Дом обуви. Глава 3

     Часов в десять меня позвали к телефону. Трубка лежала на столике, рядом стоял стул, у которого была сломана одна ножка, некоторые умудрялись на нем сидеть, но я на такой подвиг не решился. К стене, на которой телефон висел, прислонился, и говорить начал.

     - Алло, - для порядка я в трубку произнес, и ждать стал, кто же там, на другом конце отзовется. Вдруг это Гришка?

     А там, что-то прошелестело, а затем в трубке раздался незнакомый мне старческий голос:

     - Ваня, это дедушка, - я так и присел от удивления, ведь дедушка умер уже несколько лет назад. Что-то там не так, на том конце, может номером ошиблись? Но решил я дальше послушать, ведь имя-то он правильно назвал, - Ты просил узнать, когда доктор зубной принимает. Так вот в нашу поликлинику он приходит по средам и пятницам к пяти часам. Бабушка записала тебя на сегодня на пять. Ты сегодня до трех работаешь? – прорвалась Гришкина интонация.

     Я чуть не расхохотался, вот ведь мастер перевоплощений.

     - Нет, дедушка, сегодня до половины четвертого.

     - Хорошо, ты на 9 или 48 троллейбусе ездишь, - не спросил, а утвердительно сказал он, - тогда буду в четыре тебя ждать на улице у входа на станцию метро Дзержинская, вместе на прием пойдем. 

     Трубка звякнула, я по инерции еще некоторое время продолжал держать ее у уха, обдумывая услышанное, и тут прозвучал легкий щелчок, это отсоединилась прослушка. Когда я клал трубку на аппарат, висевший на стене, я почему-то не сдержался и показал язык военному, прижавшему палец к губам, который смотрел мне прямо в глаза с плаката, намертво приклеенного к стене над аппаратом. На плакате жирно было написано: "Враг не дремлет – враг подслушивает".

     Бегаем мы быстро, поэтому к четырем часам успели минута в минуту. Гришка стоял в стороне, прижавшись спиной к стене, и читал, какую-то старую потрепанную книгу. Он так увлекся, что не заметил нас:

     - Эй, читатель, смотри, тебе на голову голубь нак               

     Гришка, не отрывая глаз от страницы, ощупал свою голову и только после этого посмотрел на нас. Он не удивился и нисколько не обиделся на мою шутку, а схватил меня за руку и потащил в сторону от метро:

     - Давайте быстрей, можем опоздать, поэтому здороваться и знакомиться будем на платформе, - крикнул он и  помчался вниз по улице.

     Мы старались не отстать, и, уж насколько себя шустрыми считали, Гришка нам мог любую фору дать, угнаться за ним было практически невозможно. Только на станции Площадь Свердлова, где нам пришлось дожидаться поезда, поскольку двери предыдущего закрылись прямо перед носом, мы немного отдышались и со смехом пожали друг другу руки, в знак приветствия.

     - Надо решить, где выходить нам лучше, на Белорусской, чтобы затем три троллейбусные остановки вперед пробежать, или на Динамо, оттуда назад две остановки? - спросил я, поскольку жил около Белорусского вокзала и этот  район знал очень хорошо.

     - А как лучше? – спросил Гиви, который был немного барчуком, поэтому предпочитал плохо ехать, нежели хорошо идти.

      - А тут так, метро Динамо на той стороне проспекта, а Белорусская на этой, это раз. На ипподром, если идти от Белорусской можно попасть со Скаковой аллеи, это почти на одну остановку ближе, это два. Мне кажется, что от Белорусской мы быстрей доберемся, но вам решать.

      Спорить никто не стал. Белорусская, так Белорусская. Там мы и выскочили и на площадь привокзальную выбрались. Затем опять в вестибюль метро забежали и по лестнице вверх на выход помчались, и все это, чтобы сразу на мост через железную дорогу попасть. Там машинам, которые по центральной полосе ехали, красный свет горел. В это время на боковой никого не было, поэтому мы успели перебежать прямо на аллею, расположенную между проезжими полосами. Шли быстро, но так чтобы разговоры разговаривать можно было. Я первым делом у Гришки про книжку, которую он, нас ожидаючи, у входа в метро читал.

