Воспоминание про маму. Главы 4-6

МЕМУАРЫ РЯДОВОГО РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА
Александр Сергеевич Воробьёв (1924 – 1990)

4.МОИ ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ


В 1931 году в возрасте семи лет я пошел в первый класс «земской» школы. Скорее, не пошел, а отец, договорившись с директором, «чтобы не болтался старший, прими его в школу, а там уж, что получится». Директор был Тяжлов. Он отвел меня в школу, надеясь, что я буду в школе до обеда, а уж назавтра его и палкой не выгонишь. Но дело пошло, ни завтра, ни послезавтра я школы не бросил. Я не помню первого дня занятий, свою первую учительницу Нину Александровну после первого класса я не встречал и не видел, в начальных классах больно уж часто менялись эти учителя, так что запомнить их просто было невозможно, да об этом и никто в то время и не думал. Фотографий и в помине никто не делал. Вспоминая детские годы, в памяти остались школьные обеды. В школьной сумке, сшитой из деревенского полотна, вместе с книгами и тетрадями были миска, кружка и ложка. На большой перемене выстраивались в длинную очередь, здесь никто не мог нарушить очередь, несмотря на то, что последний школяр мог и не получить супа или узвара (компота), чая. Тетя Маша деревянным черпаком наливала сначала суп, а потом чай. А какой это был суп! Запах растительного масла щекотал наши носы еще на уроках и мешал вспоминать таблицу умножения. Чай был наваристый, настоянный на малиновых или смородиновых листьях. Конечно, сладкий с сахаром. Хлеба не давали. Редко кто из учащихся мог отказаться от обеда, кушали все.
В 1935 году начальная «земская» школа преобразуется в неполную среднюю. Классы были расширены за счет квартир и нашей кухни. Разломали печи, безжалостно выбросили и котел, который потом долго лежал во дворе школы, вычищенный до блеска нашими же штанами. Каждый из нас хотел заполучить место на перевернутом вверх дном котле.
Шли годы. Из шаловливых мальчишек выросли озорные подростки, которым уже нестрашен был учитель немецкого Франц Кербер, появившийся откуда-то, как из-под земли, в пятом классе. Заманчиво было каждому только после уроков, как он говорил не по-нашему. При этом у него был огород, и чего только он там не выращивал! Огурцы и помидоры, морковь и редис, просо сорго. Но на зависть всем – это его велосипед. Их, велосипедов, было два на все село. Один имел сын учителя, Олег Портяной, а второй – вот этого Кербера. Как нам хотелось только подержать, провести его по школьному двору этот мудреный «ласопет». Конечно, мечтать только и могли об этом велосипеде. Мне о велосипеде нечего было и мечтать – мне бы его никто не купил.

5. ВОСПОМИНАНИЕ ПРО МАМУ


В 1936 году заболела моя мать, Екатерина Никитична. Я ее помню не по фотографии, сохранившейся до наших дней. Я ее помню вот просто так, как живую. Все хозяйство держалось на ее плечах, больной женщины, работавшей летом и осенью в совхозе на прополке, копке и уборке сахарной свеклы. Корова, телка, свиньи, куры, гуси. Огород в 28 соток и те добавки, которые в несколько раз были больше самого огорода. Отец в то время работал на мельнице в Теткино, в то время ее называли «Монашеской». Конечно, никаких монахов и в помине не было, но предание утверждало, что здесь жили монахи Успенского монастыря со слободы, которые построили эту мельницу на одном из притоков Сейма.
Мать была сухощавой темной женщиной. Когда она спала, я не знаю. Вечерами, когда мы ложились спать с братом Николаем, она обычно пряла пряжу для ниток, с которых отец вязал вентеря и сети, и для того, чтобы по ранней весне, почему-то именно по весне, сесть ткать полотно, но когда нас утром подымали идти в школу, то мать уже заканчивала топить печь. И так каждый день, сколько я её помнил, сколько она была жива. Отец кормил только корову, телку, овец, остальными делами живности домашней занималась мать. И вдруг она заболела. Никто из нас никакого понятия не имел о ее болезни. Видели, что она какой-то гематоген из черных плоских бутылочек глотала, да пилюли. Позже до нас стали доходить и разговоры об операции, «если бы сделали дохтора из Курска». Никто, конечно, операции не собирался делать, и шло самолечение и хождение по больницам. От каждого ее посещения больницы ждали чуда. Ее болезнь отразилась и на нашей свободе: отдельные немудреные обязанности уже были переложены на нас, особенно меня, так как я был старше. Мы с Николаем носили воду, рвали поросятам и гусям траву, стерегли телят, выпущенных «в берег», на торфяные луга. Эти обязанности оставались другой раз нерешенными, и мать очень переживала за нас, что мы такие непослушные. Конечно, мы за них просто забывали, но я скажу, что дорого нам обходилась эта забывчивость. Наши детские шалости какими-то путями стали ведомы отцу, который без каких-либо разбирательств находил и исполнителей и виновных. Мать, бывало, нас предупреждала, что «скажет папаше», и вечером честно в присутствии ему докладывала. Наказание не заставляли себя ждать: то на сон грядущий, то по утру, а уважения ради мы свое получали, причем своевременно. Отец исполнял это без зазрения совести, и эти наказания были обязательно со следами. На второй уж день, сняв штанишки, мы с братом рассматривали следы наставлений.


