Волки

               


Две волчицы, погодки вырвались из облавы благодаря плотному кольцу обозленных и испуганных, но преданных до последнего своего вздоха, волков. Стая, точнее ее треть, все, что осталось от прежде грозного сообщества хищников, тяжелыми прыжками, след в след уходила в лес. Вдогонку ей, выталкиваемые горящими пыжами картечь и пули секли ломкие промороженные ветки деревьев. Смерть запомнилась многим из павших волков острым запахом бензина и горящего пороха.
Судя по частым каплям, дымящейся на морозе, черной крови на снегу, среди уцелевших были раненные. Рев снегоходов и редкие звуки выстрелов удалялись от них, пока вовсе не стихли. Тогда одна из спасенных волчиц подошла, волоча брюхо с тяжелыми черными сосками по снегу, к раненному самцу и принялась нежно зализывать  кровавую рану на его плече. Остальная стая сплотилась вокруг них и улеглась в пушистый, голубой, в ледяных сумерках, снег.
Утро застало стаю врасплох. Внезапно, вдруг разметанной постелью предстало декабрьское небо. Оно вычертилось по боку голубой пикой чистого ультрамарина, откинув тяжелое свинцовое одеяло набок. С юга  робко взбиралась в небесные выси молодая тонкая облачность.
 Ночью, от полученных ран  издох вожак, за которым стая ходила последние несколько лет. Протяжный волчий вой стелился над мертвым вымороженным лесом, наводя тоску и страх на его невидимое население.

