Пропавший Рафаэль глава 3

                Глава 3

В  училище  жизнь  бурлила.  Как  всегда,  в  общежитии  до  поздней  ночи  звучала  музыка.  Знакомые  ребята  повзрослели;  Олег  Демидов,  когда-то  самый  маленький  в  своей  группе,  вдруг  вытянулся  в  двухметрового  дядю.  Уже  появились  и  студенческие  семьи;  у  Серёги  Костина  и  Вали  Корчагиной  уже  был  прелестный  сынишка  Серёжка,  этакий  сын  полка  в  общежитии,  всеобщий  любимец,  каждому  хотелось  подержать  его  на  руках.
Вечером  Алексей  вышел  в  кухню  и  обомлел:  Валя  несла  на  руках  окровавленного  малыша,  всё  личико  и  ручки  были  в  крови.  Но   ещё  больше  его  поразила  улыбка  Вали. – Что  произошло?!!!
– Да  вот,  поросёнок,  залез  в  банку  с  гуашью,  весь  перемазался,  пойду  отмывать!
За  окном  сорокаградусные  морозы,  но  в  УУПИ  время  горячее – скоро  просмотры,  сессия.  Как  обычно,  перед  просмотром  все  становятся  невероятно  трудолюбивыми,  потому  что  нужно  не  только  доводить  до  ума  свои  классные  постановки,  но ведь  ещё  и дополнительные  работы  требуют.  Бегают  по  другим  комнатам  делать  наброски  и  зарисовки,  срочно  составляют  натюрморты,  до  поздней  ночи  общежитие  как  пчелиный  улей.  Под  музыку   БОНИ – М  в  одной  комнате  рисуют  чей-то  портрет,  под  АББА  в  другой  пишут  акварелью  натюрморт,  старшие  студенты  помогают  новичкам,  в  общем,  всеобщий  творческий  экстаз.  Особенно  в  ночь  перед  просмотром,  бывает,  глаз  не  смыкают,  ведь  мало  своих  работ,  надо  же  и  подруге  помочь.  Просмотр -  это  главное,  устные  предметы  так  не  беспокоят.
И  вот  свершилось - его  величество  Просмотр.  Строгая  комиссия  из  преподавателей  оценивает  студенческие  работы,  а  те  в  нетерпении  толпятся  в  коридоре.
Порою  стараются  подслушать,  что  будет  говорить  комиссия.  Однажды  был  просмотр  по  лепке,  и  один  студент  решил  подслушать.  Глина  хранилась  в  больших  стальных  ящиках,  и  один  из  этих  ящиков  был  пустой  и  чисто  вымыт  изнутри.  Перед  просмором  он  набросал  туда  халатов,  чтобы  помягче  лежать,  залез,  улёгся  поудобнее  и закрыл  крышку.  Слышимость  отличная!  Вот  только  не  учёл  бедолага,  что  ночь  перед  просмотром  он  не  спал,  а  здесь,  приняв  горизонтальное  положение  и  очутившись  в  полной  темноте,  он  мгновенно  уснул.  Комиссия  смотрит,  обсуждает  работы  и  вдруг…Откуда-то  могучий  храп!  Прислушались,  нашли  источник  звука,  открывают  крышку,  а  он  свернулся  калачиком,  да  так  сладко  выводит  рулады.  Жалко  было  его  будить,  снова  закрыли  крышку -  спи  спокойно,  дорогой  товарищ.  Впрочем,  пятёрку  он  получил  за  свою  работу.
Зато  после  просмотра!..  Только  подумать,  сколько  в  жизни  радости -  просмотр  сдан,  а  на  календаре  Новый  год!  Тут  такое  начинается  -  дрожит  земля  Уральская,  общежитие  УУПИ  слышно  на  весь  Красный  Камень.  До  двенадцати  все  чинно  сидят  за  столами  с  нехитрой  закуской  и  выпивкой,  и  с  нетерпением  посматривают  на  часы.
Под  бой  курантов  тост  «С  Новым  годом!»,  а  через  минуту  все  с  визгом  и  воплями вылетают  в  коридор -  целоваться  со  всеми  подряд,  знакомыми  и  незнакомыми!
А  потом  начинается  Всенощная  Великая  Пьянка!
Лишь  к  середине  дня  1  января  появляются  первые  помятые  личности,  а  многие  только  к  вечеру.  В  коридоре  и  комнатах  полный  разгром,  кухни  забиты  пустыми  бутылками.  Жизнь  удалась!



