Княгиня Оболенская

Автор – Багров Леонид Васильевич. Глава книги «Река – моё призвание».
Мне было десять лет, когда в моей полной тягот и изнурительного физического труда жизни деревенского мальчишки произошел совершенно удивительный случай — встреча и знакомство с княгиней Александрой Константиновной Оболенской, фрейлиной императрицы Александры Федоровны. Знакомство это переросло в дальнейшем в настоящую дружбу и, безусловно, оказало большое — если не сказать решающее — влияние на мою последующую жизнь.

Произошло оно так. При обороне Москвы в 1941 году большое количество людей, особенно не годных к рытью окопов или другим работам, эвакуировалось из столицы; всеми доступными видами транспорта люди эти отправлялись в глубь страны, подальше от линии фронта. Однажды в октябре 1941 года, уже в конце навигации, остановилась баржа с эвакуированными и около нашего села. Примерно 100 человек, по числу домов в Покровском, были высажены на берег для размещения в домах сельчан. Так у всех соседей появились эвакуированные москвичи, в основном — женщины, дети, старики.
В соседнем с нами доме поселили Александру Константиновну Оболенскую. Каждый день Александра Константиновна покупала у матери пол-литра молока. Женщины подружились, и, чтобы не ходить ежедневно за молоком в другой дом, Александра Константиновна упросила мою мать приютить ее в нашем доме, несмотря на то, что у нас было тесно и шумно. Что и произошло.
Мы, простая деревенская семья, всю жизнь работая на земле лопатой и топором, о князьях и семье последнего императора читали только в книжках. Нам и в голову не могло прийти, что эта пожилая интеллигентная женщина — такая знатная особа, пока однажды Александра Константиновна не показала подлинник царского указа с гербом России и семейную фотографию царской семьи с пятью или шестью фрейлинами, среди которых была и она, молоденькая, красивая выпускница института благородных девиц.

Оболенская была удивительным человеком. Ее воспитание и образование, как и подобает детям княжеских семей в России, были высочайшего уровня. Она в совершенстве знала три языка: английский, французский и немецкий (могла преподавать), читала на испанском и итальянском. Как и все выпускницы института благородных девиц, во время учебы княгиня получила достаточно обширные знания по медицине и могла врачевать. Имея некоторые связи в медицинском мире, она постоянно получала посылки с лекарствами из Москвы. Ясно, что сельский люд к ней потянулся со своими болячками и бедами, платы же за лечение она не брала никогда.
Иногда мне кажется, что ее бескорыстие, доброта и соучастие лечили жителей Покровского лучше всяких лекарств. По убеждениям она была «толстовкой», и их девиз: «Если тебя ударили по левой щеке незаслуженно, ты подставь и правую, пусть обидчику будет вдвойне больно за неправедное поведение», она принимала искренне и сама жила именно так.
 
Правление колхоза за ее работу с больными назначило ей два трудодня за каждый день и оплачивало эти трудодни как и всем колхозникам — зерном, капустой, соломой, сеном и т.д. С Покровского рейда, переполненного баржами,  плотами, бункеровщиками, также подбрасывали Александре Константиновне пациентов, так как все врачи и даже сельские фельдшеры были мобилизованы на фронт.

Запомнился один случай выезда Александры Константиновны на рейд, где тогда умирал опившийся водкой шкипер баржи.Была холодная осенняя ночь, с грозой и дождем. Шкипериха с баржи добралась на лодке до берега и с криком и плачем забарабанила в окна нашего дома, умоляя Александру Константиновну выехать с ней и спасти пьяницу-мужа, без которого, какой бы он ни был, четверо детей оставались сиротами. Она, конечно, отказать не могла и, надев свой бархатный балахон и бархатную шапочку, с палочкой пошла на берег к лодке. Я выглянул в окно, и очередная вспышка молнии осветила удивительную картину: состарившаяся фрейлина императрицы, княгиня Оболенская, в лаптях, с палочкой под дождем идет спасать очередного больного. Такой моя память и сохранила ее навсегда.

Княгиня Оболенская привнесла в наш суровый, но понятный и привычный деревенский мирок нечто новое, иногда неожиданное, но всегда — интересное. От нее мы узнали, например, что княжеские дома всей Европы дружили семьями, ездили на воды, а сами Оболенские в предвоенные годы поддерживали тесные дружеские связи с германским домом Кейтелей, последний представитель которого, фельдмаршал Кейтель, был повешен по приговору Нюрнбергского трибунала. Услышав о приговоре трибунала, княгиня загрустила и рассказала, каким воспитанным и высокообразованным молодым человеком был Вильгельм Кейтель во время их последней встречи на водах в Баден-Бадене еще до революции 1917 года. И жизнь вдруг показалась нам, деревенским мальчишкам, не такой однозначной и простой, как раньше.

