Сантик - Глава Вторая

Глава 2 Дядя Ваня докопался

Не стоит демонизировать дядю Ваню, хотя он был настоящим Вельзевулом с Лубянки. Дети зачастую бросали булыжники в его окна, благо располагалось его жилище в полуподвальном этаже. Он неистово драл горло и приплясывал от негодования, обнаруживая большее сходство с нечистью.
Еще не утих грохот чемпионской пальбы, еще не рассеял ветер с Москвы-реки серые пороховые облака, во двор подтянулись разные лица: жильцы дома и другой праздношатающийся элемент. Власть представлял участковый, который позволил даже голубятникам воочию увидеть последствия великого шухера, а заодно присмотреть, чтобы кто-нибудь  в толкучке не утащил горжетку.
Как старый краб, приволакивая ногу, выполз во двор дядя Ваня.  Он появился в доме с первой волной эвакуированных граждан из разных городов, прежде проживавших на оккупированной немцами территории, но затем перемещенных вместе с уцелевшими частями Красной Армии и заводами в глубь России.
Фигура старого конника, как он себя представлял, была довольно живописная и, отчасти, зловещая, отталкивающая всякий любопытный взгляд. Одним словом, холодок пробегал по спине у любого при его появлении. Он называл себя одним из безымянных героев Долины Смерти под Москвой, когда спешенные бывшие конные батальоны высаживались, вернее, выбрасывались на заснеженные склоны оврагов из десантных аэропланов. Кавалеристы, в  основном своем большинстве казахи, слабо представляли себе, что происходит. Десантирование войск проходило без парашютов, после чего, они тут же вставали и по команде шли в атаку. Вражеское воинство посчитало солдат «с раскосыми и жадными очами» демонами, и полностью деморализованная неприятельская часть отошла от линии фронта без единого выстрела. После высадки десанта и хаотичных наступлений в живых осталось немного, в их числе – лихой рубака дядя Ваня. Его наградили орденом, а после войны выделили жилье на Ордынке.
Ничего не делал этот человек во зло, но его появление никогда не предвещало ничего хорошего, как говорится, «жди беды», так оно и получалось.
Одевался он странно для столицы. На улице, особенно, когда он шел по мостовой, завидя его отрепья, машины шарахались в сторону. Он предпочитал со двора ни ногой, в крайнем случае, за покупками обращался к жильцам дома.
Экзотическое одеяние его зимой и летом не претерпевало изменений: застиранная зеленая майка, сейчас бы определили ее как «алкоголичку», синие форменные с голубой оторочкой галифе, заправленные в шерстяные носки грубой вязки и байковые тапочки на резиновом ходу. Этими  хорошо осязательными корочками  тапок дядька мерил пространство своего чуть замощенного палисадника, в котором из-за оскудения почвы почти ничего не росло, кроме чахлых кустов низкорослой сирени, произраставшей из нескольких лунок, щедро сдобренных битым стеклом и щебнем. Эти посадки были настолько чахлые, что зимой прутики едва читались на фоне сугробов, замешанных на фекалиях домашних питомцев пополам со снегом.  Всю эту несуразную фигуру венчала черная кубанка, обшитая по форме черным каракулем с голубым кантом. Изваяние в лице дяди Вани было незыблемо и монументально, как высеченный из гранита огромный памятник работы скульптора Меркулова.
Дом оброс богатой событиями историей. Поэтапное строительство напрочь перечеркнуло архитектурное единство. За фундаментом недостроенных боярских палат выглядывал классический стиль, затем азбучный петербургский завершал убогий московский конструктивизм, оживляемый двумя полукруглыми арками в соседние «черные» дворы. С улицы по фасаду торчали мрачные пики забора, рассекаемые монументальными воротами чугунного каслинского литья.  Внедренный конструктивизм принадлежал архитекторам «Экспорт хлеба», с тщанием которых надстраивался этот кооперативный монстр.
Поселившись в престижном доме, контингент жильцов не единожды подвергался существенной чистке в 20-х -30-х годах. На место исчезавших резидентов являлись новые, не имевшие отношения ни к экспорту, ни к хлебу, и которым позже была уготована в обязательном порядке  принудительная фильтрация. Этот процесс расселения масс в больших городах обосновали как часть политики партии. В столице же он проходил под руководством Лазаря Кагановича, стараниями которого жилплощадь в первопрестольной никогда не пустовала. Разумная ротация доходила и до работников пролетарской прессы, которых селили за фасадом дома.
Жизнь бурлила и клокотала по праздникам. Долгожданный Первомай бил в набат советского бытия. В один из таких теплых солнечных дней народ как обычно стекался от стен  Красной площади и мостов в направлении Замоскворечья. Сосед Варнавицкий с красным лицом от возбуждения ворвался в квартиру послед демонстрации. Он кричал, размахивая газетой так, что распахнулись все двери квартир в подъезде, из которых стали выглядывать пирующие постояльцы. Восторженно вздымался его бас и гулко катился вверх из открытых окон во двор:
– Сарочка, радость моя, мне Сталин с мавзолея ручкой помахал.