Если бы Петровича спросил кто, так, невзначай: для чего, мол, он живет на белом свете восьмой десяток лет в своей Знаменке? Тот почесал бы желтым от курева ногтем бороденку, да и ответил бы, с непременной хорошей улыбкой, что вот для него и живет, похлопав при этом стену рубленного своего, почерневшего жилища. Раньше, до того как Маруся, жена Петровича померла, жили они втроем. Он, Она и их Дом. Но вот, Богу за чем-то старуха понадобилась, и остались они с домом вдвоем. Петрович всю жизнь свою прожил без посторонних мыслей. С детства впрягся в домашнее хозяйство и головы не высовывал. Только в армию когда ушел, вот тогда повидал чужое
жилье. Да и той своей возможности был не рад. Попал в чешскую  заваруху. Кто там, в верхах спички кидал, с какой целью, Петровичу было не ведомо, а только уголья разгребать, как водится, досталось ему с такими же молодыми  ребятами, товарищами по мотопехотному полку. Правда, не долго ему пришлось в той кутерьме участвовать, по той причине, что  неизвестный стрелок снес Петровичу выстрелом ключицу и кусок лопатки вывернул. Так что в дедовом костяке и поныне присутствовали железные побрякушки. Вроде как на память!
Только все эти переживания быстрехонько быльем поросли и забылись. Вся страна в девяностых с катушек съехала и вместо колхозов, совхозов и лесхозов пришел к ним в Знаменку великий Бесхоз.
Молодежь с его приходом, как рукой….Все в город подались. Там деньги, там работа. А тут чего им? От двух десятков добротных домов, лишь черные, истлевшие развалины. И только Петрович прошел через новые бедствия,
Петрович и его Дом. Кому сказать, деревня в один дом! Единственный житель, он же деревенский староста, он же электрик, пожарник и сторож.
А Петрович был таким человеком, что его хоть президентом поставь, ему
все равно. Высокие должности на него никак не влияли. Вокруг него лес
продолжал свои осмысленные будни. Петрович часто садился в лесу на пенек, переворачивал листву и восхищался кишащей повсюду жизни и целесообразности. От самого ничтожного мирового атома до вселенского космоса с его звездами в непостижимой черной бесконечности, все было включено во всеобщий мировой  спектакль.  Петрович сердцем догадывался о  незримом присутствии  Главного Режиссера, но в церковь не ходил. Осталась ему от  Маруси  иконка Николаю Чудотворцу в углу под потолком, вот он с ним и разговаривал, с Николою, о том и о сем. В основном про Марусю свою расспрашивал, как она Там. Спросит и поплачет, бывало. А почему и не поплакать, ежели до ближайшего жилища от его дома тридцать с гачком километров ходу.
Недалеко от дома разлилось и нежилось в карельских пушистых мхах прозрачное глубокое озеро Щучье. Не потому щучье, что водилось в нем немало хищной рыбины, а потому, что по форме своей озеро точь-в-точь напоминало щуку. Дед рыбачил понемногу, больше работал по хозяйству, ухаживал за парой коз, за курами, и пчелок завел, а в основном занимался тем, что поддерживал старого и доброго своего друга, свой Дом.
Сколько ни говорил бы кто Петровичу про городские удобства в квартирах, он и сам бывал в гостях у дочери, он не спорил, а сам говорил про себя: больница какая-то, а не дом. Дом, он без тебя умрет, а ты без него, вот и думай себе, что это такое Твой Дом. А в квартирах городских, кто хочешь может жить. Тут никакого особого умения и не требуется, вот и меняются
без конца от бессмысленности.
Петрович аккуратно, из года в год подлечивал своего товарища. Прошлым летом, он первый венец, «окладник» сам в одиночку поменял. Для этого попросил у родственника пару домкратов и у егеря кругляк выписал. Аккурат к концу сентября управился и только полы настелил, ударили первые ночные заморозки.
Обновленный дом, казалось, светился благодарностью. Помалкивали дверные петли, не стучали на сквозняке форточки. Даже пол не скрипел. Так берег старый дом покой своего хозяина. Разве что хвостом не вертел, по той причине, что не бывает у дома хвоста. И всякая вещь, чего ни коснись, всегда у Петровича под рукой оказывалась. Дед новые бревна прокупоросил и засыпал снаружи землей, вернув на место нарядную «завалинку». Теперь  у дома, после такого капитального ремонта, сил держать кровлю хватит. По крайней мере, на его, стариковский короткий век.
Особенное удовольствие для Петровича было в занятиях с клубничными грядками. Он разбил их в палисаднике под окнами. Купил в питомнике ягодные кустики и вырастил первый свой урожай. С тех пор разработал для ягод свою «фирменную» подкормку. Полол их с таким усердием, что пара грядок в глаза бросалась своей ухоженностью, посередь роскошного, сочного бурьяна.
Так, потихоньку вошли они с домом в очередную зиму. Походил дед по оголенному лесу, послушал полусонный шепот деревьев, сам что-то пошептал в оставшиеся кое-где пожелтевшие ушки на ветках и выведал для себя, что зима будет не злая, без  запредельных морозов.
Однако же любимцев своих, старик бережно укрыл густым и теплым еловым лапником.
Под Новый Год, Петрович внезапно почувствовал сильное головокружение и
небывалый прежде озноб. Так колотило, что еле-еле сумел старик поднести лекарство к губам. А лекарство у него было известное, крепкий, неразведенный самогон и чай на зверобое со смородиновым листом. На утро
здоровье вернулось к Петровичу, но к вечеру, когда он принес во двор корм и воду для питомцев, вчерашняя история повторилась вдвое сильнее. От головокружения он повалился на тюки с сеном и там его колотило так сильно и долго, что вернулся он в избу без кровинки в лице сильно за полночь.