      - А, это замечательная книга одного прекрасного француза довоенного. "Борьба за огонь" называется. Я ее долго искал. В последний раз эту книгу издали в начале тридцатых годов, и все. С тех пор она в список запрещенных попала, поскольку ее автор, по фамилии Рони старший, приход Гитлера к власти вначале приветствовал, потом уже во время войны все, что фашисты творили, осуждал даже, но это ему не помогло. У нас он в список, куда нежелательные персоны включают, как попал, так до сих пор там и находится. А книжка, всем книжкам книжка, интересная, закачаешься. Такие приключения доисторических людей там описаны, оторваться трудно.

       Иван Александрович опять ненадолго замолчал, а потом к жене обратился:

       - Я тогда всех на уши поднял, попросил найти мне эту книгу. Нашли ее довольно быстро, денег много попросили, но я на это согласен был, вот и нашли быстро. С тех пор это одна из моих самых любимых книг, а все благодаря Григорию, - и ему опять взгрустнулось ненадолго.

       - Ладно, что бередить прошлое. Слушай дальше. Гришка, пока мы по аллее шли, нам про Гумилева рассказывать начал, да стихи его наизусть читать. Он вообще огромное количество стихов знал, мог часами их по памяти вслух читать без передыха. Но, в тот памятный мне раз он именно о Гумилеве рассказывал. Фамилия эта мне уже хорошо знакома была. На "плешке" то и дело она звучала. То, кто-то хвастался, что, намедни, "Костер" Алконостовский 1908 года издания приобрел.  На, что другой ему говорил, - "что там "Костер", я вот первое издание "Романтических цветов" вчера на полку поставил". "А зато я, - тут же третий встревал, - за собой "Путь конквистадоров" застолбил, деньги вот коплю". И все вокруг почтительно затихали. Я, в то время, как губка был, все, что слышал, в себя впитывал, вот и запомнил многое. Очень часто наряду с  Гумилевым народ Ахматову упоминал. Об Ахматовой я уже знал, нам о ней в десятом классе учительница по литературе рассказывала, но какое Ахматова отношение к неизвестному мне Гумилеву имела, я никак понять не мог, а спросить стеснялся. Боялся, что все смеяться начнут, скажут:

    - Вот, об отношениях Гумилева и Ахматовой ничего не знаешь, а еще хочешь, чтобы тебя книжником считали.

     А, Гришка в тот день все по полочкам расставил, всю жизнь его нам, глазами хлопающим, осветил, в конспективной форме, разумеется. Поняли мы, и как он жил, и как погиб, да кем ему Анна Андреевна приходилась, тоже узнали. Напоследок он о судьбе их сына рассказал, который и "Кресты" на своей шкуре изучил и о лагерной жизни не понаслышке знал, да во взятии Берлина сумел в сорок пятом отметиться, а, в конце концов, крупным ученым стал. Ну, а, когда уже Скаковая аллея на горизонте появилась, Григорий  стихи Гумилева и начал читать. Любил он их очень, а я вот с неким холодком к творчеству Николая Степановича отношусь. Вся его эта восточная изысканность и красивость, мне больше мастерское стихоплетство напоминает, не трогают они мою душу, я тебе скажу.   
   
     Вошли мы на Скаковую аллею, на часы взгляд бросили, да бегом припустились, опоздать не хотелось. Народ, как на демонстрации, чуть ли не колоннами шел, а потом вся эти толпа вливалась в широко распахнутые двери. Мы спервоначала туда тоже направились, но Гришка нас куда-то в сторону повел. Там у небольшой двери со строгой табличкой "Служебный вход", нас ожидала молодая женщина, которая и была Гришкиной сестрой. Кстати вовсе на него даже непохожей оказалась:

     - Времени я вам много уделить не смогу, работы полно. Хорошо меня пока во втором разряде в кассе держат, там еще, как-то более или менее успевать можно, вот я и попросила соседей меня немножечко прикрыть. Поэтому я вас только в первый разряд заведу, вот там и начинайте поиски своих интересантов, хотя вряд ли они такие деньги за вход платить будут, ну, а там, кто знает. В низшие разряды пропустят вас без проблем, во втором будете, загляните ко мне, я в пятой кассе сижу, - все это она нам скороговоркой говорила, пока мы целую череду коридоров с поворотами и развилками проходили, и, наконец, в кассовый зал не попали.

