Ненависть

Странная штука - наша память. Выхватывает из прошлой жизни какие-то обрывки третьесортных событий, нежданно-негаданно всплывающих на её поверхность, которые в далёком детстве длились-то всего несколько минут.
В моей памяти он остался каким-то безликим, аморфным, безымянным. И что примечательно, я ни разу не пытался вспомнить его имя, до такой степени он был мне неприятен. И если бы не тот разговор с ним, то его облик так и исчез бы бесследно.
Я родился после войны, а он - до неё. Мне было лет десять, значит ему где-то лет четырнадцать-пятнадцать. В таком возрасте разбег в годах ощутим. То есть я не мог быть его сотоварищем, другом, даже приятелем из-за разницы в годах, хотя мы друг друга знали в лицо, потому что в посёлке была всего лишь одна на всех школа.
Встретились мы невзначай между зданиями клуба и школы, что на противоположных концах небольшого, убогого палисадника, засаженного  пожухлыми деревьями.
Я до сих пор в неведении, почему он вдруг ни с того, ни с сего затеял тот разговор со мной. А может быть он это делал не только со мной, пытаясь излить свою обиду, более того, даже не обиду, а ненависть?
Почему этот мерзкий жребий пал на меня? Получается, я просто оказался в ненужное время, в ненужном месте.
Он выворачивал передо мной свою никчемную душу, пытаясь найти поддержку, сочувствие и понимание обуревавшей его ненависти. Возможно, подспудно осознавал убогость своей мысли, но даже себе не мог признаться в бредовости обвинения отца родного и (как всегда) ни в чём неповинных евреев.
Здоровье у его отца было таким плохим, что в военное время он не смог даже в обозе служить, потому в армию вообще призван не был, и остался со своей семьёй. 
А во время оккупации их посёлка, его отца-инвалида и других евреев от младенцев до глубоких стариков просто убили немцы. Вместе с его отцом в один из бесчисленных смертоносных рвов и вырытых рукотворных могильников пошла и его славянская мама, которая могла спастись, если бы отреклась от мужа….
Когда же их сын подрос, то возненавидел именно евреев, из-за которых, как он считал, погибла его мама.
Его мама не Януш Корчак, о ней никто не вспомнит и не поставит скорбный памятник. Она - не берлинские жёны, вставшие на защиту своих мужей-евреев.
Благородство присуще людям разных национальностей, сословий, положений. Эти люди, как воин в поле, их единицы, и они уходят в небытие, как  утренний туман.
Его мама была одинока в том своём последнем порыве….
А что немцы? Для него они не были виновны. Евреи же  — да.
Вообще-то наши власти после войны не больно-то афишировали несусветные  злодеяния, устроенные евреям немцами и местными нелюдями. Молва о тех зловещих событиях бродила среди людей, но никогда официоз не вспоминал о них. Строжайшее табу скрытно было наложено на эти ужасные изуверства. Будто власти в тех злодеяниях были заодно с нацистами, что, кстати, вполне возможно, если вспомнить о последующих действиях сталина.
В конце пятьдесят второго года подъездные пути всех железнодорожных вокзалов Москвы были забиты товарными вагонами (как в последствии стало известно) для запланированной депортации евреев из столицы в тмутаракань.
Об этом мне в бытность поведал участник войны, помощник военного коменданта одного из вокзалов Москвы, уже будучи в отставке полковник Геннадий Ефимович Хазанов.
По молодости лет я не сообразил тогда досконально расспросить его о тех зловещих приготовлениях.
По прошествии стольких десятилетий, имея немалый житейский опыт, я, кажется, нашёл ответ на то, что же так извратило нутро отрока, потерявшего мать.
Пытаться влезть в шкуру человека, а тем более, в его душу невозможно и просто бессмысленно, ибо неподвластны нашему разуму посылы чужой ненависти, но думаю я, именно это строжайшее табу и сокрытость всей правды о войне так изуродовало его душу….