Народ  в  училище  подобрался  очень  разношёрстный,  были  весьма  интересные   люди,  но  были  и  такие,  кто  сам  не  знал,  зачем  он  здесь.  Володя  Миронец   работал  очень  увлечённо,  прекрасно  рисовал,  освоил  гравировку,  выковал  настоящую  саблю  и  украсил  её великолепной  гравировкой,  увлёкся  ювелирным  делом,  в  итоге  он  вышел  в  жизнь сложившимся  профессионалом,  увлечённым,  творческим  человеком.
В  юности  человеку  свойственно  стремление  самоутвердиться.  Но  иные  самоутверждались  не  в  творчестве,  а  в  пустопорожней  болтовне.  Камнерез  Вовка  по  прозвищу  Шаман  был  типичным  нигилистом.  Стоило  при  нём  хорошо  отозваться  о  каком-либо  художнике  или  артисте,  как  он  начинал  запальчиво  и  безапелляционно   громить  собеседника,  клеймить  его  безвкусицу  и  убогость  взглядов.  Алексею  сразу  вспомнилась  басня  Крылова  «Слон  и Моська»  (Ай  Моська,  знать  она  сильна,  что  лает  на  Слона…)
Металлисту  Сергею  Луговому  также  не  давали  покоя  лавры  идейного  лидера,  он  искренне  считал  себя  крупным  знатоком  всяких  «измов»,  и  горе  тому,  у  кого  хватит  духу  в его  присутствии  критически  отозваться  о  каком-либо  из  этих  творцов.  Луговой  в  выражениях  не  стеснялся,  любил  в  компании  эффектно  разгромить  оппонента.
Однажды  в  такой  компании  оказался  камнерез  Сашка,  страстный  любитель  камня,  он постоянно  ездил  по  копям,  где-то  в  тайге  раскапывал  жилы,  а  комната  его  была  как  минералогический  музей.  Зашла  речь  о  Пикассо,  и  Сашка  вдруг  высказал  своё  мнение:
– Да,  Пикассо,  несомненно,  гений,  но  какой?  Это  гений  саморекламы,  и  поэтому  сейчас любой  его  плевок  -  бесценный  шедевр.  А  между  тем  мне  попалась  книга  «Пикассо  в  письмах» (у него была обширная переписка со  многими  известными  людьми),  и  меня  поразила  одна  фраза.  Пишет  поздний  Пикассо,  цитирую  дословно:  «В  последние  годы  часто  сознательно  делаю  ерунду,  и  толпа  принимает  её  с  восторгом».  Так  что  я  не  ошибался,  когда  в  его  работах  видел  порою  просто  ерунду…»
Боже,  лучше  бы  он  этого  не  говорил!  Алексей  уже  думал,  что  Луговой  сейчас  полезет  в  драку – такого  он  его  ещё  не  видел. –  Да  как  ты  мог  сказать  Такое?!  Какой  ты  после  этого  художник?  Если  ты  ничего  в  этом  не  понимаешь,  куда  ты  лезешь  со  своими  дурацкими  суждениями,  не  позорься!
– А   ты  в  Пикассо  здорово  разбираешься,  ты  его  понимаешь?
– Я?  Да!  Конечно!
– Ловлю  на  слове.  Давай  поспорим  на  бутылку;  я  сфотографирую  девять  работ  Пикассо, а  десятая  будет  моя,  причём  заранее  предупреждаю,  что  копировать  его  работы  не собираюсь,  я  сделаю  просто  ерунду.  А  потом  ты  из  этого  десятка  найди  мою  работу.
По  рукам?
Они  поспорили,  и  Сашка – какой  умница – немедленно  побежал  в  библиотеку  и  забрал  материалы  по  Пикассо.  И  очень  вовремя – вскоре  за  ними  пришёл  Луговой, но  их  уже  не  было.  Сашка  забрал  их  не  только  чтобы  найти  подходящие  к  случаю «шедевры»,  но  чтобы  не  дать  сопернику  просмотреть  и  запомнить  их.
И  когда  ещё  мокрые  фотографии  легли  на  стол  честной  компании,  Луговой  всё просмотрел,  взял  одну  и  подал  Сашке -  Ну,  эту  свою  чушь  можешь  забирать…
– Ну  так  что  же,  Серёга,  стало  быть,  бутылка  с  тебя?
– Врёшь!..
Но  доказательства  были  налицо -  в  книге  закладки  лежали,  где  эти  иллюстрации…
Тонкий  знаток  и  ценитель  Пикассо  потерпел  обидное  поражение,  а  Сашка  опять  уехал  в  тайгу,  к  своим  кристаллам  и  жилам.