     Последнее, что она нам показала, это как из разряда в разряд переходить, да где из-под трибунных помещений на сами трибуны выйти можно. И все, оставила нас, а сама в дверку какую-то нырнула, да скрылась.
 
     Начали мы розыск именно с того помещения, в которое нас Гришкина сестра завела, да бросила.
     Кассовый зал первого разряда, оказался удивительно красивым, мы к такому, конечно, совсем  готовы не были. Сколько раз я мимо здания ипподрома на троллейбусе проезжал, когда в Серебряный бор купаться с пацанами ездил, но на здание это никакого внимания не обращал. Ну, стоит дом со шпилем, да башенкой, из которой этот шпиль торчит, ну, пусть даже еще и с колоннами. Так, что колонн я до этого не видел, что ли? Это же не Дом Пашкова, чтобы им любоваться, и не Большой театр, где на фронтоне Аполлон, квадригой коней управляя, сам на фонтан, внизу стоящий, любуется. А здесь внутри такая красота оказалась, что даже само здание поподробней рассмотреть захотелось.  Я решил это сразу же, не откладывая в долгий ящик, на обратном пути сделать, да забыл потом совсем. Вот говорю, что внутри красиво, а как красиво не описал даже. Сам зал был большим. Причем настолько большим, что несколько человек, которые там находились, рассматривать его совсем не мешали. Это не как в музеях знаменитых. Там столько экскурсантов, что их толпы, прямо как реки в разные стороны текут. Хочешь приостановиться и что-нибудь, твое внимание привлекшее, поподробнее рассмотреть, так нет. Толпа тебя дальше несет. Хорошо, если ты за какую-нибудь античную статую ухватиться успеешь и приостановишься. Но все это чревато тем, что свою группу с гидом, который говорит не останавливаясь, можешь до выхода на улицу не догнать.  Так вот, возвращаюсь в тот кассовый зал. Просто сказать, что там красиво было, значит, ничего не сказать. Конечно, лучше своими глазами смотреть, но, если это невозможно, то послушай, как я это воспринял, когда туда в первый раз попал. Казалось, что попал я в настоящий дворец с колоннами и лепниной и на стенах и на потолке. А он, я потолок имею в виду, такой расписной, красивый, аж дух захватывало. Вниз с него хрустальные люстры, явно старинного производства спускались. Только вместо настоящих свечей, там горели электрические лампочки, но тоже в виде свечечек сделанные. На стенах картины висели старинные. А какую мы лошадиную фигуру по дороге видели, это же просто чудо. Шли мы быстро, вот я ее хорошенько и не сумел рассмотреть. Издали показалось, что она мозаичная, да не из простой мозаики сложена, а из чистого золота. Имитация, конечно, но все равно здорово.

      Там столики небольшие стояли с удобными креслами. Людей в зале действительно было немного, но это все были солидные дяденьки, которые, сидя в креслах, внимательно изучали небольшие брошюрки и делали в них свои отметки. Несколько касс работало, но перед каждой по одному, от силы два человека находилось.

       Все в этом зале мы осмотрели, и еще раз на красоту вокруг полюбовались. Но потом вспомнили, что мы не в музей пришли, а по делу здесь важному находимся, да на трибуны вышли. Оказывается, они ярусами друг над другом возвышались. Вот там народу было значительно больше, чем в кассах. Все сидели спокойно, не шумели, не махали руками, хотя именно в это время из-за стенки раздавались громкие выкрики, поскольку к финишной черте, которая прямо перед нами внизу начерчена была, стремительно приближались лошади, тащившие за собой небольшие странного вида тележки, где сидели люди. Вот те люди тоже и кричали, и руками махали, наверное, лошадей подгоняли, решили мы. Зрелище, которое мы увидели, а поднялись мы в этот момент на самый верхний ярус, с которого, как нам показалось, лучше всего за происходящим на дорожках наблюдать можно, нас просто поразило. Мы ведь считали, что попадем на соревнование между всадниками, которые верхом на лошадях скачут, а тут какие-то тележки на колесах лошади за собой тащат. Наверное, мы все это громко обсуждали, потому, что один из сидевших на трибуне, пожилой дядечка в соломенной шляпе, которая показалась мне не совсем уже уместной, октябрь все же на улице, а не август, стал нам, как потом оказалось, прописные истины объяснять:

       - То, что вы видите, бега называется. Здесь наездники в качалке сидят, так эту тележку обзывают. А вот, если верховые в скорости соревнуются, то это уже скачки. Они тоже на этом скаковом круге проводятся, но реже бывают.

