Банальная история

Рассказ

У Нины Сергеевны, бухгалтера маленького частного предприятия по продаже лакокрасочных материалов, не заладилась жизнь с мужей Васей. Девятнадцать лет прожила она с ним, с армейским подполковником, и горя не знала, а на двадцатом году - бац! И что-то гикнулось у ней внутри.  Раздражать стал Вася.
Женщиной она была чувственной и романтичной. По молодости, восхищаясь поэтами серебряного века, она выучила наизусть дюжину стихотворений и до сих пор могла произвести фурор в какой-нибудь компании, когда с наигранной печалью поднимала накрашенные глазки в потолок и читала, с томным придыханием растягивая слова:
«А счастье катится, как обруч золотой,
Чужую волю исполняя,
И ты гоняешься за легкою весной,
Ладонью воздух рассекая.
И так устроено, что не выходим мы
Из заколдованного круга;
Земли девической упругие холмы
Лежат спеленатые туго.»
 А потом, сделав паузу, словно ещё находилась под воздействием аромата ею же прочитанных строк, невзначай проговаривала: «Это Мандельштам…» 
Её небольшой рост, мягкие округлые формы, серые глаза над аккуратным носиком и полными, будто слегка припухшими от поцелуев губами, и роскошные русые волосы, собранные в пучок на затылке, не могли не поманить за собой мужское сердце.
Вот и Вася, курносый лейтенантик, клюнул двадцать лет назад на эту женскую манкость и что только не делал, чтоб понравится Ниночке, с которой случайно познакомился у дружка на свадьбе. И на турнике-то он и так и сяк вертелся перед ней, и на голове-то стоял, и с моста в реку сигал, и алкашей-хулиганов разгонял, чтобы поразить её силой и бесстрашием. Но симпатичную девушку-студентку не вдохновляли его подвиги, она лишь улыбалась и давала себя провожать до подъезда в обнимку, а дальше ни-ни.
Но однажды её невинный вопрос – «любит ли он поэзию?» - решил их судьбу. Вася вначале опешил, а потом из какой-то его глубокой извилины в мозгу вдруг ни с того ни с сего выползло и слетело с губ любовным полушёпотом: «О, закрой свои бледные ноги!».
Эту фразу он где-то слышал, кажется в каком-то фильме. Она отчего-то запомнилась ему, и он считал, что это строчка какого-то стихотворения. А какого и кто это сочинил, естественно, не знал, поэтому сморщил демонстративно лоб, потёр пальцами воздух, словно силился что-то вспомнить, и произнёс: «Вот только как дальше забыл».
На удивленье Васи, Ниночка впервые за всё время их знакомства, запустила изящные тёплые пальчики в его белобрысые волосы, затем провела по ним ладошкой и со словами: «Надо же, какой ты, оказывается, милый… Брюсова знаешь» - поцеловала его прямо в губы.
И завертелось…
После свадьбы Ниночка поняла, что её Вася, кроме строчки Брюсова и ещё одной Пушкина - «у лукоморья дуб зелёный» - ничего не знает, и что поэзия ему - как коню шампанское, но было уже поздно. Да как-то и не до поэзии было вовсе. Институт, диплом, дочка родилась, дел домашних по горло. Но Вася помогал ей в чём мог и угождал, пока дочь не выросла, и Нина его даже сумела полюбить.
А вот теперь хрястнуло что-то, оборвалось. Страсть как захотелось Нине Сергеевне вновь романтических чувств с поэтическими строчками, вздохами при луне, с шампанским и свечами пред любовным ложем.
Иногда она делала попытки растормошить своего усатого, растолстевшего Василия, сиднем сидевшего возле телевизора после службы и слушавшего бесконечные политические ток-шоу. То в театр, на модный спектакль, заставила пойти, то шампанское с фруктами на столе поставила, то в спальне перед тем, как спать ложиться, свечи ароматизированные на полу зажгла. Но всё без толку. Облом какой-то с романтикой получался.
В театре нарвались они с Васей на историю старого и молодого гомосексуалистов, и Вася плевался всю дорогу из театра домой: «Да чтоб я?! Да чтоб ещё когда-нибудь?! Тьфу!»
