Откровение 3. бивни мамонта

Мне-то чего? Я свое мнение при себе держать привык, особенно когда его не спрашивают. И мое молчание еще вовсе не свидетельствует о том, что у меня нет своего устоявшегося взгляда на различные проявления окружающей действительности. Что и говорить, умею я держать язык за зубами. Жаль, что далеко не все этого простейшего правила придерживаются. Ведь ничего, кроме пользы, от этого нет.

Не счесть числа примерам. Ну, взять хотя бы тех же мамонтов злосчастных. Вы наверно думаете, что их метеоритом зашибло или еще нелепей, что они от холода перемерли? Может, вдобавок скажете, что их пере-бил первобытный человек, который ходил, слегка согнувшись и, возможно, опираясь на дубину? Как бы не так! Я уверен в том, что зубы свои они не для тех дел использовали, для каких нужно, потому и вымерли. А как же иначе?

Любому понятно, что зубы нужны для того, чтобы косточку грызть. В косточках – самые полезные вещества спрятаны, витамины, кальций и вкус необыкновенный, чарующий. Но не все, ох – далеко не все это понимают. Даже Душа Моя и та думает всерьез, что зубы у нее выросли для того, чтобы их зубной щеткой чистить. А на самом деле, щетка – для того, чтобы шкуру в порядок приводить, когда запылиться. Папа, впрочем, еще дальше по этому порочному пути продвинулся – вдолбил себе в голову, что зубы для того, чтобы их лечить. Чуть что – в поликлинику, к дантисту на Наличной, под вывеску «Все виды зубной боли». И это – мои хозяева, можно сказать лучшие представители человечества! А что от необразованных мамонтов требовать? Ума бы им поболее, так они бы мясом да косточками питались. А то подумайте – травой, такие – громадины-то. Пробовал я траву эту, да не один раз. Дрянь!

Конечно, ничегошеньки эти глупые мамонты в костях не смыслили, вот и осталось от них тяжелое воспоминание, настолько тяжелое… Ну раз уж вспомнил, то расскажу.

Случилось это, конечно, в Ордыре, а где это могло еще случиться? Да нигде, а только там! Папа с Душой Моей работали в то время в каком-то странном заведении с не менее странным названием «Научный центр ДВО РАН», думаю, что это расшифровывается, как «Научный центр длительной возни с различными ненужностями».
Директор этого заведения интересовался костями. Поймите меня правильно, костями, да не теми. Например, он любил перемывать косточки у своих подчиненных и весьма в этом преуспел.  У него для этой цели был даже Ученый совет. Еще он любил собирать кости мамонтов. Это тоже совершенно необъяснимо, потому что они в действительности каменные. Проще пойти и набрать булыжников у дороги: и быстрее, и легче. А еще он любил своих родственников: они у него в количестве восьми душ числились в этом заведении и все получали зарплату. Разумеется, он любил повесть Гоголя «Мертвые души», боюсь, что эта книга была у него вместо библии.

Так вот, предложил он однажды моему хозяину предпринять научную экспедицию за мамонтовыми бивнями, зубами ихними, так их еще называют. А тому только скажи: «В экспедицию!» – обо всем позабудет, лишь бы в экспедицию, не важно зачем… Его от этого отманить разве что рыбалкой можно, да и то не всегда.

Выбрали денек, конечно, получше – ветерок легкий с лимана, солнышко светит. Приоделись соответственно. Папа в штормовке, рюкзак свой бомжовский, разумеется, прихватил, без него ни шагу, думаю, что он у него вместо амулета. Душа Моя, можете быть уверены, тоже приоделась, по обыкновению, как на бал – джинсы и рубашку нагладила – и все утро Папу спрашивала, во что же ей одеться, чтобы прилично выглядеть: ведь ничего нет. Старший и Младший, конечно, тут как тут – в резиновых сапожках со своими томагавками, луками и бизонами скачут, того и гляди, скальп с кого-нибудь снимут. Суета, одним словом.

Вот в таком виде и полном составе притащились к причалу. Там уж и катер стоял, как Папа выразился, «под всеми парами». Любит он изображать из себя бывалого моряка, но знает ведь, что на катере дизельный двигатель, а не паровая машина. Если и были там пары, то исключительно от владельца катера Сени. Папа его, конечно, шкипером обзывал и капитаном. Для меня все одно: что шкипер, что капитан, как его не назови, суть остается неизменной – с раннего утра пиво хлещет, а то и что покрепче. А уж ругается так, что пролетающие птицы об эту стену ругани в лепешку расшибаются.