Никто не знал, что за Моисеем Варнавицким уже поехали, потому что в это самое время следователь на Лубянке перепутал его фамилию с соседом по квартире и вместо имени врага народа вписал в ордер на арест восторженного дурашку Моисея. Там он и пропал.
По весне пришел черед заслуженного конника поднимать целину придомового участка, так постановил находящийся в его лысом черепе собственный ЦК. И дядя Ваня намеревался создать патриотический аналог возделывания залежных земель, прихватив на этот раз шанцевый инструмент: огромную кирку первых комсомольских строек, тяжеленный лом и самую надежную лопату. Явился он на объект полный решимости «украсить Родину садами», памятуя высказывание товарища Сталина.
Плюнув пару раз на корявые ладони, дядя Ваня ухватился за рукоять кирки, резкими движениями занося ее над головой, а затем стремительно направляя острым концом вниз, навстречу битому кирпичу на  извилистой дорожке. Кирпичное крошево, обгоняя друг друга, летело в лицо и на руки смертоносными искрами. Так повторилось несколько раз. Дядя Ваня взмок от натуги, но не сдавался, напирая на неподатливый грунт, подключая все звенья чудовищно развитой мускулатуры застоявшегося тяжеловоза.
Его труды были вознаграждены, когда он вспотел окончательно, поэтому решил дать себе продолжительную передышку. Закурив смрадную папиросу, он рассмотрел в яме после удаления комьев земли остатки фундамента – следы иного строения. Дядя Ваня трепетно оглядел сверху неизвестную кладку в глубине недр двора. Он попытался разрушить творение инженерной мысли, проверив ногой устойчивость кладки, но задача эта оказалась трудновыполнимая. Успех изменил старому кавалеристу.  Вытащив повторно из кармана необъятных форменных галифе железный портсигар с изображением скульптуры в Трептов парке работы Е. Вучетича «Советский солдат со спасенной немецкой девочкой на руках», дядя Ваня уже собрался было продолжить травить свой организм никотином.
В этот момент во двор с грохотом и визгом влетел автомобиль с завешанными шторками в салоне, которые не давали определить, что происходит в машине. Разом распахнулись все двери и на свет Божий выскочили однотипные фигуры, скроенные по одной мерке. Они, молча и стремительно, подхватили застывшего с лопатой солдата, пытаясь его скрутить и с хода запихнуть в машину со странными невиданными номерами. Но вышло все не так просто…  Отряд молодцов не справился с кавалеристом, который орудовал пудовыми кулаками, с хрустом разметая нападающих на кучи, где они валялись, запутавшись в полах своего пижонского облачения, утвержденного к ношению в их организации, но мало пригодного для оперативной службы.
Запыхавшаяся рать, поверженная дядей Ваней, послала за подмогой. Во дворе Сантика замелькали новые стриженные затылки. Развевались на могучих плечах форменные пальто, падали в грязь модные кепи, сбитые с крепких чугунных голов в потасовке. Народ вокруг в ужасе наблюдал за происходящим. Сначала пытались было образумить ветерана, протягивая ему развернутые документы, но вояка, захлебывающийся кровавыми соплями, просто отмахнулся от них.
Домашние хозяйки и прочий кухонный пролетариат ротозейничали из открытых по случаю жаркой погоды окон, галдели несовершеннолетние, кто-то вопил, выплескивая порочное настроение:
– Бей его! Бей фашистскую морду!
Весь дом люто ненавидел беспокойного соседа. А такое отношение надо было крепко заслужить. Тем не менее, никто не подумал заступаться за дядю Ваня, видимо, сразу догадались, откуда прилетели «соколы».
Рядом с сиявшей над их головами колокольней церкви Всех Скорбящих возвышалась громада Атомного комитета – одного из храмов Лаврентия Берии. По направлению асбоцементной трубы, они тотчас смекнули принадлежность ее к спецсвязи маршала, расположенной в комитете на Ордынке. К тому времени Ивана удалось связать. Щелкнули вороненые наручники, и под улюлюканье шпаны Ивана приняли, грубо затолкав в одну из легковушек. Туда же в открытую дверь кинули затоптанную ногами кубанку. Резко стартовали лимузины, лавируя под арками на огромной скорости,  и скрылись, обдавая прохожих вонючими выхлопами.
Иван вернулся через пару дней. Тихий и безобидный, он прошагал в свой холостяцкий угол, и только громыхнула дверная щеколда засова. Позже соседи не без интереса разглядели огромный рог на его черепе. Прикрыть его кубанкой, как ни старался горе-воитель, не получалось. Это был второй на памяти Сантика лубянский возвращенец.
Отец Сантика и злополучный дядя Ваня прошли казематы Лубянки, но вернулись домой целыми и невредимыми. Не сгинув, они покинули пыточную на своих ногах.