А увидав шампанское на столе, муж поморщился:
- Вот же тянет тебя, Нина, на всякие сладкие пузырьки! Только икать от них хорошо, давай лучше водки или коньяку выпьем.
И по поводу свечек на полу тоже скривился:
- Чего это? Пожара что ли захотелось? И вонь какая-то странная…
Дёрнулось сердце у Нины Сергеевны от этих слов, обозвала она мужа в душе «усатым пузатым тараканом» и затаилась.
И вот случай выплеснуться наружу романтическому чувству, переполнявшему округлую, уж давно не девичью грудь Ниночки, представился.
Хозяин фирмы решил устроить корпоративный вечер для сотрудников по поводу своего пятидесятилетия.
Вечер удался на славу! Любимое шампанское лилось рекой. Нина Сергеевна и плясала, и пела караоке, и даже прочла, размахивая в такт бокалом шампанского, четверостишие Пастернака:
«Любить иных тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.»

На последних двух строчках она хитро покачала головой и вульгарно хихикнула грудным голосом, словно дала понять, что стихи о ней, о её прелести.
Смешок Нины Сергеевны возымел дальнейшие и весьма неоднозначные последствия - он пронзил сердце Николая Степановича, заведующего складом, где хранились разные краски, лаки и ещё некоторые сопутствующие товары. Николай Степанович, худой и крепкий, как сучок, который никак не хочет в печке прогореть, уж лет тридцать, как был женат, но имел стойкую репутацию ходока. В его паучьи сети попалась не одна замужняя добропорядочная горожанка. Но удивительное дело, что Николай Степанович бабник, говорили все, а взят с поличным он никогда не был, и потому его супруга, Софья Никаноровна, отмахивалась от подобных разговоров о своём муже, как от надоедливых мух.
Николай Степанович давно бросал вожделенные взгляды на зад Нины Сергеевны, но перед ровными, пухлыми дольками этого зада неизменно вставал пузатый и широкоплечий образ её мужа, подполковника Васи с пистолетом в руке, и желание сделать шаг по направлению к аппетитным формам Нины Сергеевны моментально охлаждалось. А тут решился.
Лысеющим донжуаном Николай Степанович подсел к Нине Сергеевне и не нашел ничего лучшего, как предложить ей выпить с ним водки.
- Как это пошло, Николай! – сморщилась Нина Сергеевна: - Что вы все «водка, водка!». А где же поэзия, стихи?!
Но Николай Степанович дело своё знал, и его так просто было не сломить:
«Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты», - зашептал Николай Степанович на ухо Нине Сергеевне, слегка приобняв её.
- О-о, какой ты, оказывается, неоднозначный, - протянула Нина Сергеевна с ухмылкой, но не отстранилась, а окинула масляным взором сухощавое лицо Николая и согласилась с ним выпить водки на брудершафт.
С этой минуты они словно прилипли к друг другу - ворковали, смеялись в голос, играли в любовные переглядки, только что не целовались при всех. Но со стороны смотрелось так, что парочка движется прямой дорогой не только к поцелуям, но и к чему-то большему. От косых взглядов других сослуживцев их уберегало то, что коллеги по работе все как один пребывали в той степени весёлого опьянения, когда ничего уже вокруг не замечается.
Когда горячительные напитки смели последние моральные преграды и подкатили к горлу, а Нина Сергеевна прочла Николаю Степановичу последнее стихотворение из тех, которые она знала наизусть, то вопрос «скрыться куда-нибудь от всех с глаз долой» встал с очевидностью обоюдного желания неумолимо и остро.
Наконец Николай Степанович, как и всегда в таких случаях, озвучил безотказный и надёжный, словно автомат Калашникова, план:
- Если вместе уйдём, сразу станет всё ясно. А мы сделаем так – вот тебе второй ключ от нашего склада. Я вызову тебе такси, как будто ты домой уезжаешь. Ты сиди на складе, можешь свет включить, жди меня. Там тепло, и диван есть. Я минут через десять после тебя, тоже себе такси вызову. По пути шампанское ещё прихвачу.