       Сказали мы этому дядечке "спасибо", убедились, что наших двух знакомых здесь нет, да и быть, судя по всему не может, не по карману им по три рубля за вход платить, да в рублевый разряд отправились. С трибуны на трибуну там перейти нельзя, глухая стена их разделяет, а вот в кассовом зале специальная дверка имеется, около которой сторож сидит в полувоенном обмундировании, участник войны значит. Он на нас посмотрел, да спрашивает:

       - Если возвращаться решите, давайте запишу вас.

       Но, мы головами покрутили, мол, не надо, он дверку за нами и прикрыл, да в сторону отвернулся, не интересны мы ему стали.   

       В рублевом, или правильней втором разряде, народа было значительно больше, а соответственно и шума прибавилось. Публика здесь тоже была, как говорится "чистая", не шантрапа какая-нибудь.  И столики тоже наличествовали, но только были они высокими и круглыми. Вокруг каждого стола по три-четыре стула стояло с мягкими сидениями и спинками. Но стулья какие-то непривычные были, не такие, какие у всех дома имеются, а  с чуть более высокими гнутыми ножками и короткими спинками, а вот перекладинок там сзади и спереди было не по одной, а по две. Сейчас подобные стулья барными зовут.  В кассы очереди стояли, но никто вперед не пытался пролезть, друг друга не отталкивал, никак не обзывал. Мат, конечно, слышался, ну, а скажите, в каком таком обществе его услышать было нельзя? Русский человек всегда крепкое словцо уважал.

     Обошли мы весь кассовый зал, никого знакомых не встретили, мелькнул вроде Сёма-часовщик, его Гришка заметил, да и все. Пошли мы на трибуны, в этот момент туда из-под трибунного помещения вся толпа хлынула, ведь второй заезд уже вовсю шел. Лошади, как раз, из-за поворота показались, и на финишную прямую вышли. Красивое это было зрелище, я вам скажу. Впечатление создавалось, что во всю ширину дорожки рядом, как говорится ноздря в ноздрю, вытянувшись в струнку, несется лавина лошадей. Тележек, или правильней сказать качалок, за ними практически видно не было, так мелькнет взметнувшаяся рука наездника и все. А вот, когда лошади приблизились, стало видно, что чуть впереди идет лошадь под номером 6, он у нее к какой-то упряжи был приделан. Наездник в ярко голубом камзоле охрип, наверное, поскольку без устали подгонял и  подгонял свою лошадку. Заканчивал он гонку с явным преимуществом, и заслужил законные аплодисменты. По радио объявили результаты. Назвали и имя лошади, и фамилию наездника, и время, за которое лошадь прошла дистанцию, а напоследок сумму выигрыша в ординаре и дубле. Первая была очень маленькая – чуть более 1 рубля, а вот вторая – несравненно больше, рублей около 20. Народ в кассы и мы за ним, нам пока все непонятно, да интересно. Ходим, слушаем, о чем люди говорят, пытаемся хоть, что-нибудь проанализировать, но, как это сделать, если мы ничего в этом деле не понимаем. Пока ходили, да бродили, то в кассы, где змеились очереди, то на трибуны, колокол прозвучал – начался очередной заезд, а мы к окошку 5 направились, ведь там наша палочка-выручалочка, Гришкина сестра сидеть должна. Народу в зале было немного, а у касс крутилось еще меньше, поэтому мы к кассе номер 5 безо всяких проблем добрались. Заглянули туда, а сестра Григория чай с какой-то еще девицей распивает.

    Мы встали  друг за другом, как бы очередь в кассу создали. Вопрос, конечно, у наблюдательного человека мог возникнуть. Почему это у одной кассы очередь стоит, тогда, как в других кассиры баклуши бьют? Но, то ли наблюдательных людей там не оказалось, то ли всем на все наплевать было, но никто милицию вызывать не стал, чтобы те выяснением занялись, уж не очередная ли преступная банда около этой кассы собирается? 

     - Люсь, - голову в окошко, пытаясь засунуть, окликнул сестру Гришка, - а Люсь, ты бы на свет божий вылезла, да немного нам рассказала, что здесь что. Мы ничего пока понять не можем. Какие-то ординары да дубли.