Запомнилась мне и встреча Александры Константиновны с моим отцом, лейтенантом Василием Петровичем Багровым, который приехал на краткосрочную побывку домой уже после Победы, где-то осенью 1945 года (его демобилизовали только через год, в июле 1946 года). Произошла она так.На ночь, часов в семь-восемь вечера, я обычно растапливал в передней избе печь-голландку. Дрова, сгорая, весело потрескивали, а перед печкой на табуретках сидели Александра Константиновна и папаня с закруткой махорки. Разговор их моя детская память сохранила в деталях.
Она: «Василий Петрович, неужели можно оправдать жестокую смерть малых детей Николая II, царевича больного, Оленьки, Танечки и Настеньки? (В  бытность  фрейлиной  она  ухаживала  за Ольгой Николаевной. — Л.Б.) Я понимаю, что политические цели России, видимо, требуют устранения монарха, но эти ангелочки разве могут отвечать за действия родителей?».
Отец: «Константиновна! — так он звал Оболенскую. — Ты же умная, образованная женщина,  много  умнее  нас  деревенских и не можешь понять ту опасность для нашей страны, которую несет оставление в живых любого из отпрысков Николашки! Наверняка, буржуи быстро найдут проходимца вроде Гитлера, который как знамя использует любого из детей царя! И что дальше!? Снова война, снова смерти, разруха и все повторится, как в гражданскую войну!? Нет уж, дорогая, ты уж лучше лечи людей, люди тебе по гроб благодарны за это, я слышал от многих и в нашем селе, и в районе, и даже в Йошкар-Оле». Сейчас, с высоты прожитых лет, я понимаю, что у каждого из них, людей из разных социальных слоев, была своя правда.

Врезался в память еще один эпизод из жизни Александры Константиновны Оболенской в Покровском. В соседнем селе Троицкий Посад средняя школа уже третий год не могла выдать аттестаты зрелости десятиклассникам из-за отсутствия преподавателя по немецкому языку. На много верст вокруг не было ни одного учителя немецкого, все ушли на фронте переводчиками. Директор школы уговорил Александру Константиновну дать несколько уроков немецкого, после которых РОНО могло выдать аттестаты.
Моя мать и Александра Константиновна велели мне найти на плотовом рейде одно-два бревна диаметром 40–50 сантиметров, напилить 12–14 чурбаков в качестве стульев для десятиклассников и стола для учительницы.Княгиня не могла отказать директору школы, и учеба началась.
Странная это была картина: среди кур и поросят нашего двора сидят десятиклассники, и Александра Константиновна дает им уроки немецкого. Занятия шли примерно месяц, затем она вместе с директором школы приняла у ребят экзамен, и цель была достигнута. Жаль, в то время у нас не было фотоаппарата: кадр был бы блестящий!

Влияние Александры Константиновны Оболенской на деревенскую жизнь трудно переоценить. В длинные зимние вечера она и ее подруга из эвакуированных актрис собирали в нашей избе солдаток с детьми и устраивали читку пьес, разыгрывали сценки, «втягивая в культуру» этих замученных непосильным трудом теток, объясняли им смысл народных праздников — святок, Пасхи, Крещения, Ильина дня.
За врачевание, душевную доброту, за слова утешения, когда в селе получали похоронки, люди были так ей благодарны и так ее полюбили, что для нее тащили в наш дом все, что могли — мясо, муку, одежду, специально для нее вязали носки, варежки.
Иногда мне кажется, что многие из тех качеств, за которые потом хвалили меня члены семьи, сформировались не без ее участия.Пытаясь приучить меня к немецкому языку, она предложила моей маме: «Настя, давайте сделаем так. Вы никто с ним не разговаривайте, пусть он обращается к вам через меня, а я буду ему ставить немецкий язык в разговоре». Но из этого эксперимента ничего не получилось, так как я был все время в работе по дому, огороду, в поле, а в свободную минуту бежал поиграть со сверстниками.

Так  одной семьей мы и жили до июня 1946 года, когда дочь Александры Константиновны, Ирина, приехала за ней в Покровское и увезла ее в Москву, где, по слухам, она скончалась в том же году в возрасте около 80 лет.Очень жаль, что после отъезда связь с ней прервалась. Найти, где она была похоронена, нам не удалось. Мы знали только, что князья Оболенские, ее муж и сын, оба Александры, были сосланы в 1930 году в лагеря на стройку железной дороги Салехард– Игарка, где и сгинули безвестно.По матери Александра Константиновна Оболенская происходила из знатного рода Мусиных-Пушкиных, но информации и об этой ветви ее рода у нас не было. Моя попытка найти в Москве ее дочь Ирину Александровну также закончилась неудачей.