Старик снял с печи ведро с тепловатой водой, вымыл руки, лицо и протер мокрым полотенцем голову. Потом переоделся в чистую рубаху и исподнее. Петрович налил себе щедро в этот раз, до краев, стакан самогона и выпил.
Потом улегся к себе на печь и приготовился помирать. Он до того привык к смерти, царящей в природе повсюду, точно так же, как и возрождение и новые жизни, что  не испытывал страха. Старик понимал, что не он один, целые миры разрушаются и рождаются каждый миг, и потому  смерть последнего жителя  Знаменки явление обычное. Вряд ли его заметят козявки, что живут в компостной куче. Или на далеких планетах, это событие как-то отразится.
Так что дело это обычное. Лежи себе, да жди, когда с Марусей обнимешься.
Вот дома жалко. Пропадет без него. Скотине он весь корм высыпал и воды там полные кадушки, Белка коза ледок копытом обобьет, если что, умная животина, не в первой. Бог даст, спасутся. Дед лежал на теплом печном уступе, закинув руки за голову, и улыбался своим мыслям. Так, согревшись и успокоившись, он уснул.
Утром приехал родственник, Марусин племянник из райцентра и нашел Петровича все там же, на печи. Дед в двух словах рассказал гостю о своей беде и тот помог старику собраться и попить чаю. Пока Петрович лазил по сундукам и искал документы, племянник протопил избу. Молодой мужик не сетовал на сорвавшуюся охоту, он любил тихого лесного старика. От того и беспокойства-то родственникам было тьфу, раз в год открытку написать, не то что с другими. В середине дня племянник привез деда в больницу и, пообещав вечером отвезти обратно, уехал по делам.
Милицейская машина привезла из какого-то брошенного подвала обмороженных бомжей.
Они сидели в сторонке, закутавшись в тряпье, и равнодушно наблюдали за больничной жизнью. Доктора проходили мимо них будто слепые, совершенно их не замечая. Вот к ним-то и подсел Петрович, дожидаться своей очереди.
«Люди серьезные…»-Думал дед, постреливая на соседей глазами, и улыбался бомжам доброжелательной широкой улыбкой.
Так он и просидел до вечера. Наконец Петрович поднялся и просительно обратился к, проходящему мимо, толстому бородатому дядьке в белом халате.
-Вы, голубчик, не подскажете, к кому мне обратиться, помираю я, а дома скотинка моя без присмотру.
Бородатый встал, как вкопанный и уставился на благообразного старичка с меховым малахаем в руках.
-Какая скотинка? Какой дом?- Он строго посмотрел на Петровича и его соседей.
На это дед вытащил из-за пазухи и протянул бородачу свои документы.
Доктор почитал в них, посмотрел на их хозяина с удивлением и досадой.
-Так что же вы, дедушка, здесь сидите с этими… -Дальше бородатый смутился и, схватив Петровича за сухой локоть, потащил его за собой.
Бородатый толстяк вознес его на третий этаж, где в пустом коридоре с анфиладой белых крашенных дверей стоял  острый больничный запах.
Он покопался в карманах и открыл одну из дверей своим ключом.
В светлом кабинете стоял стол, пара стульев, топчан с дермантиновой обивкой и больничная ширма.
Доктор усадил деда на стул, сам уселся за стол и принялся снова читать документы.
-А это что?- Удивлённо спросил доктор, разглядывая красную книжечку.
-Свидетельство о награде!? Вы где служили, дедушка?
Петрович засуетился, покраснел и протянув руку к доктору хотел забрать книжечку…
-Это, гражданин доктор, случайно попало, дайте я себе заберу.- Ему было так неудобно, что дед в конец сконфузился. Просто все документы его находились в одном полиэтиленовом пакетике, перевязанные шпагатом, вот и взял и отдал, сдуру, все.
-Орден Красной Звезды случайно не попадает, дедушка. Колитесь быстрее, за что орден.
-Да в армии когда служил давали медальки…- Замямлил испуганно старик.
-Здесь у Вас ясно написано: Орден Красной Звезды за героизм при выполнении интернационального долга. Рассказывайте, дедушка.- Мягким и добрым голосом попросил бородатый.
Ну и пришлось деду «колоться», рассказал про шестьдесят восьмой год, про ранение, и, заодно уж про припадки свои, про коз, про брошенный дом… Всю подноготную понес возбужденный Петрович от страха и уважения, которые вселял в него бородатый.
По просьбе доктора, старик разделся и улегся на холодный топчан.
Доктор осмотрел, сначала старый шрам от ранения, прощупал деду живот и послушал трубочкой легкие.
Потом он вышел из кабинета и скоро вернулся с таким же бородатым, только лысым и худым доктором со стеклянной лупой на лбу. Тот стал светить в глаза деду фонариком и заглядывать через лупу в глаза. Потом лысый попросил рассказать про припадки, и дед опять понесся выкладывать про коз и умершую Марусю, но первый доктор вежливо прервал Петровича и усадил на топчан. Оба врача отошли к двери и стали переговариваться на непонятном языке. Петрович разобрал только про глазное дно, давление и опухоль. Внезапно тощий запротестовал, стал махать руками и говорить про какую-то очередь. На это толстый рыкнул сквозь бороду и показал лысому красную книжечку. Лысый сразу обмяк, поник и согласно закивал головой.
После разговора, они подхватили Петровича за оба локтя и потащили в другое крыло больницы.
Через час, Петрович в свежем приготовленном похоронном исподнем с безмятежным лицом въезжал на электрическом столе в какую-то трубу.
Труба злобно потрескивала и обдавала деда волнами теплого воздуха.

