В цепях

1. Adagio

Полдень.

Постель роняла на себя обрюзгшее солнце, ввалившееся в комнату томительным зноем и ленью. Сощурившись, Аврора увидела у окна силуэт, потонувший в горячей золотистой глади.

- Не надо, оставь, - проплыл её голос к нему.

- Жарко же… - отозвалось тихим гулом.

Резко взвизгнув, засвистело железо, и комнату поглотила серая тень штор, по ткани которых растеклось пятно удушливого пекла. Сбивчиво пульсируя, оно постепенно остывало, равномерно размывая остатки света по комнате. Тяжесть понемногу уходила, и оцепенение покинуло Аврору.

- Не стоило, - разочарованно пролепетала она.

- Хоть какое-то спасение…

Силуэт, приобретая плотность и конкретное очертание, покачнулся, и Макс решительно двинулся к ней.

- Может, ты все-таки передумаешь? – но голосу этой решительности не хватило.

- Я не могу. Не могу так больше…

- Но ведь…

- Да, может, и так. Но всему положен предел. Разве с самого начала мы не смирились с этим?

- Да, но…

- Макс, прошу тебя! Если уж я решилась, так ты-то должен найти силы.

В разгоряченном вакууме повисла пауза - вместилище возражений, раздражений, тревог, сомнений, сожалений, вздохов, ахов и охов… Молчали оба, доверяя обиду тишине. А она, вызывая зуд под нёбом, занудствовала только: «Согласится. Спорь, доказывай, кричи, ругай, шантажируй – и  - согласится». Каждый боролся с чем бы то ни было, но только не с самим собой. Беззвучие становилось гнетущим, подавляло настолько, что вот-вот кто-то мог бы и уступить, но… Аврора не выдержала:

- Я хочу свободы.

Утомлённые волны её голоса, казалось, разбились о неприступные стены, отхлынули к окну, лизнули шторы и, вспенившись, подкатили к пыльному изголовью свои кипящие воды. Макс поддался им.

- Свободы? Разве я не дал тебе её?

- Показать и дать не одно и то же. Ты показал мне свободу, но не дал её, нет.

- Кто же дал? – в Аврору вцепились его глаза, - муж?!

- Нет. Он избавил меня от свободы.

- Так-так… он избавил… я показал… а кто же тебе её даст?

Издевательская улыбка Макса уже точила оскал, но мгновенно сползла с лица, когда с вкрадчивым шелестом голоса Авроры повисло:

- Ребёнок. Я беременна.

Тяжело и как-то неуклюже пало безмолвие на пол серым могильным камнем. Возникшая нервозность принялась раскачивать Макса. С протяжным воем взнузданные круговерти бессмыслицы увлекали все его мысли в свои хороводы. И он отчаянно не понимал, что с ним происходит.

Золотые нити солнца вплетались в волосы Авроры, по обнаженному изгибу её спины искрящееся мерцание тоненьких лучей отзывалось щекоткой. Наконец она заговорила:

- Свобода, - усмехнулась, - даже не верится… - из-за плеча посмотрела на Макса, - ты же должен понять… - взялась за запястье и с испугом посмотрела на руку, - О, этот браслет! – подушечками пальцев стала перебирать звенья, - первое, на что я купилась! Думала, бесценный подарок, - усмехнулась, - а ценой оказалась свобода, - со вздохом расстегнула замок, - не слишком дорогой, как считаешь? За свободу-то, а? – рассмеялась, поигрывая браслетом, - он мог бы заплатить и побольше! Теперь говорит, что я никогда не буду свободна. – смеялась теперь уже с поволокой в глазах. – Возьми.

С безнадёжной кротостью Макс принял в дар сзмеившийся узор золотых цепочек. Звенья впились в ладонь сжатого кулака. И что-то изменилось.

Аврора скользнула презрительным взглядом по его руке и запрокинула голову, давясь истеричным смехом. И объяснить такое поведение никто не смог бы.

- Как же мне не хватает наивности! – желчно выплёвывала она, - Было бы глупо верить, что ты оставишь его на память. Да и не подаришь никому. Лучше всего продай. Мне все равно!