У  Алексея  начался  творческий  подъём.  Может,  в  армии  изголодался  по  искусству, а  может,  подействовало  окружение,  но  теперь  он  учился  с  увлечением,  творил  с  азартом.  Весной  начал  ездить  с  этюдником  по  окрестностям  Тагила,  писал  маслом  Высокогорский  карьер.  Он  был  поражён  многоцветьем  этого  карьера,  когда  в  солнечную  погоду  противоположный  край  пестрит  всеми  красками,  а  дно  карьера  едва  просматривается  сквозь  серую  дымку.
А  на  майские  праздники  поехал  домой.  С  этюдником  и  палаткой  уехал  в  степь,  где  над   роскошью  цветущих  весенних  трав  неумолчно  заливались  жаворонки,  и  с  упоением  работал.  Днём  питался  бутербродами,  жалко  было  время  терять  на  кулинарию,  лишь  вечером готовил на  костерке  кашу  или  супчик,  да  заваривал  чай  покрепче – привык  к  нему  в общежитии.
В  Тагил  вернулся  с  большим  количеством  этюдов,  набросков,  зарисовок,  акварелей.  Быстро  пролетело  время,  и  вот  долгожданные  каникулы.  Ребята  собирают  чемоданы и  сумки,  в  общежитии  беготня  и  суета,  кругом  завалы  бумаги -  уже  ненужные  после просмотра  работы,  наброски,  какие-то  конспекты.
И  снова  Алексей  дома.  С  упоением  рисует;  Боже,  как  много  интересного  кругом,  что можно  рисовать!  Раньше  как-то  не  замечал.  Старушки  на  завалинке,  играющие  в  песочнице  ребятишки,  парнишка  с  велосипедом -  все  они  чудесным  образом  оживали  на  бумаге.   Несколькими  уверенными  линиями  Алексей  передал  забавный  момент,  когда  девчушка  тащила  за  рога  упиравшуюся  козу.  Мать  потом  хохотала,  увидев  этот  рисунок.  Особенно  удавались  Алексею  портреты.  Каким-то  непостижимым  образом  он  умудрялся  передать  на  бумаге  не  только  похожий  образ,  но  и  характер  человека – то  своего  учителя  математики,  Ивана  Николаевича,  глядевшего  с  альбомного  листа  строго-вопросительно,  словно  он  ждёт  твоего  ответа  на  заданный  вопрос;  то  с  любопытством  в  глазах  круглую  физиономию  Таньки –  буфетчицы,  за  свою  миниатюрность  метко  прозванной  Мормышкой.  Она  на  самом  деле  была  на  редкость  любопытной,  до  всех  у  ней  было  дело,  и  пока  Лёша  её  рисовал,  узнал  все  новости  посёлка.
«И  зачем  ей  всё  это  знать?  И  для  чего  это  рассказывать  мне?  Странный  человек  эта  Мормышка…» –  думал  он.  Портрет  получился  очень  живой,  но  сразу  отдать  его,  как  она  ни  выпрашивала,  он  не  мог,  пообещал  после  зимнего  просмотра.
Вскоре  в  его  папке  появился  и  насмешливый  Васька,  и  его  прелестная  сестрёнка  Оля,  теперь  уже  студентка  медицинского  института,  и  занятный  мальчонка  Андрюшка  Бякушкин  со  своей  любимой  игрушкой - машиной  «Скорая  помощь».
Алексей  работал  с  каким-то  азартом,  как  одержимый,  словно  второе  дыхание  открылось.  Неинтересен  стал  телевизор,  не  тянуло  в  клуб,  он  весь  был  в  творчестве.
Удивительная  это  штука - творчество;  это  как  наркотик,  постоянно  тянет к нему, и  невозможно бросить.
Соседские  пацаны  показали  ему  свой  утренний  улов - целую  корзинку  неплохих  окуньков  и  довольно  крупную  щуку,  и  он  решил  сходить  на  рыбалку.
Весь  вечер  готовил  снасти,  сделал  бутерброды,  приготовил  термос,  одежду  и  обувь,  ну  и,  конечно,  этюдник,  куда  же  без  него?  Пораньше  лёг  спать,  вставать – то  ещё  затемно,  на  рассвете  самый  клёв.
Едва  начало  светать,  а  Лёша  уже  на  своём  любимом  местечке,  как  давно  здесь  не  рыбачил!  Вот  и  знакомая  большая  коряга,  на  ней удобно  сидеть,  сколько  же  она  здесь  лежит,  ведь  он  её  помнит  с  детства.