     - На трибуны прогуляйтесь пока, там заезд уже заканчивается, а то я, пока вам объяснять буду, чай не успею допить. Вот, когда все свои выигрыши получат, да новые ставки сделают, я и смогу выйти на пару минут. Как раз небольшая передышка наступит. А пока не приставайте, а то я и обидеться могу, ты меня знаешь.

     - Знаешь, - ворчал Григорий, пока мы на трибуну пробивались, через плотно забитый народом проход, - конечно, я ее хорошо знаю. Она хоть и моя двоюродная, но все же сестра. К тому же мы долгое время сразу после войны в одной комнате ютились. Мы с родителями и Людмила со своей матерью. Наши матери – родные сестры, а отца у Люськи на фронте убили. Вот они и устроились у нас жить, как все из эвакуации вернулись, или вернее мы у них, поскольку в наш дом немецкая бомба попала и его решили не восстанавливать. Мы вернулись, а жить негде, даже руин нашего дома не сохранилось. Тогда Москву быстро в порядок привели.  Вот мы с Люськой и прожили вместе несколько лет, пока мои родители собственную комнату не получили. Ох, и упрямая же девица, это моя сестрица. Если упрется, нипочем с места не сдвинешь. Придется ждать, когда она нам хоть что объяснит.

     На трибунах более или менее свободно было, а вот у входа в кассу черте, что творилось. Там в одну кучу сбились те, кто хотели первыми до касс дорваться и деньги получить, в случае выигрыша, естественно. А пока заезд еще шел. Мы и то залюбовались. Первым к финишной ленте мчался гнедой жеребец, по кличке Аллюр. Эту кличку все завсегдатаи вокруг нас обреченно повторяли. Как мы поняли, из переговоров наших невольных соседей, он явным фаворитом был, а игроки, которые хороший куш мечтали получить, ставили на какую-то другую лошадь. Буквально нескольких метров ему не хватило до победы, по дальней бровке его догнала, а затем и перегнала лошадка под номером 4. Что творилось на трибунах, не видя этого, даже представить себе сложно.  Шум возрос, наверное, до своего максимума, когда объявили результат заезда. Пока диктор объявлял кличку лошади, да фамилию наездника, выигравших этот заезд, да их время, на трибунах стояла почти полная тишина. А вот когда сумму выигрыша в ординаре объявили, а она составила нешуточную цифру почти в две сотни рублей, ипподром взорвался. Шум поднялся такой, что ничего было не слышно. Когда он стих, все начали друг друга переспрашивать, а в дубле-то, что? Никто этого не слышал. В кассовый зал пробиваться было бессмысленно, у выходов такое творилось. Непонятно куда народ стремился. Выигравших было всего ничего, поскольку победила лошадь, которая до тех пор нигде еще и никогда не выигрывала. Рвались же к кассам сотни. Посмотреть, что ли на счастливцев стремились? Мы так и не поняли. Потом оказалось, что в дубле вообще ни один человек не выиграл, такое сочетание двух победителей никому в голову даже прийти не могло. Раздавались голоса, что это первый раз за всю историю случилось, но мы проверять это не стали, да и где мы могли это сделать.

     Шум и движение по трибунам и кассовому залу даже, когда следующий заезд уже шел, никак не стихали. Вот и пришлось нам еще почти полчаса на трибунах провести. Там мы многое уяснили, по крайней мере, поняли, откуда люди данные берут, чтобы ставки ставить. Ведь их не из головы своей выдумывали. Оказывается, программка имеется. Каждый раз, в тот день, когда бега проводят, эту программку на следующий беговой день в кассах продают. Так что времени у любителей и профессионалов этого дела достаточно, чтобы разобраться, кто есть кто. А, если уж, паче чаяния, изменения какие в программе происходили, то об этом и по радио объявляли регулярно  и специальный листок игрокам при их первой ставке в кассе давали. Спросить только, не поленись.   

     Наконец, все утихли и мы смогли к кассе, когда там никого даже поблизости не было подобраться. Людмила нам все и рассказала и даже, что в ее силах было, показала. В этом секторе разыскиваемых нами ребятишек не было, пришлось перебираться в самый дешевый разряд, туда, где билет на вход стоил 30 копеек.