой! Батыр у них один, а уже в налоговой работает! А моя крошка? Только и всего у нее, сумка с одеждой… и всё! Стыдно перед сватами!

— Раз берут, то знают кого и откуда! – резонно рассудил Булат: — А нам стыдиться нечего! Не мы одни, половина страны так живет. В чем то мы сами виноваты, а в чем и нет! Не плачь, все у нас будет хорошо…. Сватам скажем: мы в их богатстве не нуждаемся, но Асемку обижать не позволим! Или ты мне не веришь?

— Верю! – Айша вытерла лицо, прижалась к плечу мужчины.

Булат сдержал свои обещания: уже больше года  не прикасался к спиртному. Он повеселел, радостно возился с близняшками, живо интересовался делами Асем.  Айша была очень довольна, но в душе все еще побаивалась: вдруг, снова вспорхнет и улетит изменчивая птица человеческого счастья. Но новый муж повода к сомнениям не подавал: работал, зарабатывал, хоть и не очень много, но привычной к аскетизму семье хватало. И еще, они ждали ребенка! И это вселяло в Айшу все большую уверенность в том, что черные дни ее жизни навсегда останутся в прошлом, которое так хотелось забыть… Расписываться пока не спешили, но время не ждало, и днями они собирались ехать в районный ЦОН.

Вроде бы жизнь начинала складываться как у многих, если бы не постоянная тревога за Ерика. Материнское сердце не может любить одного из детей: перед сердцем – все дети равны…

…С улицы послышался гул подъехавшей машины и резкий электрический сигнал. Айша вздрогнула. Булат глянул в окно, засмеялся.

— Участковый, Серик приехал! Все не нахвастается новой машиной! Пойду, выйду. А ты поставь чайник, может в дом зайдут.

Айша смотрела через окно на мужа. Тот неторопливо подходил к новенькой «НИВЕ» с цветной мигалкой на белой крыше салона. Рядом стоял участковый, и с ним еще кто то, в гражданском. Увидев в окне хозяйку, участковый приветливо замахал рукой.

Булат не раз рассказывал о том, как в начале девяностых годов, после службы в армии, пришел, в тогда еще – милицию. Они с Сериком начинали вместе: оба армейцы, оба сержанты. Вместе отучились в школе милиции, доросли до старлеев, но обстоятельства развели их по службе в разные стороны. Потом Булата затянула водка и он потерял работу и семью. А Серик по — прежнему служил. Непростая это работа: лет десять назад от него ушла жена, не выдержала постоянных  отлучек  мужа по службе. С тех пор он жил один. Но, встретившись со старым другом, не возгордился, общался. И даже несколько раз оставался у них с Айшой на ночевку. Привыкли к нему и близняшки,  весело бежали навстречу дяде в красивых погонах. Только по службе у него видно не все ладилось как надо. Через три года Серик собирался выходить на пенсию но так и остался в капитанах, хотя его ровесники давно носили большую звезду майора, а кто и подполковника.

«Честный! И принципиальный….Даже, слишком принципиальный! Потому и не растет: начальство таких не сильно любит!» — как то раз  охарактеризовал  бывшего сослуживца Булат, и погрустнел: вероятно, вспомнил, пролетевшие как один день пятнадцать лет своей службы.

…Чайник давно вскипел, но мужчины в дом не вошли: о чем то говорили, курили. Участковый часто поглядывал через окно на суетившуюся по кухне Айшу. Скоро они распрощались и полицейские уехали. Встревоженная Айша заметила, что Булат чем то озабочен, стал молчаливым и хмурым.

— Булат! Не обманывай меня; что то с Бериком? Так? – не выдержала она, и обессилено присела на стул

— Нормально! Просто так заехал! Опять сигареты у меня стрелял! – отшутился Булат: — Никогда своих не носит…стрелок… Ладно! Пойду во дворе поработаю. Дождь притих…

Он долго возился с близнецами во дворе. Стучал, пилил, налаживал калитки. В дом вошел когда совсем стемнело. Молчком поужинал, прошел к уснувшим близняшкам, поправил на них одеяла. Снова вернулся к столу, закурил. Айша перемывала посуду: жизнь научила ее не задавать лишних вопросов. Если мужчина молчит,  значит — на то есть свои причины.

— Айша! – неуверенно позвал ее муж: — Завтра я поеду в город! Собери Ериковы теплые вещи… и еду! Чего нет, докуплю в городе…

Айша хотела спросить его, зачем собирать среди лета вещи сына, но не смогла. Горло охватило спазмом, пересохло во рту, она с трудом сглотнула горький комок.

— Задержали его! – не глядя Айше в глаза, сказал  Булат: — Пока идет следствие, но думаю, продлится не долго! Такие дела не тянут. Быстро доходят до суда…

— Какой суд, Булик? – Айше казалось что она кричала, но на самом деле ее даже не было слышно. Булат сурово посмотрел в ее побелевшие от ужаса глаза.

— Статья плохая: грабеж! Но по первому разу, может и обойдется: дадут года три, четыре…с правом на амнистию… Магазин у Файзуллы ограбили… Берик был там…В маске, с ножом…

Айша безмолвно взвыла. Булат неловко гладил ее по плечам, его рубаха намокла на груди от  женских слез. Айша оторвалась от него и жалобно, по собачьему преданно, заглянула в глаза.

— Ничего нельзя сделать! – понял ее Булат: — Поздно! Грабеж дело серьезное! Их считай, на горячем взяли! У нас нет таких денег и связей, что бы вытащить Ерика!  Участковый  все объяснил. Собирай вещи! – он неловко замялся, виновато улыбнулся Айше: — Жаным! В магазине  тяжело ранили хозяина, Файзуллу! Кто его порезал пока неясно: их там было двое – Ерик, и его друг. Но продавцы указывают на нашего сына… Тогда – хуже: лет десять – пятнадцать… Вот так, родная…

Булат впервые назвал Ерика сыном и Айша поняла: он хочет защитить ее от самого страшного, что только может пережить мать. Разделить с ней ее горе и беду, выпавшую на ее долю. Но легче не стало: она вспомнила безжалостный  взгляд сына, которым он смотрел на нее несколько лет назад и осознала: все, о чем говорит муж – правда. Простая до обыденности, правда о ее жизни, от которой теперь никуда не уйти. Жизни, в которой не смог найти свое место ее сын… В которой живет она сама, с единственной надеждой на лучшее будущее детей. Одного из них она уже почти потеряла.

Айша плакала, гладила свой живот, в котором ворохнулся ребенок. За стеной, словно почуяв не доброе, захныкал Адилетик. Не зря говорят, что дети, особенно близнецы, связаны с матерями,  таинственным, неведомым для посторонних людей  чувством. Наверное они связаны через сердца.  Булат вздохнул и пошел к малышам…

Послесловие.

…Когда приходит ночь в степи загораются редкие россыпи огней. Большие — это города. Маленькие, почти незаметные, светят над поселками и аулами, но их с каждым годом становится все меньше. Люди уходят к большим огням, иногда не задумываясь, хватит ли в них тепла чтобы обогреть всех? А может быть, дело не в этом, а в другом: тепло само уходит из жизни людей, уступая место холодному расчету и равнодушию. И с каждым угасшим огоньком степь теряет частицу своей души.

Сможет ли весь народ обогреться у одного, огромного костра? Большое пламя греет плохо, оно обжигает тех, кто приближается к нему…

Конец.

13.01.2020.