Пространство леса было заполнено темным молоком  зимней ночи.
Ветра не было. Небо было выметено, вычищено и подготовлено для великолепного звездного парада. Луна, яркая и изогнутая, как янычарский меч была окружена таинственным морозным нимбом.
Дом чернел в голубоватом снегу. Он напропалую производил всевозможные звуки. Кровля дребезжала, Венцы, перетянутые морозцем, трещали в лапах.
Форточка порхала в напряженной глазнице окна, как застрявшая в глазу ресница. Дом нервничал. Он переживал из-за отсутствия хозяина. Черными окнами он напряженно вглядывался в темноту ночи, высматривая
какое-нибудь движение. Перепуганные внезапным шумом мыши, попрятались в норы. Кот Васька сидел на печи, поглядывал очумело по сторонам и вздрагивал, при очередной судороге взволнованного обиталища.

Наконец свет фар заметался вдалеке и стал приближаться, вместе с шумом прибывающей машины. Дом в один миг прекратил все проявления беспокойства и удовлетворенно притих в ожидании хозяина.
Петрович вошел в дом, возбужденный известием от врача и беседой с племянником. Оказалось, что в нем проявил участие сам главврач больницы.
Заслуженный доктор нейрохирург Пыталов. Да, повезло старику на новое знакомство, однако оно не обещало быть продолжительным. Томограф выдал обескураживающие, печальные данные. У Петровича в голове оказалась опухоль, и не одна. Опухоль давила на сосуды и вызывала приступы головокружения и озноба. Заболевание уже перешло в такую фазу, что операция вряд ли помогла бы старику, а только изуродовала бы его тихий уход муками лишних надежд и болями, связанными с бесполезным лечением.
Пыталов передал Петровичу два пузырька с таблетками, без всякой оплаты, и дал совет по диете.
Жизнь потянулась прежним манером. Таблетки доктора прекратили  мучительные приступы. Петрович по-прежнему ухаживал за скотиной и домом. Он смирился с неизбежностью и  совершенно перестал беспокоиться.

Однажды старик отправился с санями в лес, набрать сухого хворосту для растопки печи. Он вышел на знакомую поляну с поваленными ветром деревьями и, только раз ударив по дереву топором, отшатнулся. Снег повсюду стал взрываться фонтанами и волки из-под снега один за другим стали появляться перед Петровичем, отряхиваясь и оскаливая великолепные клыки. Вся стая поднялась и сбилась вокруг темной волчицы. Петрович сжимал в руках топор, смотрел в зеленоватые глаза крупной черной волчицы и хорошо понимал, что его жизнь зависит от решения этой хозяйки стаи. Стоит ей дернуться на него, и тогда не поможет даже топор. Петрович опустил глаза и стал медленно отступать, попадая валенками в собственный глубокий след. Так он, шаг за шагом, выбрался на опушку и, ускоряя шаги, бросился к дому. Только войдя в дверь, и закрыв металлический засов, старик расслабился и сел на табурет. Петровича била дрожь сродни давешнему ознобу, только на этот раз, причина была другая.
Волки в лесу не были зимой редкостью. Однако вот так столкнуться со стаей, среди которой старик заметил подранков, в лесу и без ружья, ему прежде не приходилось. В этом случае, счастье оказалось на стороне старика.

Волчица смотрела на человека, тянула воздух носом и открытой пастью. Нет, этот человек не имел со зловещими запахами их преследователей ничего общего. Блестящий предмет в руке отпугивал ее братьев, однако старая волчица знала наперед, стоит ей тронуться к нему и стаю уже ничто не остановит. Они ни разу не охотились на людей, хотя однажды, при прежнем вожаке нашли в лесу мертвечину и съели. От того мертвого человека так же пахло проклятым дымом, как от вчерашних…. Пусть себе идет. Где-то поблизости ходит молодой лось.