Нина Сергеевна сидела на складе не десять и даже не двадцать минут, а гораздо больше. За это время она, изучив складское помещение, нашла на полках упаковки с неароматическими свечами в металлических подставках, пачки с коробками спичек и решила свою первую в жизни супружескую измену на складском диванчике озарить романтическим ореолом мерцания свечей, расставив их на банках и бочках с лаками и красками.
Зажигая свечи, она мысленно и страстно выговаривала мужу:
«Это не я, а ты, Вася, виноват, что я здесь. Так тебе и надо, чурбан в погонах! Усатый пузатый таракан! Ты высушил душу и выпил мою любовь до дна, а взамен ничего не дал! А я хочу любви, поэзии! Тела мужского хочу, наконец, настоящего, а не пузо твоё гладить!»
Затем она выключила свет, легла на диван и занервничала, отчего так долго нет Николая?
Но только она с некоторым облегчением стала думать о том, что он, наверное, напился и забыл о ней, и измена не состоится, как послышался скрежет в замке, железная складская дверь отворилась, и раздалось громкое причитание, перешедшее в ругань:
- Господи… Что это? Ты что, дура что ли совсем? Сгорим же заживо! Ну надо же, какая бестолочь… Неужели совсем головы нет?! Тут же лаки, краски… Так полыхнёт, что трусы натянуть не успеешь! Туши!
Николай Степанович включил свет, забегал между банок и бочек и стал пальцами, обжигая их, тушить свечи.
За время, пока он добирался сюда, Нина Сергеевна успела по всем углам расставить бесчисленное множество этих свечек, и он, запыхавшись, в сердцах крикнул ей, сидевшей в онемении на диванчике:
- Что сидишь? Помогай, туши! Я все пальцы обжог, одна искра и конец! Вот же бог послал…
Нина Сергеевна впервые слышала такие слова, как «дура» и «бестолочь» в свой адрес, и потому они её словно пригвоздили к диванчику и заставили оцепенеть: «Это она дура? Она, которая хотела подарить любовь этому бегающему в панике жалкому человеку?»
- Да пошёл ты, знаешь куда! – резко, словно пощёчину отвесила, произнесла Нина Сергеевна, стремительно стянула свой палантин с тумбочки у изголовья дивана, а вместе с ним и горевшую свечку, которая опрокинулась на её платье. Платье вспыхнуло.
- А-а-а!!! – раздался жуткий вопль Николая Степановича, - Началось! Горим!

Нина Сергеевна ещё не успела испугаться и по-настоящему обжечься, как Николай Степанович схватил стоящее возле двери полное до краёв помойное ведро, служившее ему пепельницей, плевательницей и местом слива других жидких отходов, окатил его содержимым несчастную женщину с головы до ног и одержимый неистовством принялся бегать, вылавливать в углах расставленные свечки и гасить их.
Затушив последнюю свечу, запыхавшийся Николай Степанович опустился на стул возле мокрого дивана, на котором, залитая помоями, сидела в полоумном молчании Нина Сергеевна.
Николай Степанович рискнул разрядить обстановку:
- У-уф, слава богу, что всё благополучно кончилось. Могло быть хуже.
И хихикнул:
- А ты, Нина, прямо как Афродита - из волны морской вышла.
Она посмотрела безумными глазами на Николая Степановича и, сплюнув прилипший к губе окурок, спросила:
- Ты идиот?
Ей было явно не до шуток. Оглушённая произошедшим, мокрая и жалкая, она сидела и не понимала, как она покажется в таком виде перед Васей.
Словно угадав её мысли, Николай Степанович предложил:
- Может, я съезжу, привезу тебе что-нибудь из шмоток Никаноровны, жены моей? Правда, она габаритами в два раза шире, но на безрыбье и рак…
- Пошёл в жопу! Отвернись! – не дала ему договорить Нина Сергеевна.
Она встала, сняла с себя платье и нижнее бельё, всё тщательно выжала и, заново надев, пошла к двери.