А  между  тем  небо  на  востоке  разгоралось  какими-то  волшебными,  немыслимыми, колдовскими  красками,  упустить  такое  было  нельзя,  Алексей  раскрыл  этюдник  и  стал  работать.  Это  невероятное  зрелище  быстро  пройдёт,  изменится,  поэтому  нужно  успеть  его  запечатлеть.
– Эй,  парень,  а  ты  чегой-то  на  моём  месте  пристроился,  я  здесь  всегда  ловлю, у  меня  здесь  прикормлено!  -  раздался  сердитый  голос, и  к  нему  подошёл  худощавый  мужик  в  штормовке. Остановился  как  вкопанный,  присвистнул:    – Вот  те  на,  художник?  Прости, парень,  зря  тебя  обидел;  думал,  ты  ловишь.
– А  я  и  ловлю,  только  вот  не  рыбу,  а  красоту.  Тоже  добыча!  Хотел  и  рыбачить,  да  так  и  не  разложил  удочки,  взялся  вот  за  кисти.
– И  правильно  сделал;  рыба-то  и  в  другой  раз  поймается,  а  такой  восход  не  всегда  бывает,  а  у  тебя  он  здорово  вышел,  талант  у  тебя,  парень!
– А  Вы  ловите,  я  ведь  не  помешаю,  я  тихо  стою.
Закончив  этот  этюд,  Алексей  взялся  писать  озеро.  Залив  в  обрамлении  тростника, нависшую  над  водой  иву,  торчащую  у  самого  берега  чёрную  корягу  и  сидящую  на ней  ворону.  А  погода  тем  временем  стала  портиться,  низкие  свинцовые тучи быстро надвигались,  предвещая  хорошую  взбучку,  и  надо  бы  домой,  да  как  уйдёшь,  ведь такое  состояние  надо  успеть  поймать.
Но  вот  наступило  полнейшее  затишье,  значит,  сейчас  начнётся…
Алексей  жадно  ловил  эти  оставшиеся  драгоценные  минуты,  ну  ещё  чуть-чуть,  но  рванул  ветер,  застучали  первые  капли  дождя,  и  срочно  пришлось  убирать  этюдник.  К  нему  уже  бежал  с  рюкзаком  тот  мужик  в  штормовке.  Он  достал  из  рюкзака  большую  полиэтиленовую  плёнку,  едва  успели  ей  накрыться,  как  хлынул  ливень.
Минут  пять  хлестало  как  из  ведра,  и  вдруг  так  же  неожиданно  всё  кончилось.
Они  ещё  посидели,  ожидая  продолжения.  Познакомились,  рыбак  назвался  Константином  Кузьмичом:  -  Впрочем,  меня  все  просто  Кузьмичом  кличут,  я  привык.
Как-то  незаметно  перешли  на  «ты».
– А  кто  ты  по  специальности,  Кузьмич?
– Инженер-энергетик,  сейчас  здесь  в  посёлке  главный  энергетик.  Бабки  меня  называют  электрическим  начальником.  Помоги-ка,  Лёша,  передвинуть  эту  штуку.
Они  приподняли  и  передвинули  перевёрнутую  кверху  дном  лодку,  под  ней  оказался  заботливо  сложенный  заранее  костёр,  лишь  спичку  поднеси  к  полоскам  бересты.  Сухой  хворост  был  сложен  под  обгоревшим  бревном.
–  Ну,  теперь  можно  и  позавтракать.
Они  уселись  на  лодку,  на  ней  же  разложили  свои  бутерброды.  Кузьмич  запалил  костерок -  комаров  отгонять,  да  и  веселее  с  огоньком-то.  Достал  бутылочку,  в  ней  отсвечивало  на  солнце  что-то  янтарное.
– Это  калиновка.  То  есть  водка,  на  ягодах  калины  настоенная,  и  с  мёдом,  от   всех  болезней  помогает.
Кузьмич  разлил  по  кружкам:   -  Ну,  за  знакомство,  Лёша!
После  дождя  опять  совершенно  изменилось  освещение,  и  продолжать  прежний  этюд  было  уже  невозможно.  Ну  да  ладно,  главное  уже  сделано,  а  доработать  можно  и  дома – думал  Алексей.
И  тут  вдалеке  раздались  матюги.  Какой-то  хриплый  мужской  голос  постоянно  выкрикивал   одну  и  ту  же  фразу.
– Это  Колька  Фролов,  пастух,  коров  гонит.  Между  прочим,  мой  одноклассник.