К вечеру возле дома Петровича затарахтели снегоходы. Это были приезжие из Питера охотники. Снегоходы были заграничные с удобными санями, на которых лежали побитые, окровавленные волки.
Петрович стоял на крыльце, разглядывал пришельцев и силился услышать, о чем его пытался спросить здоровенный седой детина. Тот кричал, стараясь пересилить рев мощного мотора. А Петрович только плечами пожимал.
Наконец детина догадался выключить мотор и снова обратился к старику:
-Ты, батя, волков здесь не видел? У нас стая из-под носа ушла!- Пар валил от разгоряченных мужиков. Ружья и карабины у них были тоже совсем не такие, как у местных .
-Нет, уважаемый..- Соврал старик, не моргнув глазом.- Нет, не видал!
-А чайку у тебя попить можно?- опять спросил седой.
-А почему же нет!? Прошу, заходите в дом господа хорошие!
Седого звали Алик. Он испробовал свежего козьего творога и сыра. Гости разлили по стаканам водку и предложили хозяину, но Петрович вежливо отказался, сославшись на таблетки. Алик много и подробно расспрашивал его о деревне, об озере, и по мере разговора, все более оживлялся, нахваливая здешние красоты.
Потом пили ароматный травяной чай. Затем охотники поблагодарили старика за гостеприимство и отбыли, оставив после себя стойкий водочный дух.
Этот день запомнился старику еще тем, как вел себя Дом. Вещи падали со стола, с полок. Не обнаруживались в своих обычных, традиционных местах.
Разбился об пол, слетев с печи, глиняный горшок. Все говорило за то, что Дом испытывает недовольство от нового знакомства старика.
Под Рождество, племянник привез в Знаменку «бабулю». «Бабуле» было лет сорок от роду. Выглядела она очень привлекательно. Роскошные светло русые волосы, высокий рост, стройные ножки, и вдобавок к этому та невероятная энергия, которая ворвалась в дом вместе с нею. Ее приход напоминал деду внесенный в дом, работающий тракторный двигатель, или пылающий костер. Когда она встала рядом с Петровичем и взглянула ему в глаза, старик физически ощутил как его волосы, словно от струи теплого ветра заколыхались и голову начали пробивать электрические силы.
Она попросила его сесть на стул, накинула ему на голову влажный теплый платок и принялась тихо читать над ухом молитвы. Временами она вынимала из привезенного пакета предметы: травы, корешки, перышки птиц,
раскладывала их поверх платка, накрывала белой салфеткой и произносила лишь ей понятные заклинания. После этого, она снимала их с головы Петровича вместе с салфеткой и швыряла в пламя печи, не прекращая бормотания. После этого она доставала новые и новые травы, которые так же, отработав, летели в печь.
На Петровича навалилась усталость. Он уснул и проснулся только вечером. Лида, так звали бабулю, приготовила ему чай из трав и заставила выпить. Старик с удивлением заметил на сколько усталой и притихшей выглядела гостья. Никаких признаков прежней энергии в ней не наблюдалось. В ответ на вопросы, она лишь слабо отвечала жестами. Скоро они уехали.
Петрович сидел на кухне. Пил по совету Лиды парное козье молоко с медом.
Он чувствовал такую сильную благодарность к людям, принявшим в его одинокой судьбе бескорыстное участие. Его удивило и обрадовало то, как племянник откликнулся на стариковское горе. Вместе с тем, старик испытывал легкую досаду на себя, что не отблагодарил гостью чем-нибудь, хотя и дать-то было нечего, разве что литр сивухи. Петрович горько усмехнулся своим мыслям и полез на печку укладываться на ночь…

Рождественское лечение благотворно повлияло на здоровье Петровича. Те таблетки, что дал ему бородатый доктор, старик убрал подальше, решив поберечь их на случай новых приступов. Мед да молоко, этого добра у деда было залейся, а вот доброго лекарства в округе, было днем с огнем не достать.
Между тем, седовласый Алик нанес визит в сельскую администрацию. Ему приглянулась вымершая деревенька и он собирался скупить свободную землю возле озера, для того, чтобы построить там домики для рыбаков и охотников. Все устраивало бизнесмена, и бросовая цена на землю, и наличие всевозможной дичи. Вот только одна загвоздка неожиданно возникла на его пути.
Чиновник, мигом проникшийся к Аликовым намерениям, объяснил, что пока в Знаменке остается хоть один прописанный житель, на места былых огородов могут приехать наследники и заявить о своих правах. А если в деревне никого нет, то ее можно мигом преобразовать в Бывший Населенный Пункт и передать все права на безымянные вотчины новому хозяину. Таким образом, контуры проблемы были окончательно очерчены. Петрович.

Тот кабинет, в котором над соблазнительными свертками происходило доверительное шушуканье между приезжим бизнесменом и чиновником, для Петровича, сидящего в то роковое мгновение за столом с чашкой чаю, вполне можно было бы провозгласить «небесной канцелярией». Не стало на Руси вовсе начальственной совести и такие старички, как Петрович превратились  для чиновников  в досадную бессмысленную преграду перед тотальной распродажей отечества направо и налево. В этакий «камушек в ботинке».

А у старика дела стали налаживаться. Козочки принесли по паре козлят и забот прибавилось. Стукнул мороз, и Петровичу приходилось протапливать в дворике маленькую печку-буржуйку, чтобы не поморозить козлят. Как никогда в такие моменты не хватало Марусиной помощи.