С диким хохотом она оделась, и, не бросив ни слова, ни даже взгляда в сторону Макса, вышла из этой квартиры уже в последний раз.

2. Presto

Щел-чок. Лязгнул язычок замка. В ядре змеиного клуба шипели солнечные звенья заклятье наваждений. Язык змеиный подобен звону, да нет же. Звон подобен языку. Теперь и он способен, тряся звеньями браслета, слышать их металлический клёкот тайн. Шёпот, путаясь в разливах света, расползся по комнате, спутался в золоте светила, опрокинутого на шторы, и замер. Вдруг с новой силой он ударил в глаза безумца, но уже с книжной полки.

Александр Грин. Золотая цепь.

Браслет торжественно запел. Тарахтя, звенья сцепились в ликующем трепете.

Ильф и Петров. Золотой телёнок.

Звенящий смех как будто замычал. Макс теперь не замечал, как пьянящий голос звучал отовсюду, смешивая в груду безостановочных вариаций каждый шорох, шелест, скрип, удар, свист, визг, бормотанье, скрежет и всё, что только держит у себя на поводу человеческий слух. Даже жужжанье мух на балконе влетало в общий угар какофоний.

Райдер Хаггард. Копи царя Соломона.

Горя довольно странной идеей, Макс ринулся прочь, на воздух. Остро кольнул солнечный свет в глаза, ведь день только пошёл в разгул, разнося хромающей полькой мелодии споров, раздоров, шуток, бесед, прибауток, новостей и прочих разговоров. И ко всему этому ухо Макса не глухо. Вот через квартал старуха сыплет:

-… золотые руки! А мой-то…

И тут же за поворотом другие звуки:

-… так и запомни: бей бабу молотом – будет баба золотом…

Макс миновал поворот, затем квартал и снова стал внимать шуму города. Смеясь так же искренне, как и противно, один толкал другого в бок:

- … до золотой-то свадьбы долго? не терпится выпить за дорогого друга и его жену!

- Ну, скажешь тоже. Мне б с поводка удрать, глядишь, и ты бы на новой свадьбе погулял.

Смеются уже оба. А противный так даже подкупает сияющими коронками зубов.

- Хе-хе! Давно твой поводок оцепенел, а ты и не заметил!

- Не говори! Цепная псина.

- Разве что цепь скоро золотой станет.

От смеха трясутся оба, а слух ловит новое, и Макс спешит следом.

-… мне «Золотого ключика» двести грамм.

В другом ларьке:

-… не червонец он, чтоб всем нравиться!..

И далее – центральный банк:

-… курс золота… в расчёте на тройские унции…

Проспектом ниже госиздат сдаёт в печать:

-… Золото дураков… Золото нации… Золото инков…

Над издательским этажом, утопая в собственной жиже, голос редактора, влюбчивого не то в поэзию, не то в моду, скандирует Маяковского, вызывая погоду и разрывая рот:

-… пенится, звенит золотоворот долларов, рублей, крон, иен, марок…

Макс внемлет. Гул зовёт на Соборную площадь. Переплывая город, улицу за улицей, вот он у рекламного монитора, который неистово орёт:

-… открыт путь к Эльдорадо!..

Называет адреса потребительских просторов и так же пошло выдаёт слоган, которому рада публика до упоения:

-… потому что каждый наш товар на вес золота. А в воскресение вас ждут скидки, подарки, купоны и суперпредложения!..

Не дожидаясь продолжения, Макс летит дальше и преодолевает препоны, арки, калитки, чтоб только услышать:

-… хранишь, как слитки…

-… оборванец, вонь и рвань, золоторотец…

-….а он меня простит. Не всё то золото, что блестит…

-… мал золотник, да дорог…

-… таково золотое правило механики…

-… нашёл же золотую середину…

-… ах, годы, золотые годы!..

-… а что ни говори, это ведь золотая жила!..