Лёшка  удивлённо  уставился  на  него -  может,  шутит?  Но  Кузьмич  не  шутил.
– Да,  когда-то  вместе  учились.  Вот  только  я-то  действительно  учился,  а  Колька  балбесничал,  оттого  и  на  второй  год  остался,  кажется,  в  шестом  классе,  да  и  не  раз  оставался.  Не  помню  уж,  дотянули  его  до  восьмилетки  или  нет.  Пить  начал  ещё  в  школе.  А  чего  не  пить, если  родители  такие  же?  Потом  не  работал,  куролесил,  пока  в  армию  не  загребли.  После  армии  ещё  и  срок  заработал,  да  опять  по-дурацки:   залез  ночью  в  продуктовую  палатку,  выпил  там  бутылку  и там  же  уснул,  утром  его  взяли  тёпленького.  И  вот  так  вся  жизнь  наперекосяк.
Стадо  в  это   время  подошло  к  берегу  на  водопой.  Колька  по-прежнему  время  от  времени  орал  одну  и  ту  же  фразу,   разумеется,  матом.
– Господи,  и  не  осточертело  ему  одно  и  то  же  орать?  Ведь  и  матюгаться  можно  по-разному,  иногда  можно  услышать  очень  выразительно,  с  выдумкой,  а  это  просто  тупое  повторение  фразы,  тьфу!  Дурак,  одним  словом.
Сидели,  задумчиво  глядя  в  костёр,  и  Кузьмич  продолжал:
– Ты,  Лёша,  парень  талантливый,  дай  Бог  тебе  удачи.  Может,  пробьёшься  в  жизни, большим  художником  станешь.  Только  вот  с этим делом поосторожнее – Кузьмич  постучал  ногтем  по  бутылке.
–  Многих  великих  она  спортила.  А  скольким  она  и  не  дала  подняться,  как  вот  этому Кольке,  таких  ведь  миллионы.  Что  у  него  за  жизнь?  Когда  ни  к  чему  путнему  не  приставлен,  да  ещё   с  малолетства  пьёт,  душа  у  человека  как  бы  выгорает,  как  вот  у  этого  бревна  нутро,  видишь?  Пустой  он  получается  и  никчёмный.  Так  что  ты,  Алексей,  береги  себя  от  этого,  меру  знай.  Ну  да  ладно,  засиделись  мы, клевать  уже  не  будет,  пойду,  проверю  ещё жерлицы – может,  попало  что  на  живца?
Алексей  ещё  сидел  у  костерка,  когда  Кузьмич  принёс  щуку.  До  чего  же  красива  она,  когда  только  что  пойманная,  живая – произведение искусства!  А  успокоится,  замрёт,  поблекнет,  и  нет  красоты,  остаётся  только  продукт  питания.
– Алексей,  это  тебе  на  память!
– Кузьмич,  да  ты  чего?  Не  надо,  себе  оставь.
– Бери,  парень,  от  всей  души,  а  то  обидишь.
– Ну  спасибо,  Кузьмич.  Да  я,  впрочем,  тебе  на  память  тоже  подарок  сделаю,  давай я тебя  нарисую?
Портрет  в  карандаше  был  готов  через  полчаса,  Кузьмич  был  восхищён.  Долго  удивлялся,  разглядывая.
– Ты  в  моей  жизни  первый  художник  попался,  раньше  не  приходилось.  Талант!
Так  уж  смотри,  Алексей,  береги  себя,  помни  мои  слова!
До  посёлка  шли  вместе,  потом  попрощались,  и  Лёша  пошёл  домой.


Лето  выдалось  на  редкость  щедрым,  на  огородах  хозяюшки  корзинами  набирали  огурцы  и  помидоры,  огромные  подсолнухи  покачивались  на  ветру,  яблони  сгибались  от  непосильного  веса  яблок,  успевай  только  подставлять  подпорки.
Народ  дружно  заготавливал  сено,  работа  кипела,  самая  горячая  пора.
А  Лёша  вдруг  увлёкся  рисовать  животных.  Как  же  они  красивы,  почему  раньше не  рисовал?    Сначала  он  сделал  серию  рисунков  соседских  кроликов,  до  чего   милые  зверушки!  Затем  изящного  чёрного  кота,  (Потом  надо  будет  сделать  скульптурку  его  из  чёрного  камня,  решил  Алексей).  И  пошли  чередой  козы,  собаки,  кони  на  лугу,  куры  и  гуси,  -  Господи,  спасибо  Тебе,  что  создал  такое  многообразие  Красоты!