Старик возвращался из дворика в избу, когда услышал знакомый рокот снегохода. Он остановился у калитки. Со снегохода слез недавний гость Петровича седовласый Алик из Питера.
Петрович обрадовано поздоровался с гостем и пригласил в избу.

Около часа спустя, седоволосый вышел на крыльцо и осторожно прикрыл за собой дверь. Он достал сигареты и закурил. Потом, по хозяйски осмотрел окрестности и направился к снегоходу.

Петрович лежал на полу возле старого фанерного комода. Один из ящиков был наполовину выдвинут и перекошен. В руке у старика был зажат пузырек с дефицитными таблетками. Ненужное теперь лекарство было щедро рассыпано по чисто вымытому полу. Петрович лежал жалкий и усохший, раскинув руки и сохраняя на обескровленном лице выражение крайнего удивления тем картинам, что были представлены ему за чертой уходящего мира. Его глаза, пугающие бездонной своей пустотой, остановились на маленькой фотографии Маруси, еще не старой на ней, что была  приколота
к стене чуть ниже Николая Чудотворца обычной канцелярской кнопкой.

Алик несся по белоснежному зимнику. В душе его царило удовлетворение от 
удачного мероприятия. Собственно говоря, и делать-то ничего не пришлось, старик сам уже дышал на ладан. С другой стороны, он мог продышать на этот самый ладан еще с десяток лет, а это никак не входило в планы удачливого бизнесмена. Выселять старика было уже некуда. Это в дом, подобный избе Петровича, Алик умело перемещал из городов полоумных стариков, инвалидов и пьяниц, называя себя при этом городским санитаром.
Из таких «апартаментов» у старика была одна дорога, на кладбище. Вот и пригодилась опять добрая старая «паленка» с особым составом. Правда со стариком возникли осложнения. Он отказывался от водки и пришлось «помочь» дедушке решиться. Когда Алик закрывал дверь, старик все еще упорно полз на карачках к своему комоду. Алик поступил великодушно и не стал осматривать комод, предоставив судьбе самой расставить точки в судьбе Петровича.
Вдруг он заметил по правую от себя сторону, мчащиеся по ходу, вдоль зимника знакомые серые тени. Первоначально испугавшись преследователей, он вдруг развеселился, хорошо понимая преимущества своего снегохода в скорости и выносливости перед стаей голодных хищников. Выбиваясь из сил в метровых сугробах, стая выскочила на дорогу и, влекомая яростью и голодом, бросилась вдогонку.
Алик обернулся и рассмеялся, увидев, как увеличивается дистанция между ним и хищниками.
Дорога в этом месте делала резкий поворот, и ревущая машина, разметав высокий снежный бруствер, полетела в лес и врезалась в высокую вековую осину. Водитель вылетел из седла, ударился боком о дерево и отлетел в снег. В десятке метров от него волки остановились. Они тяжело дышали, высунув красные, алчные языки. Некоторые подхватывали пастью пушистый, холодный снег.
Волчица догнала стаю и волки уважительно расступились, пропуская ее к жертве. Большая, черная волчица Мать потянула в себя ненавистный запах и шерсть начала вздыбливаться  на холке. Сомнений не было, в нос ей ударил тот самый ненавистный запах бензина и ружейного дыма. Не было большего счастья для волка загнать достойного врага в угол и насладиться его кровью, но особо острое наслаждение испытывала она теперь, видя перед собой не просто врага, а врага, убийцу ее детей и самца вожака.   Ей не требовалось бросаться на жертву самой, ей хватило лишь обозначить движение. Голодные хищники накинулись на  отчаянно кричащего человека.   

Весной в Знаменку прибыла строительная техника. Новые Хозяева принялись осваивать площадку под будущую турбазу. Бригада строителей из Молдавии, вооружившись ломиками и фомками, облепили дом Петровича со всех сторон. Одинокий дом упирался некоторое время, но, скоро смирился с неизбежностью и работа закипела. Рухнул бревенчатый фронтон, посыпались
простенки, бревна… Скоро разбирать стало нечего. Строители сидели на последнем, недавно поменянном венце и молча курили. Они никак не могли понять, как получилось, что в  хаосе разборки, ни одно из бревен, разрушенного дома, по невероятному стечению не упало на две недавно проклюнувшие из-под снега, аккуратные клубничные грядки.