Блаженная Зейтун. Притча

В 46 лет от рождения, в пятый день месяца магаррам блаженная Зейтун пришла в себя.
Взгляд ее, всегда рассеянный и отсутствующий, стал острым и живым.
Никогда никто не слышал от нее ни слова. Ее считали немой.
Зейтун поднесла свои руки к глазам и удивленно произнесла:
– Что это?
– Это твои руки, – ответила с улыбкой Саадат.
– Зачем они мне? – спросила Зейтун.
– Руки даны каждому из нас, – ответил Абу Бакр. – Ты теперь одна из нас.
– Одна из вас? – повторила Зейтун, недоверчиво обводя глазами тех, кто был рядом.
– Конечно, – погладила ее по щеке Зульфия. – Ты такая же женщина, как я или Саадат.
– Я – женщина? – изумилась Зейтун, потирая щёку. – Что это значит?
Саадат и Зульфия переглянулись, засмеявшись.
– Я не такая, как ты? – обратилась Зейтун к Абу Бакру.
Тот смущенно улыбнулся:
– Ты такая же, как я. Но ты не такая, как я. Каждому из нас дано быть. Но каждый бытует по-своему.
Зейтун вслушивалась в его плавные слова, полузакрыв глаза.
Затем, как бы припоминая, произнесла:

Всем нам то спится, то не спится.
Мы в зыбке матери-отца.
Как непохожи наши лица,
Так непохожи и сердца.

Слова упали в глиняную тишину как в омут.
Все застыли от неожиданности.
Саадат как старшая первой пришла в себя.
Она  взяла Зейтун за руку и приложила ее ладонь к ее левой груди:
– Слышишь, как бьётся твое сердце? – спросила она, заглядывая ей в глаза.
Зейтун передвинула руку с левой груди вправо, во впадинку между грудями:
– Мое сердце здесь.
Абу Бакр переглянулся с ходжой Хусейном.
Тот, поглаживая сухой узкой ладонью, темно-коричневой от загара, свою окладистую седую бороду, выступил вперед и мягко спросил Зейтун:
– Что говорит тебе твое сердце? Открой нам.
Зейтун наморщила лоб, прислушиваясь к чему-то в своей глубине.
Затем, раздельно шевеля губами, как бы читая по книге, начала складывать фразы: 

Оно не прилежит земле.
Оно не ведает о знаке и числе.
Оно... дано не про запас.
Оно... соединяет нас.

Она удивленно подняла глаза на ходжу Хусейна, словно прозвучавшее было неожиданностью для нее самой.
Саадат и Зульфия невольно потянулись к Зейтун:
– Ты говоришь стихами!
– Ч-ш! – шикнул на них Абу Бакр.
– Что еще ты слышишь в своей груди? – продолжил расспросы ходжа Хусейн.
Зейтун подняла на него глаза:

Черпни – источник не убудет.
Там то, что было, и что будет.
Там сеть, ловец, и весь улов.
Там то, что в нас превыше слов.

Ходжа Хусейн улыбнулся.
Устами Зейтун говорило его сердце.
Остальные ощущали то же самое.
Глаза Саадат и Зульфии лучились.
Даже Абу Бакр не мог скрыть улыбку, невзначай нашедшую его губы.
То, что он переживал сейчас, было похоже лишь на одно переживание его жизни – на состояние пронзительной, ликующей чистоты, наполнившее его после семидневного уединения в одной из обителей самаркандских дервишей. Когда он вышел на свет из самаркандской худжры, его «Я» осталось за спиной, оно растворилось, оно впиталось без остатка в святые стены обители и перестало быть.
И здесь с Зейтун он ощущал то же самое.
Взгляд Зейтун стал прежним – рассеянным, невидящим, смотрящим сквозь тела.
Она увидела привычную картину – то, что наблюдала с момента своего рождения вплоть до этого дня – незримый поток, исходящий отовсюду и пронизывающий всё.
Поток, играющий красками, в тысячу раз более яркими, чем радуга. 
Поток, объемлющий всё и приемлющий всё.
Он был живым и играл со всем, чего касался.
Лица мужчин и женщин, окружавших Зейтун, напряглись.
– Она вновь становится прежней! – прошептала Саадат.
– Неужели она вновь покинет нас? – умоляюще взглянула на Саадат Зульфия.
Мужчины стояли молча.
Зейтун опустила голову.
Все застыли.
Мягкое курлыканье горлинок переливалось в сводах старой глиняной мечети.
В тишину легко вплелись негромкие слова:

То-что-слышим – будет вечно с нами.
То-что-видим – видим ли глазами?
Ты и я – единое приятье.
Этот мир – единое объятье.