А  потом  Алексей  увидел  на  лугу,  неподалеку  от  крайних  домов,  корову  на  привязи. Он  раскрыл  свою  папку  и  стал  рисовать.  Это  была  удобная  натурщица,  она  подолгу  находилась  в  одном  положении,  и  рисовать  её  можно  было  спокойно,  не  торопясь.  Потом  она  улеглась  на  землю,  и  Алексей  начал  новый  рисунок.  В  это  время  сзади остановились  два  мальчугана,  долго  смотрели,  восхищённо  комментируя,  и  пошли  домой,  в  крайний  домишко.  И  вдруг  из  этой  избушки  с  грозными  воплями  и   матюгами  на  Алексея  попёрла  баба.  Для  убедительности  у  неё  в  руках  был  увесистый  черенок  от  лопаты.  Баба  была  изрядно  выпивши,  морда  свекольного  цвета  перекошена  от  пьяной  злобы: – Ты какого  хрена  здесь  делаешь,  козёл?!  А  ну  вали  отсюда,  тварь,  пришёл  тут  мою  корову  рисовать!  А  у  меня,  между  прочим,  на  неё  документ  имеется,  она  купленная,  за  неё  деньги  плочены!
– Ну  и  что,  и  рисую?  А  что  корове – то  сделается,  если  я  её  и  нарисую?
– А  хрен  тебя  знает,  для  чего  ты  её  рисуешь,  может,  у  неё  молоко  потом  пропадёт,  а  может,  и  сдохнет?  А  мне  пацанов  надо  кормить,  понимаешь  ты,  козёл?  Вот  заведи  свою  корову,  да  и  рисуй  её  сколь  хошь,  а  мою  не  трогай!  Вали  отсюда,  пока  я  тя  не  порешила,  тварь!
Лёшка  не  выдержал,  обложил  её  в  ответ,  захлопнул  папку  и  пошёл.  Долго  вслед  ему  неслись  всякие  подробности  про  него  и  про  его  мать,  сообщались  различные  маршруты,  куда  ему  идти  со  своими  рисунками…
     Вскоре зарядили бесконечные дожди.  Сутками  моросило,  никуда  не  высунешься,  и  Алексей  работал  дома.  На  довольно  большом  холсте  маслом  он  начал  пейзаж  на  озере,  используя  свои  этюды.  Хмурое  низкое  небо,  склонившаяся  над  водой  ива,  лесок  на  дальнем  берегу,  одинокого  рыбака  в  лодке,  и  название  картине  придумал:  «Ненастный  день».  Мать  увидела  её,  когда  работа  близилась  к  завершению,  и  была  поражена:
– Сынок,  это  лучшее, что  я  видела  у  тебя.   Знаешь,  когда  смотрю  на  неё,  теряется  ощущение, что  это  картина;  кажется,  я  у  открытого  окна.  Просто  чувствую  это  ненастье,  этот  сырой  воздух,  шорох  тростника…  Эту  картину  не  отдавай  никому,  слышишь?
Вечером  за  чаем  мать  поинтересовалась,  сколько  же  такая  картина  может  стоить?
Алексей  засмеялся.
– Мама,  ты  задала  очень  интересный  вопрос.  В  изобразительном  искусстве, как  нигде более, важнейшую роль играет реклама. Кто из художников  себя  лучше  разрекламировал,  раскрутил,  вот  тот  и  великий,  и  любая  его  работа  -  страшно  дорогой  шедевр,  даже  если  это  плевок,  размазанный  левой  пяткой.  А  если  художник  не  раскручен,  то  его работа  стоит  гроши.
– Лёша,  неужели  это  так?
– Сейчас  сама  увидишь.
Алексей  принёс  несколько  журналов  и  книг  по  искусству.
– Смотри,  это  шедевры  великого  художника  Пабло  Пикассо.
– Слушай,   Лёш,  ты  серьёзно?  Ведь  я,  грешная,  сроду  рисовать  не  умеющая,  лучше  сделаю,  пожалуй.  По-моему,  это  просто  хулиганство  какое-то,  чушь.  И  это  продаётся?
– Мама,  каждая  его  вещь  стоит  миллионы  долларов.
Алексей  показал  матери  и  других  западных  художников  -  абстракционистов, сюрреалистов  и  прочих  «истов»,  мать  была  в  недоумении:   -  Господи,  да  кто  же  это  покупает?  Неужели  это  кто-то  искренне  считает  шедеврами?  Как  можно  раскрутить  такие  работы,  чтобы  их  вообще  сочли  за  произведение  искусства,  как  происходит  оценка?
