Письмо

Милая моя! Родная…

 

Сегодня, после того как ты убежала в аптеку – мне за новой пачкой обезболивающего, я, всё-таки, собрался потом с силами, встал и дотащился из спальни до большой комнаты.
До круглого нашего стола.
Уж больно тошно одному лежать в опустевшей без тебя комнате и смотреть в белый потолок.
А так я нашёл себе дело: проверил на столе завёрнутые в пакетик документы – направление в больницу, паспорт, полис…
 Мало ли, вдруг забыли что-то положить.
Потом решил просмотреть в чёрной нашей спортивной, как ты её ещё называешь – «тревожной» – сумке все те необходимые  вещи, что ты собрала мне в больницу.
И вот, как-то неуклюже и неловко, когда передвигал сумку по полу, зацепился часами за ручку сумки. Браслет наручных часов разорвался, часы мои с лёгким стуком упали на пол и остановились.
Мне стало так неприятно. Не по себе даже.
Не знаю, почему я так расстроился. Ладно бы это было зеркало. И оно разбилось.
А так, простенькие кварцевые часики, с прилавка на рынке.
Ничего серьёзного. Ничего страшного.

Тем более что я сразу вспомнил о том, что у нас в шкафу давно валяются мои давнишние, старенькие советские часы на кожаном ремешке. Механические, с поцарапанным стеклом над циферблатом, но по прежнему – как и десять и двадцать и двадцать пять лет тому назад – вполне ещё рабочие. Только заведи их, и они исправно будут и дальше показывать время.
Затикают себе потихонечку, почти неслышно, если только не прислушаться, поднеся их к самому уху.
Затикают, да и пойдут себе дальше.
Как исправно они шли и тогда, когда мы с тобой были так молоды, так отчаянно счастливы от первых наших встреч, от целой жизни, что словно таинственная, бесконечная дорога лежала перед нами…
Часов старых я в шкафу не нашёл.
Ни на одной полке, ни на второй, ни на третьей.
А вот обнаружил совсем другое.
На одной из полок, в глубине, я увидел наши с тобой, родная, старые фотоальбомы.
Тихонечко, тесно прижавшись друг к другу, словно престарелые, бедные, всеми забытые родственники, стояли они – так сиротливо, так неприкаянно.

Как давно не смотрели мы с тобой старые свои фотографии!

Каждодневные, вечные дела, проблемы, суета. А  альбомы так и оставались в шкафу, терпеливо дожидаясь своего часа.
День за днём, год за годом.
Я не удержался – взял один альбом. Посмотрел. Взял другой.
И не мог оторваться.
Как будто вся наша жизнь прошла у меня перед глазами.
Словно я пережил всё это заново.
Было такое чувство, словно сорвали панцирь, отодрали коросту с души. И она закровоточила воспоминаниями и чувствами.
И, вспомнив всё, я отчётливо увидел – каким я был и каким я стал.

 И дело вовсе не в том, что я изменился за эти годы внешне. Погрузнел. Постарел. Это не самое страшное.
Страшнее всего то, что я стал невнимателен к тебе. Стал таким чёрствым. Таким…
Одним словом, плохим я стал.
Плохим.

Как я не замечал этого раньше? И как ты терпела? Откуда ты нашла в себе силы продолжать меня любить таким, каким я стал?
Я очень и очень виноват пред тобой. Собственно поэтому я и пишу тебе сейчас это письмо. Я хочу успеть попросить у тебя прощения. За свой эгоизм, за свою душевную слепоту и глухоту.
За все те добрые, нежные слова, которые  я тебе так и не сказал за эти последние годы.
И вот сейчас я пытаюсь успеть написать тебе, сказать самое главное, самое важное.
Написать по старинке, на бумаге, на листочке в клеточку из тетрадки. Мне кажется, что так будет лучше, правильнее.

Все эти смартфоны, планшеты и прочие, несомненно полезные вещи – это, всё-таки, просто вещи. И они могут ломаться, теряться, разряжаться. Но никогда не разрядится, не исчезнет с листка бумаги душевное тепло человека, который писал искреннее письмо.

Простой листок бумаги, наполненный мыслями человека, его чувствами, заполненный неповторимым, индивидуальным почерком навсегда запомнит и тепло человеческих рук и тепло души.
…Ты пришла с аптеки.

 Принесла новую упаковку лекарства.
Я выпил две капсулы. Боль стала поменьше. Физическая боль немного утихла. Душевная боль – нет. Душевную боль, к сожалению, невозможно убрать даже самыми сильными обезболивающими.
Я лежу на диване, на пледе поверх одеяла и делаю вид, что в общей тетради в клеточку  пишу сейчас что-то важное и срочное по работе.
Но то, что я пишу, важнее любой работы.
Это важнее всего!
И это можно сказать всего в двух-трёх простых, искренних фразах.
Прости, меня, родная…
И…
Я люблю тебя!!!
Я очень тебя люблю.
Вот я успел сказать тебе самое главное.
Слава Богу. Я успел.

Я ещё не знаю, отдам ли я тебе этот листочек в клеточку, это письмо сейчас.

Или запечатаю в конверт и оставлю потом его для тебя у врачей – на тот случай, если со мной что пойдёт на операции не так.
Скорее всего, отдавать тебе письмо сейчас – не лучшая идея. Не хочется тебя пугать перед самой поездкой  в больницу такой моей внезапной откровенностью.
Ты и так уже вся измучилась. Вся на нервах.
А самым лучшим будет вариант, если я возьму конверт с письмом с собой в больницу, а отдам тебе его после выписки из больницы. Крепко тебя обниму. Поцелую.
И уже – снова дома – отдам письмо.

Я ведь выйду из больницы, правда?

И если я вернусь, то всё у нас с тобой будет по-другому.
 Я постараюсь стать снова таким, каким я был когда-то давно.
Добрым. Внимательным к тебе. Чутким.
Я обещаю.
Вот такая  у меня теперь цель.
Так что мне, ей-богу, есть для чего жить, ради чего выжить и выздороветь…
И у нас с тобой ещё  будет в будущем много-много счастливых, добрых дней и лет.
Я верю.
Я очень в это верю…