Появился и директор. В очечках, благообразный, ко всем по имени-отчеству, ну, ангел небесный, только крылышки где-то, видимо, забыл. Ну и его заместитель, тут как тут. И важен одновременно и вроде бы, как мотылек над цветочком, над директором вьется – любо-дорого смотреть на истинно высокие чувства, только что пылинки с директора не стряхивает. Для завершения гармонии – собачку с собой прихватил, кобелечка рыженького с глупыми глазками, Стейжем, зовут. Этот Стейж – чудо вселенское, пример величайшей преданности своему долгу. Сам заместитель души в нем не чаял, любил рассказывать, умиляясь, как песик этот службу свою тяжелую несет. Бывало, даст он ему свой зонт, заходя в магазин, по-сторожить… Тот и сторожит, а когда хозяин выходит, от рвения к долгу не отдает ему назад зонтик, рычит только, и все тут. Даже домой идти не хочет. Вроде бы как говорит: «Некогда мне тут ерундой всякой с тобой заниматься. Видишь, я на работе! Какой еще дом!»

Вот такая компания подобралась. Ну, взгромоздились мы на этот катер, забрались в самое нутро. Папа тут же сообщил нам, что мы в кокпите. Если честно, то не в восторге я от этого словечка, но думаю, это место похуже названия заслуживает.
Гляжу, Папа, взгрустнул, наверное, воспоминания его обуяли. Думаю, об экспедиции в Антарктику. Как тут не вспомнить, в этом-то кокпите, при таком-то запахе. Запахи – самое важное в жизни – могут осчастливить, ежели косточкой или там вырезкой говяжьей повеет – мигом вся грусть улетучится. Или, наоборот, в глубочайшую пропасть уныния забросить, если, скажем, поликлиникой пахнет. Сидели мы как-то с Папой за бутылкой «Hankey Bannister» после возвращения его из того рейса. Конечно, это он сидел, а я-то рядышком полеживал, да с него глаз не сводил. Душа Моя в тот момент где-то в отъезде была. Поставил Папа перед собой ее зеркальце, чтобы, значит, не скучно ему было виски вкушать, и поведал мне, да своему отражению, некоторые детали того путешествия.

Вышло так, что попали с ним в рейс, да с его другом еще три молодых парня. Всем хороши: красавцы, умницы, все с высшим образованием, дайверы – герои-полярники, одним словом, так они, впрочем, всем на пароходе и представлялись. Восхищало в них все – могли, к примеру, когда льды кругом, пингвины, тюлени, птички, показать свое железное хладнокровие – спать целыми днями, а по ночам в каюту поклонников приглашать и рассказывать, как они хорошо нырять умеют, или что-де в Антарктике похуже, чем в Красном море. Но среди них выделялся один инструктор особенной удалью – мог он спать дольше, рассказывать самозабвеннее, а пренебрегать красотами вокруг еще сильнее, чем остальные. Воля у него была железная, Папа подозревал, что он дал себе слово никогда не мыть ног, а все носки, как есть – привезти жене в естественном, так сказать, состоянии. А чтобы носки, не приведи Бог, не потерялись, складывал к себе под матрац.  Может, это, конечно, и не совсем так, но то, что он был безбожником – это точно. Короче, мыл он ноги не чаще, чем молился, а молился еще реже, чем каялся, и креста на нем не было. При всем при том самозабвенно изнурял себя – носил войлочные ботинки «Прощай молодость», даже при подходе к Африке, и не расплетал косицу с самого начала пятимесячного рейса.

Это я все о том, что когда Папа заходил в каюту, то неописуемой силы запах разил наповал, ну вроде, как в кокпите этом.

Душа Моя тоже, как я увидел, носик морщила. Да, не Шанелью №5 благоухало.
Наконец, как сказал Папа, отвалили. Пошли так себе, ни шатко, ни валко, я в окошечко кругленькое поглядывал на пробегающий мимо берег, птичек разных на воде и в небе. Нормально поначалу все шло, задремал. Раза два просыпался, правда, чтобы на место Стейжа поставить, надо же учить наглецов – в ногах у Папы пытался пристроиться.

Берег, на который мы высадились после двухчасового перехода, был покрыт плотным ковром замечательно крупной и вкусной шикши. Ели все, кроме Стейжа, он был занят землемерными работами.

Шкипера Сеню мы оставили на его посудине в компании початой бутылки с огненной водой, а сами, пощипав ягодок, отправились за ко-стями.

Путь наш пролегал, именно так бы сказал Папа, по каменистому берегу, справа от отвесной стены. Мутные волны лимана расшаркивались перед нами, а за спиной плевали нам вслед белыми клочьями пены. Было нежарко, а ветер сдувал комарье. Все складывалось, как нельзя замечательно, или, как выразился Младший, достойный своего отца сын: «Лучше, чем не бывает».
 