– Знаешь,  мама,  меня  этот  вопрос  занимал  давно.  Почему,  например,  две  картины  равного  размера  и,  скажем,  равного  художественного  достоинства,  могут  стоить  так  по-разному;  одна  стоит  тридцать  рублей,  а  другая  -  тридцать  миллионов  долларов?   И  вот  однажды  мне  в  руки  попала  книга  под  названием  «Методы  оценки  произведений  изобразительного  искусства».  Ну,  думаю,  то,  что  надо,  теперь-то  я  разберусь  в  этом  вопросе.  Не  тут-то  было! Вся  книга  посвящена  тому,  как  доказать,  что  данная  картина  принадлежит  именно  тому  автору,  а  не  кому-то  ещё.  То  есть  просто  установление  авторства,  и  всё!  Поэтому  если  будет  доказано,  что  это  работа  Казимира  Малевича,  то  цена  ей – миллионы  долларов,  а  если  не  докажешь,  что  это его  работа,  то  картина  не  стоит  совсем  ничего,  выброси  этот  хлам!
– А  что  это  за  художник?
Алексей  открыл  ей  журнал: – Вот  его  знаменитейшая  картина  «Чёрный  квадрат»,  оценена  в  астрономическую  сумму.
– По-моему,  чтобы  такое  сотворить,  не  обязательно  быть  художником,  и  мало  того, не  обязательно  быть  взрослым,  это  может  сделать  ученик  младших  классов,  разве  не  так?  Почему  же  они  так  высоко  оценивают  такое?
– Мама,  есть  такая  странная  профессия -  искусствовед.  Это  разновидность  проституции.  Только обычная проститутка торгует  своим  телом, а искусствовед  торгует  своим  мнением.  Заплати  ему  щедро,  он  кого  угодно  возведёт  в  ранг  великих  гениев.
Знаешь,  мама,  не  вовремя  я  родился.  Сейчас,  сама  видишь,  в  искусстве  правят  бал  совсем  другие  понятия, не то, что делаю  я.  Мне  бы  родиться  в  девятнадцатом  веке,  когда   реализм  был  в  расцвете.  А  сейчас  моё  искусство,  увы,  не  ценится.
А  творить  всякие  чёрные  квадраты  или  синие  треугольники,  и  выдавать  их  за  великие  шедевры – это  не  моё.
– Знаешь,  Лёша,  в  этой  ситуации  сразу  вспоминается  сказка  о  голом  короле,  помнишь, есть  у  Андерсена?  Здесь  похожая  ситуация - все  видят,  что  чушь,  но  если  ты  не  хочешь выглядеть  полным  невеждой,  делай  вид,  что  восхищаешься.
– Вот  я  думаю  так:  если  искусствоведа  считать  экспертом,  то  это  уж  очень  странный эксперт.  Ну, вот тебе пример: можно ли сравнить произведения  искусства,  скажем,  с золотом?  Можно.  Ведь  нередко  слышим  про  какого-нибудь  классика,  что  его  картины – это  золотой  фонд  нашего искусства.  Да  и  по  цене  порой  они  очень  даже  сопоставимы.  Итак, золото. Представь, мама,  есть  некий  эксперт,  который  готов  оценить  золото.  Человек  принёс  ему  слиток - оцени,  пожалуйста,  золото  ли  это,  и  сколько  это  стоит?  Так  вот,  если  это  настоящий эксперт, он определит  и  скажет: - Это  золото,  такая-то  проба,  вес  такой-то,  цена – столько-то.  И  этому  эксперту  должно  быть  безразлично, кто  и  когда  это  золото  добыл,  и  где,  верно?
А  если  эксперт  начнёт  вдруг  выяснять  такие  вопросы?  То  есть  если  это  золото  добыл  Джон  Смит  в  Австралии  в  девятнадцатом  веке,  то  цена  этому  слитку - миллион  долларов,  а  если  это  добыл  Ванька  Петров  на  Колыме,  цена  этому  золоту  три  рубля.
Как мы  назовём  такого  эксперта?  А  ведь  искусствоведы  действуют  именно  такими  методами,  ты  представляешь?
В  это  время  заглянул  на  огонёк   Васька,  ему  велосипедный  насос  потребовался.  Налили  чаю  и  ему,  а  разговор  об искусстве  продолжился.