-… эх, золотая молодёжь! Досадно, досадно…

Изрядно устав, Макс в полной мере оценил мудрость древних, настаивавших: «Silentium aurum est». Он опасался, что вот-вот какой-нибудь обыватель упомянет процессы шлихования и аффинажа в золотодобывающей промышленности, а возможно, бесцельно будет выспрашивать пробы украшений у ювелира, а то и запросто похвалится в праздной перепалке вторым местом России по добыче презренного металла. Но нет. Тишина почти давила на него: странно, город будто не призывает многоимённого своего тельца всуе. Проходит уже минута. Две. Четыре. Восемь…

Silentium.

А напротив Макса, неотвязчиво выпрашивая визит, воспаляя его глаза едким жёлтым напылением, во всю ширину антикварного магазина всполохнула солнечным огнём витиеватая вывеска: «ЗОЛОТОЕ РУНО».

3. Maestoso

Динь-дилинь-динь-динь. Запели входные колокольчики, игриво болтая язычками над головой нового посетителя. Но вслед их музыки по руке Макса двинулось спёртое дыхание, нехотя пнувшее:

- Вам чего?

Пахло очень даже скучно. Слева сидел охранник, покачиваясь взад-вперёд и вперяя отупевший взгляд в ответчика. Максом овладело замешательство. Он едва успел повести тело в сторону для разворота, как из-за прилавка выскользнул юркий сладчайший голосок:

- Прошу нас извинить, но такова уж глупость этого мира встречать людей по одёжке. И тем не менее, мне всегда казалось, что гораздо выгоднее по уму делать всё.

Рядом с Максом возник высокий сухопарый мужчина преклонных лет и совершил живой, но вычурный реверанс.

- Не позволите ли представиться? Господин Прохарчин, владелец этого скромного магазина, к вашим услугам. Чем я могу вам помочь?

Слышно было, как из всего сказанного именно «владелец» могло зажечь искорку самодовольства, которая сияла в глазах старика.

- Итак? – услужливая улыбка придвинулась ближе.

И, пользуясь немым ошеломлением посетителя, Прохарчин стал занимать его внимание с ещё большим воодушевлением и бросился к прилавку.

- Вот то, что вы ищете, и обери меня налог, если я не угадал! Знаю-знаю, не спорьте! Вот. Вторая половина девятнадцатого века. Абиссинское золото. Невообразимая передача пластики!

Старьевщик указывал на фигурку танцовщицы, но быстро потеряв интерес к её застывшему болеро, с догадкой в голосе выдал новое соображение:

- Не может быть! Только не говорите мне, что пришли за ним! Это же просто невообразимо!

Каждую «не» Прохарчин как будто бы сушил, затем аккуратно раскладывал по гербарию своего словника и, бережно листая альбом, на какой-нибудь случайной странице нежно водил дрожащим пальцем по каждой отрицающей жилке этой частицы. Розоватый треугольник пробежался по пересохшим губам.

- Звено небезызвестной цепи Васкара! О, проходите, проходите, прошу вас! незачем там стоять. Вот сюда, пожалуйста… - Прохарчин сдвинул лукавую улыбку вбок и заговорил ещё слаще. – И только не говорите мне, что не любите нетривиальные истории. Иногда они помогают мне продавать какие-нибудь совсем непримечательные безделушки за очень даже неплохие суммы. Угу. Можете не сомневаться, болтовня способна не только тратить наше время.

С самой лимонной обходительностью, на какую только способен искусный торговец, Прохарчин усадил в кресло Макса. Нетерпеливо он следил за тем, как любопытный и растерянный взгляд посетителя шарил по прилавкам, мебели, стенам и полу. Но, видимо, чтоб не дать возможность очередным «не» вырваться самим по себе, он начал с эффектного вопросительно-побудительного «итак» и уже от взятой ноты повёл мелодию прадедовских сказаний:

- Не случалось ли вам когда-нибудь слышать о золотой цепи Васкара? Ооооо… - с деланым разочарованием, но с ещё большим восторгом собственного великолепия рапсод откинулся на спинку кресла, - неужели не слышали? – и поняв, что вступления достаточно, подался всем корпусом к Максу. – Поговаривают, верховный вождь инков по случаю рождения Васкара, своего второго сына, приказал не-за-ме-дли-тельно выковать огромную золотую цепь. Она должна была опоясать собой центральную площадь Куско, столицы государства инков. Старейшины древнейших родов выгравировали предания семей на каждом из её звеньев. Соединив начало цепи с окончанием, инки опоясали ею площадь и верили, что некогда придёт время, и их народ станет неким подобием этого примечательного украшения. Но спустя время в народе появился предатель. С его помощью конкистадоры пленили Атавальпу, первенца верховного вождя, а после получения выкупа вероломно убили его. Проклятая жажда золота! Инками было решено разорвать замкнутую цепь, выбив из него звено предательского рода. Оно-то одно и уцелело, так как цепь решено было спасти от рук завоевателей, сбросив на дно горного озера близ деревни Уркос. Но так или иначе, а расколотое звено осталось, и сейчас… - с наслаждением Прохарчин вслушивался, как драматично и пафосно над ним повисала пауза, - вы можете стать его обладателем! Не верьте, это ваше право, но у меня то самое звено! Конечно, это невероятно, но не упускайте эту возможность, доход мне в руки!

- Но…

- Ох-хо-хо-хо… понимаю! Не всегда мы можем позволить себе слабость к роскоши, эх… но! – Прохарчиным уже завладела новая идея, - я знаю, без чего вы отсюда не уйдёте!

Он подорвался с места и направился к прилавку. Даже сама его походка говорила о маркетинговой учёности и опыте обольстителя многотысячных толп покупателей. Он снова и снова перебирал старинные вещи, восхвалял чуть ли не в стихах антиквариат по правую руку, посвящая ему виртуозную каватину восторженных междометий - и вдруг замечал, что слева обделена его вниманием какая-нибудь безделушка с невообразимым сказочным прошлым. И вот, давясь блаженным мурчанием, Прохарчин уже приступал к сюжету…

- Но я… пришёл… не по-ку-пать…

Последний слог вышел совсем уж сдавленно. Дотоле ласкающий голос антикварщика будто вывернулся наизнанку.

- Не может быть! Нет-нет-нет! Это же… - стало ясно, что возмущение было самой сильной его эмоцией, - Не-невероятно, не-непостижимо, не-не-немыслимо, не-не-не-…

Всё-таки вырвались бунтующие частицы сами по себе, и с задыхающегося лица Прохарчина скатывалось самообладание куда-то ему под самые ноги.

-Ыыыыы… - донеслось со стороны входа.

Либо двинулся весь магазин, либо охранник тронулся со своего места. Оказалось, второе. Создавшееся положение защекотало нервы Макса.

- Ни за что отдал столько времени! – верещал Прохарчин, - И подозревать не мог, что вожусь тут с вами… - он уже дошёл до той крайности, когда человек позволяет себе кричать самые строго табуированные слова. – бесплатно!

Но вдруг владелец магазина подал знак рукой движущейся массе, и всё затихло. Его голос стал вкрадчиво вползать в тишину:

- Но если вы пришли не покупать, то… о, боги, позвольте только не ошибиться!.. то… вы продаёте что-то, аудит мне в срок! Ну же, не терзайте моё терпение! Что вы хотите продать?!

- Браслет, - выдохнул Макс.

Расслабление повалило Прохарчина в кресло. Охранник вернулся поближе к двери, и, перестроившись на прежний лад, продавец заворковал:

- А не позволите ли взглянуть на него? Ведь он при вас, не так ли?

- Да, конечно.

Макс достал браслет и передал его антикварщику.

- Хм… - с сожалением засопел он, - у меня ведь не ломбард. Невооружённым глазом видно, что это изделие хоть и ручной работы, а всё-таки недавнее. Восьмидесятые? Нет-нет-нет, скорей нулевые. Хотя… позвольте-ка… любопытно…

Прохарчин, захватив браслет с собой, ринулся за прилавок к оптическим приборам, жестом маня за собой и Макса.

- Однако, - он стал возиться с украшением весело и даже слишком бодро, - не думаю, что нам с вами предстоит сегодня невыгодно разойтись. Ваш браслет всё-таки достоин немалого внимания! Не каждый день видишь такое плетение, - защёлкав языком, старьевщик принялся что-то припоминать, - аааааа! Абината! В таком непростом узоре отшлифованные звенья собираются в плотную цепь. А иногда такое плетение воплощается в соединении между собой нескольких лент. Можете не сомневаться, вы обладаете редким по своей сложности ювелирным изделием. Я не преминул бы купить его у вас. Вы ведь за этим и пришли, разве не так?