Идти по берегу было весело, я пугал чаек, а дети пугали все остальное, в том числе и заместителя. Особенно он напугался, когда спрятавшись зачем-то под кустом позади нас, чуть было не получил по голове ловко запущенным топориком Старшего. Заместитель после этого не отставал, а всю дорогу пространно говорил о молодежи и только хорошее. Он, наверное, хотел заслужить сочувствие окружающих, и это ему удалось, но лишь после того, как Младший уронил ему на ногу камень. Папа до сих пор удивляется, вспоминая этот случай, как это Младший сумел поднять такую тяжесть.

Начальник всю дорогу про травку говорил. Видно было, что травку любит, как мамонты эти, злосчастные. Про одну рассказывал, будто она на сердце хорошо действует: выпьешь такого отвару, и оно биться пере-станет, а от другой – морщины на лице пропадут, но опять-таки, что-то там с сердцем связано. Идем так, не торопясь, а начальник все говорит и говорит про травку, и лишь изредка вдруг заместителя спрашивает, далеко ли до костей, и много ли их там и все в таком духе. Ну, а тот соловьем тут же зальется – мол, видимо-невидимо этих костей треклятых, таскать, не перетаскать…

Прошли мы так мили две, не меньше, по камням и песку, и вышли к мысочку. Я поначалу подумал, что в Америку вышли – деревья кругом из-под земли торчат (все знают, что в Америке именно так). Оказалось, все же – не Америка. Кости это из земли торчали, стало быть, на кладбище мамонтово добрались. Всякие тут были: и берцовые, и лучевые, и тазобедренные, но все каменные и бесполезные, а самые крупные, конечно, бивни.

Стали выбирать. Нашлось несколько бивней, один другого крупнее. Начальник выволок самый большой, лежавший наполовину в воде. Весил он не меньше 50 кг, я так думаю. Заместитель почти тут же обнаружил равный первому зубок, разве что чуть-чуть поменее, килограммов так на 45. Он попробовал его поднять, но тут же отпустил и схватился за поясницу. Душа Моя пускала «блинчики», Папа помогал ей в этом. Старший и Младший стреляли из луков в редких комаров, похваляясь своей меткостью.

Прежде, чем двинуться в обратный путь, решили закусить. Перекус состоял из «Завтрака туриста», хлеба, красной икры и ломтиков нерки. Скажу вам, консервы эти не так уж плохи, если их сравнивать с китайской тушенкой, где на две трети банка заполнена ломтиками бамбука, а на одну треть перцем. Недостатка у этого «Завтрака» два – нет косточек и очень соленое мясо. Заморили червячка. Маленько передохнули. Теперь и до-мой пора. Начальник (здоровый, конечно, парень) взвалил на себя самый большой бивень, а тот, что чуть поменьше, достался Папе.

Грустно мне вспоминать это, особенно скорбное лицо заместителя. Как стоически он нес свою поясницу! Как знамя. Нет, как хоругвь! До сих пор слезы наворачиваются. Но помочь ему, я не мог ничем. Не взвалишь же его на спину. Да и Стейж ему на что? Пусть помогает, а у меня свой хозяин есть – Папа.

Да, долог путь до Типперери, поется в известной песне. Две мили, с ношей вдоль береговой черты до стоящего под всеми парами катера в па-мять врезались мне, как та песня рабочей артели. Однако «Дубинушку» никто не пел, а напрасно. Сил-то бы эта песня прибавила.

Папа нес бивень как крест, поместив его на загривок наподобие коромысла. Не мог я оставаться в стороне, должен был помочь! И помогал что было сил, хотя нелегко мне это давалось. Подбегу слева, встану на задние лапы, упрусь передними в бивень, и Папа вместе с бивнем падает на левую сторону у самой воды.  Поднимется, скажет несколько невнятных слов, забросит кость с неимоверным усилием на загривок и дальше. А я справа на этот раз ему на подмогу прихожу, а он вдруг опять падает, но уже на правую сторону, под основание земляного откоса. Я думаю теперь, все это от сильного магнитного влияния моей шерсти, она не только стрелку компасную отклоняет, но и бивень мамонтов тоже. Это мне позднее Младший разъяснил, когда физику начал изучать.

Не стану вас изнурять длительным описанием того, как мы добрались до катера, как Сеню-шкипера будили, как бивни грузили и выгружали. Скажу только, что бивни эти от причала на машине довезли, да в кабинете у Начальника оставили. С тех пор их никто не видел, даже владелец этого кабинета. Дематериализовались, стало быть, зубья в неизвестном направлении… Так им и надо! Чего от них хорошего-то ждать? А не то чего доброго скалились бы на нас с музейной витрины во всей своей мамонтовой бесполезности.