Васька,  далёкий  от  этих  вопросов,  усомнился:  -  Да  так  ли  ты  понял,  Лёха?  Ведь  не  может  быть  Такого  вранья,  ну  не  дураки  же  люди,  если  такие  деньжищи  вкладывают,  значит,  правда  шедевры?
Алексей  наугад  раскрыл  книгу,  показал  иллюстрации: – Вот  работы  итальянского  гения  Амедео Модильяни, страшенных денег стоят. Вот, например,  портреты  Анны  Ахматовой,  нашей  поэтессы.  Впечатляет?
– Лёха,  у  нас  в  школьном  сортире  на  стенах  не  он  ли  рисовал?  Уж  больно  манера  схожая.  А  ведь  Анна  Ахматова  была  красивая  женщина,  я  видел  её  фотографии  в  книге.
Слушай,  ну  объясни  мне,  тёмному,  как  они  оценивают  такие  работы?
– Тайна  сия  велика  есть…  В  искусстве  нет  точных   критериев,  есть  только  ощущения  вроде  «А  я  так  вижу»  или  «А  мне  нравится  это»,  и  не  более.  Благодаря  этому  можно  спокойно  чёрное  назвать  белым,  дерьмо –  шедевром,  бездарность – гением.
Вот,  например,  в  технике  так  не  пройдёт.  Если  я  скажу,  что  моя  машина  самая  лучшая, то  ты  сразу  же  предложишь  соревноваться,  и  все  тогда  увидят  наяву,  что  твоя  машина  легко  обошла  мою,  а  моя  вскоре  и  вовсе  рассыпалась.  Кого  я  обману  своими  заявлениями?  Или  в  спорте -  я  не  могу  заявить,  что  я  самый  сильный,  и  всё  тут,  извольте мне  верить!  Там  на  соревнованиях  зрители  воочию  увидят,  кто  сильнее,  тоже  не  надуришь.  А  в  искусстве  я  могу заявить,  что  вот  это - шедевр,  а  кто  этого  не  понимает, тот есть невежда, не понимающий в  искусстве ничего.  Ну  и  как,  кому  хочется  показать  себя  тупицей,  темнотой  дремучей?  Вот  и  ходят  на  выставке  с  умными  рожами,  и  делают  вид,  что  тонко  чувствуют  автора.  А  тот,  бывает,  просто  издевается  над  зрителем.
Был  нашумевший  случай   в  Америке;  там  на  выставках  жюри  оценивают  произведения,  как  в  спорте  –  первое   место,  второе  место  и  так  далее.  И  награды  за  эти  места.
Была  выставка  абстрактного  искусства,  первое  место  заняла  одна  картина,  а  её  автор демонстративно  отказался  получить  награду.  Оказалось,  это  был  нормальный  художник - реалист;  когда  работаешь  маслом,  кисти  часто  приходится  вытирать  тряпкой,  вот  он  для  этого  использовал  кусок  холста.  А  узнав  о  готовящейся  выставке  абстракционистов,  он  ради  хохмы  натянул  этот  холст  на  подрамник  и  отправил  на  выставку.
В  прессе  поднялся  шум,  фельетоны  пошли.  И  что  ты  думаешь?  Председатель  жюри,  искусствовед  хренов,  не  моргнув  глазом,  объяснил,  что  автор,  хоть  и  реалист,  но  от природы  талантлив,  поэтому  подсознательно  сотворил  шедевр,  хотя  сам  и  не  понял этого.  Чуешь,  как  вывернулся? 
– По-моему,  Лёха,  это  как  в  поговорке:  «Хоть  плюй  в  глаза,  ему  всё  божья  роса».
– Там  же  была  и  другая  история.  В  полицию   позвонили:  из  выставочного  зала  похищена  скульптура,  застрахованная  на  бешеную  сумму. Приехали сыщики, профессионалы своего  дела,  но  их  профессионализм  не  потребовался,  без  них  раскрылось.
Оказалось, уборщица  по  необразованности  своей  приняла это за строительный  мусор, оставшийся  от  ремонта  зала,  и  собственноручно  отнесла  шедевр  в  мусорный  контейнер.  Хорошо  ещё,  вывезти  не  успели…
Васька  развеселился:  -  Может,  и  мне  заняться  таким  искусством?  Гадом  буду,  у  меня  получится!  Деньжищи  огребать  лопатой  буду,  и  что  из  того,  что  рисовать  сроду  не  умел!
– Погоди,  Василий,  вначале  нужно  эти  деньжищи  в  твою  раскрутку  пустить,  в  рекламу, стало  быть.  Так  что  давай,  парень,  дерзай!