- Пожалуй, так. Он сводит с ума.

- Иногда украшения подобного рода могут и это, - лукаво сощурился Прохарчин.

- И что вы дадите за него?

- Нет-нет-нет. Что вы за него хотите?

- В ювелирных делах я не…

- Аааааа… - понимающие протянул Прохарчин, - ни в коем случае в этом больше не признавайтесь при подобных обстоятельствах. Пятьдесят тысяч вас устроит?

- Вполне…

- Что ж, не стоит медлить.

Прохарчин рассчитался и спросил даже как-то обиженно:

- Почему же вы его продали? Такой браслет преступно менять на трезвый рассудок, хе-хе.

- Это… странная история… некрасивая…

- Тогда вы непременно должны рассказать мне её. Я не мыслю существование мира без таких историй!

- Это браслет моей… Авроры… но она сказала, что свобода… сказала, что ребёнок…

- Ребёнок? – нахмурился Прохарчин. Ему никак не удавалось спрятать глаза. Ему даже показалось, что вот сейчас он должен быть слишком похожим на какого-нибудь битого щенка.

- Она беременна… мы с ней так и не смогли…

Хозяин магазина выдавил из себя смешок.

- Сколько же вы вместе были? – спросил он скорей у себя, но слишком отчётливо.

- Полгода, наверное… но, знаете, всё это время…

- Неинтересно, - оборвал старик, вставая. Прятать злобу и раздражение уже стало бессмысленно, – Убедительно прошу вас больше сюда не приходить. Всего хорошего. Но она всё равно ни-ко-гда не будет свободна.

4. Andante agitato

Полночь.

Блик тощего огрызка луны боязливо вздрагивал на похолодевшем стекле окна. Пьянящая свежесть летней ночи! Аврора упрямо смотрела на тень в дверном проёме и молчала. Мутный серебристый свет понемногу растворялся в темноте. Облачная рвань поела искрящийся рожок на небе, и в комнате стало совсем темно. Откуда-то появился запах сырости.

- Прохладно… - мучительно выдавила она.

- Давно уже прохладно, - отозвался он.

Силуэт покачнулся, и Аврора заговорила, стараясь остановить мужа подальше от себя:

- Я хотела тебе кое-что сказать, - он приближался. – даже сообщить. Помнишь…

- Помню, - затеплело на её руке.

Она испугалась его дыхания. Из-под обрывков вынырнул месяц и выронил мужнино лицо совсем рядом с ней. От неожиданности Аврора широко распахнула глаза. А он, неподвижный и даже потусторонний, но еще живой, стоял верно и преданно.

- Даже не верится, - задребезжал его смех, - свобода! Должно быть, ты так и не поняла!

- Я уйду от тебя, - жалко бросила она.

- Не обманывайся, я вовсе тебя не держу. Просто тебе, по-видимому, больше нравится неволя.

Стало слишком обидно, и с жгучим отчаянием Аврора процедила сквозь зубы:

- Я тебе изменила…

- А вот идиотом я не был, - возразил он на недосказанное, - ты, может, и изменила, но сама-то не изменилась, нет.

- И ты так уверен?

- Нет-нет-нет! Уверена ли ты?!

- Я не знаю…

- Смотри-ка, что я тебе чуть не забыл вернуть, ай-ай-ай. Думаю, самое время, не так ли?..

Он вложил в её руку клубок спутавшегося змеиного узора. Звенья вцепились в ладонь Авроры, нещадно жаля в уже знакомые им места. С ненавистью она сжала браслет в кулаке, а из супружеских щенячьих глаз над ней смеялось первобытное презрение.

- Ты ни-ко-гда не будешь свободной. И прежде всего, от самой себя… А ребёнок…

Ушёл. Язычок замка выдал короткий щел-чок, и золотые змеи, отливая на чешуйчатых звеньях мутным серебром, чесались хладнокровными брюшками о её разгорячённый пульс.

Конец.