Листая старые журналы 106

         ЭТО БЫЛО В СОРОК ПЕРВОМ

«На метро Маяковской, где мрамор и сталь
как дубы в марсианском саду,
на гранитной платформе концертный рояль
вспоминаю в далёком году.
Отражал неподвижный его омуток
человеческий быстрый поток,
деловые фуражки, ушанки бойцов,
озабоченный женский платок.
В лампионах горит вполнакала огонь.
В синем облачке выход и вход.
Без детей отправляется детский вагон,
у военных шинели ещё без погон,
сорок первый кончается год.

Почему тут рояль и чему он служил?
Как слита его участь с войной?
На него подивится иной пассажир.
Поспешит, не заметив, иной.
А рояль словно чёрная льдина плывёт
из отчалившего в наплывающий год,
и судьба у него такова, что ему
позавидовать может любой.

Всё слышнее, всё ближе под городом бой.
Всё грозней твоё небо, Москва!
Осень. Дни всё короче и ночи длинней
без весёлых рабочих московских огней.
Даже листья на клёнах уже не горят.
Переулки в «ежах» и в мешках баррикад.
Осень. Близится дата из дат.
Революция, твой непреклонный народ
своего торжества ежегодного ждёт
и твои вдохновенные песни поёт, –
в них судьба огневая жива.

Как же будешь ты праздновать в нынешний год,
в грозный год отступлений, утрат и невзгод,
что ты скажешь народу, Москва?
Сибиряк, что в снега подмосковные врос,
оружейник Урала, балтийский матрос,
задержавши дыханье, без жалоб и слёз,
ждут ответа на этот вопрос.
Партизаны выходят на новый редут,
и включаются рации в мрак.
Ждут солдатские жёны и матери ждут.
Праздник близится. Родина! Как?

Догорела уже над Можайском заря.
Коротки эти первые дни ноября.
Никогда не забудете вы,
как они зазвучали, куранты Кремля.
В девятнадцать ноль-ноль услыхала земля
твёрдый голос октябрьской Москвы.
И как будто бы вспыхнул на улицах свет,
торжества дорогого огни.
И как будто на наши вопросы в ответ,
собрался в этот вечер Московский Совет,
неизменно, как в мирные дни.

Не Большого театра сверкающий зал.
Не хрустальная люстра горит.
А платформа, суровый подземный вокзал,
мрамор, сталь и гранит.
Эскадрильи военные в небо летят.
Ночь клубится. Не видно ни зги.

Но какой ни пришлось бы им выдержать бой,
этой праздничной ночью, ценою любой,
на Москву не прорвутся враги.
Не нарушат сирены покоя детей.
На заводах не выключат свет.
На гранитной платформе, меж синих путей,
заседает Московский Совет.

Из тоннеля доносит сырой ветерок,
и колонны растут в расписной потолок,
отражая рассеянный свет.
Маяковская станция. Сталь и гранит.
И сдаётся, среди делегатов сидит
революции нашей поэт.

Маяковский, твоя боевая Москва
из метро посылает большие слова.
Пусть они, словно птицы, летят.
Пусть их слышат повсюду в Советской стране:
Украина в плену, Севастополь в огне,
Белоруссия и Ленинград.

Пусть их слышат везде на горящей земле,
все, кому задыхаться невмочь.
Полыхает кумач на московском Кремле,
согревая студеную ночь.
О, октябрьской победы бессмертный кумач,
он на подвиги сердце зовёт.
Мы за мир! На решение новых задач,
в бой за правое дело! Вперёд!

И поднялись московские большевики,
встали партии нашей сыны. Как один.
Как встают в наступленье полки
у переднего края войны.
В бой за Родину!
Гулкий подземный вокзал.
Маяковская. Мрамор и сталь.

Люди стоя поют Интернационал,
и поёт вместе с ними рояль.
О седые дубы в марсианском саду –
мрамор, сталь и гранит.
...Это было ещё в сорок первом году
и с тех пор в моём сердце звучит».

Маргарита Алигер
(«Знамя», 1987, № 11)