6. НАШИМ ШАЛОСТЯМ НЕ БЫЛО КРАЯ


А уж шалостям этим не было ни конца, ни начала. Вспоминается один случай: отец в компании с какими-то мужиками вел подписку на мясопоставку под имеющуюся у нас телку. Приходили мужики, их записывали в тетрадь, они сдавали отцу деньги всякой купюрой, и особенно были в ходу серебряная монета достоинством одного рубля, 50 копеек. Вся эта наличность хранилась в банке подвесного шкафа. И, конечно, мы с Николаем решили, что если взять на конфеты самую малость, то никто их и не досчитается, и почти что это будет не заметно. К тому еще нас надоумил Коля Сокот, сосед, узнав, что деньги хранятся так открыто, возьмите, мол, и мне дадите, а я вам дам резину да рогатку. Дело, как будто, шло нормально, отец не досчитывался каких-то двух или трех рублей, которых и нам никто не предъявлял, да и мы ничего, конечно «не знали». Наличность эта, чтобы не узнали, хранилась внутри фуражки, которую я не снимал. И надо же случиться беде, гуси, оставленные на мое попечение, вздумали уйти из луга по дороге на базар, я, конечно, никакого представления не имел и рьяно защищал их пребывание на лугу. Отец вскипел, схватил с меня фуражку и от души шлепнул меня ею по голове. Поплыли в глазах какие-то радуги, и я упал на землю. Тут-то и вывалились покраденные деньги из «отцовского банка». А бить меня отец прекратил то ли в восьмом, то ли в девятом классе. До начала войны мало оставалось спокойных дней.

Более года жили у нас бабушка Агриппина Ивановна и дедушка Никита Иванович, добрые старики, которые ушли от сына Митрофана Никитича и только из-за их невестки тети Кати, которая обещала, что если не уйдут из своего же дома, у дедушки вырвать «эту козлиную бороду» а (неразборчиво) и ехали верхом до любимого зятя, то есть до нас». Уж больно работящими были дед и бабушка. Деду, как говорила бабушка, было легче, потому что он все время проводил на пасеке. И это были незабываемые дни также и для нас. Неразгаданной тайной была бабушкина скрыня. Что там в ней хранилось, так как она закрывалась на замок висящий, а ключ спрятан был у бабушки в кармане под передником. Однажды, когда я вернулся из луга, застал бабушку у открытой скрыни, которая стояла в саманном сарае. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в недоступной для нас тайне. Там были деньги в маленьком мешочке, сколько их было и зачем, но они были. После деревенских сплетен, или, конечно, правдивых нареканий в адрес моих дядек Матвея и Митрофана, они ушли жить к Матвею, оставив на попечение зятя этот злополучный сундук. Почему бы не спросить у самой бабушки, а что это за крест, который принадлежал моей прабабушке, георгиевский крест какого-то непознанного предка. Серебряные ложки, ножи, никуда непригодные, они были совсем тупыми, ими даже палку не перерезать. Как потом выяснилось, ценностью была та холщевая сумка довольно смутной чистоты, но довольно ценного содержания. Монеты отдельные были позеленевшие, но там были монеты чеканки 20-х годов, которые еще были в обороте. Долго мы шептались, пребывая в недоумении, почему это бабушка хранит какие-то медали без подвесок. Вчера вечером в этой скрыне долго рылась мать с дедушкой, и, уйдя, забыли закрыть. Вот тогда-то и заглянули мы в эту скрыню. Мы ничего не взяли. На второй день бабушка умерла после обеда. Нас приодела мать, чтобы идти проститься с покойной. И вот тут-то и получилось – или сегодня, или никогда. Я заскочил в сарай, схватил эту зловредную сумку, запустил в нее руку и целую горсть взял монет. Но месть и тут пришла. Карманов в штанах не было, нагрудный карман, куда я положил монеты, не закрывался. И вот когда мы пришли к дяде Матвею, где лежала покойная, пройдя все процедуры прощания, я с дедушкой пошел под гору, к колодцу. Дедушка набирал воду, коромыслом подцепил ведро, а я уж, нагнувшись, злорадствовал, что уж как мелок колодец. Все содержимое моего кармана в присутствии дедушки, как стая уток, улетело в колодец. Конечно, все это дедушка узрел и с присущим ему спокойствием сказал: «Напрасно, Сашко, ты их набрал, они уже негодные, это их Горпына так просто хранила». Было мне в ту пору 13 лет. Вот стыду-то было, и угораздило меня взять деньги из той сумки, взять их вообще, пойти к колодцу, и прочее, и прочее. На всю жизнь осталось у меня эта «операция «Ы».
Узнал отец и об этом, и, конечно же, попало, как следует тому и быть. На второй день после похорон зловредный сундук куда-то исчез, увезли его, а нам в назидание пришлось стоять в углу на коленях, да и это было по-божески, так как нам попадало за все: порванные штаны, намоченные весной портянки, промокшие сапоги, опоздание в школу, опоздал загнать гусей, не покормил вовремя поросят.
В ноябре 1941 года Николай привез домой вместе со снопами несколько гранат, винтовку марки СВТ и, конечно, ему попало цепом, но тут уже пошла самозащита, Николай схватил винтовку и, загнав патрон в магазин, окрысился: «Не подходи, застрелю». Магическая сила была в окрике и в намерении. Далеко позже не раз вспоминали и этот случай, и другие подобные, и отец со слезами на глазах просил прощения за дела давно прошедших дней. В то время я окончил 9 класс в Теткинской средней школе, и отец меня уже не трогал. Я просил отца не бить Николая, и что и гранаты, и винтовка могут еще пригодится. Не видел я больше их, куда они девались, неизвестно. А Николай в ту ночь не ночевал дома.
________________________________

На фото из семейного альбома: семья Воробьёвых в Якутске - Александр,Ольга,маленький сын Валерий. 1960 год