- Куда ты в таком виде? Что муж скажет? – робко спросил Николай Степанович.
- А что тебе мой муж? – со сталью в голосе произнесла Нина Сергеевна.
- Да нет, ничего, я так… - стушевался Николай Петрович.
- Вот и правильно, лучше сиди и молчи, герой-любовник. А ещё лучше, вызови мне такси.
Но начисто протрезвевший Николай Петрович высказал более разумную мысль:
- Какое такси, Нина? Кто тебя, такую мокрую, посадит? Лучше пешком пойдём, я тебя провожу. Тут же недалеко до твоего дома.

В квартиру Нина Сергеевна вошла далеко за полночь. Слава богу, что дочка была у сватьи, а Вася, надеялась Нина Сергеевна, спит давно. Но Вася не спал. Он позвонил её подруге-сослуживице и та уверила его, что Нина вызвала такси и уехала домой с вечеринки. Теперь он в крайнем беспокойстве накручивал шаги по кухне, понимая, что что-то произошло. Он уже собирался идти в полицейский участок, как услышал тихий шорок в прихожей и выскочил туда в возбуждённо-обрадованном состоянии – жена пришла!
Но увидав Нину Сергеевну в мокром и обгоревшем платье, от которого шёл неприятный запах, спросил с округлившимися глазами:
- Нина, что это? Что случилось?
Нина Сергеевна не умела врать и никогда этого не делала, поэтому сразу поняла – чтобы ни придумать, всё будет звучать в её изложении неправдоподобно. Она решила сказать Васе правду:
- Я хотела изменить тебе.
Нина Сергеевна ждала, что после этих слов последует нечто страшное, но Вася молчал, стараясь поймать немигающим взглядом её спрятанные в пол глаза.
- Я хотела изменить тебе, - повторила Нина Сергеевна.
- Это я уже слышал, и что?
- Платье загорелось… и он окатил меня помоями, - в смущении произнесла Нина Сергеевна.
Вася отказывался верить в белиберду, которую сейчас слышал, но всё же спросил:
- А чего эт оно загорелось, платье твоё?
- Свечку на себя уронила.
- Надо же, опять эти свечки! Так и знал, что до добра стишки тебя не доведут! – неожиданно воскликнул Вася.
Нина Сергеевна в недоумении подняла глаза на мужа:
- Ты о чём? Ты что, глухой? Я изменить тебе хотела.
- Это я уже слышал. Но не изменила же?
- Нет. Но ведь могла.
- Да нет, видно, не могла, раз человек тебя помоями окатил. В чувство привёл. Значит порядочным мужиком оказался.
Нина Сергеевна не верила своим ушам.
Её романтическое воображение рисовало, что после слов об измене Вася непременно ударит её по лицу, потом забегает в страдании по комнате, достанет из комода пистолет и застрелит сначала её, а потом себя. А он рассуждает о порядочности Коли, который облил её помоями? Как это?
- Ты ж небось стихи ему читала, приставала? Ну скажи, ведь правда? – как-то не по доброму развеселился Вася. - Нет, Нина, не можешь ты мне изменить! Видишь, даже Бог был против, свечку с помоями на тебя послал. Иди переодевайся, а я на кухню пойду, выпью. Если хочешь, тоже присоединяйся.
Приняв душ и закутавшись в чистый халат, от которого исходил аромат стирального порошка, Нина Сергеевна прошла на кухню.
На столе перед Васей стояла початая бутылка коньяка, и с глаз его прямо в бокал капали крупные слёзы.
- Прости меня, - тихо сказала Нина и как тогда, двадцать лет назад, запустила свои тёплые пальцы в его белобрысые волосы и провела по ним ладошкой. Прости меня, если можешь.
Он прижал мокрое от слёз лицо к её мягкому животу:
- Да нет, ничего… Всё хорошо.
На следующий день, придя с работы, Нина Сергеевна увидела Васю, лежащего на диване с томиком Пастернака.
- Нина, - сказал он ей. А в этом что-то есть.
И вслух прочёл:
- Любить иных — тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.

Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь,
Все это — не большая хитрость.